Текст книги "Журналист: Назад в СССР (СИ)"

Автор книги: дядя Коля

сообщить о нарушении

Текущая страница: 16 (всего у книги 20 страниц)

Глава 26
Развязка и побег

Я приложил руку ко рту и негромко, деликатно кашлянул. Это означало двойной сигнал тревоги: «Внимание! Опасность!»

Сотников покосился на меня и медленно убрал свое удостоверение обратно в карман. А в это время в соседнем подъезде распахнулась дверь, оттуда вышел человек в спортивном костюме «Адидас» и направился к нам. Я глянул на него и замер: это был тот самый качок, который треснул меня в лоб, ворвался в мою квартиру и потом еще и здорово накостылял мне по ребрам.

И одет он был так же, как в прошлый раз, и на морде у него как влитые сидели модные солнцезащитные очки. Видимо, о нем-то и говорила Ольга Антоновна, упомянув «хамелеоны».

Ничуть не стесняясь, мой давешний обидчик подошел, смерил меня наглым взглядом и, поманив к себе лейтенанта, что-то зашептал ему на ухо, одновременно указывая ему пальцем в мою сторону.

И я понял: сейчас или никогда. Вот тот момент для мести, который ни в коем случае нельзя упустить. После чего примерился и врезал ему ногой по колену.

Иначе качка мне было не вырубить, уж слишком он крепкий и кряжистый на вид. Зато я когда-то неплохо играл в футбол и очень хорошо разбираюсь в болевых местах человека, в особенности на ногах. Только на этот раз я ударил не в полсилы, как давеча в парке юного «крысеныша» Мишку, а от души и, как говорится, со всей дури.

Качок моментально скопытился, даже очки с него слетели. А я резко развернулся и дал деру. «Ряженые» милиционеры и качок не успели опомниться, а я уже обогнул угол дома и теперь со всех ног мчался вперед, к заборам и калиткам частных домов, молясь наудачу, чтобы не забежать в какой-нибудь глухой тупик между домами.

Что делали в эту минуту Сотников и Ольга Антоновна, я, понятное дело, видеть уже не мог. Но надеялся, что шеф защитит нашу подопечную, а я отвлеку главные силы противника на себя.

Время показало, что в ту минуту я ошибался насчет главных сил. Очень скоро мне показалось, что на меня устроила облаву чуть ли не вся поселковая милиция. Краем глаза я увидел мчавшиеся по асфальтовой дороге паралельным со мной курсом сразу два «уазика» ПМГ – передвижные милицейские группы, которые из-за цвета машин в народе издавна прозывают «попугаями». А где-то позади, в том у меня не было со мнений, следом за мной неслись разъяренный качок и, возможно, сержант с резиновым «демократизатором» наперевес.

Эта картина только мелькнула у меня в голове яркой, горячечной вспышкой, когда передо мной открылась дорога, и к счастью под уклон, ведущая к спасительному, как я надеялся, лесу. Тому самому, что я видел давеча из окна квартиры Ольги Антоновны.

Теперь мне предстояло решиться: или снова нырнуть, как зайцу, под прикрытие частных домов и дворов, которые теперь заметно поредели, или же рискнуть и рвануть по открытой местности, в надежде успеть достичь леса, прежде чем меня перехватят милицейские «уазики». Времени на размышления у меня не было, и, очертя голову, я рванул напрямки, радуюсь тому, что хотя бы дорога ведет под уклон.

Быстро обернувшись на ходу, я увидел стремительно мелькающее между листвой деревьев большое желто-синее пятно. Это за мной в погоню мчался милицейский «попугай». А впереди моим глазам предстала весьма живописная картина.

Трое явно поддатых мужиков – символическая ситуация для России! – в изумлении застыли на дороге, потрясенно взирая на мчащийся прямо на них «уазик». В их распоряжении также имелись разнообразные колесные средства, в основном тачки либо тележки, сварганенные из ящиков для винных либо пивных бутылок, и водружённые на разнокалиберные колеса, явно отторгнутые от детских колясок, выброшенных, видимо, за ненадобностью местными дачниками по мере стремительного роста их чад, детей и внуков. Слава богу, на наших дачах дети растут как грибы, не по дням, а по часам.

Емкости, которыми были уставлены эти импровизированные повозки, вполне могли составить гордость какого-нибудь будущего музея тары и бутылок в многом еще и потому, что привычных мне в веке двадцать первом пятилитровых канистр к 1980-му году в СССР еще пока просто не изобрели. Зато их с успехом заменяли всяческие бидоны, главным образом из-под молока, исполинских размеров чаны и кастрюли, явно утащенные из армейской полковой, если не дивизионной кухни, и популярные в советском дачном мире огромные стеклянные химические колбы, в которых предприимчивые дачники настаивали плодово-выгодную брагу из всего фруктово-ягодного, что только произрастало на их земельных и садовых участках.

Мужики были явно из местных и, скорее всего, подрядились доставлять городским дачникам воду из редких артезианских источников, оборудованных в садоводческих товариществах. Чаще всего им было это в лом, поэтому они заправлялись якобы студеной ключевою водой прямо из водопроводных колонок, которые прежде имелись в любом советском городе, селе или деревне. Буквально минуту назад я пробежал мимо одной такой колонки, подавив жгучее желание хлебнуть холодной водицы. А теперь местные алкаши с изумлением взирали на мчавшийся, бешено сигналя, прямо на них «милицейский 'уазик».

По всей видимости, этим мужикам столь редко доводилось видеть прежде гаишные машины в родном поселке, что для них колесная ПМГ с сиреной была чем-то сродни явлению Христа народу с известной картины из Третьяковской галереи. По-моему алкаши все-таки успели дружно отпрыгнуть с проезжей части, потому что желто-синий «попугай» с грохотом и звоном вдрызг разметал всю водоносную тару и помчался дальше. А я прибавил ходу, потому что из-за лицезрения этой живописной картины на бегу заметно сбавил обороты, и теперь расстояние между мной и преследователями существенно сократилось. К счастью, до ближайших сосновых стволов займищенского леса было уже рукой подать, а на электричку путь из поселка лежит с его противоположной стороны, и здесь не было ни тропинок, ни тем более грунтовых дорог, по которым мог бы протиснуться вглубь чащи легковой автомобиль. Я же несся, лавируя между соснами как мартовский заяц, наслаждаясь свободой и силой своего молодого тела, обретённого не так давно и невесть каким образом.

Я старался не сбавлять ходу, лишь изредка давая отдых своим разгорячённым легким, пока они еще не начали буквально пылать. У моих преследователей, однако, имелся неоспоримый козырь – знание окружающей местности, и я старался выдерживать в лесу определенное направление, чтобы примерно знать, куда и как потом возвращаться.

Не помню, сколько времени я проблуждал по лесу, но окончательно опомнился и взял себя в руки лишь на исходе дня, когда наступило время первых сумерек. В лесных чащобах темнеет рано даже летом, несмотря на то, что сосновые леса считаются светлыми, и здесь, в нашей европейской части страны, мало где есть шатровые хвойные деревья. Так или иначе, я понял, что пришло время остановиться и попытаться как-то сориентироваться. Но кругом, куда ни кинь взгляд, вздымались одни и те же сосновые и еловые стволы, а летнее небо становилось все темнее.

А ведь у меня послезавтра экзамен, подумал я и чуть не расхохотался. На фоне всей моей нынешней жизни и связанных с нею потрясений, как моральных, так и физических, беспокойная мысль о предстоящих вступительных экзаменах показалась мне, шестидесятилетнему журналисту в теле семнадцатилетнего юнца, такой смехотворной и никчёмной… Нет, сказал я себе и тут же память услужливо подсказала мое любимое присловье. Как учил нас товарищ Сталин? Будем преодолевать трудности по мере их поступления. Значит, пришла пора побеспокоиться о ночлеге. А если мне доведется еще и как-то уснуть, видимо, придется сделать это на голодный желудок.

И вот тут, при мысли о сне и еде, я замер, как громом пораженный.

Слушай, сказал я себе. Только честно: тебе всё это надо? Чехарда с какими-то новыми родителями, сражения с непонятными врагами, побеги от них и погони за тобой? А, может, взять, да и прекратить это всё, одним махом?

И я медленно потянулся к правому карману джинсов и осторожно нащупал лежащую в нем коробочку. И хотя у меня не было никаких сомнений в ее содержимом, я решил открыть ее, чтобы удостовериться наверняка.

Подарок Ольги Антоновны превзошел все мои ожидания. Нет, там не было бесплатного авиабилета на рейс «Юность – старость». И даже не лежал волшебный мобильный телефон, по которому можно сразу позвонить в психушку, и пусть они меня забирают к чертовой матери и потом лечат, калечат… Словом, пусть делают со мной что хотят.

В коробке лежал, как и ожидалось, серый камень со светлыми прожилками. А еще – катушка широкого канцелярского «скотча». Чтобы, значит, камень во сне не выпал из моей руки, и все свершилось наверняка.

Нет, вы подумайте только! Я остервенело почесал в затылке. А что, может, она и впрямь моя пропавшая мама, эта Ольга Антоновна? Кто еще может так позаботиться о родном сыне, как не мать?

На нос мне тут же уселся здоровенный комар и больно укусил, после чего стремительно удрал, так что мой яростный хлопок по носу вкупе с яростным матерным восклицанием прошли впустую. Значит, пора подумать о ночлеге, и по возможности, без кровопролития.

Сооружать на ночь шалаш не хотелось, да и не из чего, кругом одни елки да сосны. А комары, как говорят некоторые знатоки, больше любят лиственные деревья? Бессовестно врут, вот что я вам скажу.

И, немного поразмыслив, я все-таки решил идти дальше, пока не наткнусь на какое-нибудь место, где можно будет переночевать хотя бы не на сырой земле. А если не отыщу и начну засыпать на ходу – плюну на всё, возьму в руку камень и лягу где-нибудь под кустиком. Все равно хуже не будет – или комары в лесу заедят, или выйду и нарвусь на ментовский патруль, или вернусь в свои шестьдесят с хвостиком лет.

Заблудиться в лесу я не боялся; в конце концов, это не сибирская тайга, и не уральские пустоши. Тут в какую сторону не шагай, рано или поздно все равно наткнешься на человеческое жилье. И по возможности без милиции.

Вот ведь не зря говорят: стоит помянуть черта, а он уж тут как тут, за твоим левым плечом сидит. В одном месте я заметил просвет в лесной чаще и пошел туда, как дурак. Выбрался к старой грунтовой дороге, думал, заброшенной давно, и вдруг – ПМГ! Ползет натужно и фарами ближайшие деревья и кусты обшаривает.

Я как из леса вышел, так и юркнул обратно. Потому что был абсолютно уверен: это по мою душу. Сколько я ни брел по ночному лесу, далеко на своих двоих не уйдешь, а на машине можно легко за четверть часа нагнать. Значит, надо уходить еще дальше в лес. В конце концов электрички ходят везде, а на крайний случай потом можно и попутку поймать, может, так и поспокойней будет.

Но одна мысль по-прежнему не давала мне покоя с той самой минуты, как я задал из поселка стрекача. Кому я тут сдался, скажите на милость, что ради меня целую погоню отрядили, и милицейские патрули округу обшаривают, даже по лесам мотаются. Неужто из-за того, что одному наглому козлу по ноге врезал?

Лейтенант-то вроде как Ольгой Антоновной интересовался. Но тут появился этот качок и стал что-то «летёхе» нашептывать и пальцем тыкать. Не иначе, как насчет меня.

Стоп, сказал я сам себе и тут же споткнулся и едва не полетел в кусты, неловко угодив ногой прямо в невидимую уже из-за ночной темноты кротовью нору.

А, может, всё, что произошло во дворе, это блеф? И заманить хотели вовсе не Ольгу Анатольевну, а меня? Но ведь «замести» меня можно было преспокойно и в городе. Проделать всё как в прошлый раз: вломиться в квартиру, повязать и увезти, как водится, в неизвестном направлении?

Внезапно меня сверху обдало ветерком, аж волосы на затылке зашевелись. Я даже пригнулся от неожиданности.

Сова!

Она пролетела так низко надо мной, что едва не задела когтями. Эти друзья летают бесшумно, словно призраки ночных лесов. Но это уж совсем, так можно и скальпа лишиться. Хотя в последнее мгновение, пока пернатая хищница не скрылась из виду, я успел заметить, что в когтях птица несла что-то крупное и темное. Вряд ли мышь, скорее, какой-то грызун побольше, птица или крот. Потому и пролетела так низко, видать, с трудом тащила свою добычу.

И меня снова осенило.

А тут, случаем, речь не идет о некоей комбинации? Скажем, нашим неведомым врагам понадобился не один компонент их непонятной нам игры, а сразу два. Один – носитель, например, а другой играет какую-то вспомогательную роль, типа ноши.

Например, я и Ольга Антоновна?

Или даже нет, не так. Я и камень Ольги Антоновны.

Я даже замер, настолько распалилось сейчас мое воображение. Допустим, им нужен этот камень. Но его может запустить кто-то особенный. Кто именно?

Да тот, кто уже испытал на себе действие этого треклятого камня. А это я. И я сейчас уже почти верил в то, что такие аномальные штуки могут проделывать такие аномальные вещи. Ведь со мной же произошло что-то именно такое!

Думать и рассуждать уместно и комфортно на мягком диване, с чашечкой кофе или ароматного чая в руках. К ней не помешает и рюмочка ликера или коньячку. А если ты бредешь не первый час по ночному лесу, пусть даже в предпоследний день жаркого июля, но уже весь исцарапанный острыми ветками и сучками, искусанный комарами с ног до головы, умирая одновременно и от голода, и от жажды – тут уж не до пищи ума, коль скоро пищи в виде хлеба насущного настоятельно требует твоя утроба.

Как на грех, в этом лесу ничего не менялось: кусты да деревья, деревья да кусты. Хоть бы повстречать заброшенную лесную сторожку или на худой конец, густые заросли орешника – я сейчас был согласен и на сооружение шалаша. И орешков бы пощелкать. А из сосновых сучьев или елового лапника комфортное ложе никак не соорудить, когда у тебя нет ни ножа, ни спичек, и, как на грех, ты не курящий – у этих хоть зажигалки есть.

Да и в плане еды был абсолютный швах. В лесу, конечно, всегда есть ягоды, но только не в хвойном. Вариант с грибами тоже отпадал: даже если я отыщу в темноте, наощупь, какую-нибудь сыроежку, вряд ли рискну запихнуть себе в рот хоть кусочек этого гриба. Названия зачастую ошибочны, а порой таят в себе и откровенное коварство. Так что до утра придется поститься, а я терпеть не могу ложиться спать на голодный желудок.

Тем временем ночная прохлада давала о себе знать, а на мне была только летняя футболка с короткими рукавами. Периодически я прибавлял ходу, чтобы элементарно согреться, но против всех ожиданий быстрая ходьба по лесу меня ничуть не согревала, а, кажется, даже наоборот: с каждой новой сотней пройденных метров мой организм словно терял энергию, и становилось всё холоднее. Наконец впереди что-то забрезжило, и я осторожно пошел на просвет.

Спустя пять минут я стоял на краю лесной прогалины, не решаясь двинуться дальше ни на шаг. Стоял и не верил своей удаче. Передо мной раскинулся целый городок, состоящий из одинаковых типовых деревянных домиков.

Стемнело уже окончательно, а у меня не было наручных часов – привык в прежней жизни во всем полагаться на сотовый телефон, с которым всегда был неразлучен. Однако та неведомая мне сила, что в одночасье отбросила меня чуть ли не на полвека назад, не оставила мне ни одного предмета из XXI столетия. Даже трусы, которые я обнаружил на себе, проснувшись тем памятным утром в юношеском теле, были какие-то кондовые, из разряда «семейных»; я уже и забыл, как они и раньше-то выглядели.

Тем не менее, над лагерем светила луна, и в небе крупинками соли поблескивали первые звездочки, совсем не яркие в такую относительно теплую погоду. В том, что это какой-то заброшенный лагерь, я догадался по однотипности домиков. Мне и в прежней жизни отводилось жить в таких: одна комната на две кровати с пружинными железными сетками, стол и стулья, маленькая кухонька, прохудившаяся крыша, местами в окнах фанерки вместо стёкол. Типичный спортивно-оздоровительный лагерь какого-нибудь института, где заодно можно и практику пройти по каким-нибудь профильным специальностям типа биологии или геодезии.

Лагерь раскинулся на высоком крутом берегу, под которым протекала какая-то убогая местная речушка. Я ее не столько увидел в полутьме, сколько услышал плеск течения на водоворотах. Тем лучше, сказал я себе: на правом речном берегу, который всегда высокий, должны дуть ветра и выдувать комарье и прочую насекомую мошку. Значит, одной проблемой меньше.

На всякий случай я выждал несколько минут. Ничего подозрительного, никаких признаков жизни. Лагерь явно был заброшен уже несколько лет. Луна заливала берег и крыши домиков желтым призрачным светом, сосны мерно покачивали высокими мачтовыми кронами, где-то серебристо потренькивал невидимый кузнечик. Я собрался с духом и пошел в лагерь.

Глава 27
Сон в руку

Большинство домиков покосилось от времени и непогоды настолько, что они наполовину развалились. С трудом я отыскал более менее целый; из-за этого, наверное, и кровать в комнате еще крепко стояла на железных ножках, а в углу комнаты смутно белел валявшийся на полу старый прожжённый матрас. Он был сырым на ощупь, несмотря на то, что в последние дни стояла достаточно жаркая погода; видимо, внутри этих старых, покосившихся домиков сырость и гниль поселились навечно. Я с осторожностью заглянул еще в парочку таких же древних жилищ по соседству – и в одном чуть не провалился из-за подломившегося крыльца, но больше матрасов не нашел.

– Это что же получается, и постельного белья не будет? – проворчал я. – Непорядок. Придется уволить кастеляншу.

Долгие ночные блуждания по лесу были настолько утомительными, что меня быстро и незаметно сморило. Я присел на краешек сырого матраса, который набросил поверх продавленной железной сетки кровати, – зато не скрипит! – и совсем не заметил, как задремал.

Ночью все ощущения времени обманчивы, поэтому я даже не понял, сколько времени проспал – пару часов или всего лишь пятнадцать минут. Лицо было всё в поту после ночных хождений, да еще и паутина – откуда она тут, интересно, ведь до осени еще целый месяц лета. Можно было спуститься к реке и умыться, а, может быть, еще и напиться, но мне почему-то очень не нравилась эта идея, будто у воды меня поджидало что-то неприятное. Я снова привалился к фанерной стенке домишки, струдом сглотнул, облизнул в конец пересохшие губы и попытался уснуть.

На этот раз меня что-то разбудило. То ли какой-то случайный треск снаружи, то ли порыв ветра. Проснувшись, мне показалось, что краем глаза я уловил какое-то движение, словно кто-то быстро пробежал по полу. Мышь, наверное, решил я, хотя, с другой стороны, откуда им тут взяться, жрать-то в заброшенном лагере нечего.

Ветер снова хлопнул дверью, и в комнату что-то влетело, протащилось по полу и замерло, тихо подрагивая. Я слез с кровати и поднял его. Луна теперь так ярко светила в окно, что я хорошо разглядел его. Это было птичье перо, серое, всё в светлых разводах. Довольно крупное для местных пичуг, которые изредка сонно посвистывали в лесных кустах, окружавших лагерь. Наверное, совиное, решил я и снова вспомнил давешнюю птицу, бесшумно проплывшую над моей головой.

Мысли вдруг лихорадочно понеслись в моей голове, будто вода, которую я тщетно пытался удержать в сжатом кулаке. Перед моими глазами пестрой кинолентой пробежали события последних дней, и в основном – неприятности, которые мне довелось пережить и испытать на собственной шкуре в этом своём новом существовании. И дольше всего память зацепилась за неожиданный визит в мою квартиру качка вместе с таинственным незнакомцем, у которого я слышал только голос. А также – за неприятные воспоминания, против воли, о том, как этот накачанный тип профессионально мутузил меня не пойми за что. Но зато теперь я вновь с удовольствием представил, как во дворе двигаю ему в колено, и тот складывается пополам от боли и неожиданности.

Нормально так врезал, ага! Надо будет при встрече спросить этого урода, как там ножка, не болит, часом?

Странно, но от этого воспоминания вместо удовлетворения или хотя бы злорадства мне почему-то стало жутко тоскливо на душе. Словно холодом повеяло из-под неприкрытой двери. Я теперь будто взглянул на себя со стороны с упреком: что ты вообще тут делаешь, серьезный, солидный, уважаемый в узких журналистских и не только кругах, мужчина? Тебе еще не надоела эта неопределённость? Болтаешься между двумя столетиями, как цветок в проруби…Бегаешь от каких-то уродов, заводишь пустые, ненужные тебе самому знакомства, и при этом постоянно врешь, всем и каждому, потому что иначе нельзя, потому что правды не раскрыть без риска тут же очутиться в сумасшедшем доме.

Может, и вправду, попробовать пустить в ход этот треклятый камень? Ведь если взглянуть на мое нынешнее положение в этом давнишнем мире Советского Союза эпохи развитого застоя, как шутили когда-то мы в студенческих компаниях, то сразу станет видно, насколько оно неустойчивое и шаткое. Как будто кто-то ставит надо мной эксперимент, и он раз за разом проходит неудачно, и впору всё начинать сначала. А кто в этом виноват?

– Сам ты и виноват, Александр Якушев, – неожиданно раздался чей-то голос буквально рядом со мною. – Тебе бы действовать, двигаться, делать хоть что-нибудь, а ты расселся тут и дрыхнешь. Так всю жизнь свою и проспишь. А у меня, если тебя это так уж интересует, слегка болит, но я в полном порядке.

Я с усилием поднял голову. Она почему-то была тяжеленной, словно свинцом налитая, а чтобы раскрыть глаза, мне пришлось приложить немалое физическое усилие. Равно как и попытаться переварить его последнюю фразу, насчет того, что у него там болит.

– Да спи уж, спи… – проворчал качок.

Это был именно он! И одет так же, и в тех же темных модных очках. Интересно, зачем они ему ночью, когда и так вокруг тьма кромешная. Но как он успел ко мне подобраться, как отыскал в этих лесах? А я и впрямь потерял бдительность, убаюкал сам себя, будто уже в безопасности. А этот качок оказался поистине хитрым лисом – видимо, все это время крался за мной по следу и ни разу не сбился. Он что ли не спит совсем?

– Почему не сплю? – ухмыльнулся мой преследователь. – Без сна никак нельзя, это даже наше трудовое законодательство запрещает. Я и сейчас сплю, Якушев. И ты – мой сон.

– Спишь? – недоверчиво протянул я.

– Ну, да, – кивнул он. – Ночью все должны спать. А утром проснусь и тебя отыщу. Я ведь уже близко. Можно сказать, рукой подать.

– Вот как? – против воли усмехнулся я, хотя мне сейчас и было не до смеха. – И где ты сейчас, если не секрет.

– Ночую в милицейской машине, – ответил тот, пожав плечами. – Намаялись мы, пока тебя искали, Якушев. Профессионала ведь найти гораздо легче, все его действия более-менее понятны и предсказуемы. Но ты – дилетант, а с такими всегда труднее. Действия и поступки дилетантов непредсказуемы. Но их все равно найти можно. Просто на это уйдет больше времени.

– Вот как… – пробормотал я. – И почему тогда вы меня не сцапаете? Сам же сказал, вам до меня рукой подать. А вы тем более на колесах…

Некоторое время качок озадаченно глядел на меня, после чего неодобрительно покачал головой.

– Ну, ты и чепушила! Я же тебе русским языком говорю, Якушев: я сплю. Я сейчас в натуре сплю, понимаешь? Как же я тебя могу сцапать, если я сплю, во сне, что ли?

– А какого… нафига ты мне снишься тогда? – слегка обалдело спросил я, когда до меня медленно начал доходить смысл его слов.

– Вот чудак-человек!

Качок, похоже, недоумевал вполне искренне.

– Ты же сам меня спросить хотел. Вот я и пришел сказать. Слегка болит, но в порядке.

– Чего болит? – не понял я.

– Нога моя, – ответил качок и похлопал себя по коленке.

– А причем здесь… твоя нога причем тут?

Этот тип посмотрел на меня как на умалишенного, а затем и впрямь покрутил пальцем у виска.

– Не, ты все-таки чепушила, Якушев. Ты ж сам хотел меня спросить, как моя нога, не болит ли после того, как ты мне врезал. Но я тренированный и привычный, удары держать умею. Вот я тебе, считай и ответил. Все нормалек, типа.

Тут я в конец прибалдел. Он что, как-то услышал мои мысли во сне и приперся оттуда, из своего сна, в мой, чтобы ответить на мой вопрос? Это что еще за ненаучная фантастика⁈

Но, судя по его безмятежной физиономии, всё так и вышло. И, значит, мы сейчас спим с ним в одном и том же сне. Лично моем, кстати!

– Слушай, ну, раз уж так вышло, можно тебя спросить?

– Валяй, – вальяжно кивнул качок, но при этом демонстративно глянул на свои наручные часы – огромный электронный браслет, явно японский. Наверное, последний писк моды в СССР образца 1980.

– Какого фига вы ко мне привязались? На что я вам сдался?

Качок немного помолчал, после чего ответил совершенно равнодушным тоном:

– А это не ко мне вопрос, Якушев. Это всё мой босс, ему ты зачем-то сдался.

– А ему зачем? И кто он такой?

– Кто такой – даже я не знаю. Но платит хорошо и исправно. Мне этого достаточно. Меньше знаешь – дольше живешь, Якушев.

– А тебе, значит, все равно, от кого и за что деньги брать?

Я даже не пытался скрыть своего презрения.

– А-а-а-бсолютно… – ответил он, будто зевнул. И еще посмотрел на меня с эдаким сожалением. Сочувствует он мне, видите ли!

– Значит, если я тебе буду платить, ты и за ним будешь следить, за этим твоим… боссом?

Качок даже осклабился при этих моих словах, хитро и гадостно. А затем глянул на меня с выражением явного превосходства.

– У тебя таких денег нет, чепушила… Нет и никогда не будет, ясно?

Эх, двинуть бы ему сейчас в эту его мерзкую улыбочку. И лучше всего – с ноги!

– А все-таки, что ему от меня надо, этому твоему боссу? Уж коли сегодня такая ночь… вопросов и ответов.

К моему удивлению качок не разозлился, а просто пожал плечами.

– Какая-то штука ему нужна. И ты?

– Что за штукенция?

– Он мне не говорит. Но, как я мыслю…

При этой его фразе я еле удержался, чтобы не прыснуть со смеху. Тоже мне мыслитель нашелся… Спиноза!

Качок подозрительно глянул на меня, будто снова прочитал мои мысли. В ответ я состроил самую равнодушную и безмятежную физиономию, на какую только был способен. Не хватало получить от него по морде еще и во сне!

– В общем, она ему не одна нужна. А вместе с тобой.

Ишь ты…

Тут было о чем призадуматься. В другое время я бы, пожалуй, так и сделал, но сейчас время этого качка в моем сне явно поджимало – он опять небрежно глянул на часы.

– Ты у этой штуки что-то типа ключика. А эта штука, значицца, типа заводных часов. С кукушкой.

Он усмехнулся.

– А, может, и бомба, с часовым механизмом.

Качок коротко заржал, как молодой жеребец, и вдруг, прямо на моих глазах мгновенно переместился из центра комнаты, где он только что стоял возле моей кровати, прямо в раскрытый дверной проем.

– Ну, бывай, – сказал он, уже стоя на пороге моего фанерного убежища. – Скоро встретимся, Якушев. Можешь себе храпеть и дальше. Тебе от меня все равно не уйти. Чепуши-и-ила…

Он вновь мерзко заржал, повернулся, шагнул в теплую летнюю ночь и растворился в темноте. А я остался сидеть, как громом пораженный.

Не знаю, сколько прошло времени, потому что я уже сбился со счета, сколько раз я задремывал, и сколько – просыпался. Наконец я почувствовал, что уже не могу точно сказать себе, видел ли я этого качка во сне, или же он заявлялся сюда наяву. Вот уж поистине, по ночам все чувства обманчивы, и разум в эту пору так и норовит сыграть с нами какую-нибудь злую шутку.

Иногда мне казалось, что под окнами кто-то ходит, шумно дыша и сопя при этом; иногда в комнатке раздался отчетливый звук, будто рядом со мной шевелит крыльями и чистит перья какая-то крупная птица. Эта ночь тянулась бесконечно, а ведь еще поют, что в июле она длится только шесть часов!

И с каждым часом во мне все сильнее зрела решимость все изменить раз и навсегда. Или хотя бы рискнуть, как говорится, здоровьем и попробовать испытать камень.

Дело кончилось тем, что я выбрался из этого домика, почувствовав, как он стремительно мне опостылел. Потянулся, размял косточки, затем подошел к обрыву и долго смотрел на реку, равнодушно несущую передо мной свои медленные воды в эту последнюю ночь июля. М-да, такого лета, дорогой товарищ Якушев, у тебя в жизни еще не бывало…

Нужно было уже решаться. Я нащупал в кармане джинсов коробочку с подарком Ольги Антоновны и попытался отмести последние сомнения.

Знаешь, сказал я себе, всю свою сознательную жизнь ты, дорого мой Саша, руководствуешься одной простой, но мудрой истиной: если что-то работает не так, как тебе хотелось, это еще не значит, что оно не работает. Быть может. оно просто работает как-то по-другому? Ведь что-то перенесло тебя в один не очень-то прекрасный день сюда, в восьмидесятый год. А если не этот камень, то что тогда, ты знаешь?

Ни черта ты не знаешь, дорогой мой Сашенька свет Николаевич.

Попробуй тогда, чем черт не шутит. Других вариантов ведь у тебя нет, так?

Других вариантов у меня не было. Поэтому я вынул из кармана заветную коробочку. Вернулся к дому и уселся на узкую трухлявую лавочку, одну из немногих, что уцелела перед дачными домиками в этом социалистическом лагере спорта и оздоровления.

От этой метафоры, насчет социалистического лагеря, я сам себе усмехнулся: неплохо сказано, есть еще у меня журналистский порох в пороховницах, и талант не пропьешь. Наверное, если бы я стоял на эшафоте и слушал, как глашатай зачитывает мне смертный приговор, я и там бы морщился от неправильно выстроенных фраз и лютого канцеляризма в формулировках моей вины. И это – всё тот же вечный огонь журналиста, который всегда горит в моей душе профессионала до мозга костей.

Подумав об этом, я поскорее сплюнул в траву. Не приведи господь, сбудется еще, пока этот чертов камень со мной. Ведь приперся же качок ко мне в сон отвечать на мой вопрос, верно?

Затем я открыл коробочку и осторожн взял камень в левую руку. Так Ольга Антоновна говорила, что надо именно в левую. Может, это как-то с сердцем связано? Хотя с другой стороны, старый лекарь-бурят, который однажды лечил мне зубную боль иглоукалыванием внутри ушей, утверждал, что в человеке лучше работают противоположные стороны. И больной зуб на правой стороне моей многострадальной челюсти он, помнится, вылечил, покалывая какие-то одному ему известные нервные точки именно в моем левом ухе.

Стоп!

Твои мысли начинают цепляться друг за друга, как ноги приговоренного к смерти за каждый камушек по дороге на эшафот.

Я снова ожесточенно сплюнул.

Да что это в самом деле? Вот ведь прицепился навязчивый образ! Немедленно выкини из головы все эти казни, приговоры и эшафоты, и делай, что должен делать.

Ладно, решительно сказал я себе, поудобнее устраиваясь на скамейке. В дом мне возвращаться почему-то совсем не хотелось, лучше уж все сделать тут, на свежем, как говорится, воздухе.