Текст книги "Двадцать лет до рассвета (СИ)"

Автор книги: Deila_

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 20 страниц)

– Я не судья, – спокойно продолжает Вайдвен, – не мне решать, какое наказание мне полагается. Я согласен.

Стражники ведут его к позорному столбу. Приковывают цепями – умело, быстро, в который раз уже на этой площади секут провинившихся; не он первый, не он последний. Вайдвен поворачивает голову, чтобы встретиться взглядом с тем, кому выпала роль его палача. Думал ли этот несчастный, что однажды ему придется арестовывать проповедника по фальшивым обвинениям? Бреттл ведь не отпустит Вайдвена живым, позаботится, чтобы доставивший аэдирским властям столько забот пророк издох после наказания или по крайней мере потерял всякое желание проповедовать. Но не Бреттл исполняет приговор. Его палач будет решать, как нанести удар. В его руках – жизнь Вайдвена.

Понимает ли он это?

Свет невесомо затапливает Вайдвена изнутри, наполняя тело удивительной блаженной легкостью. Он узнает это чувство. Точно так же Эотас защитил его в поле от разозленной толпы.

Не бойся. Я заберу твою боль.

Вайдвен сглатывает свет, пытаясь удержать его в глубине себя. Откуда-то из дальних уголков лабиринта его памяти, хранящей так много непонятного и чужого, всплывает смутная, неоформившаяся тревога. Как это – забрать чью-то боль? Эотас хочет забрать его боль себе?

Ну конечно; он ведь хренов бог сострадания. Как он может оставить Вайдвена терпеть несправедливую кару в одиночку! С Эотаса станется решить, что это он сам виноват во всём…

Ну уж нет. Вайдвен собирает оставшиеся у него силы и топит подступающий свет в себе, не позволяя коснуться поверхности. Даже не вздумай, мысленно требует он. Или мы делим мое наказание пополам, или сиди тихо и не мешай. Сам справлюсь.

Свет замирает перед невидимым барьером его воли, осторожно касаясь, пробуя на вкус его отчаянное упрямство. Вайдвен боится, что Эотас не послушается, что сейчас этот свет рванется наружу с троекратной силой – «ради твоего же блага» – и сметет все его неуклюжие заслоны и преграды. Смертный ничего не может противопоставить богу, Вайдвен знает теперь, он видел богов на землях Хель… но Эотас обещал ему. Обещал.

Вот, наверное, жалеет теперь.

Вайдвен на мгновение вспоминает о реальном мире, когда с него срывают рубаху. Даже чувствует колючий, пронзительный холод зимы за секунду до того, как свет все-таки захлестывает его неостановимой океанской волной – но уже совсем по-другому, сшивая душу Вайдвена с сутью огня золотыми нитями лучей, накрепко сплетая воедино две сущности…

…ну да, ты ведь так и хотел – «пополам».

Ты знаешь, как высока цена прощения. Ты знаешь это чувство благословения, откровения, катарсиса, наступающее в миг отпущения грехов; ты столько раз даровал его смертным, столько раз наблюдал зарождающийся в их душах ослепительный свет. Ты сам никогда не просил о прощении: не было за тобой вины, а когда появилась, ты уже знал, что нет на свете искупления, что могло бы ее покрыть.

Ты-Вайдвен вспоминаешь, как опустился на колени перед сияющим силуэтом, сотканным из света всех цветов. Ты не просил о прощении – знал, что недостоин его. Но прощение было даровано все равно.

Ты-Эотас отвечаешь светом на его воспоминания, на его безмолвный вопрос; только свет и остался у тебя, ничего больше нет, кроме света. Ты соглашаешься. Ты признаешь его правоту и признаешь сходство, и ты-цельный завороженно глядишь на причудливые огни в зеркалах своих сущностей. Свет всегда возвращается светом, но ты и представить не мог, что в Вайдвене он вспыхнет так ярко…

Нет. Ты знал, что его пламя, если дать ему разгореться, согреет весь Редсерас. Не знал только, что оно обратится и к тебе.

Как парадоксально. Бог искупления недостоин искупления, бог надежды не смеет надеяться, бог безусловной любви не заслуживает любви. Может быть, прав Галавейн: две тысячи лет боги кормились душами смертных, искажая себя по образу и подобию, и превратились в уродливые пародии на самих себя. Твой брат запасает души на вечную зиму, как запасают их бессловесные хищники, твоя сестра готова сожрать всех слабых и заставить сильных жрать друг друга, и ты сам ничем не лучше их – ищешь в боли смертного спасения от своей вины.

Нет. Нет. Всё не так. Клубок эмоций Вайдвена ты переводишь в свет, и свет пронизывает все открытые модули тебя-Эотаса, заставляя тебя отзываться сокрушительным резонансом огня. Ты-Вайдвен думаешь, что понимаешь, что происходит. Умники-энгвитанцы, провались они в Хель, создали разумные машины и установили на них неразумные ограничения. Человечность Эотаса всем хороша, пока Эотас-Гхаун-Звезды безупречно выполняет свою работу. Стоит одному из них ошибиться, и эта человечность, вскинутая по экспоненте до астрономических величин, отзовется виной, пропорциональной его безусловной любви ко всему миру. Вина исковеркает его, исказит, превратит веса смещений в неподъемные грузы – какое существо было бы способно вынести подобное? [1] Даже для бога это может оказаться слегка чересчур.

Ты-Эотас возражаешь. Вина пропорциональна ошибке. Гхаун выполняет слишком ответственную работу, чтобы позволить тебе отклоняться от цели. Что до искажений…

Тридцать плетей в человеческом теле – смешная цена за всё, что ты допустил. Капля в Ступе Ондры. Вайдвен не заслужил этого наказания, ты-Эотас хочешь забрать его целиком, но…

…ты бог света, надежды и искупления. Ты – любовь безусловная. Видя отражения своего огня в душе смертного, разве ты осмелишься отказать ему в этом огне? Разве ты посмеешь не принять свет, или надежду, или прощение, или любовь?

Разве не этого ты всегда хотел – чтобы боги и смертные были на равных, чтобы вы делили ваш общий путь пополам?

Ты не знаешь, которая часть тебя излучает этот свет. Ты весь говоришь об одном и том же в разных протоколах и правилах интерпретаций. Поэтому, когда первый удар плети оставляет на спине Вайдвена алые полосы, ты охотно пробуешь боль на вкус, и на двоих она оказывается вовсе не так остра. Ты уже успел позабыть, каково это – ощущать боль смертного тела.

Ты-Вайдвен, в свою очередь, замечаешь, что для бога ощущения тела совсем иные. Ты затрудняешься охарактеризовать, в чем они иные, пока второй удар плети не помогает тебе осознать, что они просто куда ярче и чище. У Эотаса отличные системы шумопонижения.

Ты-Вайдвен начинаешь считать удары, потому что ты к такому шумопонижению совсем не привык. Это не значит, разумеется, что ты позволишь Эотасу сделать всё самому. Третий удар приходится на еще целую кожу; палач не зря свой хлеб жует, умело работает. За эхом боли ты-Вайдвен почти не ощущаешь, как неторопливо начинает раскручивать ленты деревьев вероятностей модуль Гхауна. Перед четвертым ударом плеть почему-то медлит, а пятый оказывается совсем каким-то неуверенным, обжигающим, но не таким, чтобы по всему телу звонким дробящимся эхом прокатывалась пронизывающая насквозь боль. Ты-Вайдвен находишь силы мысленно пошутить: эй, мы же только начали, в чем дело?

Ты различаешь обрывки тихих перешептываний стражников сквозь мучительную агонию рецепторов своей физической оболочки, и всего одно слово объясняет тебе всё.

«Свет».

Ну конечно. Боги не истекают человеческой кровью. Кровь и свет Вайдвен и Эотас делят поровну, перемешав их в одном сосуде. Тебе-цельному отчего-то жаль, что пройдет еще целая жизнь, прежде чем ты сможешь увидеть чужими глазами, каково это было, смотреть на человека у позорного столба, сквозь которого проступает огонь зари – всё ярче с каждым ударом плети.

«Эотас не простит нам».

Ты хочешь рассмеяться во весь голос. Скоро они увидят.

Эотас делает из меня мученика, думаешь ты-Вайдвен. Он собирается поймать Редсерас на тот же крючок вины, на который попался сам. Ты сам же отвечаешь себе: и да, и нет. Да – это грязный прием, нечестный прием, мы могли бы освободиться и остановить это прямо сейчас. Нет – наши намерения лежат глубже. Во всякой боли есть урок. Душа, испившая пламени Магран, должна знать это лучше других.

Шестой удар наступает после непростительно долгой паузы. Ты называешь его «ответственность».

Седьмой. Плеть сдирает кожу со спины, нетерпеливо обнажая рвущийся наружу свет. «Необходимость платы». Ее назвали жертвой боги и назовут жертвой люди, ставшие ее свидетелями, но ты не думаешь, что они правы.

Восьмой. «Искупление». Его начало, во всяком случае. Тебе беспредельно светло вопреки боли, и мечты о новой заре кажутся теперь совершенно точно достижимыми. Гхаун, прервавшись на мгновение, соглашается с этим.

Девятый. «Любовь».

Только окунувшись в ослепительный солнечный прибой огня, ты-Вайдвен вдруг понимаешь, почему Эотас так неистово светел сейчас. Вовсе не только потому, что принятие наказания приносит ему мнимое облегчение. Он светел оттого, что его смертный друг без раздумий согласился на тридцать плетей у позорного столба, только чтобы попытаться предотвратить худшее. Ты даже успеваешь удивиться: разве ты мог поступить иначе? Разве кто-нибудь вообще мог поступить иначе, неся в себе эотасову любовь?

Ты не сразу понимаешь, что эотасова любовь тут не причем. Это не Эотас пробудил в тебе свет. Это он откликается на твой собственный.

У «любви» есть много определений. Для Эотаса она значит «максимизация общего блага». Он ограничивает его миром смертных, поскольку так гласит непреложное правило где-то в недрах его систем, встроенное еще энгвитанскими создателями. Но ты-Вайдвен думаешь, что это самое чистое и самое правильное определение любви из всех, которые ты можешь отыскать. Ты очень хотел бы быть как Эотас, быть готовым на все ради такой любви, вот только тебя не покидает сумрачная мысль, что человеку подобного никогда не достичь.

Ты-Эотас справедливо замечаешь, что тогда в твоем существовании не было бы никакого смысла. Ты – идеал, абсолют, лишенный полутонов и полутеней; конечно, ты не совсем такой, как смертные. Ты здесь, чтобы учить и вести их вперед.

И Вайдвен, твой носитель, твой собеседник, твой друг – самое лучшее доказательство из тех, что ты мог бы предъявить сам себе, когда задаешься вопросом, не напрасны ли твои усилия.

Который по счету удар? Пятнадцатый? Двадцатый?

– Хватит, – говорит Хатторт. Голос выдает его волнение и страх. – Хватит, освободите его!

Голос бога прокатывается над площадью раньше, чем палач успевает сделать хотя бы шаг.

– Нет. Цена вины была оглашена. Я желаю искупить ее полностью.

Ты-Вайдвен не можешь полностью отбросить мысль о том, что если идеал максимизации общего блага не возьмет себя в руки, то бравые слуги закона намочат портки и сбегут от гнева божьего, не закончив дело. Конечно, это всё ещё не так ужасно, как прогремевшая на все поле угроза сжечь сомневающихся в лучах новой зари, но почему нельзя было просто согласиться? Они ведь уже всё поняли.

Модули Гхауна и Эотаса отвечают строгим отказом. Никаких поблажек в искуплении вины для бога искупления! Это, конечно, синтаксический сахар. [2] Семантика заключается в том, что тридцать плетей дают больше гарантий достичь цели, чем двадцать. Гхаун перерассчитывает пути так быстро, что у Вайдвена нет никакой надежды за ним успеть. Эотас скармливает ему только краткую выжимку – уродливое порождение интерпретаторов, но это лучшее, что у тебя есть. Хочешь минимизировать потери и выиграть плюс одну миллионную к вероятности успеха? Терпи еще десять плетей. Из таких миллионных складывается итог. Это огромная цифра для Гхауна.

Модуль Утренних Звезд робко просит голоса, и ты колеблешься, но в итоге даешь отказ. И во второй раз, и в третий. Не время думать о смягчении ущерба. Слишком мало исходов ведет к заре, ты не можешь рисковать, выбирая окольные пути. Цена будет высокой – но вы разделите ее на всех.

Двадцать пять. Плеть взлетает и опускается, вырывая из-под кожи все больше сверкающих лучей. На площади так тихо, что звуки ударов звенят над ней подобно грому.

Заря собирается в груди Вайдвена, скручивается завихрениями протуберанцев в тугой огненный комок. В сердце рассветной звезды, что люди Эоры называют Солнцем.

Двадцать восемь.

Двадцать девять.

Сейчас.

Что за глупости – пытаться сковать рассвет железными цепями. Оковы плавятся, точно воск, и падают с его рук бесполезными обломками металла. Вайдвен выпрямляется, расправив плечи, и оборачивается к толпе.

Он знает, что они видят. Он всё ещё делит часть сознания бога, и он знает, что они видят: человека, коронованного ослепительным солнечным огнем; человека, из чьих глаз сияет заря; человека, в котором поровну крови и света. Вайдвен глядит, как люди в страхе отворачиваются и убегают прочь – среди них даже есть те, кого он видел в храме, сами последователи Эотаса – но не делает ничего, чтобы остановить их.

Другие остаются. Они опускаются на колени перед ним, как и тогда, в лиловом поле у его родной деревни. Вайдвен дожидается, пока на площади воцаряется тишина, прежде чем продолжить прерванную проповедь. Сейчас, когда в его распоряжении ресурсы Эотаса, слова долгой речи складываются ладно и легко, и Вайдвен ошеломительно точно знает, что люди, сейчас склонившие головы перед ним, пойдут на всё, чтобы исполнить его волю.

И он велит им подняться с колен.

Они не сразу осмеливаются подчиниться. Вайдвен ждет, чувствуя, как горячеет свет у него внутри: как же отвык от свободы народ Редсераса!.. но это не их вина. Вайдвен оборачивается к стражникам за его спиной, так же покорно стоящим на коленях и почти уже готовым к немедленному сожжению в лучах зари, и мягким шепотом напоминает им, что к ним это тоже относится. Он ведь пророк Эотаса, а не какой-нибудь там Воэдики.

Время наконец свершиться восстанию. Призывая людей встать под солнечный стяг с тремя звездами, он зовет их не как солдат и не как мятежников – но как пилигримов, исполняющих божественную волю. И если даже суждено им замарать кровью этот стяг – да будет так; кровь на нем обратится светом.

Вайдвен поворачивается к безмолвно глядящему в толпу Хатторту Бреттлу. Лицо того едва ли не белее снега. Взором Эотаса Вайдвен видит его страх: страх о жертвах, что повлечет за собой приказ пророка, страх о божественном гневе, способном стирать государства с лица земли.

– В твоих силах предотвратить это, – говорит Вайдвен. – Возвращайся к грейву Алдвину. Скажи ему, что Редсерас получит свободу любой ценой. В интересах Аэдира и самого грейва передать власть без сопротивления.

Хатторт колеблется, но страх оказывается сильнее. Он коротко кланяется и уходит; толпа по жесту Вайдвена расступается, позволяя ему пройти.

Вайдвен снова глядит на своих людей. Эотас ясно видит их души: души непримечательных ремесленников и прославленных паладинов из рыцарских родов, души безродных преступников и души аристократов, души, давно приютившие тьму, и души, до последнего гнавшие ее прочь. И Эотас видит в них надежду. В каждой из этих душ разгорается крохотный огонек света, в ком яркий, в ком едва тлеющий, но горят, горят поющие искры – и всего одно нежное дуновение ветра превратит их в негасимое пламя.

Вайдвен слепнет на мгновение, когда Эотас выпускает его из себя, снова разделяя их надвое. Но все так же ясно пылает солнечная корона, и все так же тепло у него в груди, и все так же хранят в себе свет людские души – пусть даже он больше не видит их.

Стоили того тридцать плетей? безмолвно спрашивает Эотас, гордо и горячо сияя лучистым огоньком где-то внутри. Вайдвен вдруг вспоминает, что совсем не чувствует боли, и тянется рукой за спину – но на месте страшных ран чувствует только гладкую кожу. Точно. Эотас ведь бог перерождения…

– Стоили, – говорит Вайдвен, – но ты заканчивай с этими своими искуплениями, дружище. Так ведь никаких плетей не напасешься.

Огонек смешливо мерцает в ответ. Вайдвен улыбается и задумчиво щурится на белые снежные хлопья, укрывающие помост с обломками цепей невесомым пухом. Он ведь теперь, получается, официально признанный государственный изменник и руководитель восстания.

Похоже, в ближайшее время у него будет ужасно много дел.

Комментарий к Глава 9. Восстание

[1] bias unit – нейрон смещения, используемый в нейронных сетях для достижения большей гибкости и лучшей генерализации. Здесь термин употреблен не совсем в прямом смысле, но концепцию можно считать похожей

[2] “синтаксический сахар” – синтаксические возможности в языке программирования, не влияющие на работу программы и вводимые в язык ради удобства человека

========== Глава 10. Переворот ==========

Хватает четырех дней.

Мятежи вспыхивают по всей стране, от крошечных деревень до крупных городов. Столица сплошь залита огнем; столько огня не принесли ей даже Зимние сумерки. Горят не дома – горят свечи. Ночью в городе светло, как днем. Амлайд Морай, один из выступивших против губернатора эрлов, говорит, что не видел ничего подобного за всю свою жизнь – а эрл Морай видел не меньше трети всей истории Редсераса, недаром уже седой.

Люди грейва пытаются остановить мятежников, пытаются удержать под контролем районы города, но огни неуклонно движутся, заливая улицы светом. И кровью. Но света всё равно больше. Аэдир не был готов к восстанию в отдаленной колонии, не был готов к нему грейв Алдвин, и тех, кого он успел собрать для обороны столицы, недостаточно, чтобы остановить мятеж.

Морай и другие говорят – Вайдвену стоит держаться позади, он фермер, а не воин; незачем лишний раз дразнить Привратника. И лучше бы ему не сиять так ярко, пока на поле боя есть хоть один вражеский лучник. Вайдвен и рад бы с ним согласиться, но он несет в себе свет Эотаса, свет, который и так слишком долго был сокрыт от людей. Они больше не будут прятаться. И если эотасово пламя поможет избежать хоть одной лишней смерти – как Вайдвен может отступить из первых рядов?

Когда впервые солдат эрла Морая не оказывается рядом, чтобы защитить своего пророка, Вайдвен оказывается один на один с мечником грейва. Он еще успевает заметить так несуразно ярко блестящее солнце на его перемазанном кровью доспехе. Наверное, парень тоже эотасианец. Потому и медлит, должно быть, никак не решаясь нанести удар безоружному…

Его отталкивают раньше, чем Вайдвен успевает произнести хотя бы слово. Он мгновенно теряет мечника в гремящем вокруг сражении, только надеется, что люди Морая помнят, о чем просил их пророк, несущий в себе рассвет.

Он идет в первых рядах, но в него не попадает ни одна стрела. У него нет оружия, но ни один воин не может его убить. Всего один раз Вайдвен успевает заметить, как чужому мечу преграждает путь вдруг упавший сквозь тучи солнечный луч – и как стальной клинок отскакивает от бесплотной нити света, на миг ставшей прочнее самой лучшей брони. Они все понимают, что это значит. На второй день Вайдвену приносит свой меч первый аэдирский перебежчик; преклоняет колено, пряча взгляд. Вайдвен просит его подняться. Остальное за Эотасом: солнечное пламя ласково касается предателя, обменявшего страну на бога, и Вайдвен воочию видит, как в одно мгновение облегченно разглаживаются напряженные морщины на лице воина и как слабо загораются его глаза.

По законам Аэдира перебежчикам нет пощады. Если восстание подавят, болтаться бедняге на виселице рядом со своим сияющим пророком. В Аэдире нет понятия «искупление» – его придумали те ребята, которые нацепили здоровенное солнце на главный городской храм, чтобы людям было светло даже в самый темный день…

Вайдвен и представить не может, какой смелостью должен обладать этот человек, чтобы прилюдно явиться к государственному изменнику и поклясться ему в верности. Он зорко оглядывает невольных свидетелей – не приведи боги, у кого-то из них на лице мелькнет презрительная усмешка! И, конечно же, такие находятся. Вайдвен крепко сжимает кулаки, но светлое пламя касается и его души:

Не надо, друг. Они не виноваты.

Нет, думает Вайдвен. Виноваты. Нельзя во всем винить Аэдир. Когда ты достаточно силен для того, чтобы держать в руках меч и решать исход чужой жизни, ты должен хотя бы отдаленно представлять, что такое «поступать правильно». Не бездумно верить чужому слову, будь то приказ командира или общепринятые порядки. Разве не об этом он твердил на площади столько времени? Разве не ради этого они теперь убивают и умирают?

Их никто не учил поступать правильно, шепчет Эотас. Как и тебя. Но ты выучился сам, когда отверг из упрямства слова отца и постулаты религии. Кем бы ты стал, если бы смирился с ними?

Но мы же говорили, хочет возразить Вайдвен, мы же столько об этом говорили! На кой ляд вообще нужны были эти проповеди, если никто их не слушал?

Огонь свечи вспыхивает витиеватым, сложным узором; растекается горячим янтарем внутри. Это и объяснение, и утешение, и просьба. Просьба?

Вайдвену вдруг становится стыдно за свою злость. Не потому, что он не должен злиться на подобную несправедливость, нет, Эотас и не пытается унять его злость, Эотас просит совсем о другом. Но если бог должен просить людей за самих людей – это точно неправильно.

Эотасу стоит выбрать себе другого пророка; до нынешнего его уроки доходят с десятого раза. Опомнившись, Вайдвен окликает почти уже затерявшегося в толпе аэдирца по имени.

– Пока на наших землях остались люди, которым хватает смелости поступить правильно вопреки всему, у Редсераса есть надежда, – говорит Вайдвен. – Для меня будет честью приветствовать зарю вместе с тобой.

На третий день солдаты грейва почти беспрепятственно позволяют мятежникам пройти к дворцовому району. Вайдвен больше не смотрит на гербы на доспехах – они никогда еще не имели настолько ничтожно малый смысл. Люди, которых он никогда не видел, кладут оружие к его ногам и просят у него – у Эотаса, наверное – прощения. От Эотаса в таких беседах толку мало, он сразу начинает безудержно сиять, как будто новая заря вот прямо сейчас уже разгорается, а Вайдвен на каждом слове давится хлещущим через край горячим светом. Вроде он пытается сохранить трезвость ума, но неудержимый звездный огонь в его груди изумленно спрашивает – почему ты сомневаешься? Они ведь ищут искупления! Прощения! Света! Дай им света! Вайдвен захлебывается зарей, пытаясь перевести ее на человеческий язык, путается в бесполезных, бестолковых словах, и всё это заканчивается одинаково: Эотас вспыхивает ярко-ярко и благословляет всё вокруг, до чего только дотягивается лучами. Все счастливы, и Эотас – больше всех. Вайдвен наконец может спокойно выдохнуть.

Кто-то говорит ему, что он обманывает людей. Ловит их на крючок эйфории – божественное благословение всё равно что свеф, и Вайдвен не знает, что ответить на это.

Конечно, люди хотят длить прикосновение к божественному до последнего. Эотас – идеал, которому смертные сумели подобрать облик; воплощение невозможного; недостижимое, вдруг ставшее достижимым. То, что они испытывают, когда Эотас дарует им благословение, – не божественное, а человеческое чувство. Дистиллированное, доведенное до кристальной чистоты и усиленное тысячекратно. Прощение. Очищение. Как будто стоишь с закрытыми глазами, и все вокруг темно-темно, а потом чувствуешь теплое касание – и окунаешься в золотой рассвет, который уже повсюду, только ты всё прозевал, но это ничего, весь этот рассвет – для тебя, и ты, счастливый, дышишь его прозрачным пламенем, и все никак не можешь надышаться впрок…

Вайдвен уже и позабыл, каково это – жить без сияющего огонька внутри, неизменно отвечающего светом на свет. Выделенная ему комната в одном из домов, принадлежащих Мораю или кому-то из его людей, непривычно пуста; Вайдвен прислушивается – нет, звон клинков только померещился ему, на улице тихо… только караульные эрла переговариваются у двери. Спорят, сияет ли фермер-пророк ночью так же, как днем, и как ему спится с солнечной короной.

Ему совершенно точно не спится. Вайдвен подходит к окну и отворяет ставни, бесстрашно встречая колючий, но приятно свежий зимний воздух. В ночной темноте столицы мерцают сотни крохотных огоньков, и Вайдвен ничуть не беспокоится, что выдаст себя сиянием божественного пламени – для стороннего наблюдателя это будет такой же огонек, один из многих, неотличимый от других.

Единственной тенью в столице остается недвижимая громада губернаторского дворца. Завтра и она наполнится светом. Интересно, каково это будет? Как в полях Карока, если бы Вайдвен тогда позволил Эотасу проявить свою силу всерьез?

Божественное благословение, человеческий свеф. Совсем запутавшись, Вайдвен безмолвно тянется к горящей внутри свече, и любящее тепло привычно откликается ему.

– Это и я уже… без благословения не могу? – тихо спрашивает Вайдвен.

И ты, и эти люди очень долго жили в темноте – оттого вам тяжело принять свет как должное. Но когда он будет ярко гореть и в вас самих, вам больше не будет казаться чем-то особенным благословение бога.

– Что-то я сомневаюсь, что мы когда-нибудь сможем быть такими, как ты, – бормочет Вайдвен. Лучистый огонек искрится внутри теплой эотасовой улыбкой.

Все верно. Кто бы еще сомневался за меня?

Вайдвен фыркает, но от дружеской шутки ему все же становится немного легче.

В богах нет ничего особенного. Меня создали люди на основе людей, я учился на человеческих душах, я – как и все боги – всего лишь иллюстрация малой части того, на что способно человечестве в перспективе.

Вайдвен вздыхает и скрещивает руки на груди. Дворец грейва неизбежно притягивает его взгляд; Алдвин собрал всех своих защитников в дворцовом районе, и если начнется бой – крови будет немеряно. Эотас защищает своего носителя, но не вмешивается, чтобы предотвратить другие смерти… Вайдвену остается надеяться только на благоразумие самих людей.

– Ну, скажем, у нас все получится, – говорит Вайдвен, хоть и сам не знает, что именно у них получится. – А что нам делать дальше? Ну, мы попытаемся накормить Редсерас, шугнем аэдирцев от наших границ, пересмотрим торговые договоры, поменяем законы… а что с зарей? Пойдем проповедовать в другие края?

Эотас молчит необычайно долго, прежде чем отозваться.

Спроси меня на рассвете.

Вайдвен совершенно сбит с толку таким ответом.

– Чего? Сейчас неподходящее время для загадок, дружище!

Я боюсь выбрать неверный путь. Сейчас слишком многое еще не определено, слишком много факторов равно могут оказаться решающими или незначительными. К Весеннему рассвету, когда в Редсерасе воцарится хотя бы минимальная стабильность, я буду уверен.

Если даже всемогущий Гхаун не знает ответа, что говорить о смертных. Ничего, в Редсерасе у них тоже будет полно дел.

– А как ты сам? – помолчав, осторожно спрашивает Вайдвен. Все-таки Эотас делает немало, чтобы защитить его; из каждого боя Вайдвен выходит без единой царапины. А тут еще и Гхаун, прожорливости которого даже галавейновы зверюги, наверное, позавидуют. И все эти люди, которые внезапно стали ему молиться. Даже для бога это немало работы.

Огонек внутри удивленно вспыхивает, будто Эотас и впрямь не ожидал услышать ничего подобного. А потом благодарно светится – так, что у Вайдвена в груди становится горячо-горячо, будто там солнце зажглось.

Нечасто богам задают такие вопросы. Я благодарен тебе за заботу, друг, но у меня вполне хватает сил.

Эотас не любит говорить как человек – неудивительно; он соткан из света и оперирует светом. Заря осторожно укутывает душу Вайдвена в невесомо-призрачный туман первых минут рассвета, и тому невероятно легко от ясного весеннего сияния, пропитанного надеждой и благодарностью, так странно чужого в голодной редсерасской зиме. Завтра, чудится Вайдвену в тишине. Завтра мы разожжем звезды и проведем Редсерас сквозь ночь. Вайдвен вспоминает о своих опасениях – о гневе Аэдира, огромной армии ферконинга, что пройдется по восставшей колонии и не заметит ничтожной горстки мятежных крестьян… а в ответ память отзывается ему видением огненного клейма на лице Карока. Эотас абсолютно безмятежен, хоть и собирается буквально отобрать власть у богини власти, известной своей мстительностью.

– А что, если Воэдика обидится и попытается нас убить? – если Вайдвену больше некому задать дурацкие вопросы, он будет задавать их Эотасу. Его и впрямь немного тревожит, что его бог разругался со всеми остальными богами, а теперь решил, что Воэдика – неподходящий правитель для кучки фермеров, и Опаленная Королева вполне может обойтись Аэдирской Империей.

Это вероятно, с прежней спокойной улыбкой отвечает Эотас. Именно на этот случай мы создали пакт о невмешательстве.

Вайдвен нервно смеется.

– Тот пакт, который ты нарушил?

Огонек свечи легко мерцает в ответ на его слова.

Если бы того требовали обстоятельства, Воэдика и другие мои братья и сестры тоже могли бы нарушить его. Но они знают, что я в своем праве. Они могут быть сколь угодно недовольны этим, но все, что они могут сделать – это убедить смертных выступить против нас.

– Но это почти то же самое, что делаем мы.

Я занял тело смертного и лично вмешиваюсь в происходящее. Люди стали свидетелями божественного могущества – во время Чуда Зеленого Ворласа, и на площади, и теперь, когда я защищаю нас в бою. Даже если против нас выступят благословленные своими владыками святые, их силе не сравниться с силой бога.

– Святые? Я думал, они… – Вайдвен смущенно зарывается пятерней в волосы. Про святых он не знает ровным счетом ничего, кроме пары полузабытых церковных баек, поэтому уже предчувствует, что сейчас ляпнет очередную глупость. – Я думал, они, ну, все умерли.

В мире еще осталось много святых, счастливо сияет Эотас. Не все из них сохранили человеческий облик, но это ничуть не умаляет их доблести.

– О, – говорит Вайдвен. Он по-прежнему ничего не понимает, поэтому решает задать самый простой вопрос, который приходит ему на ум. – А у тебя тоже есть святые?

Огонек свечи дрожит от беззлобного смеха, и Вайдвен никак не может понять, что же он такого смешного сказал. Вроде это был самый простой вопрос, а не самый дурацкий.

Да, друг. Я думаю, да.

– Было бы неплохо, если бы они нам помогли, – бормочет Вайдвен, совсем сбитый с толку. Наверное, это какие-нибудь праведные рыцари или правители в других уголках Эоры. А может, тоже существа навроде богов, только не такие могущественные…

Смех Эотаса становится еще отчетливей, но в этот раз Вайдвен решает махнуть на это рукой; не хочет говорить понятно, так и ну его. Закрыв ставни, Вайдвен забирается на кровать. Кровать совсем непохожа на деревенские или храмовые жесткие койки, эта – мягкая, чистая, наверное, не последний человек эрла в этом доме жил. С непривычки даже как-то неуютно – с какой это радости обыкновенному крестьянину такая честь? Будто Морай самого Эотаса в гости принимает.

Свечи, разумеется, Вайдвен не тушит. Потому что он их и не зажигал – в комнате светло как днем. Как он умудрился хотя бы пару часов проспать в прошлые ночи? Он вообще спал? Он постоянно был где-то нужен, то совету эрлов, то солдатам, то жрецам, то еще кому. Наверное, опять Эотас свои божественные хитрости в ход пускает, чтобы Вайдвен не свалился с ног от усталости раньше срока.