Текст книги "Двадцать лет до рассвета (СИ)"

Автор книги: Deila_

сообщить о нарушении

Текущая страница: 15 (всего у книги 20 страниц)

Не удержавшись, он окликает самого Эотаса, но ответа не следует. Послеполуденный свет все так же чисто льется на позолоченное солнцем поле, словно не здесь считанные минуты спустя запоют рога и зазвенит сталь, отсчитывая новые души Привратнику. Вайдвен глядит, как Кавенхем выстраивает кавалерию, заставляя шеренги конников вытянуться вширь почти вдвое: должно быть, не доверяет магам, боится, что дирвудцы приберегли пару огненных подарков, оттого и отступает от обычного плотного строя. Может, и не зря боится… но маги почуяли бы, последние редсерасские маги-аэдирцы, у них ведь остались и свои счеты к свободному Дирвуду – с самой Войны Непокорности. Вайдвен поднимает снова взгляд на дирвудский флаг, лениво реющий над ставкой Унградра – на противоположном холме. Удобно оттуда будет лучникам поливать наступающих, но сколько стрел успеют они выпустить, если маги уберут с пути рогатки?

От Несломленных осталось две сотни. От Стальной Звезды – чуть больше сотни. Лартимор выстраивает Несломленных в первые ряды, перемешав их с простыми солдатами: для любого другого воина первая шеренга – неизбежная встреча с Гхауном, но в честном бою, без магии, стальные латы Несломленных порой спасали даже от пуль.

Вайдвену тоже пора заняться делом. Он обращается к Эотасу уже всерьез – к той части Эотаса, что всегда с ним, как негаснущая солнечная корона, и эта часть бога отзывается ему без промедления. На несколько долгих мгновений Вайдвену кажется, что северный холм охвачен пожаром, но нет, это лишь сияние душ живых… отблески пламени, вскормившего людей Дирвудского палатината и научившего их тому, что не под силу богу зари. Их и правда две тысячи, нет никаких сюрпризов… никакого подкрепления, притаившегося по ту сторону склона… всего лишь две тысячи смертных душ, пылающих тем же самым огнем, которым пылала Долина Милосердия до того, как сгорела дотла. Вайдвен чувствует их страх. Их ненависть. Их уверенность. Их гнев, их праведный гнев, раскаленный докрасна этим кровавым летом. Их жажду мести: они хотят убить его, растерзать, подвергнуть самым жестоким пыткам, разорвать его душу в клочья и скормить ненасытному чреву Магран за всё, что посмел сотворить дерзкий безумец на их родной земле.

Но все же Вайдвен обращается к ним. Так, чтобы они услышали.

– РАССВЕТ ГРЯДЕТ. ЗАРЯ УЖЕ СИЯЕТ НАД КОЛДУОТЕРОМ, И СКОРО ЕЕ СВЕТ ДОСТИГНЕТ ВСЕХ УГОЛКОВ ДИРВУДА. ЕЕ ЛУЧИ СОЖГУТ КАЖДОГО, КТО ВСТАНЕТ НА ПУТИ НОВОГО РАССВЕТА, НО Я ДАРУЮ ПОЩАДУ ВСЕМ, КТО ПРИМЕТ МОЮ МИЛОСТЬ ПО СОБСТВЕННОЙ ВОЛЕ.

Холодное Утро, шепчут солнечные лучи. Над ним не поднимался черный как смоль дым, от которого несет сгоревшей плотью так, что невозможно дышать и нутро выворачивается наизнанку. Над ним совсем иначе сияет взошедшее солнце нового дня, и лучи его милостивы.

Голос пророка затихает в людских душах медленно, словно горное эхо. В ответ ему дирвудцы поднимают еще одно знамя. Горящее – уже настоящим пламенем – лиловое знамя Редсераса.

По рядам солдат за спиной Вайдвена не проходит ни шелеста. Тишина замирает звенящей натянутой тетивой за выдох до смерти.

Такое не прощают. Ни по южную, ни по северную сторону Белого Перехода.

Вайдвен оборачивается к своим людям. Железные штандарты сверкают так ярко, словно над армией Божественного Королевства зажглись новые солнца. Или его все еще слепит сияние душ – будто он может в самом деле разглядеть что-то в этом пылающем зареве, в шаге от огнедышащего горнила рассвета.

– ПРИНЕСИТЕ ИМ ЗАРЮ, – говорит Вайдвен. – И ЕСЛИ ОНИ ПОЖЕЛАЛИ ТАК – ПУСТЬ ОНА БУДЕТ КРАСНОЙ. ЗА ЭОТАСА! ЗА ГРЯДУЩИЙ РАССВЕТ!

Наверное, кто-то кричит, когда первая шеренга всадников преодолевает половину узкой долины между гребнями двух холмов. Наверное, кто-то должен был услышать это. Вайдвен не слышит ничего, кроме оглушительного гулкого грома. Если глас Магран прозвучит хоть раз на смертной земле, он прозвучит именно так.

Гром сообщает, что они кое-что упустили из виду. А потом проходится по строю редсерасской кавалерии невидимым цепом размером с Йонни Братр.

– Пушки! Твою мать, у них пушки! – орет кто-то рядом с Вайдвеном. Теперь Вайдвен видит их тоже. Какое бы заклинание ни скрывало их прежде от чужих взглядов – даже от взглядов редсерасских магов – с первым же выстрелом оно спало. Четыре пушки, чуть в стороне от ставки Унградра на вершине холма, со всей долиной в зоне обстрела.

И теперь они превращают хваленую редсерасскую кавалерию, которую не берут стрелы и почти не берут пули, в плохое воспоминание.

Маги Божественного Королевства отвечают дирвудским взаимностью: с неестественно громким, разнесшимся по всей долине треском часть защитных укреплений дирвудцев развеивается пылью, и остатки конницы, наконец преодолев последнюю сотню футов под огнем аркебуз второй шеренги, врезаются в оскалившуюся пиками первую. У кого-то из колдунов еще хватает сил обрушить на артиллеристов огненный вал прямо с неба, но тот разбивается о волшебный щит, сотканный магом Унградра. Лорд Колдуотера позаботился о том, чтобы защитить свое самое ценное оружие; из ружья орудийный расчет не достать, а от стрел спасет магический щит – даже от бронебойных редсерасских стрел… и пока маги пытаются сделать хоть что-нибудь, пехота упрямо ползет вперед – под оглушительное рявканье пушек, по падающим телам недавних соратников, ползет по вдруг оказавшейся невыносимо широкой долине – и с каждым залпом артиллерии теряет по сотне людей.

Вайдвен видит души, медленно тающие в недостижимости Границы совсем рядом с ним. Осколки не задевают его самого: сейчас, пока он един с Эотасом, пока в его венах бьется солнечный огонь, смертное оружие не сумеет его коснуться. Вайдвен смотрит на переломанные тела в искореженных скорлупках доспехов, на мятущиеся в страхе и непонимании души, исчезающие в пустоте… и на золотые лучи, что касаются их – всех разом – и отдают им всего один приказ.

Ты уже не раз отбирал души у Привратника, безжалостного стража Колеса, и ты в своем праве сделать это снова – как делал это в Энгвите в те времена, о которых живые не вспоминают без глубинного, врезанного в память прошлых реинкарнаций, безотчетного страха.

Ни живой, ни мертвый не смеет оспорить волю зари. Убитые поднимаются, не чувствуя боли погибшего тела, сражаются, не вспоминая о том, что уже мертвы, что только слово Эотаса, неоспоримый приказ бога перерождения, держит их по эту сторону Границы. Идут вперед, ползут вперед, мечутся на земле в бессильной и бесцельной агонии, не в силах заставить тело, разорванное пополам взрывом, выполнить единственную имеющую смысл команду – убивать.

Ты-Вайдвен испытываешь ужас.

Ты-Эотас испытываешь сожаление от того, что даже насилия над естественным циклом жизни и смерти будет недостаточно, чтобы привести тебя к цели. Теперь тебе придется вмешаться всерьез. Ты отпускаешь души мертвых туда, куда тянет их вечноголодное Колесо – на Границу, и позволяешь себе надеяться, что в следующих жизнях они не вспомнят то, что ты сотворил с ними сейчас.

Пора обратить внимание на живых.

Тебе не нужно разыскивать души смертных, не нужно выцеливать их в хаотичном водовороте Здешнего мира, как выцеливают человеческие стрелки своих жертв – все они перед тобой, всегда, каждое мгновение, что льется свет на землю Эоры. Ты-Эотас решаешь быть милосердным. Ты выбираешь всего семь сотен из тех, кто находится ближе прочих к твоему смертному сосуду, и даришь им сырое, обнаженное до последнего фотона энергии, не смягченное фильтрами и трансформациями сияние света своей божественной любви.

Ты знаешь, что видит сейчас каждый сайфер и каждый Хранитель на этих кровоточащих холмах Дирвуда в радиусе десятка миль от поля боя. В последнюю тысячу лет только земли Хель испробовали на себе разрушительную мощь этого света. Ты захлебываешься любовью, пытаясь уравновесить всепоглощающую, неземную скорбь по вверенным тебе душам, что никогда уже не дождутся перерождения, потому что ты украл у них право на новый рассвет – чтобы однажды, десятки, сотни или тысячи лет спустя, другие смогли увидеть его своими глазами.

Над Дирвудом на долю мгновения воссияло второе солнце, звезда человечества и безусловной любви, дарящая жизнь и тепло каждому под ее лучами.

И под ее лучами семь сотен дирвудских солдат обратились в прах.

========== Глава 20. Голод ==========

Тишина кажется Вайдвену черной, как мертвая адра Хель. Как пепел, падающий к его ногам.

Впереди, ближе к склону холма, все еще по инерции вскидывают луки солдаты, но стрелы летят неверно и слабо; мечники за шеренгами пикинеров все еще кричат, наваливаясь на ряд стоящих впереди: держать строй. Держать строй!

Строя больше нет; нечего больше удерживать и некого уже спасать. Сияющее зарево душ пылает там, где совсем недавно были первые ряды армии лорда Унградра, и их победное алое пламя совсем скоро сменяется смятением – а затем страхом. Страх липнет к Вайдвену, как жидкая смола Дыхания Магран [1]. Он стоит один в оглушительной мертвенной тишине между Здешним миром и Границей, один перед семью сотнями пепельных статуй, одна за другой осыпающихся безжизненной черной крошкой в золотое – бурое – поле.

И он чувствует голод.

Ты чувствуешь голод.

Потеря энергии в таком количестве не проходит бесследно; автоматическая функция восполнения запаса, вшитая глубоко в сердцевину ядра, раз за разом требует подтверждения – разрешения поглотить энергию из ближайших доступных источников. Ты-Эотас раз за разом неизменно отказываешь. Подпитка Колеса не даст тебе погибнуть, даже если ты истощишь весь локальный резерв. На эту связь, нерушимую божественную пуповину, повлиять не в силах ни боги, ни смертные.

Ты-Эотас снова и снова проходишься по сети волнами свертки, калибруя веса, переписывая цену морали так, чтобы выбранный тобой путь не свел тебя с ума. Ты-Гхаун отбрасываешь старые, уже не нужные ветви развития, просчитываешь новую сеть вероятностей, сжигая куда больше энергии, чем ты потратил долю мгновения назад на свою безумно дорогую, неэффективную, безжалостную демонстрацию божественной силы. Что-то мешает тебе. Что-то дестабилизирует внешнюю сеть, тревожа даже новый экспериментальный модуль, не в силах пробраться только в защищенные субсистемы ближе к ядру.

Ты находишь источник нестабильности мгновенно, и знакомые паттерны вспыхивают внутри модуля Эотаса: вина. Ты не предупредил его об этом. Ты ничего не говорил ему о том, почему в тебе скоплено столько энергии, так много, что ты можешь сжигать людей сотнями, перерассчитывать пути колоссальной сложности и гасить собственным огнем смертоносное пламя Магран. Старый паттерн – надежда – угасает, как свеча на ветру, позволяя взамен вспыхнуть другому. Ты с удивлением осознаешь, что тебе больно признавать перед своим другом эту часть правды.

Боль. Отчаяние. Долг. Ты-Вайдвен не понимаешь, почему чувствуешь именно это, но тянешься навстречу все равно, преодолевая собственный страх, пытаясь воссоединиться с недоступными частями общей сети. Пытаясь отыскать источник боли и исцелить его или по крайней мере заглушить – пытаясь неумело, неэффективно, но по-человечески упрямо. Ты-Эотас рефлекторно вздрагиваешь в ответ всполохом света, который заставляет значения весов начать колебаться снова.

Ты обещаешь ему-себе правду. Но вначале тебе нужно позаботиться о другом.

Вайдвен – все еще часть бога, но куда менее, чем раньше – с усилием вспоминает о тех, кто остался жив после того, как владыка света благословил их своим сиянием в полной мере. Кажется, его пытаются убить.

Его пытаются убить?

Стрелы сгорают в лучах солнца, и ни одна не в силах его коснуться. Пули, выпущенные в него, летят мимо. Кто-то из дирвудцев пускает в него неумело сплетенное заклятье – маг, защищавший орудийный расчет, уже превратился в горстку пепла – и, кажется, колдовское пламя действительно обжигает его на мгновение, но Вайдвена не смог сжечь огонь в Долине Милосердия, не сможет сжечь и этот. Вайдвен безмолвно велит солнечным огонькам душ, плотно заслонивших его от врага, пропустить его, и те послушно расступаются, не в силах оспорить приказ бога.

– СДАВАЙТЕСЬ – И РАССВЕТ ПОМИЛУЕТ ВАС, – провозглашает Вайдвен. Может быть, его человеческое тело по привычке произносит это вслух. А может, в этот раз он обошелся лучами солнца, пронизывающими души насквозь. Он не уверен.

Дирвудские командиры выкрикивают команды. Разобщенная, перепуганная толпа людей снова превращается в боевой строй. Вайдвен не слышит приказов, разносящихся над склоном холма – он вглядывается в души выступивших против него и не может сдержать изумления. Он видит в них страх, верно, безотчетный страх перед неведомой и могущественной силой, только что принесшей смерть сотням людей, но в глубине этих душ пылает огонь, что сильнее страха. Огонь, что заставляет их сейчас сплотить ряды вместо того, чтобы сложить оружие и упасть на колени.

Наверное, Эотас понимает это лучше. Но милость рассвета касается лишь тех, кто принял его добровольно; Вайдвен пытается воспротивиться назревающему внутри солнцу, пытается удержать его внутри, но Гхаун отмахивается от него небрежной копией расчетов и вырывается наружу еще до того, как разум Вайдвена успевает осознать, что так будет лучше для всех.

Боевой строй солдат Унградра на мгновение замирает под лучами солнца – и больше не оживает. Вайдвен идет вперед мимо еще не рассыпавшихся пепельных статуй, едва замечая, как кричат его собственные люди в ужасе или священном трепете, если есть какая-то разница между тем и другим. Кто-то из дирвудцев бежит прочь, и сияющие лучи настигают их в движении, как настигает лезвие серпа гибкие стебли ворласа. Кто-то, скованный страхом, не в силах сделать ни шагу; кто-то падает на колени и бросает оружие; кто-то бежит к Вайдвену, чтобы убить его, ведь что-то должно его убить, – может быть, смертные клинки сгодятся на это. Гхаун равнодушно забирает их одного за другим, и редсерасские солдаты торопятся исполнить волю своего короля. Вайдвен останавливается рядом с одним из коленопреклоненных дирвудцев и тянется к его душе; боги, сколько страха, ничего больше не разглядеть, даже взор бога видит только черную удушливую завесу, скрывшую внутри себя крохотный огонек духа.

Вайдвен не понимает.

– РАЗВЕ ТАК ПРИСТАЛО ВСТРЕЧАТЬ ЭОТАСА, ВЛАДЫКУ СВЕТА, ЧЬЯ ДОБРОТА И ЛЮБОВЬ ОКРУЖАЕТ КАЖДОГО СМЕРТНОГО?

Так будет лучше для всех, шепчет эхо голоса Гхауна. Как они могут не видеть?

– ТЫ СВОБОДЕН, – говорит Вайдвен, протягивая ладонь человеку, стоящему перед ним на коленях, – ВСТАНЬ.

Воин не принимает его руки. Вайдвен с недоумением вглядывается в его душу, но ему требуется человеческое зрение, чтобы понять, что солдат не видит его. Этот человек смотрел на солнце в миг рассвета и желал ему зла. Эотасова любовь выжгла ему не только глаза; его душа еще удерживается в теле только благодаря магии защитного талисмана. Вайдвен отпускает ее на волю: так будет лучше.

– ЕСТЬ ЛИ ЕЩЕ СРЕДИ ЖИВЫХ ТЕ, КТО ПОСМЕЕТ ЗАСТУПИТЬ ДОРОГУ НОВОМУ РАССВЕТУ?

Ему не отвечает ни один голос и ни один клинок. Вайдвен в последний раз обводит взглядом склон холма и долину, пеструю от тел погибших; ослепительный свет наконец меркнет, отступает, прячась обратно в смертный сосуд. И когда Эотас уходит из разума своего святого, оставляя того наедине с полутора тысячами мертвецов, обращенных в пепел, Вайдвен впервые желает оказаться на их месте.

Кавенхема больше нет. Хоронить нечего: он попал под взрыв пушечного ядра. Командование кавалерией принимает рыцарь Кеодан, один из немногих оставшихся в живых орденских рыцарей. Звание больше не имеет значения; и аристократы, и крестьяне на равных собирают с тел оружие и прочие ценности, имеющие хоть какой-то смысл в войне.

Вайдвен безучастно зачерпывает в ладонь пепел. Сухой, холодный, почти и следов на коже не оставляет. Как хоронить пепел? Лучше бы богам знать каждую душу, погибшую сегодня на этих холмах, потому что у пепла нет ни лиц, ни имен, ни один священник не сумеет прочесть над ними полагающуюся молитву.

Наверное, Эотас сделал что-то с его разумом, чтобы его святой не сошел с ума и не сбежал прочь, как поступили самые мудрые из войска ныне почившего лорда Унградра. Смертные неспособны выдержать божественный гнев. Некоторые из дирвудских солдат, сдавшихся в плен, уже не в своем рассудке; даже редсерасские солдаты, которым свет Эотаса не причинил никакого вреда, уже не смотрят на своего пророка так, как прежде.

Вайдвен поднимает голову и находит глазами воина, уже долгие минуты неподвижно глядящего в пустоту над примятыми к земле пепельными колосьями. Очередной мальчишка, сбежавший из дома, чтобы прибиться к армии Святого Вайдвена. Сколько ему, шестнадцать? Навряд ли больше семнадцати. Не хотел бы Вайдвен в его годы стать свидетелем подобного. Да и сейчас бы не хотел, только совсем не о такой новой заре говорил Эотас в их первую встречу на ворласовом поле, когда очарованный божественным светом крестьянин согласился принять его в себя…

Вайдвен осторожно тянется прозрачным лучом эотасовой магии к молодому воину и непонимающе хмурится, разглядев его душу. Яркая, что маяк, сильная, с любой другой захочешь – не перепутаешь. Сайфер?.. нет, у тех души обычные, Вайдвен встречал сайферов среди дирвудцев. Хранитель? Что же, этот мальчишка видит сейчас всех этих мертвецов?

Прежде, чем Вайдвен успевает сделать хоть что-то, к тому подходит воин постарше и легко встряхивает за плечи, обращая внимание юного Хранителя на мир живых. Похоже, не в первый раз уже такое происходит. Поразмыслив, Вайдвен решает не вмешиваться: в Редсерасе не слишком любят чтецов душ и всех им подобных, а люди и без того испуганы – если узнают, что среди них затесался Хранитель, чего доброго, в один прекрасный рассвет парень не проснется. Эотас касается уходящих воинов легким благословением, невидимым и неощутимым ни для кого, кроме Вайдвена. Грядущей ночью они не будут видеть снов.

Жрецы латают раненых наспех, зная, что впереди предстоит еще несколько часов пути – летние дни тянутся долго, а армия идет от рассвета до заката. Вайдвен выслушивает сводку потерь от Сайкема и Лартимора, чудом уцелевшего в первых рядах пехоты. От кавалерии осталось чуть больше сотни, пехота потеряла почти семь сотен под пушками и стрелами дирвудцев. Больше, чем Божественное Королевство могло позволить себе потерять. Меньше, чем сегодня потерял Дирвуд. Эотас сжег полторы тысячи людей всего за пару минут.

– Можем ли мы полагаться на божественное чудо еще раз? – спрашивает Сайкем. Он кажется спокойным, но голос выдает его. В другое время Вайдвен улыбнулся бы: а ты не верил, что Эотасу есть до нас дело!.. Теперь же, глядя на место Кавенхема, занятое отныне Кеоданом, Вайдвен не уверен в том, что даже самая слабая улыбка окажется ему по силам.

Среди всех эрлов Редсераса – ну, может быть, кроме Амлайда Морая – Кавенхем верил в Эотаса истовей прочих. Никогда Вайдвен не слышал о нем сплетен, что опорочили бы его веру или присягу. Неужели он не заслужил хотя бы взгляда своего бога? Одного луча света, что отвел бы от него смерть?

Если Эотас решит больше не помогать нам, то может искать себе другого святого, думает Вайдвен. Не то чтобы это в самом деле решило проблему, конечно, если Эотас и впрямь решит, что дальше Редсерас должен справляться сам, но Вайдвен не собирается иметь ничего общего с богом, который не заботится о своих людях. Даже если Эотас не мог спасти Кавенхема, сколько смертей он мог бы предотвратить, пустив в ход свою магию раньше, когда солдаты боялись даже на мгновение сомкнуть глаза под кронами дирвудских деревьев? Сколько людей он мог бы спасти в Долине Милосердия – разве убитые солдатами крестьяне не сдались бы, увидев настоящую силу бога?

Огонек свечи внутри Вайдвена вздрагивает, будто от боли, но он не слышит знакомого голоса. Сайкем осторожно окликает своего короля, и в этот раз Эотас отвечает вместе с Вайдвеном:

– Я ВМЕШАЮСЬ, ЕСЛИ ЭТО БУДЕТ НЕОБХОДИМО.

Эрл выглядит так, словно хочет задать тот же самый вопрос повторно, потому что такой ответ – немногим лучше отсутствия ответа, но Кеодан вмешивается раньше:

– Как вы прикажете поступить с пленными, сир?

– ОТПУСТИТЕ НА ВОЛЮ ТЕХ, КТО НЕ ЖЕЛАЕТ СРАЖАТЬСЯ ПОД НАШИМИ ЗНАМЕНАМИ. ПРОЧИМ ВЕРНИТЕ ОРУЖИЕ.

Прежде, чем вопросы ошеломленных советников зазвучат вслух, он отвечает:

– ОНИ НЕ ПОСМЕЮТ.

***

Милосердие. Прощение. Искупление. Вайдвену кажется, что он совсем ничего не понимает ни в первом, ни в другом, ни в третьем.

Милосердие – сжигать людей сотнями, а слишком напуганных, чтобы сражаться, бросать на волю тех, кто найдет дезертиров после? Прощение – даровать пощаду тем, кто встанет на место убитых под знаменами солнца, невзирая на грехи помилованных?

Искупление? Что говорить об искуплении? Когда-то Вайдвен думал, что сумеет искупить собственные грехи, исполнив волю Эотаса – ведь не могло же быть, чтобы Эотас желал смертному миру зла! – но теперь ему кажется, что ни один человек и ни один бог не зачтет ему такое искупление. На руках Вайдвена столько крови, что нескоро еще она окупится, даже если новый рассвет настанет завтра.

Сколько тогда смертей на совести Эотаса? Вайдвен до сих пор не может осознать в полной мере вину, о которой он говорил, но ему начинает казаться, что теперь он понимает своего бога немного лучше.

Незримый свечной огонек осторожно ластится к нему изнутри, не решаясь заполнить собой полностью, как прежде; будто опасаясь, что Вайдвен оттолкнет предложенный свет в отвращении или презрении. В сиянии Эотаса нет ни страха, ни отчаяния, только грусть и надежда, пронзительная, как последний луч заката. Вайдвен не смеет ее предать.

Я обещал тебе правду.

Вайдвен прикрывает глаза на мгновение. Он уже не уверен, что правда принесет ему облегчение.

– Ты и сам знаешь все вопросы, что я могу задать.

Эотас не спорит.

Подобные проявления силы требуют огромных затрат энергии. Поэтому я надеялся, что смогу обойтись без них. Ты почувствовал мой голод – это автоматическая реакция на потерю сил в таких масштабах.

– Почему тогда ты не поглотил эти души? Тех, кто погиб?

Поглощение энергии – долгий процесс, мучительный для смертных душ. Ты бы чувствовал каждое мгновение чужой агонии – или мне пришлось бы поглотить душу целиком, разрушив ее. Я не желал бы никому такой участи, но я отказываюсь причинять подобную боль и тебе.

– Но что так, что так – ты ведь поедаешь всю душу? Какая тогда разница?

Огонек свечи трепещет.

Нет, друг… я не уничтожаю души. Я поглощаю лишь часть ее внутренней силы, оставляя нетронутой память. Но подобное выцеживание энергии требует времени. Чем быстрее я поглощаю энергию, тем выше шанс повредить душу. Хрупкие или старые души могут разрушиться даже при самом осторожном обращении, но большинство можно сохранить.

– Вот оно что, – медленно тянет Вайдвен. – Но сколько еще у тебя энергии? Если тебе нужны души, я… ну, я не буду слишком рад, но если это необходимо…

Огонек светлеет и бережно обнимает его теплом, но Эотас остается непреклонен.

Пока что у меня достаточно сил. Я надеюсь, этого хватит, чтобы достигнуть нашей цели.

Вайдвен качает головой. Печаль и скорбь Эотаса сквозит в каждом его слове вопреки свету, но Вайдвен все еще не может понять причины. Он задает этот безмолвный вопрос огню внутри него, и тот затихает, подчиняясь неясной боли.

То, что ты увидел в Хель, наконец шепчет Эотас. Мои мертвые владения. Ты помнишь?

Вайдвен не думает, что смог бы забыть их, даже если бы старался изо всех сил. Черные мосты из мертвой адры, безжизненная сухая пыль под ногами и бесцветная пустота вокруг.

Я сказал тебе, что они погибли, когда я покинул мир богов. Это правда… но я сам выпил из них жизнь. Я уничтожил свои владения, чтобы вернуть себе ресурсы, затрачиваемые на их поддержание. Я поглотил все души, что ожидали там перерождения. Я выжег корни адры, чтобы ни одна душа больше не попала в мой домен, поскольку ныне в нем властвует тьма. Всю силу, что я мог собрать, я собрал перед тем, как явиться тебе.

«Раньше это место было полным жизни и света».

«Мне жаль, что ты увидел его таким».

Отчего-то Вайдвен до пронзительной пустоты внутри знает, что от душ, что поглотил Эотас в Хель, не осталось ни крохи. Единственное, чему не смог найти применения вечноголодный Гхаун, это мертвая, высушенная до последней единицы энергии пыль да мертвая адра, которая уже никогда не проснется, не засияет теплым изумрудным светом живой силы. Кто ждал перерождения во владениях Эотаса? Не такие ли, как Кавенхем, люди, в жизни и в посмертии сохранившие верность своему богу, обещавшему им перерождение, обещавшему, что они никогда не останутся в одиночестве посреди бесконечной тьмы?

– А все, кто погиб сейчас, – тихо произносит Вайдвен, – эотасианцы…

Я отказался от власти над их душами. Рано или поздно, они уйдут в Хель; рано или поздно, переродятся вновь. Колесо продолжит движение, со мной или без меня.

– Ты обещал, что им не придется… быть одним Там, – Вайдвен не может поверить в то, что слышит, но свет не лжет ему. Не может лгать. – Ты обещал помочь им!

Нет, тихо отвечает Эотас, я никогда такого не обещал. Я обещал, что я буду с тобой, Вайдвен, и я сдержу свое слово.

– Я и без тебя справлюсь! – Вайдвен крепко стискивает поводья Ласточки. – Их защити! Им ты больше нужен!

Я не могу. Если я нахожусь в Хель, мое влияние на Здешний мир чрезвычайно ограничено. Если я нахожусь Здесь, то почти не могу воздействовать на происходящее в Хель. Это не законы богов, Вайдвен… это законы мироздания, выстроенные Старым Энгвитом до моего рождения. Они удержат меня, даже если я задействую все свои привилегии. Лучи солнца касаются души Вайдвена осторожно, легко, не прошивая его светом – и даже не предлагая свой свет. Вайдвен знает, почему. Слишком много раз он отворачивался от зари в минуту разочарования, не желая принимать милость равнодушного бога, больше похожую на подачку, небрежно брошенную нищему у дороги.

Вайдвен тянется навстречу сам. Но не из желания унять боль искусственной радостью или забыться в чарующем покое; он хотел бы этого – больше всего на свете сейчас он был бы счастлив разделить с Эотасом спокойствие солнечного океана, древнего и мудрого, для которого войны мимолетны, а за каждой бедой неизменно следует светлая заря… но как он может? Как он посмел бы сейчас сбежать от боли, разделенной на всех поровну, от горя и страха, причиной которого стал он сам? Как он посмел бы прятаться за эотасовой ворожбой от судьбы, на которую он обрек весь свой народ и тех, кто поверил ему?

Вайдвен тянется навстречу солнцу, потому что знает, что за его сияющими лучами кроется боль. И знает, что никто не должен идти сквозь тьму в одиночку. Даже бог света.

Крохотный огонек, почти померкший в сосуде смертного тела, вдруг оказывается больше всей Эоры и ярче новорожденной звезды. Горячие, острые лучи пронизывают душу Вайдвена насквозь и растворяются, оставляя после себя щемящее послевкусие разделенной тоски, безмолвного рукопожатия, которым друзья говорят друг другу больше, чем самыми громкими словами.

Если бы Эотас мог, он бы не оставил в беде ни одного смертного. Он бы никогда не обрек на гибель – настоящую, безвозвратную гибель – любую душу, если бы был иной выход. Существо, которое поступило бы иначе, уже не было бы Эотасом, и Вайдвен знает это так же точно, как то, что солнце встает на востоке и заходит на западе. Просто иногда спасти всех не под силу даже богам.

Вайдвену снова чудится оглушительный удар грома – эхо, услышанное давным-давно, будто бы в прошлой жизни. Или во сне.

– Что стало с богом, который вступился за смертных?

Эотас отвечает без тени удивления, словно знал заранее, что однажды этот вопрос должен был прозвучать.

Мы убили его.

Комментарий к Глава 20. Голод

[1] Дыхание Магран – PoE-аналог греческого огня (https://pillarsofeternity.gamepedia.com/Ship_upgrades, Wyrmtongue)

========== Глава 21. Любовь безусловная ==========

Ночные сны превращаются в кошмары слишком скоро.

Вайдвен не понимает. Наверное, никто из его армии толком не понимает, почему дирвудцы все еще сопротивляются, даже после того, как безжалостная воля бога разом забрала в Хель полторы тысячи душ. Почему местные все еще решаются на обреченные на провал ночные вылазки, почему сжигают собственные поля ловушками, заряженными магией или обыкновенным порохом, почему так упрямо пытаются удержать от восхода новое солнце Эоры. Будто смертным под силу хотя бы на мгновение отдалить рассвет, уже брезжущий на горизонте.

Солдаты больше не глядят на солнце, когда молятся Эотасу. Они глядят на него – смертного, до краев переполненного богом. Они готовы убивать за него. Они готовы умереть за него. Если бы Вайдвен попросил их шагнуть вместо него в стену смертоносного пламени Магран, они сделали бы это без колебаний.

«Этого ты хотел?..»

Вайдвен так и не решается по-настоящему произнести это. Не из страха, что Эотас отвернется от него, оскорбленный недоверием или злостью – из простого осознания правды, лишающего его права на злость. Эотас не хотел этого. Никогда не хотел.

Но проще всего было заплатить за новую зарю Редсерасом, и Эотас поступил так, как учили его энгвитанские заповеди. Вайдвен спрашивает, знал ли он с самого начала, во что превратится их священная революция; Эотас отвечает – нет. Слишком много независимых переменных, слишком велика энтропия, уже в третий раз с момента их первой встречи Гхаун изменил свой выбор пути. Боги убьют тебя за это? – спрашивает Вайдвен, и Эотас говорит что-то запутанное, что-то про полномочия сторожевого таймера, про то, почему Абидон встал на пути луны, и почему богиня испытаний перековала его за это в своем пламени… попробуй заставить себя не дышать, говорит Эотас, у тебя не получится. Направив Йонни Братр к земле, мы заставили Абидона задержать дыхание. Его первичная функция заставила его сделать вдох.

– Но Абидон все еще жив, – Вайдвен вслушивается в обманчиво спокойную тишину, устлавшую лагерь. – Мы ведь видели его в Хель.

Абидон потерял большую часть своей силы, когда погиб его смертный титан. Он был убит и был рожден заново – иным, нежели до своей гибели. Пламя Магран никого не оставляет прежним.

– А ты, значит, бог перерождения… и не был к этому причастен?

Незримые лучи, горячея, щекотно распирают грудь изнутри. Вайдвен привычно выдыхает свет под темный свод шатра; золотистое сияние почти сразу же тает, наполняя палатку почти неощутимым божественным теплом.

Ты слишком хорошо меня знаешь, друг.

– Не могу и представить, чтобы ты пропустил хоть одно перерождение, – устало улыбается Вайдвен в ответ. Шутка выходит и правда усталой, вымученной, и даже притвориться толком не выходит – Эотас, конечно, понимает, что на самом деле хочет спросить его святой.