Текст книги "Двадцать лет до рассвета (СИ)"

Автор книги: Deila_

сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 20 страниц)

Вайдвен отворачивается: он навидался таких гордецов немало еще в Редсерасе. Маграниты и скейниты не признают ни непрошеной помощи, ни снисхождения наделенных властью. Лежать магранитской безделице в траве у чьего-то дома, пока в ком-нибудь осторожность не проиграет жадности – а там уже одним богам ведомо, что с ней будет. Вайдвен от души надеется, что та как можно скорее закончит свой путь там же, где и начала – в огне кузни.

Эотас улыбается внутри, и Вайдвену становится чуть легче. Он негромко окликает уже почти затерявшуюся среди солдат Кэтис, и та с неохотой возвращается:

– Мой король?

– Спасибо, – искренне благодарит Вайдвен. – Могло выйти куда хуже.

Кэтис не без труда пожимает плечами – кольчуга заметно стесняет ее движения.

– Не думаю, что Эотас обрадовался бы, если бы мы начали грабить сдавшихся.

– Мы и так их грабим, – тихо замечает Вайдвен. – Здешний лорд не обрадуется тому, что у его крестьян почти не осталось зерна.

Кэтис смотрит на него так, будто он сказал что-то крайне удивительное.

– Ты ведешь армию, Святой Вайдвен, а о врагах своих заботишься, как о друзьях, – так же тихо произносит в ответ она. – Дирвудцы не будут так щедры, да и среди твоих людей не все с тобой согласны. Будь осторожен.

Эотас так радуется ее словам, что обнимает ее солнечными лучами, на мгновение превращая волосы Кэтис в искристый рыжий пламень. Вайдвен радуется куда меньше, но удивляться здесь нечему. После Холодного Утра пойдут разговоры, и счастье, что строгие редсерасские законы предусматривают множество способов склонить несогласных на сторону Божественного Короля.

Ни один рыцарь из орденов Редсераса не позволил бы себе забрать символ веры, пусть даже ложной веры, отняв его у слабого, сдавшегося без боя… но это только в сказках смелые и добрые рыцари побеждают в войне, где не страдает ни один невинный. Вайдвен обещал своим людям дирвудские богатства, но все это должно было быть иначе, все это не должно было превращаться в разгромы и грабежи… в отчаянии Вайдвен взывает к Эотасу – покажи им, объясни, как только боги умеют объяснять истину!

Но Эотас молчит. И Вайдвен молчит. Армии нужно зерно, а солдатам нужно золото.

Когда они оставляют Холодное Утро позади, на прощание деревенский староста желает им удачи. И обреченная горькая усмешка в его голосе никого не удивляет.

***

Иске Иен вьется перламутровой лентой до самой Бухты Непокорности, до залива Жемчужного леса. Прочь от колдовских болот Эйр Гланфата, прочь от скупых холодных предгорий – путь пролегает по дирвудским лесам, и армия, огромная, неповоротливая, движется еще медленней прежнего.

По ночам больше не видно Утренних Звезд. Над головой беспокойно шелестят кроны высоких деревьев, и слава богам, если эти деревья не оживают. Вайдвену начинает казаться, что делемган и вся подвластная им лесная живность ненавидит редсерасцев в любых уголках Эоры, не только дома; счастье, что эотасов свет обжигает их не хуже огня. Освященные жрецами клинки справляются с делемган и пуграми не так легко, как с податливой звериной плотью, но справляются. Вот только дозорные теперь стоят не только на границе лагеря – с тех пор, как древесные корни ночью задушили несколько десятков человек.

Зато больше нет нужды беспокоиться о голоде. Мяса с дирвудских вепрей, волков и штельгаров хватает сполна.

– Звери жрут людей, деревья жрут людей, грибы жрут людей. Откуда здесь вся эта нечисть?! Мы на самом севере Дирвуда! Это же не гребаный Эйр Гланфат!

– Эйр Говнат, – мрачно передразнивает товарища дозорный. – Дирвудцы прогневали Эотаса. Вот и погляди, что здесь теперь творится.

Вайдвен старательно не смотрит на часовых, изо всех сил пытаясь сдержать неподобающую усмешку. Его солнечный ореол идет волнами света, потому что Эотас, в отличие от своего смертного носителя, подобными глупостями не занимается. В его теплом веселом мерцании отчего-то кажутся не такими и жуткими колдовские леса, полные древних тварей; отчего-то кажутся не такими непоправимыми страшные смерти солдат, задушенных корнями, порванных штельгарами, отравленных ядом пугр, сожранных изнутри живой плесенью…

В последний раз Вайдвен спал, не просыпаясь посреди ночи, наверное, еще у Холодного Утра. А с тех пор минуло уже почти полмесяца – Дирвуд быстро приучил их бояться любого лесного шороха. Жрецы чертят защитные руны у лекарских палаток и у шатра самого Вайдвена каждую ночь, хотя Вайдвен не раз повторял им, что в этом нет нужды – Эотас не позволит никому навредить ему. Оруженосцы неизменно пытались припрятать в королевской палатке короткий меч и кинжал – Вайдвен подозревал, что по приказу Лартимора. Эрл не оценил избранное святым оружие и с самого начала похода пытался вразумить своего короля; Вайдвен же вежливо отказывался от предложенных мечей, арбалетов, луков и кинжалов, и оставался верен своей палке. Палка когда-то была боевым посохом, но Вайдвен велел снять с нее всё железо, кое-как ускользнув от объяснений туманными и откровенно бессмысленными речами о том, что эотасианскому святому не пристало носить «боевое» оружие. Оружейник особо не вникал – Эотас сиял так заманчиво, что бедолага поверил бы любой чепухе. Вайдвена заботило только то, чтобы палка стала полегче и чтобы ее можно было без опаски использовать как дорожный посох. Палка оказалась добротной и пока что ни разу не подвела, а на скользких горных тропинках уже успела не единожды спасти своего владельца от конфуза и, вероятно, сломанной шеи.

Вайдвен улыбается в темноте шатра, вспомнив, как шептались солдаты, что это наверняка могущественный волшебный скипетр, благословленный самим Эотасом. Ему кажется странным, что он еще способен улыбаться; что солдаты у костров еще могут шутить и смеяться над шутками друзей. Может быть, опять эотасова магия. А может, это сложнее всего было там, на крутых склонах Белого Перехода, где теперь сложены маленькие каирны над могилами первых погибших, а теперь – они привыкают к идущей с ними бок о бок смерти, как прежде привыкли к голоду и покорству. Раньше людей убивал ворласовый кашель, теперь – древние лесные твари.

Какая, к Гхауну, разница.

Его будит свист, треск и влажный звук удара, с каким железо встречается с землей. Вайдвен распахивает глаза и безмолвно глядит на еще дрожащее серо-серебристое оперение стрелы, пробившей ткань шатра.

Крик снаружи заставляет его поверить, что это не сон.

Какого цвета оперение стрел у редсерасских лучников? У дирвудских? Эотасово сияние выжигает длинные серебряные росчерки на веках Вайдвена изнутри, пока он выбирается наружу, пока пытается разобрать хоть что-то в бурлящей вокруг черноте, взбугрившейся алыми волдырями факелов и костров. Короткие свистящие отблески неохотно превращаются в стрелы. Звенящие вспышки огненного света – в клинки.

«Он здесь, – слышит Вайдвен. – Он здесь». Дирвудский диалект. Незнакомый голос. Воздух натягивается тугой струной и коротко щелкает совсем рядом, из вдруг оскалившейся стальными клыками тьмы.

Как быстро стрела покрывает расстояние в тридцать ярдов?

Медленнее, чем свет.

Солнечный огонь на мгновение выхватывает из темноты низкорослую фигуру орлана-стрелка, и в тот же миг тот, вскрикнув, бросает лук и прижимает ладони к вдруг ослепшим глазам. От мучительной агонии его незамедлительно избавляет чей-то огромный цеп.

– Вайдвен!

– Он промазал, – Вайдвен разжимает кулаки и с отстраненным удивлением ощущает, что его ладони мокрые от пота. – Сколько их?

– Пара десятков, – качает головой солдат, подходя ближе. Послушник Стальной Звезды, вспоминает Вайдвен. Из брони на нем только кольчужная рубаха – наверное, ничего больше он и не успел надеть, прежде чем выбежать из палатки и вступить в бой. – Уже почти…

Он замирает, не договорив. Цеп падает на землю с глухим ударом, пока воин, хрипло воя от боли, пытается пальцами разорвать брюхо железной кольчуги. Вайдвен бросается ему на помощь, но не может понять, в чем дело – под кольчужной рубахой нет ран, не считая царапин и ссадин. Скрючившись в его руках, послушник блюет кровью, и в луже скользкой рвоты Вайдвен различает копошащихся личинок. Черви растворяются в кровавой жиже быстрее, чем он успевает хотя бы выдохнуть: друид.

Он и видит колдуна почти сразу – в ясном сиянии Эотаса, превращающем ночь в тусклую раннюю зарю. Тварь, увенчанную целой короной витдирских рогов и покрытую древесной корой, словно кожей. Тварь, чья магия превратилась в червей и сожрала потроха воина Стальной Звезды меньше чем за полминуты.

Кто-то стреляет в колдуна с той стороны, где недавно шел бой; стрела застревает в толстой коре безобидной иголкой. Друид только небрежно отмахивается когтистой лапой, заставляя огромную полосу шипастых колючек прянуть вверх из окровавленной земли и сплести непроходимую стену между Вайдвеном и его солдатами.

Потом человек с оленьей головой встречается взглядом с безоружным крестьянином, возомнившем о себе, будто он – вместилище бога.

– Ублюдок собственноручно отправил в Хель не меньше десятка солдат, прежде чем прорвался к тебе, – говорит Сайкем, вороша ногой пепел. – Его не брали ни стрелы, ни мечи, ни заклинания.

Сайкем крепко впечатывает сапог в столь почитаемую дирвудскими лесными колдунами землю, возвращая ей то, что когда-то было друидом. Вайдвен молчит. Солдаты за его спиной собирают останки сожранного заживо послушника; краем уха он слышит их перешептывания о том, что тела пора начинать предавать кострам вместо земли, не то в них прорастут охочие до человечьего мяса споровики. Плотоядная плесень предпочитает доедать живых, но не брезгует и мертвечиной.

– Это люди Унградра? – наконец спрашивает Вайдвен. Голос – все равно что точильный камень попытался бы заговорить.

Сайкем понимает. Все они понимают.

– Нет. Они подобрали стрелы под его цвета, но на их одежде нет ни гербов, ни меток. Унградр не стал бы нападать ночью и без предупреждения. Это местные дикари, самозваные защитники Дирвуда.

– Почему дозорные не пробили тревогу? Им кто-то помог пробраться в лагерь?

Эрл кивает на бурую кашу у себя под ногами.

– Пробили, как только заметили южного часового, насаженного на шипы. Мы проверим, но, вероятней всего, они следили за нами от Холодного Утра. Выродки любятся с делемган, а те доставляли нам немало хлопот с первого же ночлега в лесу.

У редсерасских стрел лиловое оперение. Самая дешевая краска в Редсерасе – ни с чем не спутать. Вайдвен запоминает это так же крепко, как и то, что друидов надо убивать до того, как они оборачиваются зверьми и превращают шкуру в неуязвимую древесную кору. Может быть, крестьяне из Холодного Утра были невиновны перед Эотасом, но тварь, живьем выедающая людей изнутри своим колдовством, заслуживает только той доли новой зари, что превратит ее в горстку пепла.

Вайдвен понимает, что до этой ночи не знал, сможет ли Эотас убить своим божественным пламенем живое существо. Огонек внутри него все так же полон неистовой безусловной любви, и Вайдвен не может вспомнить, изменилось ли что-то в миг, когда лучи света сожгли колдуна дотла, не оставив даже костей.

Наверное, нет. Наверное, так любят боги. Единственная милость Гхауна – легкая смерть; что говорить тогда о его любви?

Вайдвен не решается задать вопрос, но Эотас отвечает ему все равно:

Он стоял на пути зари и сгорел, как сгорит всякий, решивший остановить солнце от восхода. Я сожалею о его смерти. Я пойду на многое, чтобы над Эорой снова сиял рассвет. Что из этого ты назовешь любовью?

– А ты кого угодно так можешь сжечь?

Эотас замолкает на пару мгновений, а потом тихо смеется.

Зависит от ситуации, я полагаю. Обратить в пепел Магран даже для меня было бы непростой задачей.

– Даже не знаю, что пугает меня больше – то, что ты не сказал «да» или то, что ты не сказал «нет», – хмыкнув, признается Вайдвен. – А тот парень с луком, он правда… промахнулся? Или я тебе еще и за это должен?

Глубокая нежность зари наполняет его прозрачным рассветным сиянием, и Вайдвен вдруг видит в ней отражение каждой грани своей боли и своего гнева. Он вдыхает едва-едва брезжущий, холодный, предутренний свет, и вдруг понимает, насколько бессмысленна его злость, насколько ничтожна в сравнении с неистовым огнем новой эры, простирающимся над миром смертных. Где-то там, на этой земле, за всемогущим маревом зари, жил человек, хранивший берега Иске Иен от вторжения чужаков. Вайдвен всматривается в жарко и светло горящую искру его жизни, искру, что метнулась навстречу ослепительному взору рассвета – и растворилась в белом сиянии. Еще одна искорка, чуть тусклей первой, бросается следом – и тает точно так же, а вслед за ней – еще одна, и еще, и еще.

– Мы высекаем искры, – одними губами повторяет Вайдвен когда-то услышанные слова. Заря ложится ему на плечи уверенным касанием божественных ладоней.

И вокруг нас уже пылает пожар.

Они идут по старым лесам Дирвуда, сметая на пути все, что не успевает убраться прочь. Одичалые орланские своры, бешеных делемган, проснувшихся лесных тварей, малочисленные – пока что – отряды дирвудцев вперемешку с разномастными наемниками, посланные замедлить продвижение войска Божественного Короля. Но слишком мало времени было у Унградра на то, чтобы собрать людей, до последнего ему не верилось, что Святой – Безумный, как его называют дирвудцы – Вайдвен решится разделить свою голодную нищую армию и штурмовать горные перевалы, перетаскивая тяжелую кавалерию и осадные орудия через Белый Переход.

Но Безумный Вайдвен перешел горы, без боя прошел через Холодное Утро и продолжает наступление на запад – и его не могут задержать ни гланфатанские воины, стерегущие руины древних городов Энгвита, ни колдуны, звери и призраки дирвудских лесов, ни наспех снаряженная и отправленная навстречу пехота.

Вайдвен – и каждый человек в его армии – вздыхает с облегчением, когда леса у берегов Иске Иен остаются позади. Дальше на северо-запад простираются холмы и поля, а леса и рощи встречаются куда реже, чем в юго-восточной части Дирвуда. Среди холмов и полей любой редсерасец чувствует себя как дома. И особенно – редсерасец-кавалерист.

Редсерасская кавалерия разметала полтысячи человек под руководством сейна Велта, одного из сторонников Унградра, почти не заметив сопротивления. Тяжелая конница могла сражаться и под градом стрел, а пуля из аркебузы не пробьет стальной доспех, пока всадник не окажется на расстоянии по крайней мере тридцати пяти ярдов. Эрлы и сам Вайдвен справедливо опасались дирвудских пушек, но у Велта не было пушек – а у Унградра не было времени доставить их герцогу в срок.

В опустевших энгвитанских руинах Вайдвен велит поставить лагерь: местных дикарей, защищавших свои святыни, перебили всех до единого, а адровые истуканы, едва только подняв оружие, вернулись на свои места сразу же, как заметили Божественного Короля. Вайдвен хмыкает про себя: не иначе, признали Эотаса, и оказывается прав – солнечный огонек внутри теплеет, будто бы вернувшись в давно покинутый дом.

На кратком совете эрлы приходят к единому мнению: армия продвигается быстро лишь потому, что у дирвудцев не было времени подготовить оборону. Рано или поздно непобедимая кавалерия столкнется с пушками, а пехота – с куда более многочисленными, лучше обученными и экипированными солдатами, а также с магами и сайферами, которыми славится Данрид Роу. И поэтому, говорит Сайкем, нельзя давать Дирвуду опомниться. Нельзя позволить Унградру собрать свое войско в единый кулак – потому что в открытом сражении Вайдвену не победить. Поэтому, говорит Лартимор, нам придется разделить армию снова. Отправить отряды на юг и на запад, пока основные силы будут пробиваться на север к цитадели Халгот.

Кавенхем предупреждает – скорее всего, мелкие отряды будут потеряны. Скорее всего, они не дождутся, пока объединенное войско Вайдвена и Морая после взятия Халгота доберется обратно. Но дадут им время – то же самое время, которое сейчас отчаянно пытается выиграть эрл Колдуотера.

Вайдвен глядит на карту. Красным флажком на ней отмечен маленький городок-деревушка на пути к Норвичу, и, прочитав название, он не может сдержать кривой усмешки. Он даже спрашивает при случае у Водена, как дирвудцы выбирают имена своим поселениям и всему остальному, например, войнам. Воден славный парень и поэтому отвечает честно – как попало. Он не имеет ни малейшего представления, почему следующая их цель носит название Долины Милосердия.

Но, устало шутит молодой дирвудец, было бы просто жуть как здорово, если бы оно себя оправдало.

========== Глава 18. Долина Милосердия ==========

Энгвитанские механизмы все еще работают. Суеверные держатся от них подальше, то и дело шепча охранные молитвы; более прагматичные из их братьев по оружию ловко прячут найденные драгоценности и безделушки. Жрецы собирают осколки адры: от цельной простыми инструментами ни крупинки не отколешь, она же крепче самой лучшей стали, а осколки пригодятся – растереть в пыль и пустить на целебные эликсиры или еще на что. Это уже местные, дирвудцы, их надоумили. В Редсерасе если и встречается адра, то уже мертвая, не годная ни на что.

Уснувшая, мягко поправляет Эотас. Вайдвен глядит на адровый столб в центре небольшого круглого зала; кристалл вырастает из шахты, уходящей далеко вниз, и слабо мерцает, наполняя полумрак вокруг тусклым изумрудным светом. Что-то внутри – неясное наитие, похожее на вдруг очнувшийся голод после долгого дня пути – внезапно требует прикоснуться к адровой колонне, и Вайдвен без раздумий прижимает ладонь к гладкому кристаллу. Едва ощутив пробегающее по предплечью магическое тепло, он вспоминает, как одно только прикосновение заставило взорваться кристалл в лаборатории столичной Хранительницы – и запоздало думает, что трогать руками что попало в энгвитанских руинах могло быть не такой уж и блестящей идеей.

Но адра не взрывается. Только начинает светиться ярче. Как и его собственное тело – не в силах сдержать под кожей рвущиеся наружу лучи.

Я не хочу забирать еще больше, тихо говорит Эотас. Не надо.

Он сам – наверное, всего в третий раз за все эти долгие месяцы – перенимает контроль и осторожно разрывает контакт с поверхностью адры. Вайдвен глядит, как медленно угасает лучистый свет – и в нем самом, и в засиявшем было кристалле.

– Адра дает тебе энергию?

Адра – наиболее высококачественный проводник духовной эссенции. Кристалл перед тобой соединен с жилами адры, проходящими глубоко под землей; он является частью огромной сети, покрывающей всю Эору. Когда-то он использовался для питания здешних систем. Да, он мог бы передать энергию и мне – я обладаю достаточными привилегиями.

– Так это же вроде хорошо, – неуверенно говорит Вайдвен. Свет едва ощутимо вздрагивает под кожей, и Вайдвен вслушивается в эхо, пробудившееся в его собственной, смертной душе.

Эхо стыда.

– Дружище?.. – подождав немного, осторожно окликает Вайдвен. – Это из-за того, что ты только душами можешь кормиться?

Огонек свечи несогласно мерцает, и Вайдвен понимает, что все чуточку сложнее. Как всегда. Как будто у Эотаса что-то когда-то было просто. Он молчит, собираясь с духом, чтобы задать следующий вопрос, но не успевает.

Тебе нравится этот город?

Вайдвен осекается, ни произнеся ни слова, и на всякий случай заново окидывает взглядом все вокруг – высокие каменные стены со странными узорами и барельефами, симметрично замерших по периметру зала безмолвных конструктов-стражей, уже успокоившийся и переставший сиять адровый кристалл, растущий из Хель знает что за дыры. Не так уж много он видел энгвитанских городов, чтобы вот так сразу вынести вердикт. Тут красиво, несомненно красиво – даже спустя две тысячи лет разрухи и запустения… но назвать величественные мертвые залы уютным домом?

– Ну, тут… как по мне, немного темновато, – неловко шутит Вайдвен. Эотас вспыхивает чуть теплее на мгновение, но тут же блекнет снова.

Ты смотришь на Сирагайт Тион, одну из точек связи между дирвудскими лабораториями и внешним миром. В основном она была ответственна за подачу энергии. Эксперименты Нуа потребляли немыслимо много до того момента, как шахта под Каэд Нуа не добралась до глубинных жил и не получила прямой доступ к сети. Под этой комнатой много других залов, колоссальных, выстуженных искусственным холодом – мы умели собирать богов из дистиллированных смертных душ, а полностью свести к нулю выделение тепла при работе машин не сумели. Под Сирагайт Тион лежат огромные медные катушки, обвивающие столь же огромные адровые колонны… верхние ярусы экранированы, на нижних не селятся даже визраки – никому не под силу выдержать излучение, оно сводит с ума живых и мертвых. Когда мы рождались, такие центры, как этот, выцеживали души из адры и из плоти, превращая тела живых в прах, а плодородные земли – в иссушенные пустыни. Здесь работали сотни великих людей, смелых и блистательных… и их души все еще здесь, на своих сторожевых постах.

Вайдвен осторожно, краем глаза глядит на неподвижного механического стража. Эотасов огонек внутри сияет все ярче, но в его свете нет прежнего тепла – только больной, воспаленный жар.

Да. Таковы первые защитники и святые Энгвита. Благословенные вечно хранить наши тайны и руины наших владений. Обреченные вечно длить свое существование без возможности сделать хоть один шаг вперед. Им никогда не войти в Колесо. Сирагайт Тион однажды скроется под землей и будет забыт каждым из живущих, но эти души – или то, что мы оставили от них – будут существовать до тех пор, пока не распадутся сами по себе на чистую эссенцию и не впитаются в адру.

– Ты… ты про этих святых говорил? Когда сказал, что их, мол, еще много? – Вайдвен не в силах подчинить себе собственное оглушительное сердцебиение, нарастающее в такт мятущемуся мерцанию пламени. Эотас не слушает его. Или не слышит.

Мы считали это допустимой платой. Приемлемой жертвой. Мы были уверены. У нас была машина, безошибочно находящая верный путь – глядящая так далеко в будущее и просчитывающая столь много вероятностей, что ее решения чуть масштабнее простейших невозможно было проверить. Но она не ошибалась в простейших. Мы сделали все возможное, чтобы эта машина не ошибалась. Это действительно было так: смертные не могли предугадать, что это случится. И никто из других богов не мог.

Вайдвен не может сдержать беззвучное ругательство, когда наконец понимает, что на самом деле видит Эотас, когда глядит глазами своего носителя на руины древнего города Энгвита. И когда понимает, что ничего —

совсем ничего —

не может с этим сделать.

Кипящий болезненный жар уходит волнами божественной лихорадки. Эотас вычищает из себя стыд за самое страшное преступление в истории Эоры, отделяет себя от своей вины, как зерна отделяют от плевел. Вайдвен молчит, не зная, что сказать. Ему ничего не приходит на ум.

«Мне жаль»?

Да уж, Хель его подери, ему жаль. В человеческом языке еще не придумали слов для такой вины.

Если смертным повезет, они никому больше не понадобятся.

Все, что я делаю, тихо говорит Эотас, все жертвы, на которые я иду сейчас, все преступления, вина за которые будет на мне одном… не было жертвы страшнее и прекрасней той, что принес Энгвит. Моя ошибка лишила ее всякого смысла. Все, что происходит в мире, Вайдвен… ничто из этого больше не имеет смысла. Ты видишь, как видит смертный человек: лишь то, что непосредственно касается тебя. Я вижу всю Эору. Пока мы стоим здесь, я вижу, как пожирают адровую пыль последние защитники Энгвита в подземельях, не видевших солнца тысячи лет. Я вижу, как мне в жертву приносит своих детей островное племя и потом окропляет поля их кровью. Я вижу, как смертные любят и как ненавидят, как веруют в ложь и как ищут истину, как играют с ними боги – равнодушные, принявшие неизбежность цикла, из которого нет выхода. Непрерывно вращается Колесо, с каждым оборотом перетирая в пыль бесчисленное множество душ. И ничто из этого не имеет смысла.

Вайдвен отчаянно тянется к тусклому огоньку, пытаясь прикоснуться к меркнущему свету, сплести его со своей душой, как делал Эотас раньше – но Вайдвен не бог, не Хранитель и даже не сайфер, он не умеет… и Эотас не пускает его в себя. Только, вглядевшись, он может различить почти невидимые капли тьмы внутри ослепительного сияния. Тьма растет внутри Эотаса, как опухоль, как ворласовая пыль, что однажды заставит его задохнуться собственным светом.

– Эотас, – несмело окликает Вайдвен, – я… если я могу помочь…

Его слова заставляют тьму сжаться.

Помочь?.. почти с любопытством откликается Эотас. Золотые глаза рассвета пытливо вглядываются в Вайдвена, впервые за долгое время оставляя его нагим и бессловесным перед взором всемогущего бога. Ты не можешь даже осознать полностью всей тяжести моей вины. Ты видишь сам, что становится с теми, кого мы нарекаем святыми. И ты все равно желаешь мне помочь?

– Ну я же, вроде как, эотасианец. – Вайдвен едва разбирает собственный голос во всецветном, всепоглощающем излучении ослепительного огня, но упрямо заставляет себя произнести слова по памяти – набор бессмысленных звуков, что они значат для бога!.. плевать, уж как-нибудь Эотас разберет. – У них же вроде так принято. У друзей, вроде как, тоже.

Эотас улыбается, но в улыбке его только малая доля прежнего тепла и радости. Копья лучей, пронизывающие Вайдвена насквозь, вдруг исчезают, оставляя его в одиночестве посреди пустого каменного зала.

Как здесь на самом деле темно. Вайдвен уже совсем забыл, каково это – жить без солнечного огня, освещающего путь даже в самую темную ночь. И холодно. Отчего так холодно, ему ведь больше не бывает…

Ты знаешь и сам, для чего я напомнил тебе об истинной сути нашего похода.

Энгвит заплатил свою плату. Вайдвен, зябко передернув плечами, отворачивается от пустого взгляда конструктов, больше похожих на уродливых механических идолов, чем на людей. Еще остались в них души? Если да, то, должно быть, они кричат не переставая, проклиная богов на всех известных языках.

Эотас заставит всю Эору заплатить по тому же счету, не дожидаясь согласия ныне живущих.

– Долина Милосердия. Они не сдадутся без боя.

Он просчитал это. Увидел, как может видеть только Гхаун, и, может, некоторые другие боги. Например, тот, что приносит вечную зиму с холодом, который не под силу одолеть даже великой заре. Гхаун, наверное, увидел в своих расчетах, как избранный им святой сомневается – там, где нельзя сомневаться. Как медлит, не в силах отдать единственно верный приказ. Или нанести единственно верный удар…

Помни, для чего мы делаем это, тихо говорит Эотас. Прости мне мою жестокость, друг. Я не заставил бы тебя испытать на себе эхо моей боли, если бы на то не было причины.

– Ну, думаю, это все равно лучше, чем быть вон тем парнем, две тысячи лет запертым в адровом истукане, – мрачно бормочет Вайдвен, – так что спасибо, что предупредил. Хотя можно было и просто сказать «знаешь, старина, я тут увидел, что Долина Милосердия не согласится с нашими условиями, так что приготовься убивать невинных крестьян».

Эотас тихо смеется.

Я не хочу… вынуждать тебя, говорит он. Вайдвену хватает ума понять, о чем он говорит. И представить себя, запертого в собственном теле бессловесным и безвольным узником, пока божественная воля направляет его руку, карая и убивая, и его собственным голосом кричит нужные слова – от Долины Милосердия до последнего уголка Эоры, где еще осмеливаются верить в иных богов.

Невелика ложь. Невелика цена…

– А ты бы мог? – зачем-то спрашивает Вайдвен. – Если бы я отказался?

Я бы не заставлял тебя смотреть.

***

Долина Милосердия могла позволить себе не согласиться с требованиями Божественного Короля. Городок – небольшой, около полутора тысяч человек – наверняка не в первый раз сталкивался с набегами гланфатанцев, приходящих с юга, от разбросанных по дирвудским лесам энгвитанских руин. Дирвудцы научились защищаться от нежеланных гостей. И у Долины Милосердия, в отличие от Холодного Утра, были каменные стены.

– Они надеются на подкрепление, – негромко говорит Кавенхем, остановившись рядом. – За нами пять тысяч пехоты и полтысячи кавалерии. Как только мы откроем ворота, Долине Милосердия конец.

«Ты безумец, которому одна дорога – в Хель».

«В тебе нет никакого бога».

– Сколько времени нужно? – спрашивает Вайдвен. Кавенхем пожимает плечами.

– Это не укрепленная крепость. Мы справимся в течение дня.

Вайдвен кивает и оборачивается к армии, ждущей его слов.

– ЛЮДИ ЗА ЭТИМИ СТЕНАМИ РЕШИЛИ, ЧТО Я – ЛЖЕ-ПРОРОК, – спокойно произносит он. Голос бога звучит в унисон с его собственным, и Вайдвен знает, что каждое его слово сейчас слышат люди за каменными стенами дирвудского города. Они будут продолжать слышать, даже укрывшись в самом глубоком погребе, даже забив уши воском. – ОНИ РЕШИЛИ, ЧТО ЕСЛИ ЗАКРЫТЬ ГЛАЗА, ТО ЗАРЯ НИКОГДА НЕ НАСТУПИТ. ОНИ СДЕЛАЛИ СВОЙ ВЫБОР. ДОЛИНА МИЛОСЕРДИЯ СТАНЕТ ПЕРВЫМ ОГНЕМ НА ПУТИ НОВОГО РАССВЕТА.

– Пленные, – почти беззвучно подсказывает Кавенхем. Вайдвен смаргивает с век золотое сияние и вглядывается в ровно горящий пламень внутри себя.

– СДАВШИЕСЯ ДОБРОВОЛЬНО ПОЛУЧАТ ПРАВО НА ЖИЗНЬ И МОЕ ПОКРОВИТЕЛЬСТВО. ВСЕМ ПРОЧИМ БУДЕТ ОТМЕРЕНА МИЛОСТЬ ГХАУНА ПО ИХ ЗАСЛУГАМ. БОГАТСТВА ЕРЕТИКОВ БУДУТ ПРИНАДЛЕЖАТЬ ПЕРВОМУ ЗАЯВИВШЕМУ НА НИХ ПРАВО ВЛАДЕНИЯ, И ЭТО ПРАВО НЕ БУДЕТ ОСПОРЕНО.

Войско отвечает оглушительным лязгом оружия и радостными криками. По лицу стоящего чуть поодаль от короля Сайкема видно, что не слишком разумно было разбазаривать сокровища дирвудцев так нелепо, когда в Божественном Королевстве пустует государственная казна – но эотасианскому святому, похоже, плевать. Да и Сайкем, помедлив, отворачивается – в Дирвуде еще много городов, куда больше и богаче разросшейся деревни, выстроившей каменные стены для защиты от набегов гланфатанских банд.

Пленных не будет, пророчествует Гхаун.

– В таком случае, хорошо, что в твоей милости у нас нет недостатка, – отвечает Вайдвен.

Ворота выглядят не самыми крепкими, но на них нет смысла тратить время. За каменными стенами города – обычные простолюдины, если и есть среди них воины – то немного. Несколько осадных лестниц, и пробившиеся к воротам солдаты откроют их изнутри, а после этого вопрос заупрямившейся деревни очень быстро будет закрыт.

Осадные лестницы сколачивают прямо на месте. Нет смысла тащить через горные перевалы то, что можно так легко раздобыть в Дирвуде. Пока командиры раздают последние указания солдатам, Вайдвен вытаскивает из-под рубахи солнечные часы на шнурке и поворачивает кольцо к солнцу, привычно отмечая время. День близится к концу. На закате Гхаун соберет достойную жатву.

Все, что происходит здесь, неправильно. Вайдвен глядит, как солдаты подтаскивают лестницы к стенам, и не слышит ни криков, ни скрежета, ни ритуальной молитвы священника. Осадные лестницы, вырубленные из дирвудской древесины? Копья и стрелы – даже не ружья, потому что порох слишком дорог, его берегут для серьезных сражений? Кое-как сложенные тонкие стены, призванные защитить жителей от лесных дикарей? Это всё… нелепо, нелепо и ужасно неправильно, он только что был в городе, где создавались боги – он носит в себе одного такого, способного испепелять живых в мгновение ока и воскрешать мертвых. Да, он помнит, зачем всё это Эотасу, он помнит: люди должны научиться сами вершить свою судьбу, без наставления свыше… но неужели это должно быть именно так?