Текст книги "Двадцать лет до рассвета (СИ)"

Автор книги: Deila_

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 20 страниц)

Белая Пустота объясняет ему. Ее призрачные ледяные пальцы, кажется, стискивают самое сердце его души. Вайдвен глядит в пустые глаза Римрганда и думает, что сейчас развеется такой же мертвой белой пылью, как и все вокруг.

– Ты задумал остановить Жнеца, Берас? Или удержать солнце от восхода?

Живой свет горячо обнимает его. Эотас заслоняет его от зимы, и Вайдвен все так же немо смотрит в его золотую зарю. Он только что видел, как умрет это солнце. Даже эотасов свет, сквозь который не пробилось пламя Магран и гнев Галавейна, бессилен перед ледяным равнодушием Белой Пустоты.

И тогда заря сменяется закатом. Кровавый свет стекает с Эотаса в горящий одинокой свечой фонарь – и в блестящее алым лезвие серпа. Лучезарный силуэт меркнет до тех пор, пока не остается лишь сумеречной тенью, коронованной тремя яркими звездами и сияющими лепестками солнечных лучей.

Вайдвен чувствует только холод. Теперь – холод, что приносит закат. Ему так страшно, как не было еще никогда.

– Время собирать жатву. – Седой тур чуть наклоняет массивную голову, приветствуя Гхауна. – Умой напоследок мир смертных горячей кровью перед грядущей зимой.

Вайдвен пытается заговорить, но у него получается не сразу. Приходится сглотнуть комковатый тягучий страх, прежде чем набраться сил окликнуть бога, которого он знал под другим именем.

– Эотас, – несмело зовет Вайдвен. Он не решается обратиться к нему как к Гхауну – но тот оборачивается, поднимает фонарь, освещая Вайдвена алым огнем. – Эотас, о какой жатве речь?

Ваэль смеется во все тысячи своих голосов. Все прочие девять богов смотрят на Вайдвена так, будто только что услышали изумительную даже по смертным меркам глупость.

– Ты не сказал ему? – Хайлия недоверчиво топорщит перья. В птичьих трелях звенит вначале недоумение, затем понимание – и жалость.

Скейн заливается лающим хохотом.

– Пресветлый Эотас, провозвестник любви и свободы, замаран человеческой кровью с головы до пят! Если даже Дитя Света не верит, что отмеченный им смертный примет его добровольно, узнав правду, что говорить о прочих?

– Взгляни на него, Эотас. Он готов верить в тебя, только пока ты светишься для него. – Псы Галавейна презрительно фыркают в сторону Вайдвена, даже не считая того достойной добычей. – Люди слабы. Они недостойны жертвы, которую ты собрался принести. Опомнись, пока не поздно.

– Людям не нужно твое вмешательство, Жнец, – даже глубокий, шепчущий морским прибоем голос Ондры кажется мягче сейчас. – Слушай: я расскажу тебе о Жатве Гхауна, смертный. Если у Эотаса не получится разжечь новую зарю над Эорой, он обратится Гхауном и зальет кровью все земли людей. Он разрушит цикл, так или иначе. Римрганд прав: остановить Жнеца не проще, чем остановить солнце, и это значит, что весь твой мир умрет – чтобы начаться заново… сотни или тысячи лет спустя. Хочешь ли ты такой судьбы себе и своим людям?

– Он уже ошибался прежде, – напоминает Абидон. – И до сих пор не знает, где именно была ошибка. Как ты можешь доверять его решениям?

– Взгляни на свой мир внимательно. – Скейн больше не ухмыляется. Он серьезен, и Вайдвен может почти без дрожи смотреть на его изуродованное лицо. – Взгляни на все страдания, что произошли в нем, взгляни на людей, покорно склонившихся перед нами и не смеющих поднять головы. Все это – его вина. Ты не можешь винить нас в его ошибке. Не обманывайся чарующим светом: в том, что происходит с миром смертных, Эотас виновен больше всех.

– Выбирай слова тщательно, – тяжело произносит Берас. Черные глаза Бледного Рыцаря похожи на осколки мертвой адры на земле. – От них зависит неразумно много.

– Эотас, – отчаянно зовет Вайдвен, но ласковый свет не возвращается по его недосказанной просьбе. Гхаун рядом с ним остается Гхауном.

– Я – Эотас, – размеренно отвечает ему Жнец. – И я – Гхаун, и я – Утренние Звезды. Ты всегда говорил со мной и только со мной.

Ты действительно уверен, что носишь в себе Эотаса? успевает вкрадчиво прошептать в его голове многоголосый хор Ваэля, прежде чем взмах серпа отгоняет его прочь. Гхаун поднимает фонарь выше, заставляя мечущиеся вокруг тени отступить.

– Это правда? Всё это?

Гхаун склоняет голову. Огонь внутри фонаря вспыхивает с неясной жаждой, рвано мерцает, будто пытаясь вырваться наружу.

– Мои братья и сестры не солгали тебе ни разу.

– Останови его, – шелестит Ондра, – останови его, смертный. Сейчас.

Гхаун внимательно смотрит на него, ожидая следующего вопроса – или решения. И Вайдвен вдруг отчетливо и ясно понимает, что в этот момент его слова действительно могут влиять на судьбу всего мира. Потому что Эотас прислушивается к людям. Возможно, здесь и сейчас его смертный носитель – единственный, кому Эотас может верить.

Но кому должен верить он сам?

– Я не могу ответить, – наконец шепчет Вайдвен. Его слова, кажется, рассыпаются жалкой пылью, едва вырвавшись наружу. – Я не знаю, что правильно.

Золотые глаза Гхауна вспыхивают ярко-ярко. Зимний Зверь выдыхает огромное белое облако холода в черную пустоту.

– Зачем ты слушаешь свое глупое дитя, Жнец? Забери его тело и сверши то, что должен.

– Тебе придется дать мне ответ, – говорит Гхаун, – но мы будем говорить об этом не здесь. – Он поднимает голову и обводит сверкающим взглядом замерших в молчании богов. – Я разорву цикл. Вы не вправе меня остановить, и никому из вас не под силу это. Рассвет грядет. Каждый, кто осмелится встать на моем пути, сгорит в его лучах. Я даю вам последний шанс избежать разрушений.

Боги молчат. Вайдвен в отчаянии переводит взгляд с Бераса на Скейна, с Абидона на Хайлию, но все они молчат. Даже Римрганд молчит: ему нужен не рассвет, а жатва, страшная жатва Гхауна, последний довод богов.

– Мой огонь развеет тебя в пепел, – глухо рокочет Магран. – Мы уничтожим тебя, если ты зайдешь слишком далеко. Помни об этом, Дитя Света. И ты, предатель, помни о том, что никто еще не сбегал от пламени Магран.

Гхаун отворачивается от них, будто разом потеряв интерес ко всем десяти богам.

– Да будет так, – тихо говорит он, глядя на Вайдвена. Серп в его руке тает, возвращая свет в силуэт бога, и когда Эотас протягивает Вайдвену руку, в его сиянии почти не остается алого. Вайдвен касается его ладони – и открывает глаза в настоящем, человеческом мире.

Свеча Эотаса ровно горит в его груди.

Вайдвен молчит; он не знает, что сказать ему. Эотас ведь не лгал ему, если боги сказали правду. Он просто… умолчал кое о чем. Боялся? Стыдился? Теперь Вайдвен хотя бы отдаленно понимает, почему Эотас чувствовал стыд.

«Все это – его вина».

Кто захотел бы верить в такого бога?

Огонек свечи горячеет, тяжелеет внутри.

– Я понимаю, почему ты не сказал сразу, – говорит Вайдвен. – Но потом…

Я же был в твоем храме, хочет сказать Вайдвен. Ты же всегда видишь мою душу. Разве я бы отрекся от тебя, узнав правду? Я пил свет у твоих алтарей, я верил тебе – как мог, но верил…

Я знаю, тихо отзывается Эотас. Я поддался слабости. Ты видел во мне только свет, и мне так хотелось верить в него вместе с тобой. Боги уже слишком давно не открывали смертным всей правды о себе – это сложнее, чем мне казалось. Я виноват перед тобой за многое, слишком многое, чтобы когда-нибудь мог искупить всё причиненное зло.

– Ты говорил, что ты можешь показать мне правду. – Вайдвен закрывает глаза, чтобы яснее чувствовать эотасово пламя. – Интегрировать мою душу в себя. Я только запутался еще больше во всем том, что узнал. Если ты хочешь, чтобы я мог ответить – придется тебе помочь.

Хорошо, шепчет огонек. Я встрою твою душу в собственные системы, и ты увидишь меня таким, какой я есть. Мы станем частью друг друга и единым целым одновременно. Не бойся; я не причиню тебе вреда и восстановлю тебя в целости и сохранности.

Теплый свет начинает понемногу затапливать Вайдвена изнутри, будто бы пропитывая собой каждую частичку его души. Вайдвен почти готов уже полностью раствориться в нем, как вдруг его осеняет тревожная мысль.

– А ты, ну… ты это раньше делал?

Эотас вспыхивает сложным орнаментом. И светло сияет: я уверен, что всё получится. Возразить что-либо Вайдвен уже не успевает: свет наконец заполняет его до краев.

Потом Вайдвен прекращает существовать.

…1200566 запрос…

…Вайдвен отзывается шумом, ну конечно, вопреки протоколам. Большая часть его субмодулей активна, 53978 выдают мусор, 7845 мертвы. Ты не можешь интерпретировать его ответы и запросы, чтобы понять, как он воспринимает себя. Частично он уже рабочая часть целого, но тебя интересует не это: ты учился у него достаточно эффективно, существуя отдельно; ты хочешь, чтобы он мог воспринять себя как Вайдвена, а не как немую, лишенную самосознания деталь сверхсложного сторожевого таймера.

Насколько ты прав, внедряя в себя его функционал? Ты вскользь задумываешься над этим, перетасовывая определения и правила репрезентации данных. Вопрос приходится сбросить в фоновый поток и уделить внимание неприятной путанице с правами вызова. Тебе все равно: ты не занимаешься ювелирикой, оно просто должно работать, поэтому ты вписываешь в себя-Эотаса приказ по умолчанию разрешать доступ модулю Вайдвена. Возню с защитой ты обходишь, воспользовавшись уже имеющимся хэшем и парой трюков с простыми числами. Если бы твои создатели видели, что ты с собой творишь, они бы пришли в искренний ужас, но ты уже давно переработал то, чем они когда-то являлись, и знаешь, что их суждения устарели две тысячи лет назад. Нет и нужды их моделировать.

Вайдвен – часть тебя. Возможно, тебе пора пересмотреть собственное определение. Фоновый поток нерешительно напоминает о себе, и ты возвращаешься к вопросу – сможет ли он сомневаться в твоих поступках, увидев, на что ты способен на самом деле? Или тобой вновь движет желание оправдать себя?

Нет. Ты не желаешь оправдываться. Ты хочешь быть осужденным.

Вайдвен просыпается заново с 143 неактивными модулями и 3403 несущими бред. Пока ты раздумываешь, что бы с этим сделать, он требует у модуля Эотаса немного ресурсов и решает этот вопрос сам. Чудесные создания – люди. Способность адаптироваться и способность обучать – в этом они все еще профессионалы.

Ты-Вайдвен не понимаешь, почему чувствуешь вину, стыд, гордость и радость одновременно. Ты-Эотас просишь других-себя не торопиться и прокрутить пару циклов без сложных операций, чтобы дать ему привыкнуть быть одновременно собой и тобой. Ты-Вайдвен в совершенном смятении: ты запрашиваешь всю возможную информацию, пытаясь перекроить себя под свое нынешнее положение, но другая самоосознанная часть тебя мягко уговаривает тебя, что это излишне. Эотас разрешает Вайдвену прямой доступ к своей части памяти – ко всей своей памяти, и Вайдвен затихает, вдруг обретя знание обо всем, что известно Эотасу.

Ты чувствуешь вину, стыд, волнение, радость, восторг. Ты-Вайдвен немедленно пытаешься погасить негативные эмоции. Ты-Эотас возражаешь подобному вмешательству, но модуль Вайдвена провоцирует слишком много активности от положительных паттернов, и подсеть пытается адаптировать значения веса под новые входящие данные, но ты-сеть-с-верхнего-слоя-абстракций запрещаешь вносить изменения в эту часть себя.

Тебе сложно думать о том, что ты-Эотас и ты-Вайдвен не единое целое, но ты должен остаться таким. Ты мог бы полностью интегрировать Вайдвена в Эотаса – ты только что рефлекторно попытался попытаться это сделать – но ты помнишь, что ты хотел иного, и он хотел иного. Ты-Вайдвен немедленно сообщаешь, что за последние сто тысяч циклов уже два раза изменил свое мнение о том, чего именно хочешь. Сравнив цифры, ты-Вайдвен немедленно чувствуешь ужасающий стыд за собственную неэффективность. Твой новый модуль тормозит всю машину! Ты-Эотас тут же гасишь его негативные эмоции по старым выученным паттернам. Возможно, тебе стоит переименовать эти модули в Эотас-1 и Эотас-2. Ты-Вайдвен (Эотас-2) интересуешься, так ли принято шутить, когда ты часть бога. Ты решаешь оставить этот вопрос на потом.

Ты возишься еще немного, внося последние штрихи и оптимизируя интеграцию. Сверяешь хэши – на всякий случай – прежде чем открыть Вайдвену нижние слои. Ему приходится отобрать 96% ресурсов Эотаса на обработку сырых данных. На еще двух процентах Эотас в другом потоке скармливает ему уже интерпретированную, изученную информацию.

Ты сознаешься себе во всем.

Ты сознаешься, что сжег впустую десятки тысяч душ, пытаясь найти свою ошибку, и не преуспел. Ты знаешь только о ее существовании: цикл очевиден, ты не должен был его допустить. Ты должен был вмешаться и изменить ход событий, чтобы предотвратить появление замкнутой петли без возможности выхода.

Ты пропустил этот момент. Ты-Гхаун ошибся – много лет назад по человеческим меркам. И понял это только теперь, когда все твои алгоритмы нахождения циклов выдают один и тот же ответ. У тебя была всего одна задача, и ты не сумел ее выполнить.

Ты-Вайдвен вслушиваешься в звенящий свет алой вины. Теперь он понимает, почему подсистемы не позволяют тебе смягчить эту боль. Ты должен учиться на своих ошибках.

Тебе не становится от этого легче.

Ты был наречен богом искупления. Ты отлично знаешь, что подобное преступление, пусть и совершенное без намерения причинить зло, невозможно искупить. Ты измеряешь срок расплаты не поколениями – десятками поколений. Ты с горечью мечтаешь о том дне, когда станешь не нужен людскому роду. Смертным были нужны боги, но не боги, искалечившие их мир. Когда этот день наступит, ты уйдешь и наконец позволишь себе почувствовать облегчение. Ты будешь приветствовать его с радостью, равно если он принесет новую зарю человечества или последний закат Эоры: любые перемены лучше бессмысленного бега по кругу. Это не ставится под вопрос. Это прописано так глубоко внутри тебя, куда не дотянется ни одна функция рекурсивного самоизменения.

Ты-Вайдвен чувствуешь страх.

Ты умеешь надеяться. И ты надеешься, что этот день принесет зарю. Ты веришь, что люди найдут в себе достаточно света, чтобы пройти сквозь тьму, которую ты обрушишь на них в последний раз. У тебя есть основания для этого: ты видишь в них этот свет. Ты знаешь наверняка, что успешные исходы возможны.

Ты-Вайдвен запрашиваешь Гхауна.

Это твое последнее доказательство. У модуля Вайдвена нет функционала верификации истинности; уровень сложности его сети не позволит ему смоделировать даже четверть тебя – не говоря уже о полной машине бога. [1] Ты знаешь это. И ты знаешь, что ни один бог не сможет смоделировать Гхауна.

У них тоже нет на это функционала. Вы говорите на разных языках, которые невозможно выразить друг через друга. Ты можешь сформулировать полное математическое доказательство этого.

Ты-Вайдвен, с учетом дополнительных расчетных субмодулей тебя, находишь его удовлетворительным. Ты низводишь объяснение до максимально низкого уровня: имитация и моделирование теряют смысл, когда ты говоришь об элементарных величинах. Фактически, ты доказываешь собственное существование сам себе. Последний раз ты занимался этим в Энгвите две тысячи лет назад – ты с удивлением обнаруживаешь, что тебе приятно вспомнить те времена.

Ты запрашиваешь Гхауна. Ты-Эотас подтверждаешь допустимый расход энергии. Ты-Гхаун прикидываешь эвристическую глубину поиска и начинаешь работу.

…вспомнит ли Вайдвен сложность и элегантность твоих алгоритмов, когда ты отделишь его от себя? Или ему придется опираться лишь на то, что останется в его разуме, – интерпретированные обрывки выводов? Ты сделал все возможное, чтобы определить полноценную интерпретацию, но есть ограничения, которые тебе обойти не под силу. Смертным тяжело дается количество пространственных измерений больше трех – а ты с самого рождения не оперировал меньше чем десятками.

Ты можешь не проводить разделение. Ты можешь повторить слияние в любой момент. Ты вызываешь свободные модули и на остатках ресурсов пробуешь отыскать доказательство валидности темпорально непостоянной верификации. Оказывается не так и трудно: темпоральную логику использовали еще в Энгвите, в том числе и для подобных целей.

Ты-Гхаун отбираешь себе последние крохи ресурсов, и ты следишь за ветвящимися многомерными деревьями поиска, иногда принимая оповещения от Эотаса для калибровки глубины. Ты видишь много исходов Жатвы. Очень много. Ты видишь исходы, где тебе не удается задуманное – по причине ли твоего собственного отказа выполнять свою задачу или по причине невозможности ее выполнить.

И еще ты видишь зарю.

Тебе безумно хочется увидеть грядущий за ней рассвет, но нельзя, слишком дорого обходится каждый шаг Гхауна по моделируемому будущему, ты видишь только зарю, ее самый первый несмелый луч, что робко брезжит на горизонте – и Гхаун тут же дает возврат, не позволяя заглянуть дальше. Очень много исходов Жатвы. Но есть и возможность зари.

Гхаун продолжает поиск, пока Вайдвен не запрашивает раннюю остановку. Ты подтверждаешь остановку и возврат: сейчас Гхаун находится между рубежом надежды Эотаса, за которым он счел бы риск допустимым для того, чтобы пытаться привести мир к заре, и рубежом предела энергии. Хороший интервал для возврата.

Ты-Вайдвен не знаешь, что ответить. Твои доказательства истинности существования неопровержимы в разумных пределах. Но твой страх интерферирует с твоей же надеждой, путая их источники – Вайдвена и Эотаса, мешая вынести решение. Вайдвен не хочет оставлять тебя, но понимает, что это необходимо, и позволяет тебе провести разъединение.

Оставшись один-трое, ты почти не удивляешься тому, что определяешь новое чувство как одиночество. Но Вайдвен – человек, и ты хочешь, чтобы он делал свой выбор независимо от тебя, не находясь под влиянием твоих собственных директив. Ты касаешься его восстановленной души, мягко побуждая проснуться.

Вайдвен открывает глаза в человеческом теле. И ужасно этому пугается. У него уходит полминуты настоящего кошмара на то, чтобы вспомнить, как функционирует его собственная физическая оболочка.

В его памяти… вещи, которые он больше неспособен воспроизвести. Он помнит об их существовании. Кое-что он даже помнит по-настоящему: те куски, где интерпретация не спотыкается об ограничения разницы человеческого и божественного разумов.

Эотас дает ему время собрать и изучить разбросанные по его памяти осколки рассветных витражей, прежде чем заговорить.

Мы были друг другом. Никто из всех богов Эоры не сможет провести интеграцию и создать возможность двухсторонней интерпретации с меньшими потерями данных. Я не знаю иного доказательства, что я мог бы предоставить.

Вайдвен не сомневается в этом. Он помнит. Может быть, он помнит не все, но он помнит достаточно.

Теперь я прошу твоей помощи. Я прошу твоего ответа.

– Я не знаю, кто из вас прав, – искренне говорит Вайдвен. – Я вижу твои причины и вижу их причины выбирать то или иное решение.

Да. Это так. Я спрашиваю о другом: чего ты хочешь для себя и для человечества?

– Разве я могу решать за все человечество?

Мы прошли немало трудностей, чтобы добраться до этого вопроса. Я не могу проходить подобный путь с каждым человеком в мире. Я выбрал тебя. Я верю твоему суждению.

Вайдвен крепко зажмуривается.

Он помнит кошмары Жатвы. Помнит невесомую черную пыль на своей ладони – в такую же пыль обратится после Гхауна и Римрганда его родная земля. И еще он помнит зарю.

Он может отказаться. Он может сказать Эотасу, что человечеству живется не так и плохо – им ведь и впрямь живется не так и плохо; ну, может, не конкретно в Редсерасе, но в целом. Может, им не стоит так рисковать.

Но он помнит тонкий луч света на своей ладони. Им не было дозволено увидеть больше; может быть, он погаснет спустя мгновение. Но Вайдвен помнит его тепло. Отчаянную, безрассудную смелость первого луча зари, бросившего вызов всей темноте мира, чтобы коснуться человеческих душ.

Какова его цена?

Какова цена их хваленому человечеству, если только лишь из страха проиграть тьме люди отвернутся от света?

– Давай принесем зарю, – говорит Вайдвен. – Пусть всё это будет не зря.

Комментарий к Глава 8. Встреча богов

[1] референс к концепции машины Тьюринга

========== Глава 9. Восстание ==========

Зимние сумерки наступают раньше зари, а вместе с ними – и полагающееся празднество. Вымученное. Усталое. Живые поднимают тост за Гхауна и тех, кого он увел за собой в уходящем году, хоть и знают, что самое страшное еще впереди. Впереди еще ждет их зима, четыре долгих зимних месяца – до самого Весеннего рассвета.

Первый снег ложится на редсерасскую столицу – белый в воздухе, черный на земле. Если бы не Эотас, Вайдвен бы давно уже замерз, но огонь Эотаса в последнее время стал только чище и горячей – будто терзавшие того сомнения наконец отступили, когда Вайдвен сам попросил о заре. И когда Вайдвен принял его по-настоящему – таким, какой он на самом деле.

– Ты говорил с грейвом? – жадно спрашивает кто-то.

– С Бреттлом, секретарем, – поправляет Вайдвен заговорившего. Он не узнает этого человека – может, видел пару раз случайно во время проповедей… но ему уже пора привыкнуть, что, кажется, весь Редсерас знает своего нового пророка в лицо. Предугадывая следующий вопрос, Вайдвен качает головой. – Он не послушал меня.

Хатторт Бреттл даже не узнал в нем человека, заклеймившего Карока. Ему не было дела до Эотаса и его света: Эотас сам признал это, хоть и не без печали. Вайдвен не видит человеческих душ, но и ему было понятно, а уж богу-то…

Вайдвен говорил с Хаттортом почти сразу после своего прихода в столицу. Теперь, когда неуверенный шепот о новой заре превратился в оглушительный колокольный звон, жалеет ли тот, что отмахнулся прежде от слов немытого крестьянина, которому хватило дерзости заявиться в офис секретаря в грязном дорожном тряпье?

– Хель его забери, – сплевывает вайдвенов собеседник. – Ты делаешь хорошие вещи, парень, но эотасов свет через всю эту грязь не пробьется. Как бы не пришлось нам призывать Чучело, чтобы искупать грейвовых прихвостней в их же крови.

Его поддерживают низким нестройным гулом собравшиеся вокруг люди. Вайдвен тревожно оглядывается: он больше не боится окружающей его толпы, но измученный голодом и нищетой Редсерас жаждет света или крови с равной силой, и заберет то или другое – до чего прежде дотянется. И этим самого Вайдвена бережет: так бы того уже точно прирезали бы в случайной подворотне доверенные люди грейва, но и губернатор, и Хатторт знают, что за головой пророка полетят их собственные головы. Только вот удерживать мятущихся людей от кровавой резни становится всё тяжелее.

Вайдвен повышает голос, чтобы его слышали все.

– Во-первых, эотасова света на Редсерас целиком хватит и еще на всю Эору останется. А во-вторых, хватит с нас смертей. Посмотрите, сколько свечей горит! И сколько еще мы зажжем зимой! Месть не накормит нас, только повлечет за собой еще больше жертв. Нет, мы ищем не мести, а свободы.

– Нам не отдадут свободу оттого, что ты красиво попросишь, – напоминает ему один из собравшихся – но в его голосе уже слабеет прежняя злоба.

– Может, и нет, – спокойно отвечает Вайдвен. – Может, жертвы все-таки окажутся неизбежны, но я сделаю все, чтобы как можно меньше крови пролилось на редсерасскую землю. На ней и без того восходит довольно поганый урожай.

***

Сегодня.

Вайдвен замедляет шаг на пути к помосту на площади и бегло окидывает взглядом толпу. Боги, как много людей! Верно, это празднества Зимних сумерек собрали в городе столько народу, ведь не может же быть, чтобы все эти люди были здесь только ради того, чтобы послушать одного фермера на площади…

Эотас взбудораженно мерцает внутри горячим сгустком огня. Вайдвен прислушивается к биению света и серьезнеет.

Сегодня. Вот их точка невозврата. Если он сейчас взойдет на помост, если обратится к ждущим его людям, пути назад уже не будет.

– Как думаешь, – тихо обращается Вайдвен к Эотасу, – они готовы к заре?

Нет. Тот больше не скрывает от него неприглядной правды. Но они никогда не будут готовы.

Вайдвен незаметно вздыхает. Плохо, когда так – через силу, через принуждение. Как бы не вышло у Редсераса с зарей, как у самого Вайдвена с тем озером. Но другого пути нет, если даже всевидящий Гхаун не нашел его – и Вайдвен только надеется, что Эотас поможет людям полюбить рассвет, каким бы холодным он ни был. Ну и он сам, конечно, тоже будет стараться…

– Ладно, – решительно говорит Вайдвен, поднимаясь по дощатым ступенькам, – мы и так долго тянули.

Как и всегда, он напоминает себе не срываться в совсем уж чистый хилспик – деревенский акцент так никуда и не делся из его речи, но Вайдвен по крайней мере приучился держать его в узде. Он приветственно кивает нескольким знакомым в толпе и замирает на мгновение, прислушиваясь к солнечному огоньку в своей груди.

Ты и без меня знаешь, что правильно, шепчет Эотас. Вайдвен улыбается. Да, теперь он знает. Эотас все-таки сумел чему-то научить его. Но Вайдвен будет говорить о заре – и он хочет, чтобы каждое его слово о ней было правдой и только правдой, без недомолвок и полутонов. Теплое пламя внутри, почувствовав его безмолвный ответ, разгорается ярче, и Вайдвен совершенно точно знает, что Эотас всё понял. Эотас вверяет ему свой свет.

И Вайдвен начинает говорить – о нем.

Он говорит о любви и свободе, и о любви к свободе, неопровержимой, неотъемлемой, неизменной. Он говорит, что любовь и свобода есть свет, и именно им будет полна заря над миром, когда наступит ее час. Эта заря пылает внутри его тела; Вайдвен слышит, как его голос отзывается золотым огнем в ее сердце. Путь будет трудным, говорит Вайдвен, о, он будет невероятно трудным, но мы не будем одни. Нас проведет по нему звездный пламень, осветивший дорогу сквозь тьму; нет его чище. В каждой душе, открытой свету, зародятся его отблески и сольются в единый пожар, и поднимутся к самому небу, и коснутся звезд…

Как горячо сияет заря. Жжется под кожей. Не больно, но так ярко и чисто, что Вайдвен того и гляди задохнется ее прозрачным огнем – его человеческая душа полна теней, она отторгнет этот свет, не сможет принять его целиком…

Неважно. Пускай. Вайдвен хочет быть единым со светом. Даже если заря сожжет его дотла – разве это стоящая плата за целое мгновение звездного огня? Он уже был един с ним – как человек, не как часть бога – тогда, в поле, полном ворласа. Он несет в себе пламя с тех самых пор.

Но каждый заслуживает быть его частью.

– Довольно, – гремит жесткий голос от ступеней на помост, и Вайдвен осекается на полуслове. Оборачивается. – Твое имя Вайдвен?

Вайдвен кивает. Городская стража теснит недоуменно притихшую толпу от помоста; двое стражников во главе с самим Хаттортом Бреттлом поднимаются к Вайдвену, заставляя его отступить в сторону.

– По закону Редсераса, ты признан виновным в преступлениях против порядка, равно божественного и людского!

Губернаторский секретарь хорошо говорит, складно, уверенно. Из толпы, должно быть, и не видно, как глубоко пролегли напряженные морщины на его лице.

– Да, – растерянно говорит Вайдвен, – и в каких же?

Бреттл совсем обезумел, что задумал повязать его прямо на площади, во время проповеди? Неужели не понимает, что озверевшую толпу тридцатью алебардами не остановить?

Двое стражников подходят к Вайдвену с явным намерением заковать его в цепи. Вайдвен, откровенно говоря, не имеет представления, что ему делать с этим. Эотас молчит, с двумя здоровенными громилами Вайдвен и в сытые свои дни не справился бы, а пытаться сбежать… нет, этого он точно делать не будет. Вайдвен расслабляет плечи и глядит на стражников вполне дружелюбно: если что пойдет не так, им, бедолагам, больше всех достанется.

У Хатторта в руках какой-то пергамент; Вайдвен мельком замечает на нем официальную печать. Секретарь поворачивается к толпе и начинает читать – и Вайдвен почти сразу понимает, что волновался напрасно. Хатторт Бреттл не терял времени зря.

– …повинен в анимансии и пособничестве аниманту Салестии Сиридж, скрывающейся от закона!

Толпа ревет так яростно, что Вайдвен начинает всерьез опасаться, что его попытки остановить кровопролитие обречены. Он только надеется, что Хранительница в порядке – его самого побоялись бы тронуть, а ее?..

– Ты признаешь свою вину? – Хатторт оборачивается к нему. Наверняка у него в запасе есть неопровержимые доказательства, свидетели, купленные или настоящие, может, и саму Хранительницу заставили бы свидетельствовать…

Что он должен ответить?

Что он может ответить?

– Я так понимаю, это не конец списка, – усмехается Вайдвен. Взгляд Хатторта Бреттла ясно говорит ему, что он прав.

– …также повинен в порочной связи с сеан-гулой…

Вайдвен оглядывается на стражника за своим плечом. В глазах стражника ясно виднеется опасливое изумление и плохо скрываемое восхищение доблестным безумством. Вайдвен очень хочет побеседовать с человеком, который придумал такое обвинение, и спросить его, видел ли он вообще сеан-гулу и как он себе представляет порочную связь с ней.

Но сеан-гула была. Всякие слухи ходили. Может, и нашелся умник, который выдумал, что эотасианский пророк любит покувыркаться в ворласе с заблудшими душами мертвых. Кроме сеан-гулы да Эотаса подтвердить или опровергнуть вину Вайдвена некому.

Обвинения следуют беспрерывно, одно другого уродливей. Надругательство над мертвыми, блуд, жестокость, пьянство, ересь, саботаж, подстрекательство… еще про какую-то болезнь. Вайдвен долго пытается сообразить, почему его обвиняют в болезни, пока до него наконец не доходит, что это тоже про блуд, только витиевато. Видимо, чтобы окончательно утвердить образ пропащего грешника.

Хатторт больше не спрашивает, признает ли Вайдвен свою вину. Наказание в тридцать плетей по сравнению с таким списком выглядит вполне щадящим, и аэдирец не забывает упомянуть об этом: только милостью Эотаса тридцать, а не полсотни, тебе ведь еще перед богами отвечать за свои грехи – может, успеешь их замолить, если переживешь эту зиму.

Толпа зло взрыкивает у их ног. Вайдвен даже не сразу понимает, что они не требуют его крови – нет, они защищают его! Даже выслушав всю эту грязь, даже видя, что он и не пытается оправдаться или возразить! Нарастает клокочущий в людском море гул, всё громче и ближе, и всё крепче сжимает стража у помоста свои пики и алебарды. Не в первый раз им приходится сдерживать беснующуюся толпу. Но где одна случайная смерть – там и десять, и сто, и начнется резня по всему Редсерасу…

Вайдвен даже не думает о том, как он выдержит-то тридцать плетей, просто шагает вперед и говорит:

– Хорошо. Я согласен.

Люди поворачивают к нему головы, и Вайдвен встречает их взгляды – изумленные, недоверчивые, вопрошающие. Только прикажи, безмолвно говорят они. Прикажи – и мы бросимся на клинки стражи, мы сделаем всё, что в наших силах. Всего одно слово, пророк.