Текст книги "Двадцать лет до рассвета (СИ)"

Автор книги: Deila_

сообщить о нарушении

Текущая страница: 14 (всего у книги 20 страниц)

По каменной стене пробегает пламя. Совсем не золотое, как солнечный огонь зари. Алое. И взмывает багряным знаменем ввысь – вместе с криками солдат.

Вайдвен моргает, чтобы убедиться, что ему не чудится бешеное пламя, пылающее на голых камнях городской стены. Ему не чудится. Воины оттаскивают от лестниц неподвижные тела – Вайдвен подходит ближе и не различает у мертвецов лиц, огонь добрался почти до костей за несколько мгновений.

– Дирвудская алхимия? – спрашивает Вайдвен, но Сестра Лунного Серпа, без тени отвращения склонившаяся над сгоревшим солдатом, качает головой.

– Магия, владыка. Не такая, как у друидов. Больше похоже на… – она запинается на мгновение и бросает на Вайдвена почти что испуганный взгляд. – В Долине Милосердия стоит храм Магран. Церковь Вьющегося Пламени.

Она бережно проводит серпом по горлу погибшего – скорее ритуальный жест, чем что-либо иное – и встряхивает фонарем; отчего-то Вайдвену мерещится, что на стекле в решетчатой клетке чуть ярче вспыхнули огненные отблески.

– Плохая смерть – от гнева чужого бога, – едва слышно шепчет Сестра. И тогда Вайдвен медленно начинает осознавать в полной мере, что значит магическое пламя, окружившее Долину Милосердия ровно по периметру внешней стены.

Это значит божье чудо, вот что.

– МАГРАН МОЖЕТ ГНЕВАТЬСЯ СКОЛЬКО ЕЙ УГОДНО. – Вайдвен позволяет Эотасу произносить угодные ему слова без попыток удержать внутри рвущийся наружу свет. – ЕЙ НЕ ОСТАНОВИТЬ ГРЯДУЩИЙ РАССВЕТ. ОТКРОЙТЕ ВОРОТА, И Я ВОЙДУ В ГОРОД.

– Мой король… – Кавенхем осекается, едва встретившись взглядом со святым Сияющего Бога. В глазах пророка пылает безграничная заря, и она – вопреки удушающей вони паленого мяса, вопреки изуродованному мертвецу у их ног – все еще ярче грозного алого пламени, стиснувшего Долину Милосердия в объятиях Огненной Шлюхи. Ярче – и страшнее.

Кавенхем не отваживается спорить с глашатаем рассвета; вскоре до Вайдвена доносятся приказы соорудить таран. Может быть, колдовской огонь богини войны может без опаски плясать на каменных стенах, но дерево, из которого сделаны городские ворота, горит получше человечьей плоти.

– Церковь Вьющегося Пламени, – тихо повторяет Вайдвен, когда послушница, нараспев читая молитву Гхауну, отходит к следующему погибшему. – Нам следует чего-то опасаться?

Нет.

Почувствовав сомнения, огонек свечи вспыхивает так ярко, что Вайдвену кажется – он ослеп. И только три удара сердца спустя он понимает – это неистовый пылающий рассвет, раскинувшийся над Эорой, это первый вдох зари над руинами Сирагайт Тион, это звезда, лучи которой преодолели бесконечную тьму ледяной пустоты ради живущих на смертной земле. Я научу тебя пламени, шепчет звезда по имени Эотас. И кто-то по имени Вайдвен, приютивший ее в своей груди, вспоминает, из чего на самом деле соткан огонь Магран.

В армии Вайдвена есть несколько магов, но им велено беречь силы до настоящего сражения: глупо тратить их на ворота, которые может пробить обычный таран. Священники пробуют прожечь путь в город своей жреческой магией: когда гигантский столб света обрушивается на ворота, что-то тонко тренькает, как лопнувшая струна на старой лютне. Зачарованиям и оберегам, что укрепляли ворота, приходит конец. Но отсыревшее от весенних дождей дерево не поддается так быстро, и Кавенхем, махнув рукой, велит взяться за дело солдатам.

Долина Милосердия не собирается молча ждать, пока в город войдет вражеское войско. На первых же подошедших солдат огрызаются удивительно умело пущенные стрелы: немало дирвудцев промышляет охотой, а охотники владеют луком не хуже, чем Вайдвен – серпом. Стрелы, пущенные из охотничьих луков, не чета тем, что выпускают редсерасские лучники из своих бронебойных чудовищ, где и тетиву сумеет натянуть до конца не каждый взрослый мужчина; но когда дирвудцы понимают, что их стрелы просто чиркают по броне, не в силах пробить закаленную сталь, они берутся за ружья.

От пуль защиты нет. Колдовство бессильно против пороха. Вайдвен не может поверить своим глазам: крохотный городок посреди дирвудской глуши успешно защищается от нападения многотысячного войска!

– Требушет разбил бы ворота в щепки одним выстрелом, – мрачно говорит Кавенхем, – но нет смысла собирать требушет ради этого отребья. Мы потеряем больше времени, чем если просто позволим им потратить порох впустую. Это не боевой гарнизон, они используют свои охотничьи запасы, и скоро те подойдут к концу. Если только порох сюда не поставляет сама Магран.

– Люди, – напоминает Вайдвен. – Скольких мы потеряем, подставляясь под выстрелы?

– Немногим больше, чем потеряли бы, разбив ворота и войдя в город. – Кавенхем оборачивается к нему, и взгляд его необычайно тверд. Эрл не был молод, но Вайдвен не назвал бы его стариком; Кавенхем уже пережил отчаянное безрассудство, свойственное молодым воинам, и еще не смирился с неизбежным, как смиряются пережившие слишком много весен. Впервые Вайдвен видит его таким. – Мой король, я верен вам и владыке света, и я никогда бы не пожелал ни вашим, ни своим людям зла, но вы никогда не сражались в войне и не посылали людей на смерть. Сейчас время измеряется не жизнями солдат, а их числом. Это не одно и то же.

Вайдвен не понимает. Кавенхем подходит чуть ближе, чтобы не услышали ожидающие приказа его лейтенанты:

– Каждый день, потерянный здесь, дает еще десяток пройденных миль людям герцога и артиллерии, которая будет ждать нас на пути к Новой Ярме. Нам нечего поставить против артиллерии; на каждого из наших магов в Дирвуде найдется пятеро таких же. Унградр не жалеет людей, чтобы задержать нас, он отправил своего вассала на верную смерть, потому что знает – если мы опоздаем и под Новой Ярмой нас встретит несколько тысяч солдат с пушками, войне конец. Поэтому пусть несколько десятков умрет сейчас, чем пять тысяч – чуть позже.

Кавенхем медлит, отвернувшись, но все же заканчивает:

– К тому же, простому люду сложно убивать себе подобных без очевидной на то причины. Еще несколько часов осады дадут им эту причину. Когда ворота падут, люди будут достаточно злы, чтобы не вспоминать об эотасианских заповедях.

Это неправильно, хочет сказать Вайдвен. Эотас ни за что не…

Не хотел бы, чтобы его народ устроил резню только потому, что они не успевают построить треклятый требушет и пускают собственных солдат на смерть?

Вайдвен готов к тому, что свет вот-вот рванется наружу, отберет себе чужой голос и произнесет что-то совсем другое, что-то возвышенное и красивое, что заставит Кавенхема поверить в своего правителя еще сильнее… и в напрочь исковерканные заповеди, которые до Вайдвена хоть и перевирались жрецами, но никогда – так сильно. Но Эотас молчит. Ждет.

Дает ему выбор.

Вайдвен чувствует его сострадание – крохотную теплую искру, почти затерявшуюся в пылающем мареве рассвета. Эотас не может не сострадать; его сожаление искренне. Но по другую сторону от неудачливого святого высятся разбитые руины Старого Энгвита, и даже если бы вся редсерасская армия сейчас принесла себя в жертву, это не сравнилось бы с жертвой, принесенной людьми, которые стали плотью и духом зари, воссиявшей две тысячи лет назад.

И Вайдвен молчит.

Когда на следующий день у охотников кончается порох, дирвудцы вспоминают о масле, смоле, и всей прочей горючей дряни, что только нашлась в деревне. Жрецы взывают к Эотасу так часто, что Вайдвена начинает подташнивать от слов молитв. Склонившись над одним из раненых, Вайдвен заставляет себя взглянуть на него – обезображенного горящей смолой, оставившей багровые пузырящиеся ожоги везде, где только нашлись щели в тяжелой броне.

Он не успевает понять, кто – Эотас или он сам – прижимает ладонь к страшным ранам, невзирая на предупреждающий окрик лекаря. Весенний свет сочится наружу, слишком плотный, слишком яркий, чтобы удержать его в клетке смертной плоти.

И Вайдвен вдруг понимает, что ожогов на воине, уже бывшем на полпути к Гхауну, больше нет. Раненый – редсерасец, судя по брошенному рядом доспеху – из не самого богатого, но все же знатного рода – открывает глаза и глядит на Вайдвена так, будто рядом с ним стоит на коленях не растрепанный крестьянин-пророк, а по меньшей мере привратник Хель.

– Это… непохоже на Хель, – подтверждает вайдвеновы догадки солдат. Эотас смеется так светло и лучисто, что у Вайдвена разом отлегает от сердца, и он улыбается сам – и багровое пламя Магран на стенах города, и кипящее масло, и намертво прилипающая к ранам горящая смола вдруг перестают казаться такими уж страшными.

– НЕ ТОРОПИСЬ В ХЕЛЬ, – советует Вайдвен, поднимаясь на ноги и протягивая воину ладонь, – ТАМ НЕ ТАК ИНТЕРЕСНО, КАК ЗДЕСЬ.

Магран пытается заградить дорогу своим колдовским огнем, когда защитники города и ворота наконец сдаются под натиском осаждающих. Вайдвен смотрит на смертоносное пламя, убивающее людей в доли секунды, и слышит, как надрывно и чисто звенит тишина – огромный прозрачный колокол, накрывший Долину Милосердия. Редсерасские солдаты, не то чтобы восставшие из мертвых, но определенно вернувшиеся к живым, замолкают в ожидании еще одного чуда. Дирвудские крестьяне по ту сторону открытых ворот молчат, потому что верят, что их богиня, подарившая им целых два дня, не позволит самозваному пророку войти в город.

Пламя Магран остановит его. Останавливало любого, осмелившегося бросить вызов Ее огню.

Эотас, мысленно окликает Вайдвен. Что надо сделать?

Золотоглазый рассвет, до краев переполненный летним багрянцем, обнимает его за плечи. Вайдвен не может понять, кто с ним сейчас – Эотас или Гхаун. Бог не отвечает ему ничего на человечьем языке, и Вайдвен вздыхает.

Ладно.

– Смотри, чтобы палка моя не сгорела, – все-таки беззвучно бормочет Вайдвен уже у самой стены ревущего пламени – и ныряет в огонь, изо всех сил надеясь, что сумел удержаться и не сбавить шаг.

Потом солдаты будут рассказывать друг другу, как Святой Вайдвен вошел прямо в пылающее марево жара, в воплощение гнева Магран – и как пламя схлестнулось с пламенем вокруг него, и как отступило, не в силах побороть сияющий свет… и погасло в одно мгновение – и на городских стенах, и у разбитых ворот.

Но пока что Вайдвен просто смотрит на дирвудцев, выставивших вперед мечи, пики, вилы и все, что имеет острый наконечник. Дирвудцы смотрят на него. Отчего-то Вайдвену кажется безмерно удивительным даже не то, что ему не пустили десяток стрел в грудь, как только он пересек черту пламени, а то, что палка-таки не сгорела. И даже не обуглилась ничуточки.

Кто-то отталкивает его в сторону, и в город ревущей и звенящей волной врывается кавалерия.

Рассвет рухнул на Долину Милосердия кровавым заревом пожаров, разлив алую краску от ворот до Церкви Вьющегося Пламени; и на земле, и на небе алый постепенно сменялся черным: от пепла и дыма над сгоревшими домами. Вайдвен смотрит на полыхающую крышу храма и думает, что в храме любого другого бога искали бы прибежища те, кто не может сражаться – калеки, дети, готовые сдаться солдаты. Ни один воин, имеющий хоть какое-то представление о чести и благородстве, не тронул бы людей, ищущих защиты под кровом эотасианского или хайлианского святилища, пусть даже бы вся деревня за его пределами сгорела дотла.

Но перед ними был храм Магран, и он превратился в кровавую бойню, едва только первый редсерасский солдат переступил его порог. Пленных не было. Никто не просил пощады.

Дирвуд не простит им этого. Богохульство, может быть, и простили бы. Но Долину Милосердия, сожженную до основания, не простят никогда, сколько бы эотасианцев ни проживало на землях Колдуотера. Вайдвен, постояв перед горящим храмом, отворачивается и проходит мимо солдат, с оживленными возгласами делящих добычу – какие-то драгоценности с церковного алтаря.

Праведные деяния далеко не всегда приносят радость. Эотас сказал ему это прошлой ночью, и, Хель его подери, опять не солгал ни единым словом.

Воден стоит в стороне ото всех, и от дирвудцев, и от редсерасцев, так и не вытерев меч от сажи и крови и не пытаясь уже сдержать слез. Вайдвен не останавливается, чтобы разобрать, молитвы или проклятия беззвучно шепчет молодой дирвудский фермер, который просто хотел поступить правильно.

– ЗАКАТ ЕЩЕ ДАЛЕКО, – говорит Святой Вайдвен, обращаясь к эрлам, и его божественное сияние, все такое же чистое и яркое, пробивается даже сквозь устлавший всю деревню едкий черный дым. – МЫ ПОТЕРЯЛИ ДОСТАТОЧНО ВРЕМЕНИ. ВЫСТУПАЕМ КАК МОЖНО СКОРЕЕ.

Комментарий к Глава 18. Долина Милосердия

Долина Милосердия здесь называется то деревней, то городом, окружена каменной стеной (как город), но больше ничего в ней толком нет (как в деревне), все эти сложности оттого, что здесь (https://pillarsofeternity.gamepedia.com/Cloak_of_the_Tireless_Defender) Долина Милосердия называется то village, то town, и каким-то образом задержала огромную армию на несколько дней. Церковь Вьющегося Пламени тоже в наличии: https://pillarsofeternity.gamepedia.com/Clerical_Errors

========== Глава 19. Новое солнце ==========

Они все равно идут слишком медленно.

От цельной пятитысячной армии остаются четыре тысячи. И от кавалерии остаются всего три сотни. Птица от Морая приносит сообщение, что к началу осени владения Норвича будут под редсерасскими флагами вплоть до самой границы – до цитадели Халгот. Вайдвену просто нужно взять Новую Ярму, и тогда даже неприступная крепость, оставшись без подкреплений с юга, задохнется в осаде.

Если бы они еще могли добраться без потерь до этой треклятой Новой Ярмы. Тысяча пехоты уходит от основного войска на юг и на запад – на запад Кавенхем отправляет и две сотни конных; люди герцога уже у Нового Хеомара. Вайдвен не может поверить – так быстро?! Не было у Эвара времени собрать армию, это Рафендр еще может поставить что-то против нападения с юга – те крохи своего войска, что он мог оттянуть с северного фронта. Унградр наверняка присоединился к властителю Норвича, одному Рафендру не под силу было бы удержать и северный, и южный фронт. Но армия Эвара? У Нового Хеомара?

– Это не армия, – морщась, бросает Сайкем на очередном совете. – Толпа необученных крестьян. Кого согнали силой, а кто пошел сам. Их гонят маршем по трое суток, и неважно, выдали им мечи или оставили родные вилы. Дирвудцы сомнут нас числом, если мы промедлим.

– Здешний люд не привык к покорности, – вполголоса напоминает Кавенхем. – После того, как Дирвуд дал отпор Аэдиру, несомненно, они уверены, что победа останется за ними и в этой войне.

Тысяча солдат и две сотни кавалерии достаются его вассалу, истовому эотасианцу, готовому без сомнений встретить смерть за своего бога. Он уводит их на запад, отправив часть пехоты на юг – задержать дирвудские подкрепления. Вайдвен не знает, вернется ли хоть кто-нибудь из них. Из них всех. Но до Новой Ярмы пути – всего ничего, за месяц основное войско доберется туда, к началу осени возьмет город… осенью падет Халгот, последний оплот Дирвуда на границе с Божественным Королевством, и объединенная армия Редсераса хлынет на юг, неся зарю на своих железных штандартах… и, может быть, встретит на своем пути крохи оставшихся, тех, кто подарил им бесценное время и спас от смертельного удара в спину, который разбил бы войско и уничтожил всякую надежду Редсераса на победу.

Но, скорее всего, найдет только мертвецов, оставленных без достойного погребения – на потеху падальщикам. Кто прочтет над ними погребальную молитву, чтобы указать Гхауну на ожидающую перерождения душу, в стране безбожников, где одно только имя Гхауна теперь приравнивается к проклятию? В Дирвуде сжигают тела побежденных во славу Магран, а разве Магран пощадит души верных Эотасу, когда те предстанут перед ней по Ту сторону?

Эотас благословляет уходящих напоследок. Вайдвен только надеется, что магия бога сможет дать им хотя бы ничтожный шанс выжить.

Эрлы держат совет – стоит ли вести армию напрямик через леса или рискнуть и сделать крюк, пройдя вдоль побережья. На севере хоть и меньше гланфатанцев, но каждый дирвудец в королевском войске готов покляться: после осквернения энгвитанских руин Святой Вайдвен стал кровным врагом каждого племени, союзного с тем, что охраняло Сирагайт Тион. Их будут ждать. И дирвудские воины, привычные к местным лесам, наверняка воспользуются своим преимуществом – великолепная редсерасская кавалерия бесполезна в лесах, защищаться придется пехоте, а обученных солдат в армии Вайдвена не так уж много, чтобы выставлять их против наемников Рафендра и Унградра.

Но если они пойдут у побережья, то с одной стороны их будет караулить море, а с другой – стена северных лесов, с юга неумолимо приближается армия герцога, и отступать, если придется отступать, будет некуда: если окажутся со стороны леса дирвудские пушки, без малого половина войска будет потеряна. Эрлы решают следовать прямому пути – через холмы и полоску леса у Новой Ярмы. Гхаун не желает помогать им предсказаниями, да и что тут предскажешь – Вайдвен хоть и не самый мудрый пророк, но и ему хватает ума понять, что потери неизбежны, какую бы дорогу они ни выбрали. Гхаун утверждает, что Новая Ярма падет в срок. Наверное, теперь этого должно быть достаточно.

Эотасов святой безнаказанно сверг избранников Воэдики и прошел невредимым сквозь пламя Магран. Может быть, Воэдике было все равно, что станет с нищей колонией, она не карала и Дирвуд за Войну Непокорности – но Магран? Бросить вызов Магран – самый простой способ оказаться Там до срока. Даже проще, чем разозлить Привратника.

После нескольких месяцев похода стук копыт и разговоры солдат становятся почти неслышимыми, как шелест деревьев или пение птиц. Вайдвен, отпустив поводья, ловит солнечный луч в ладонь. Этот прозрачный огонь, прирученный, совсем не жжется, он только греет, как эотасовы свечи, и совсем не похож на багровое пламя, пылавшее на стенах Долины Милосердия. Вайдвен все еще может держать его в руках и не бояться ожогов.

– Эотас, – негромко, чтобы не услышали солдаты, зовет он, – боги часто вступаются за смертных?

Иногда.

– Иногда?

Огонек свечи где-то внутри Вайдвена трепещет от неслышного вздоха.

Многие из моих братьев и сестер намеренно отстраняются от своих последователей. Чем ближе мы к людям, тем больше мы перенимаем от людей. Баланс возможен только при беспристрастности каждого из нас.

Вайдвен по привычке хочет пошутить, что Эотас-то уж точно самый беспристрастный из всех богов, но шутка застревает в горле, так и не родившись до конца. В сиянии огня ощутима неясная древняя горечь, которую Вайдвен никак не может понять полностью.

– Вот так, как ты, наверное, никто не вступался, – поразмыслив, говорит Вайдвен. – Иначе бы все об этом знали…

Огонек вздрагивает, заставляя его смолкнуть. Свет складывается в незнакомые, чужие узоры, похожие на звучание мертвого языка. На долю мгновения ему чудится эхо страшного удара – удара такой силы, что могла бы расколоть вековечную адру; Вайдвен вздрагивает, пропуская солнечное сияние сквозь пальцы и вцепляясь снова в поводья непонимающе прянувшей ушами лошади. Опомнившись, он пытается поймать в ладонь остатки собранного света, но поздно: сияющие капли солнца уже выскользнули из его горсти, растворились в воздухе, не оставив и следа. Вайдвен виновато гладит встревоженную Ласточку: беспокойный ей наездник достался, что уж теперь поделаешь.

Свет внутри задумчиво теплеет, переплетается лучами, перетекая из одного орнамента в другой. Эотаса редко когда что-то занимает так надолго. Он отвечает за мгновение до того, как Вайдвен решается окликнуть его:

Становится ли деяние менее праведным оттого, что было совершено ошибочно? Становится ли менее значимым – оттого, что не осталось о нем смертной памяти?

Вайдвен тяжело вздыхает. В самом деле, ему и не стоило ожидать ничего другого.

– Опять ты со своими загадками… постой, что значит – ошибочно? Ты говоришь, что это все может оказаться… ошибкой?

Любящее тепло обнимает его без тени тревоги. Эотас остается совершенно спокоен, словно завоевательный поход для него – пустяк не больше одной случайно потухшей на сквозняке свечи.

Если мы ошибемся, безмятежно говорит он, это не будет иметь никакого значения.

– Но я видел, – Вайдвен запинается, – я видел… там, в Сирагайт Тион…

Эти слова кажутся ему большим богохульством, чем восстание против Воэдики и погасший огонь Магран. Вайдвен вглядывается в зарю внутри себя с безмолвным отчаянием, не зная, как попросить прощения за свою ересь; ему приходится напомнить себе, что уже не в первый раз он хулит Эотаса, мог бы и привыкнуть за два десятка лет.

Только раньше он не считал Эотаса своим другом. Не делил с ним собственные тело и душу.

– Я видел в тебе не только свет, – все-таки выдыхает почти неслышным шепотом Вайдвен, отчего-то не в силах встретить прямо золотой взор солнца. Он глядит только на поющие отблески всех цветов огня и неба, напоенное рассветным туманом светлое зарево, застилающее его душу. Ни тени не разглядеть. – Эотас, я… я правда видел это. Я боюсь, что эта война… все, что мы творим на земле Дирвуда… делает тебя другим.

Свет касается его осторожно, ласково, как касаются век спящего первые лучи зари. Всеобъемлющее тепло ластится к Вайдвену, и нет ни тени в нем – ни страха, ни обвинения. Вайдвен вдыхает прозрачный воздух весны, почти позабытый в терпком дирвудском лете, и вдруг понимает, что Эотас всегда знал. Еще до того, как первый солдат Редсераса ступил на снег Белого Перехода. До того, как Божественный Король объявил о своем священном походе.

Эотас позволяет ему понять это. Заря обнимает его с прежней сияющей любовью, когда Вайдвен остается один на один с неопровержимой истиной Старого Энгвита. Она гласит: невозможно полностью отфильтровать шум; для гарантии бесперебойной работы системы допустимый уровень шума не должен быть превышен.

А в душах смертных очень, очень, очень много шума.

– Мне кажется… мне кажется, есть какие-то основания для этого вашего правила, – тихо произносит Вайдвен, – ну, того, про беспристрастность. Его же, наверное, не просто так придумали.

Я учил тебя свету. Ты учил меня сомнениям.

Эотас не был создан, чтобы сомневаться. Эотас не был способен сомневаться. Его фильтры отсеивали эту часть функционала человеческих душ при стандартном обучении посредством Колеса. Но когда он соединил себя со смертной душой напрямую, он обошел фильтры. Эотас вкатил себе полную дозу человечности и разбавил Весенним Рассветом.

Это его, вайдвенова, тьма.

Сомнения Вайдвена для Эотаса – все равно что вирус, цепная реакция неисправностей в сети, наращенной на скелет возведенного в абсолют идеала.

– А все остальное ты тоже… теперь умеешь?

Вайдвен почти не слышит собственного голоса. Он словно наяву видит перед собой дощатые стены собственного пустого дома, наполненного старой памятью до краев. Наполненного злостью. Гневом. Непониманием. Ненавистью.

Его – злостью, гневом, непониманием, ненавистью. Его, Вайдвена. Ставшего потом частью своего бога.

Фильтры обучения – не единственная из моих внутренних защит, мягко говорит Эотас. Ты понял верно: я способен понимать ненависть, я понимаю ее лучше смертных. Но я неспособен испытывать ее. Мне это не требуется.

– Но ты хотел научиться сомневаться.

У тебя большой опыт в сомнениях, а оптимизация фильтров при обучении через Колесо занимает слишком много времени. Эотас лучится солнечным теплом. Не беспокойся. Ты помнишь, как я устроен. Мне куда проще контролировать отдельные части себя, нежели смертному.

– Но что, если один раз это приведет тебя к неверному выводу? Ты не был предназначен для этого, как ты можешь переучиться всему за неполный год?!

Луч света сообщает ему динамическую сводку вычислений Гхауна – анализ риска. Величины колеблются в допустимых пределах. Чтобы внедренная цепочка изменений стала причиной ошибки, дополнительный внешний фактор должен оказать свое влияние, и это влияние должно быть колоссально. Почти невероятный сценарий. Риск допустим, говорит Гхаун. Риск оправдан.

Вайдвен не знает, что способно оправдать свет, замаранный грязью. Наверное, речь и правда должна идти о жизни и смерти Эоры.

Я все равно не очень хорошо это делаю, признается Эотас. Определенно иначе, нежели смертные. Этот паттерн срабатывает только в исключительных случаях, когда фактор влияния крайне велик: ты смог заметить одно лишь наличие внедренной субсети всего однажды, и это было только наличие, а не активация. Считай это… предосторожностью, которую используют, лишь когда не остается выхода.

– Точно? – на всякий случай переспрашивает Вайдвен. Рассвет внутри него неспешно сворачивается в маленькую свечу и легко, совсем по-прежнему, мерцает в ответ:

Я – все еще бог света, мой друг. Лишь там, где царит тьма, могущество света возрастает стократно. Разве не поэтому мы в Дирвуде?

Вайдвен окончательно перестает прослеживать суть разговора.

– Я рад, что ты в порядке, старина, но при чем тут Дирвуд?

Эотас смеется так, будто ему одновременно удивительно и радостно от того, что его святой до сих пор не понял такую простую вещь.

«И солнце пробьётся через тьму, возвестив о приходе нового рассвета и возрождении дня; возрадуйтесь, о живущие в тени»…

– Это что, из сказки какой-то? – Вайдвен все еще ничего не понимает. Смех Эотаса становится вдвойне ярче, но больше он не отвечает ничего, не отзываясь на недоумевающие попытки Вайдвена мысленно дотянуться до свечного огонька.

– Зиме скоро наступит конец, – бормочет кто-то рядом. Вайдвен поворачивает голову, отвлекаясь от созерцания видимой ему одному свечи-бога, и меряет взглядом шагающего чуть позади Ласточки воина. Тот бурчит себе под нос что-то про весну, будто не замечая летней жары, только-только ослабившей раскаленные тиски полудня. А потом Вайдвен видит у него в руках четки, и ему все становится ясно.

Дурацкие эотасианские молитвы. Похожи одна на другую как капли воды, все и не упомнишь, и в каждой – уйма туманных иносказаний. Если бы кто-то спросил, как выглядит «новый рассвет и возрождение нового дня», завоевательный поход точно не был бы первым ответом Вайдвена.

И все же, поля вокруг Долины Милосердия – золотые моря зреющей пшеницы, невиданные в Редсерасе богатства; на одном из привалов Вайдвен не выдержал, зашел в поле – присмотреться поближе к грядущему урожаю. И не сдержал горькой усмешки: герцог Эвар не желал принимать северных беженцев, ссылаясь на недостаток еды… видимо, дирвудская знать ничем не лучше аэдирской, хоть и молятся здесь не Воэдике, а Магран. Хватит всем дирвудского зерна, и югу, и северу. Когда закончится эта война, в Божественном Королевстве забудут про голод.

Над сияющим золотистым морем проносится гулкий оклик рога, спугнув лакомившихся на поле птиц. Вайдвен забывает обо всем, услышав его: это редсерасский рог, и его пение может значить только одно.

Длинная змея растянувшегося войска замирает, съеживается, сбрасывает старую чешую, обнажая взамен сверкающую под солнцем сталь. Неуязвимая кавалерия выстраивается впереди, закрывая собой пехоту; Кавенхем, уже облаченный в тяжелую броню, отдает всадникам приказы. Вайдвен, чуть тронув каблуками бока Ласточки, присоединяется к эрлам, слушающим доклад вернувшегося разведчика.

Две тысячи солдат, среди которых, возможно, есть маги. Знамена с гербом Унградра – в синюю и серебряную клетку с красным соколом поверх. Эрл Колдуотера оставил на милость Божественного Короля Холодное Утро и Долину Милосердия, чтобы успеть собрать силы и встретить войско Редсераса почти у самой границы своих владений. Вайдвен слушает отрывистый рассказ разведчика о диспозиции солдат эрла, но не может не замечать, как хмурятся Лартимор и Сайкем. Впрочем, они позволяют воину закончить, прежде чем отослать его прочь.

– У Унградра не может быть только две тысячи мечей, – озвучивает Сайкем вслух то, что осталось неочевидным для эотасианского пророка. – Даже если учитывать пять сотен сейна Велта, должна оставаться еще по меньшей мере тысяча. Зачем ему делить армию? Он выставляет две трети своих сил на убой.

– Возможно, он отослал часть своих людей на помощь Норвичу, – не слишком уверенно отзывается Лартимор. – Что бы ни уготовили нам боги, нам придется справляться с этим самим. Бой придется принять, если только мы не хотим, чтобы две тысячи Унградра ударили нам в спину.

Взгляды эрлов с безмолвным вопросом обращаются к Божественному Королю, ожидая приказа. Вайдвен пожимает плечами. Неясная тревога военачальников передается и ему, но даже если гребни дирвудских холмов скрыли от разведчика еще одну тысячу солдат, Лартимор прав: им придется принять бой. Счастье, что Унградр довольно знает о чести, чтобы дать противнику шанс достойно вступить в битву, а не нападать ночью, как гланфатанские дикари.

– Вы лучше меня знаете, что делать, – говорит Вайдвен. – Если вам нужно благословение Эотаса – считайте, что вы его получили.

Солнечные лучи, протянувшиеся к эрлам, подтверждают его слова. Кавенхем кивает:

– Кавалерия ждет только приказа, ваша светлость. Что бы ни ждало нас по ту сторону холма, мы будем готовы.

По ту сторону холма их ждут две тысячи солдат Унградра, в точности по словам разведчика. Всюду – знамена с красным соколом, но выше всех прочих поднят другой – огромный зеленый флаг с головой витдира. Герб Дирвуда, свободного палатината.

Унградр подготовился к встрече на славу; Вайдвен смотрит на вкопанные в землю ряды рогаток, на высокие пики пехотинцев – за пять миль разглядишь, армия похожа на ощетинившегося ежа. Обычную конницу они бы остановили, а боевых коней Редсераса в тяжелой броне – одним богам ведомо…

– Маги помогут с рогатками, – будто прочитав его мысли, говорит Сайкем. – Но вот что подготовили для нас дирвудские заклинатели, я предположить не берусь. Наши маги утверждают, что на поле нет никаких колдовских ловушек.

Он качает головой.

– Дирвудцы горды, но не безумны. Выставлять две тысячи против четырех и кавалерии на ровном поле – безумие, как бы хорошо ни были подготовлены их солдаты по сравнению с нашими. Либо Унградр в отчаянии, либо… вы уверены, что вам не нужна броня, ваша светлость?

– Если я такую броню надену, я на Ласточке не удержусь, – честно говорит Вайдвен. Свою Ласточку, не расстававшуюся с ним с самого начала похода, Вайдвен справедливо считал самой замечательной лошадью во всей Эоре, но о своих навыках конной езды рассуждал куда более трезво. Любой уроженец Редсераса с детства умеет ездить на лошадях, вот только обычно это делают без лишней сотни фунтов железа и вдали от двух тысяч дирвудцев, мечтающих насадить тебя на десять пик разом.

– Не будет же Эотас спасать вас вечно, – все-таки напоследок позволяет себе толику богохульства молодой эрл. Вайдвен, усмехнувшись, провожает его взглядом. Из Сайкема эотасианец немногим лучше, чем из самого Божественного Короля – и как только стал эрлом?..