Текст книги "Долго и счастливо? (СИ)"
Автор книги: cucu.la.praline
сообщить о нарушении
Текущая страница: 6 (всего у книги 17 страниц)
– Элизабет! Как я обрадовался, услышав по телефону, что ты принимаешь наше приглашение.
Не зная, куда девать руки, он неуклюже протягивает мне ладонь для рукопожатия, забыв, что держит чашку c кофе, и в итоге расплескивает половину содержимого чашки на мое белое пальто. Слава Богу, что кофе, судя по всему, – уже остывший. Я поспешно всплескиваю руками:
– Ничего страшного! Все в порядке! Только не суетись!
– Элизабет, какой же я неловкий! Мне так жаль!
Эд ставит чашку прямо на пол и, схватив первое, что попадается ему под руку – это шелковый шарфик Матильды, – начинает судорожно оттирать кофейные разводы с моей груди.
– Эд, Эд, погоди. Ты уже ничего не сделаешь – только шарфик испортишь, – пытаюсь помешать ему я.
– Мой шарфик?!
Матильда появляется в дверях прихожей и картинно прижимает одну руку к губам, другой поддерживая выпирающий живот:
– Что ты сделал с пальто бедной Лиззи?! Теперь понятно, почему она к нам почти не приходит!
– Тише-тише, дорогая, – комкая в руках злополучный шарфик, Эд делает пристыженный шаг назад – и опрокидывает оставленную на полу чашку, заливая кофейными остатками коврик в прихожей.
Мэтти раздосадованно морщится.
– Я куплю тебе новый шарфик, дорогая, только не волнуйся. Дыши – смотри на меня – дыши, как я. – Эд начинает делать резкие глубокие вдохи носом и выдыхать ртом.
– Я тебе сейчас покажу «дыши»! – замахивается на него кулаком супруга. – Я тебе сейчас такое «дыши» устрою, что ты до конца жизни только это и сможешь сам делать! Это тебе не тряпка из универмага! Это полторы сотни, Эдди! Полторы сотни чертовых фунтов!
– Я куплю тебе новый за две сотни, только не кричи так, пожалуйста.
– Ага! – Матильда целится в мужа указательным пальцем. – Ловлю тебя на слове! Две сотни так две сотни! Вытри тут лужу. И сделай нам всем по чашке мятного чая, пожалуйста.
– С огромным удовольствием, мое сокровище, – радуясь тому, что ссора так быстро сошла на нет, улыбается Эд и стремглав вылетает из прихожей – видимо, за половой тряпкой.
– Вообще-то, кажется, он был из универмага… – повернув голову ко мне, флегматично замечает Мэтти, удовлетворенно улыбаясь. – Три фунта и четвертак. Но я никого за язык не тянула. Пойдем на кухню, Лиззи, надо посыпать твое пятно солью, чтобы потом отстиралось.
И машинально поглаживая себя по животу, с грацией круизного лайнера Мэтти ведет меня за собой вдоль коридора.
Вскоре вместо обеденной комнаты мы располагаемся в гостиной, где Мэтти немедленно оккупирует всю софу, вытянув ноги в легинсах из лимонного спандекса, а мы с Эдом довольствуемся двумя приставленными креслами.
– Ну и раздуло же меня, Лиззи, правда? Это вообще неплохо быть беременной – ты только скажи, а все бегут куда сказано, никто не перечит, можно срывать злость и списывать на перепады настроения. Единственный минус – это то, что ты чувствуешь себя гиппопотамихой. И выглядишь также. А еще – сейчас это просто невозможно! – все время хочется в туалет. Бегаю каждые двадцать минут – мне скоро там поселиться придется!
За восемь месяцев беременности Мэтти успела проесть плешь своим интересным положением каждому работнику нашей школы. Немало ни смущаясь физиологическим подтекстом, она описывала все мельчайшие подробности протекающей беременности каждому встречному, а начиная с шестого месяца, стоило ребенку чуть пошевелиться в утробе – как Матильда начинала громко кричать, что уже рожает и требовать, чтобы ее доставили в больницу. Не могу сказать точно, сколько раз они с Эдом туда приезжали после такой фальшивой тревоги, сколько раз они до туда не доезжали, потому как Мэтти успокаивалась уже в пути, и сколько человек уже успели позвонить ей и поинтересоваться весом новорожденного. Одно могу сказать точно: все, кто хоть немного знал Мэтти, к концу срока начали чувствовать себя причастными к ее ситуации и имели все основания следовать примеру Эдвина и говорить «мы беременны», потому как отстраненно воспринимать беременность Мэтти было решительно невозможно.
Понимая, что перебивать ее щебетанье себе дороже, я в который раз подряд выслушиваю неудержимый поток ярких впечатлений, Эдвин же незаметно пододвигает к себе газету и углубляется в чтение.
– Так что вот так, дорогуша. Так что вот так. Что-то я все о себе да о себе, – спустя сорок с лишним минут прерывается Матильда, потянувшись к вазочке за шоколадным батончиком. – Что у тебя нового? Давай колись, когда ты уже окажешься в моем положении?
Я вежливо улыбаюсь:
– Не знаю. Честно говоря, сейчас у нас… м-м… можно сказать, небольшой кризис в отношениях.
– Кризис? Как так? Нехорошо! – поднимает брови Мэтти, взмахнув в воздухе наманикюренным пальчиком. – Разве у вас не должно быть все таким же сладким, как вот эта вот конфетка? – чавкая, она разворачивает передо мной смятый блестящий фантик.
Эдвин откладывает газету в сторону:
– Прости за личный вопрос, Элизабет, я понимаю, что это не мое дело, но твой супруг случайно не обижает тебя?
– Нет-нет, что ты, не в этом дело, я, наверное, все, как всегда, придумываю… Просто мне кажется, мы отдаляемся друг от друга. Сейчас, во всяком случае, далеки как никогда… Я вся в расстроенных чувствах…
– Я, кажется, знаю, в чем дело, – с многозначительным видом перебивает Мэтти. – Буду снимать стружку, Лиззи, скажу так, как я это вижу. Понимаешь, мужчинам, конечно, нужно, чтобы их любили – кто же спорит – но они панически боятся женщин, которые ими одержимы. Любые мужчины.
– Одержимы?..
Мэтти была единственным человеком, от которого я ожидала безусловной, безоговорочной поддержки: ведь по негласным правилам женской дружбы вне зависимости от ситуации полагается всегда вставать на сторону своей подруги и вместе с ней возмущаться, давать ей советы и в случае необходимости утешать. Можно представить всю силу моего удивления, когда я услышала, что Мэтти видит именно во мне главную причину всех неурядиц.
– Ты одержима им, Лиззи! Как ты сама только этого не замечаешь? Твоя любовь стала зависимостью! Ты готова стерпеть все что угодно в любых масштабах, ты идешь на колоссальные уступки, ты растоптала Лиззи Трамп, которой мы тебя помним, в пыль и грязь! Ты будто живешь в услужении или будто все время пытаешься подогнать себя под какие-то стандарты и острыми ножницами кромсаешь себя на кусочки! Это же аномалия, это ведь неправильно – скажи, Эд, что молчишь? Лиззи, у тебя никогда не было синдрома жертвы! То, что между вами происходит, не любовь, – любовь не может принимать такие зверские формы! Мы так хотим видеть тебя счастливой – а не видим тебя никакой, потому что ты сутки напролет проводишь на этой чертовой фабрике! Где ты, наша Лиззи? Я скучаю, – всхлипнув, Мэтти достает бумажные платочки.
– Не обращай внимания, – ободряюще улыбается мне Эд. – Матильда просто ревнует тебя – никак не может свыкнуться с тем, что в последнее время вы стали так мало общаться.
Я сглатываю ком в горле.
– Прости, взорвалась, – сконфуженно опускает глаза Мэтти. – Не знаю, что на меня нашло. Чего еще можно ждать от беременной женщины? Мы все немного шизанутые. На самом деле, я думаю, что у вас хороший, крепкий, гармоничный союз. Если бы ты только иногда вспоминала о старых друзьях!
– Почему ты так решила? Я про одержимость. С чего ты это взяла? Говори правду, – сипло прошу я, жаждая и вместе с тем страшась услышать ответ.
– Ну, мы все вместе виделись только один раз, так что ты понимаешь, я толком не составила никакого впечатления о твоем муже… Просто тогда ты так на него смотрела, – Мэтти передергивается. – Так смотрела! Видела бы ты себя со стороны… Ну точно, ну прямо, ну как… – мечется она в поисках нужного сравнения.
– Как рабыня на падишаха, – приходит ей на помощь Эд, скользнув по мне сочувствующим взглядом. – Прости, Элизабет. Дело в том, что и от меня это не укрылось.
– В точку! – согласно кивает Мэтти.
Короткая реплика Эдвина ранит меня куда больнее, чем длинная тирада его жены. Наверное, потому что его слова нельзя списать на беременность.
– Элизабет, пожалуйста, зря мы это все начали… – видя мое расстроенное лицо, пытается сгладить острые углы деликатный Эд. На его лице отражается настоящая мука.
– Говори, Эдвин, – властно прерываю я его смущенный ропот. – Заканчивай начатое. И поскольку я хорошо знаю тебя, я ожидаю услышать неприкрытую правду. Не вздумай лгать мне – ты все равно не умеешь.
– Э-э-элизабет, я не считаю, что будет правомерно… Мое мнение вовсе не истина в последней инстанции, и я…
– Так, хватит, не юли. Правду.
Мэтти в ужасе закрывает покрасневшие щеки руками.
– Хорошо, – сдавшись, безжизненным голосом отвечает Эд. – Но я попрошу тебя взглянуть на ситуацию под моим углом, объективно, и понять, почему у меня соткалось именно такое впечатление… Я избавлю тебя от собственных аналитических выводов, просто попрошу вспомнить один знаменательный день: день твоей свадьбы. Видишь ли, меня, как твоего друга, как человека, который тебя любит и за тебя беспокоится, до сих пор ранит воспоминание, как в решающий момент скрепления вашего союза обоюдным согласием, твой жених пять минут безобразно кривлялся у алтаря, – бледнея от собственной вынужденной дерзости, Эдвин обессиленно мякнет в кресле.
Не успевает он закончить, как на защиту тут же поднимается Мэтти, скороговоркой выпаливая:
– Не обращай внимания на этого недотепу, Лиззи. Что он понимает в людях и отношениях? Вонка любит тебя – я это своим женским наметанным глазом сразу вычислила! А Эдди просто предупрежден против него!
– Ты, несомненно, хотела сказать «предубежден», дорогая, прости, что поправляю, – несмотря на критичность ситуации, не может удержаться Эд.
– Неважно! Все поняли, что я хочу сказать! Главное, что это правда! А все из-за того, что Вонка никак не может запомнить его имя! Фи, такая глупость, что Эда это так задевает!
– Меня это задевает, – сквозь зубы выдавливает Эдвин, вцепившись длинными пальцами в подлокотники, – потому что я убежден до глубины души, что он делает это нарочно. За время всей церемонии несколько раз он будто намеренно обращался ко мне, чтобы окрестить Эдгаром, Эдмондом, Эдвардом, Эндрю, Элвисом, Энтони и Эштоном. Да если бы не он, я бы никогда не задумался, сколько в английском языке существует имен на «э». Хотя, почему только на «э»? Кажется, прощаясь, он назвал меня Фредом.
В его голосе звучит столько плохо скрываемой детской обиды, что как ни стараюсь, я не могу удержаться от смеха. Мэтти охотно вторит мне, в восторге шлепая себя по упитанным ляжкам.
– Я не нахожу ничего забавного в этом откровенно нахальном и вызывающем поведении, – ядовито замечает Эд, обиженно насупившись. – Вынужден признать, что как бы низко я не опускал планку адекватности, этот человек пройдет под ней.
Последняя фраза вызывает у нас новый взрыв безудержного хохота: я начинаю невольно сползать с кресла на пол. Вонка был и остается единственным человеком на нашей памяти, который довел до белого каления сдержанного, законсервированного в традициях Эда.
Я смеюсь так, что начинает болеть живот, пищевод внезапно сотрясают спазмы. Мне приходится пулей нестись в туалетную комнату, где меня, к собственному удивлению, выворачивает наизнанку. Чем это я отравилась?
Вернувшись, я наталкиваюсь на обеспокоенный взгляд Эдвина и подозрительный – Мэтти.
– Принести тебе лекарство, Элизабет? – суетится Эд. – Наверное, пищевое отравление. У тебя нет аллергии?
– Да нет… Как странно, я вроде бы ничего не ела…
– Резкие перепады настроения, тошнота, рвота, – загибает пальцы Мэтти. – Что-то это мне напоминает… Не могу понять что.
– Невозможно, – решительно отвергаю я, сразу смекнув, куда она клонит.
– О, и это мне знакомо. Какое неуверенное отрицание, однако. Так-так.
Да что они все сегодня, сговорились что ли? Сперва миссис Бакет, теперь Мэтти, хотя последнюю еще можно понять… На один миг я позволяю себе забыться и поверить в оправданность их ожиданий – и от этой маленькой, замаячившей вдали возможности, у меня захватывает дух. До чего пряный вкус имеют одни лишь фантазии о запретном плоде.
– Когда? – не распыляясь на пояснения, настойчиво интересуется Мэтти.
– Совсем недавно. На прошлой неделе, кажется… А нет, в конце ноября, началось как раз в тот день, когда миссис Макферсон сломала ногу.
– Это было в октябре, Лиззи, – скалясь, пожимает плечами Матильда. – Она сломала ногу в середине октября, если не в начале. Ты вообще следишь за своим здоровьем хоть чуточку?
– Мой организм никогда не работал, как часы, – слабо оправдываюсь я, из-за внезапного головокружения вынужденная присесть на краешек кофейного столика.
– Держите себя в руках, мамаша, – смеется Мэтти.
– Что-то я ничего не понимаю, – жалобно морщит лоб Эдвин.
– А что тут понимать? Лиззи беременна!
– Элизабет! Правда? Как я счастлив! Как я рад! – Эдвин вскакивает и несется меня обнимать, Мэтти поспешно убирает из зоны его досягаемости наши пустые чашки из под чая.
– Это не… не правда! Это не точно! – виновато оправдываюсь я, вспыхнув, как гирлянда.
– А вот мы сейчас и выясним, нам спешить некуда. У меня подружка врач, она примет тебя без очереди, если повезет, прямо сейчас. Я ей наберу, скажу, что дело незамедлительное, – обещает Мэтти, клацая телефонными клавишами. – Хотя, – зажав динамик рукой, она бросает на меня игривый взгляд. – У меня чуйка на такие вещи. Считай, что мне докладывают на других планах, – изнеженно улыбаясь, она гладит себя по животу.
***
Когда я покидаю стены госпиталя, на улице уже темно. Снег падает мягкими пушистыми хлопьями и скрипит под моими шагами. Грея руки в карманах, я подхожу к автобусной остановке. Дыхание сбивается, хотя я не спешу.
Заглушая праздничные песни рождественского радио, у меня в ушах продолжают звенеть короткие фразы врача:
– «Примите мои поздравления. У вас будет ребенок».
Ее реплики, так же как и улыбка, были отшлифованы до автоматизма многократными повторениями, но я приняла их, как ангельский дар, и продолжаю нести у сердца.
Мне с трудом верится в реальность произошедшего, вместе с тем я не могу сказать, что испытываю какие-то бурные и болезненные эмоции. Напротив, что-то во мне словно сгладилось, будто уравнялись внутренние весы, и от этого чувства спокойно и уютно, как от потрескивания дров в камине, когда холодным зимним вечером уединяешься в гостиной с хорошей книгой.
«Примите мои поздравления. У вас будет ребенок».
Притормозивший автобус раздвигает двери, маня теплом салона и запахами елки, бензина и путешествия. Купив у водителя билет, я устраиваюсь на одинарном сидении сразу напротив выхода. Только когда двери шипят, закрываясь, я вдруг вспоминаю, что оставила в приемной перчатки. Сквозь толстое оконное стекло я наблюдаю за каскадом снежных хлопьев, растворяющихся в дорожных огнях, и меня потихоньку клонит в сон.
«Примите мои поздравления. У вас будет ребенок».
Я выхожу на остановку раньше, чтобы продлить удовольствие, которым во мне отзывается эта странная дорога домой. Новогодняя иллюминация уже не кажется отталкивающе фальшивой, напротив, в ней снова появляется что-то такое, что прежде заставляло меня в смятении замирать на месте и в предвкушении чего-то особенного озираться по сторонам. Я снова чувствую себя перед тайной комнатой, ведущей в мир чудес, которая вот-вот должна открыться. И ностальгия по прошлым временам вместе с осознанием того, что мечты стали явью, согревает меня счастьем.
«Примите мои поздравления. У вас будет ребенок».
Я больше не ощущаю себя одинокой в большом и сложном мире, все мои взгляды отныне направлены внутрь себя: теперь я ощущаю себя таким миром, миром, порождающим новые миры, сначала тонкие и хрупкие, а потом яркие и удивительные. В этот момент во мне зажигается решимость оберегать маленький мир, зреющий внутри меня, до последнего.
***
Когда я подхожу к своим апартаментам, еще издали различаю голоса, приглушенными мелодиями льющиеся из комнат. Насторожившись, я пошире открываю незапертую дверь, беззвучно проникаю внутрь и замираю в прихожей, прислушиваясь.
– … вот было бы классно! А если их еще и делать в форме зверей! – захлебывается энтузиазмом детский голос, в котором я узнаю Шарлотту.
– Хм, облака из сладкой ваты. А знаешь, неплохо. Я давно чувствовал эту идею, но не мог толком сформулировать. Вот ты ее, наверное, и услышала, – мужской голос принадлежит, без сомнения, Вонке.
– Я вообще-то еще год назад это придумала!
– Тебе все равно никто не поверит. А выдавать чужие идеи за свои просто некультурно. Это называется плагиат, и, к твоему сведению, это уголовно наказуемо.
На цыпочках я подхожу к гостиной и заглядываю внутрь. Потушив свет и развернув к пылающему камину глубокие кресла, в гостиной расположились Вонка и Чарли, к моему облегчению, вернувшая себе первозданный облик. У обоих в руках тонкие шампуры с нанизанными кубиками маршмеллоу, оба слишком увлечены диалогом, чтобы заметить мое присутствие.
Я вся обращаюсь в слух.
– О! О! О! У меня еще идея! Можно? – Чарли едва не давится пастилой.
– Которая по счету за сегодня? – закатывает глаза Вонка. – Тысячная? Или уже миллионная? Твоя способность генерировать новые идеи меня пугает. А если ты научишься воплощать их в жизнь, я буду в отчаянии.
– Но почему?
– Потому что никто на сегодняшний день не готовит сладости лучше меня. Все об этом знают. Шоколад и конфеты Вонки вне конкуренции!
– Что правда, то правда, – согласно кивает Чарли. – Но я не понимаю, чего вы возмущаетесь. Я же для вас придумываю. Я буду счастлива, если любая из моих идей покажется вам заслуживающей хоть капельку внимания.
– Ты это серьезно? – хмурится Вонка и, широко улыбаясь, разводит в стороны руки, сшибая шампуром фарфоровые статуэтки с каминной полки и даже не замечая этого. – Это меняет дело! В тебе определенно есть потенциал – я чувствую это! И я хочу предложить тебе работу. Хочешь стать моим помощником?
– А вы уверены, что так можно? Мне всего восемь.
– Глупости! Я тоже начинал примерно в этом возрасте. Тут чем раньше, тем лучше! Так по рукам?
– По рукам!
Переложив трость в левую руку, Вонка протягивает Чарли ладонь и отрывисто пожимает ее.
Тут Шарлотта оборачивается и замечает меня:
– О, Миссис Вонка! Давно вы здесь? Хотите зефирку?
– Миссис Вонке впору проводить мастер-классы по подслушиванию, – небрежно бросает Вонка.
– Значит, ты остаешься с нами, Шарлотта? – я подхожу ближе и приседаю на корточки перед ее креслом, опустив подбородок на подлокотник. – Я так рада! Ты увидишь, как это здорово: быть частью нашей большой и дружной семьи.
– Сколько раз вам повторять: зовите меня Чарли. Вы же сами слышали, – важно говорит она, погрозив мне указательным пальцем. – Мне предложили работу. Это другое. У нас с вами чисто деловые отношения.
– Конечно-конечно. Тогда как сотруднику мы предоставим тебе комнату под личные нужды – соседнюю, если подойдет – и трехразовое питание. А также, разумеется, несколько рабочих костюмов.
– Костюмов?
– Ну да. Чтобы соответствовать дресс-коду нашей фабрики.
– Я не знаю что значит «дресс-код», – подозрительно щурится Шарлотта, – но если вы так шифруете слово «благотворительность», я против.
– Ни о какой благотворительности здесь не может быть и речи. В заведениях подобного рода все служащие должны соответствовать определенному классу. И не могут вечно ходить в одних и тех же джинсах и старом свитере.
– Правда? – поднимает брови Вонка. – Тогда почему ты сама…?
Я бросаю на него выразительный взгляд и он, демонстративно ойкнув, прикрывает рот рукой.
– Ну ла-адно. Договорились, – неохотно капитулирует Чарли.
– Тогда едем покупать тебе новую одежду прямо завтра.
– Рабочую одежду, – подчеркивает девочка.
– Разумеется.
– Элли, кстати, надеюсь, ты не забыла передать Матильде и Эрику мои наилучшие пожелания? Возьми себе маршлык, придвинь вон-то кресло и присоединяйся. Мы должны как следует отпраздновать это событие, – командует Вонка. – Кажется, только что я выиграл джек-пот.
– У меня сегодня тоже на редкость удачный день, – улыбаюсь я ему и он, ни о чем не подозревая, улыбается в ответ, а потом, поспешно вскочив с места, жестом останавливает меня:
– Нет, Элли. Стой, где стоишь. Я совсем забыл, что женщины отличаются повышенной хрупкостью. Я сам придвину тебе кресло.
– И у меня удачный день, – громко замечает Чарли, желая снова стать центром внимания. – Меня расколдовали. Как же сложно разжевать ириску, когда во рту нет и половины зубов!
– Если будешь есть так много сладкого, к старости у тебя и одного не останется, – учительским тоном замечаю я. Шарлотта недовольно отмахивается.
– Мистер Вонка, а вы научите меня магии? – она делает умильные глазки. – Хотя бы одному заклинанию? Малюсенькому? Например, как превратить воду в шоколад?
– Воду нельзя превратить в шоколад, – категорично отрезает Вонка, с чувством собственного превосходства выпрямляясь в кресле. Уголки губ Шарлотты разочарованно ползут вниз. – А вот молоко можно, – заговорщеским тоном продолжает он, – если добавить в него волшебные бобы.
– Волшебные бобы?! – вскрикивает она, от нетерпения хлопнув в ладоши.
– Именно так! – взмахивает указательным пальцем Вонка. – Какао-бобы! Если хочешь, завтра я покажу тебе, как это делается.
– Конечно, хочу! Спасибо! Спасибо вам огромное! – С детской непосредственностью Чарли забирается к нему на колени и обнимает за шею. – Я прибегу к вам сразу, как проснусь!
Вонка замирает с совершенно оторопевшим лицом, словно вокруг его шеи кольцом сомкнулся питон и достаточно одного неловкого движения, чтобы разозлить хищника. Он нервно хмыкает, а потом, умоляюще глядя на меня, делает неуверенные попытки освободиться.
– Боюсь, нет, Чарли, – прихожу на помощь я. – Сначала у нас шопинг, пока в магазинах еще нет толпы, а потом все остальное.
– Но миссис Вонка!..
– И никаких «но»!
Чарли понуро возвращается к себе в кресло, однако в ту же минуту забывает о своем разочаровании и вновь, сгорая от любопытства, обращается к Вонке:
– Мистер Вонка, а ваша трость, она волшебная?
– Не исключено, – задумчиво потирает подбородок магнат, начавший приходить в себя после нервного потрясения. – Никогда раньше об этом не задумывался, но все может быть. Возможно, я просто не знаю правильного заклинания.
– Я знаю! Я знаю! – прыгает на месте Чарли. – Давайте мне ее сюда!
– Э-э, я не думаю, что… – пытается противиться Вонка, но Шарлотта требовательно протягивает маленькую ручку, и магнат… сдается? Глазам не верю! Как у этой крошки так легко получается вить из него веревки?
– Абракадабра! – торжественно восклицает Чарли, поднимаясь на ноги прямо в крессе и направив шарик набалдашника в центр гостиной.
Разумеется, ничего не происходит, но Чарли победно оглядывает нас.
– Вы ЭТО видели?
– Я, кажется, отвлеклась. Что именно? – уточняю я.
– Эх вы, миссис Вонка, все на свете прозевали. Только что я остановила время, маршем прошлась по комнате, сделала три кувырка, встала на мостик и вновь забралась сюда… Ну да! Вы же замерли вместе со временем! У вас-то ведь не было волшебной палочки!
– Надо же! – я делаю удивленное лицо, а Вонка, кажется, и в самом деле удивлен. Уж не принял ли он эту невинную фантазию за чистую монету?
– Так, я хочу получить свою трость назад, – капризно говорит он, и Чарли, спрыгнув с кресла, заливисто хохоча, отбегает в угол.
– Убирайся, злобный Морпокс! – кричит девочка, направив трость на Вонку и размахивая ею, как шпагой. – Ты своего не получишь! Мне нужна палочка, чтобы спасти Волшебное Королевство! Один шаг вперед – и я превращу тебя в лягушку!
– А я тебя – в надоедливую букашку! – раздраженно парирует Вонка. – И для этого мне вовсе не нужна волшебная палочка.
– Ты лжешь, злобный Морпокс! – с пафосом декламирует Чарли, подбегая ко мне. – Но прекрасная принцесса остановит тебя, потому что у нее доброе сердце, а на свете нет такой магии, которая одолела бы доброе сердце. Приступайте, ваше высочество принцесса Лейла, – почтительно обращается она ко мне. – А я пока спасу наш мир! Это поможет вам! Я буду использовать магию фей! – она кладет мне в руку трость Вонки, а сама, напевая под нос победный мотив, выбегает из комнаты.
Забавно, но кажется, я ни разу не держала в руках трость Вонки. Улыбаясь, я устремляю набалдашник ему в грудь:
– Вот и пробил твой час, злобный Морпокс. Я не стану уподобляться тебе и не замараю руки твоей кровью. Напротив, я принесу тебе величайший дар: я излечу тебя от тьмы, которая поселилась в твоем сердце и дам твоим душевным ранам затянуться. Ты больше никогда не осмелишься угрожать Волшебному Королевству и его обитателям. Отныне ты станешь добрым колдуном и будешь трудиться во благо других. Ты согласен, злобный Морпокс?
– Даже не знаю, – насмешливо отодвигает в сторону трость Вонка. – Боюсь, это заклинание тебе не под силу, прекрасная принцесса.
– Ты плохо знаешь сказки, злобный Морпокс, – смеюсь я. – Поцелую настоящей любви подвластны любые чары.
Я обнимаю его и поднимаюсь на цыпочки. Пламя камина бросает на нас пляшущие тени, глаза Вонки горят, как два уголька. Видно, и в самом деле вокруг нас соткалась какая-то невидимая магическая пелена, положившая конец привычным смятению и скованности. Я снова слышу в голове голос врача, объявляющий конец моей прежней жизни, и не отдавая себе отчета, прижимаюсь к губам магната с еще большей страстью, пожалуй, неосторожной, но неконтролируемой.
–О! Поцелуй настоящей любви! – радостным звоном прерывает нас голос Чарли. – Я знала, что вы догадаетесь, принцесса! А я одолела всех остальных врагов! Теперь закатим пир на весь мир! У нас остались еще маршмеллоу?
– Да, еще полно, – говорит Вонка. Когда мы подходим к креслам, я чувствую его ладонь на своей спине, и это бережное прикосновение приводит мое сердце в трепет. Втроем мы вновь придвигаемся ближе к камину, подкидываем в него поленья, и время на быстроходных люггерах подхватывает нас и уносит в безбрежные дали, туда, где размываются границы между обычной жизнью и подлинной сказкой.
За окном бушует непогода, но в нашем маленьком кругу я чувствую, как тепло золотой нитью проходит через наши сердца, соединяя их воедино. Приходит время для того, чтобы отблагодарить провидение за все подаренные чудеса. Чудо быть семьей. Чудо понимать друг друга. Чудо любить. И пусть Рождество пришло в наш дом на день позже, главное, что все мы, так или иначе, обрели друг друга.
========== Часть 16 ==========
Его дыхание напоминает шепот ветра, заблудившегося в листве. Оно настолько ровное, что им можно было бы измерять время, приди мне в голову такая прихоть. Но я не считаю секунды. Мне не до этого, ведь у меня есть более неотложные дела. Сейчас я всеми силами стараюсь запечатлеть этот момент в памяти, набить на подкорке головного мозга, чтобы в любой день сюда можно было вернуться. Закрыть глаза и мысленно перенестись в эти часы, когда счастье кажется осязаемым, но знаешь, что наступит утро – и оно снова прольется между пальцев.
Это непросто, однако я стараюсь концентрироваться на деталях.
Начнем с того, что я не знаю, что побудило Вонку остаться сегодня со мной: засыпать он всегда предпочитал в одиночестве, а если я пыталась протестовать, то только нравоучительно качал головой:
– Если у тебя проблемы с засыпанием, то психологи в таких случаях рекомендуют брать в постель плюшевого мишку. А я не столь функционален. Как говорят экономисты, мы «несовершенные субституты». Потому что, во-первых…
Впрочем, не мешает заметить, что сегодня он весь вечер вел себя странно: подозрительно открыто, радушно, я бы даже рискнула сказать, нежно, хотя это совсем не его эпитет. Конечно, у него бывали приливы хорошего настроения, обычно возникающие в тот момент, когда плен вдохновения уже отпускает, а воодушевление от работы еще осталось, но сейчас у меня возникло стойкое ощущение, что здесь все неспроста. Или он что-то замышляет, или произошло какое-то событие… Но какое? Что могло его так изменить и как долго это продлится?
Я снова поворачиваюсь на бок и внимательно разглядываю его темный силуэт. Вонка лежит на спине, скрестив руки на груди, точно древнеегипетский фараон в саркофаге. С тех пор как он уснул, он не пошевелился ни разу, я отслеживала. Если бы он не дышал, у меня могли бы возникнуть подозрения, что он мертв.
Я собиралась сказать ему свою новость сегодня же, но хрупкая идиллия вечера и ночи лишила меня храбрости для отчаянного шага. Я неоднократно пыталась спрогнозировать его реакцию, в душе понимая, что от него можно ждать чего угодно, и мое воображение уже успело нарисовать картинку собранных чемоданов и прощания с фабрикой. Я не верила всерьез, что такое может случиться, но страх потерять все в одночасье парализовал, как змеиный яд, и чем больше я думала о грядущем, тем сильнее осознавала всю степень своего недоверия к магнату. Брачный союз не скрепил нас – мы не стали единым целым, я так и не узнала его до конца. Мы одиночки, и по-прежнему живем в разных мирах. Но нас объединяет что-то, с чем ни тот ни другой не может совладать: мы можем стремиться к счастью, только зная, что где-то рядом есть другой, с кем мы связаны неразрывно. Теперь этой ситуации предначертано измениться: ребенку суждено или разорвать скрепившие нас узы, или наоборот сплотить нас. И зная о неизбежности перемен, я жду их с ужасом и трепетом, понимая, что за любым счастьем следует момент расплаты. Ничто не пугает меня больше, чем перемены, и осознавая это, я снова раз за разом вспоминаю своего отца.
«Никогда не знаешь, что ждет тебя за следующим поворотом на дороге жизни, но это не значит, что надо останавливаться». Это стало его девизом, значит вероятно, в свое время было его личностным преодолением. Но что это действительно для него значило? Возможно, папе, как и мне, было присуще желание остановиться, повиснуть на полах уходящего времени, не давая ему уйти, пока однажды он не понял, что в меняющемся мире это сродни попыткам зацепиться за древесный ствол во время урагана – природная стихия все равно вырвет дерево с корнем. И я это понимаю, но лишь рассудком. Меня мучит страх перед будущим: я не знаю, станет ли оно лучше или хуже, и до смерти боюсь что либо менять. Я боюсь решений и боюсь их последствий. Не знаю, случайно ли это подметил Эд своим подарком или намеренно, но я медленный человек. Это правда. Каждый шаг вперед сопровождает новое усилие. Я не хочу двигаться, я боюсь. Но жизнь толкает вперед не спрашивая.
Я сворачиваюсь калачиком и под мерное дыхание Вонки проваливаюсь в сон, позволив памяти самой решить, что стоит запомнить. Да, этот момент прекрасен, но он не драгоценный камень: его не положишь в шкатулку, не добавишь в коллекцию. Я засыпаю в надежде, что дальше будет только лучше, и отпускаю этот волшебный миг, позволив ему остаться за поворотом. Пусть это лишь маленький шаг к переменам, но это уже начало.
