Текст книги "Долго и счастливо? (СИ)"
Автор книги: cucu.la.praline
сообщить о нарушении
Текущая страница: 2 (всего у книги 17 страниц)
– А твои родители тоже хотели, чтобы ты выиграла? – осторожно интересуюсь я, боясь ее спугнуть. Мне хочется выпытать хоть какие-то факты из ее биографии, но, видимо, моя реплика звучит не вовремя – Шарлотта, быстро вскинув голову вверх, ядовито замечает:
– А вам какая разница? Вас это вообще не касается. Куда мы пойдем сейчас?
– Туда, где живу я.
– Это далеко?
– Нет, близко, если мы воспользуемся стеклянным лифтом.
– Ладно, – легко соглашается девочка. – И просто, чтоб вы знали: я немного побаиваюсь высоты, так что если меня вывернет вам на ноги, не обессудьте.
– Если ты боишься высоты, мы можем пойти длинным путем, – предлагаю я.
– Не хочу. Полетим на лифте. Не бойтесь, я отвернусь.
– Я боюсь за тебя, а не за себя.
– Конечно, – язвительно фыркает Чарли и с гордо поднятой головой выходит за порог домика.
Я веду девочку через поляну, размышляя над тем, куда могли подеваться Бакеты и как мне найти их раньше, чем Вонка узнает о моей находке (ну а поскольку где-то вдали в зарослях мелькает красный комбинезон умпа-лумпа, не исключено, что он уже в курсе и на всех парах мчится сюда).
Могла ли я подумать когда-нибудь, что буду действовать за его спиной? Нет, никогда. Но я действую. Значит ли это, что я лживая и двуличная? Надеюсь, очень надеюсь, что нет.
– Э-э, миссис Вонка? – нерешительно дергает меня за платье Чарли. – Что это? – она кивает на странную, пронзительно-фиолетовую жидкость, аккуратной лужицей растекшуюся под нашими ногами.
– Я не… не знаю… – в замешательстве мотаю головой я, боясь признаться самой себе, что, на самом деле, прекрасно знаю природу этого вещества.
– Да оно везде! – восклицает Чарли, и я, подняв глаза, с ужасом убеждаюсь, что кругом, куда ни глянь, мятно-сахарный луг усыпают фиолетовые, почти пурпурные прогалины. Они переливаются под светом ламп, медленно и лениво соединяются и снова разбегаются сотнями ручейков, и текут-текут, как краска на холсте.
– О, нет, – под нос бормочу я и оборачиваюсь к Шарлотте. – Слушай, я должна кое-что проверить. Подождешь меня здесь?
– Вы меня уже замучили, – морщится она.
– Обещай, что не выйдешь за пределы этой поляны, пока я не вернусь. И если увидишь маленького человечка, не волнуйся, но и никуда – ты слышишь меня? – никуда за ним не иди. Не слушай, что он говорит. Их может собраться несколько – не разговаривай с ними, а лучше не обращай на них внимания. Хорошо? Это очень важно. Я должна понять, что ты все усвоила. Повтори, что я сказала.
– Я никуда отсюда не ухожу и не обращаю внимания на маленьких зеленых человечков.
– Они не зеленые, Чарли, перестань смеяться. Они умпа-лумпы.
Шарлотта хохочет, прикрыв рот рукой:
– Да вы просто чокнутая. Знаете что, я вас боюсь.
– Я потом тебе все объясню. А сейчас, главное, обещай, что никуда отсюда не денешься.
– Клянусь-клянусь-клянусь. Идите уже, – Шарлотта складывается пополам от смеха.
– Ладно, – обеспокоенно качаю головой я и скрепя сердце оставляю ее одну.
Хорошо, что мы убрали Маллозиум из зоны досягаемости, но на фабрике все равно для ребенка опасностей немеренно. С другой стороны, мне нужно всего-то навсего убедиться, что на нашем пути нет Вонки, это займет не более семи минут – разве может что-то случиться за семь минут?
========== Часть 5 ==========
К несчастью, мои худшие надежды оправдываются, когда еще вдалеке я замечаю темно-синие очертания цилиндра и сквозь буйство красок различаю знакомую трость со спиралевидным набалдашником.
Вонка здесь, и впервые его появление на горизонте вызывает у меня противоречивые чувства. С одной стороны, иначе как серьезным препятствием на моем пути его не назовешь, с другой – назвать его так у меня получается только мысленно, потому что всем своим жалким существом в глубине души я до чертиков рада его видеть. Мысли о том, каким образом его можно отвлечь и ненавязчиво направить в другой цех, против воли сменяются мыслями, до чего же он хорош в этой расшитой индийскими огурцами рубашке странного фасона.
Не слишком аккуратно лавируя между пурпурными лужами, которые здесь уже образуют настоящее море, я подхожу к нему и сочувственно говорю, кивком указав себе под ноги:
– Опять?
Вонка резко вздрагивает, даже, я бы сказала, немного подпрыгивает, словно ужаленный осой между лопаток. Однако почти сразу его лицо озаряет широкая улыбка, неестественная, как комическая маска:
– Элли! Ты испугала меня. Никогда больше так не делай. Подкрадываться – дурной тон, – морщится он, укоризненно взмахнув в воздухе указательным пальцем.
Сказать по правде, я долго не могла привыкнуть к тому, как странно он распорядился моим именем, ведь «Элли» – это Эллисон, а производные от «Элизабет» – Лиззи, Бетти или, мой школьный кошмар, ненавистное Бетси. А потом меня как молнией ударило: по звучанию «Элли» ведь так похоже на «Вилли». Это своего рода клеймо собственности, как эмблема «ВВ» на домашней утвари.
– Очередное извержение? Разве в тот раз ты не устранил все неполадки в устройстве?
– «Неполадки в устройстве?» Какие такие неполадки? – снисходительно посмеиваясь, переспрашивает Вонка. – У шипучего вулкана снова плохое настроение, вот и все. Он расстроен, он хандрит и капризничает. Прямо как некоторые здесь присутствующие.
Сказать, что я удивлена его язвительной репликой – значит грязно осквернить правду. Я шокирована. То, что мое скверное настроение быстро считал Эд – не новость, он всегда был наблюдательным, но ожидать того же самого от Вонки, которому смело можно присудить первый приз за бесчувственность, по меньшей мере странно.
– Я не хандрю! – зачем-то пытаюсь протестовать я.
– Конечно, хандришь, Элли. Это видно и очевидно. И даже хорошо.
– Хорошо?!
Совсем по-детски улыбаясь, Вонка всплескивает руками:
– Ну конечно! Конечно, хорошо! Это даже замечательно, как же ты не понимаешь? Ты можешь говорить, а шипучий вулкан нет, и вы вместе хандрите! Понятно?
– Нет.
Вонка раздосадовано вздыхает и возводит глаза к небу в какой-то безмолвной мольбе:
– Ты скажешь мне, что нужно сделать, чтобы преодолеть твою хандру, и то же самое мы проделаем с вулканом. Разве не чудесно? Как же это я здорово придумал! Мы убьем двух зайцев сразу! Не молчи, Элли, только не молчи. Что можно сделать?
Я тяну мгновения, пожимаю плечами, пытаясь придумать, что такого может понадобиться мне в цехе изобретений, чтобы Вонка отправился за этим чем-то самолично, и в результате вновь предоставляю слово своей неудержимой правде:
– Не знаю. Может… поцеловать?
Глупая Элизабет со своим глупым языком, несущим всякую чепуху, вместо того чтобы глаголить вселенские истины.
– Ты не поняла, Элизабет, – сверкнув нетерпеливой улыбкой, качает головой Вонка, разрушив надежды отвоевать себе даже такую малость. – Мне нужно что-то, что было бы применимо и к шипучему вулкану. А они очень своенравные. Их не нужно целовать.
– А жен нужно, – прячу укоризну за безмятежной улыбкой я.
– Да, наверное, – снисходительно кивает головой Вонка. – Но ведь только вряд ли это спасет нас от очередного извержения сладкой газировкой. У тебя есть еще варианты?
Я не успеваю даже подкинуть ему правильную мысль, как Вонка, посмотрев вниз, вдруг охает и, схватив меня за запястье, резко вскидывает мою руку вверх, как флаг во время парада.
Со странной смесью любопытства и омерзения он внимательно оглядывает мой окровавленный палец, который я из-за всей этой суматохи забыла обвязать платком, со знанием дела цокает языком и выносит вердикт:
– Где в нашем городе ты отыскала ими-лумпа, Элизабет? Я желаю знать, ведь они чрезвычайно опасны! Надо срочно бить тревогу, объявлять чрезвычайное положение, и пусть об этом напишут СМИ: человечеству грозит страшная опасность!
– Это не ими-лумп! – поспешно перебиваю я. – Кто такой ими-лумп? И с чего ты взял, что это он?
– След этих зубок очень узнаваем. Ну а кто такие ими-лумпы – стыдно не знать, тем более учителю, Элли. Это дальние родственники умпа-лумпов, тоже крошечный народец из Лумпаландии, который, правда, поклоняется шалфею и эвкалипту или тому подобной ерунде, полезной для зубов. Зубы для ими-лумпов – самое важное, они стачивают себе их с двух сторон так, чтобы те треугольниками торчали из десен, и впиваются ими в руки и ноги каждого чужеземца. Зубы – их единственное оружие, они отточили технику их использования до блеска. Когда я был в Лумпаландии…
Тут он резко прерывается, выпускает мою руку, его лицо недоуменно вытягивается, а брови взлетают вверх, так и норовя совсем спрятаться за козырьком цилиндра.
– Элли! – тревожным полушепотом восклицает он, нагибаясь ко мне так близко, что сердце, на мгновение совсем остановившись, пропускает единственный удар, который я ощущаю всем телом. – Ничего не говори! Но, кажется, я теперь совсем как ты. Я… галлюцинирую!
– Что? – удивленно переспрашиваю я. На губах против моей воли расцветает глупая улыбка.
– Не «что», а галлюцинирую, – недовольно поправляет он. – Это значит, вижу то, чего не существует в реальности. И нечего улыбаться! Это ты заразила меня! Вон, смотри туда! – он берет меня за плечи и медленно разворачивает на сто восемьдесят градусов. – Видишь что-нибудь? – раздается над ухом взволнованный вкрадчивый шепот.
Впереди на поляне Шарлотта, воровски озираясь, набивает фруктовыми леденцами свою мягкую игрушку-рюкзак.
– Ах, да это же Чарли! Я совсем забыла представить вас друг другу! – говорю я, нарочито хлопая себя по лбу и посылая Шарлотте гневный выразительный взгляд. Я же строго-настрого наказала ей ждать меня, не сходя с того места, где я ее оставила, а она, между прочим, дала клятву! Девочка, не замечая моих гримас, продолжает срывать с ветвей леденцы, градом осыпающиеся от ее прикосновений.
– Ах, Чарли! – Вонка разжимает хватку и испускает звонкий смешок. – А я уж было перепугался! Но зачем же нас представлять друг другу, Элли? Мы и так знакомы, ты забыла? Он же в будущем унаследует фабрику! Только… хм… что-то с ним сегодня не так. Утром он определенно выглядел иначе… – Вилли подозрительно хмурится.
– Нет-нет, это не Чарли Бакет, – поспешно поправляю я. – Это девочка Чарли. Шарлотта.
– О-у. К твоему сведению, я сразу понял, что это ненастоящий Чарли. Меня не проведешь! – Вонка дергает головой, как породистый голубь. – Хм. Шарлотта. Твоя ученица?
– Э-э, – нерешительно мнусь я, сдуваясь под его выжидающим взглядом. – Вообще-то нет. Не совсем. Я ее… нашла.
– На улице? – любопытствует Вонка.
– Ну да.
Он морщит нос и укоризненно цокает языком:
– Неужели тебя в детстве не учили, что нельзя подбирать с улицы всякую гадость? Предупреждаю, мы ее не оставим!
– Она не гадость! – возмущенно накидываюсь я. – Как ты вообще можешь так отзываться о живом человеке?!
Вонка раздраженно закатывает глаза и начинает медленно и деловито мне втолковывать:
– Я так говорю, потому что… – он не договаривает. Около его глаз отчетливо проступают злые морщинки, губы смыкаются в тонкую линию. – Эй ты, городская находка, немедленно перестань! То, что ты делаешь, карается по закону! Это прописано в конституции Шоколадной Фабрики, статья тридцать четыре, параграф семь! Немедленно прекрати или получишь наказание в виде недели общественных работ – будешь зубной щеткой отдраивать котлы от шоколада, пока не заблестят, как зеркала! – гневно восклицает он, перехватывая другой рукой тросточку. Шарлотта оборачивается и нахально пожимает узкими плечами, так мол и так, что тут поделаешь. Хотя стоит она довольно далеко, на ее непроницаемом лице ни тени стыда или страха.
– Вот почему, Элли, гляди, – уголком рта обращается ко мне Вонка. – Только посмотри, что она сделала с леденцовым деревом. Оно измучено, истерзано, изуродовано!… прямо как твоя сегодняшняя обувь – не обижайся. И как вообще можно любить детей? Они же варварские дикари! Дикарские варвары! Брр! – он раздраженно передергивает плечами.
Я начинаю метаться, как малек в рыбацком сачке, не зная, что мне отстаивать: то ли чистоту детских душ и помыслов – что заведомо бесполезно – то ли чистоту собственных сапог, которые, на мой взгляд, выглядят вполне опрятно. И в итоге спрашиваю совершенно иное:
– Что за свод законов? И потом, как ты ее накажешь, она же несовершеннолетняя?
– О-о, Элизабет, ты столького не знаешь, – чуть ли не мурчит Вонка, улыбаясь, как довольный кот. Его гнев заканчивается так же внезапно, как начинается.
– Вот именно, – соглашаюсь, добавляя в слова как можно больше сарказма. – Я столького не знаю.
Нарочно или нет, но Вонка иронии не замечает и согласно кивает головой:
– А я всегда говорил, девочка моя, что тебе не хватает эрудированности! Нужно расширять кругозор. Бери пример с меня: я ежедневно борюсь с собственным невежеством!.. Ты говоришь, она несовершеннолетняя, – вдруг снова серьезнеет он.
– Да, конечно, да ей не больше семи! Так что с наказанием точно ничего не выйдет.
– С каким наказанием? – вскидывает бровь Вонка. Ни с того ни с сего он становится мрачнее тучи.
– Ну котлы же!
– Котлы? Элли, все-таки в последнее время ты очень странная. Скажи мне, – он хитро прищуривается, – разве в таком возрасте дети не должны быть прикреплены к родителям?
– Ну-у, они явно не имеют права жить отдельно, – недоуменно соглашаюсь я. – К чему ты клонишь?
– Ага! – Вонка вскидывает вверх указательный палец. – Недаром я несколько лет изучал психологию преступников! Я раскусил тебя! Ты совсем как орех! Как миндаль в сахаре!
– Ты изучал психологию преступников? – шокировано спрашиваю я, и мой вопрос звучит синхронно с его: «Ты попалась на горяченьком!»
Следующие реплики мы снова произносим хором:
– Да, я же говорил, что у меня широкий кругозор!
– Горяченьком?!
Вонка переплетает пальцы вокруг моего предплечья, притягивает к себе и начинает быстро тараторить серьезным обвиняющим шепотом, прожигая меня насквозь проницательным взглядом:
– Да, Элли, да, я чувствовал, что такое может случиться. Сначала люди хандрят, а потом похищают чужих детей. Так всегда бывает. Ничего не отрицай! – он быстро подносит к моим губам указательный палец. – Я как в воду глядел. К твоему сведению, ты в большой опасности. Если правда всплывет наружу – а рано или поздно это случится – тебе придется, знаешь как это называют, «мотать срок в тюремной камере», а там ужасно скучно и плохо кормят. Это я тебе точно говорю. Но можешь не волноваться, пока я один в курсе дела, ты в безопасности: можешь доверять мне, я не выдам тебя, даже если они признают меня твоим сообщником… Хотя… если вдруг они признают, ты же будешь это отрицать, правда? Я бы не советовал тебе сознаваться. У меня есть пастила забвенья, мы можем накормить ею это… это существо… Эй! Эй! Девочка! Уйди оттуда! Это очень-очень опасно, – снова отвлекается он, резко распрямляясь.
Я смотрю по направлению его взгляда, и, ни минуты не раздумывая, кидаюсь вперед.
– Элли, и ты туда же? – разочарованно кричит мне вдогонку Вонка.
========== Часть 6 ==========
Но я знаю, что делаю.
Шарлотта, ловко вскарабкавшись вверх по лилово-малиновому склону вулкана, крепко держится руками за кайму кратера и, низко нагибаясь, зачарованно глядит прямо во враждебное шипучее чрево. Тем временем в напряженном воздухе уже слышится подозрительный рокот. Я нервно сглатываю слюну.
– Чарли, слезь, пожалуйста! Ты слышишь меня? Сейчас рванет! Слезай оттуда! – сложив ладони рупором, зову ее я. Зову громко, но она делает вид, что не слышит.
– Чарли! Чарли! – я машу снизу руками, пытаясь привлечь ее внимание. – Он сейчас взорвется! А ну быстро вниз!
Вилли подходит сзади и становится рядом.
– Интересно, – с невинным любопытством спрашивает он, – девочке удастся удержаться, или шипучка ее все-таки смоет? Ты на что ставишь?
– Ни на что! Господи, – я хватаюсь за голову, – как ее оттуда стащить?
– Я думаю, Он тебе не ответит, Элизабет, – после секундной паузы, говорит Вонка, задумчиво потерев подбородок.
Тяжело вздохнув, я бросаю сумку на мятный луг и быстро подхожу вплотную к вулкану. Рокот усиливается.
– Я бы не советовал тебе… – осторожно начинает Вилли, но я его не слушаю.
Сам вулкан в плане размеров не превышает среднестатистический гараж, поэтому подошвы кроссовок Чарли приходятся вровень с моим лбом, но конструкция этого сооружения такова, что вскарабкаться наверх легко – а спуститься невозможно, и я понимаю это сразу, как только подхожу. Так вот в чем все дело!
– Сейчас спущусь, – наигранно лениво говорит мне Чарли, но я вижу, что вид у нее более чем встревоженный. Что ж за характер такой: она скорее в лепешку расшибется, чем попросит о помощи. Так же нельзя!
– Нет, не спустишься. Давай я тебя сниму, – уверенно говорю я, и девочка не может скрыть облегченный вздох. Она доверчиво протягивает мне сверху руки, и у меня сжимается сердце: я слишком мала ростом, мне ни за что ее не снять.
Беспомощно оборачиваюсь к Вонке и развожу руками:
– Не могу. Давай ты.
– Что-что, Элли? Я тебя не расслышал: здесь стало так шумно, – он подходит на два шага ближе.
– Ты не мог бы снять Шарлотту оттуда? У меня не выйдет: роста не хватает.
Поведя головой, Вонка чуть приподнимает вверх одну бровь.
Как настоящий аристократ, он способен опустить человека, не произнося при этом ни единого слова. Мне становится неловко, как будто я попросила его о чем-то постыдном, но резко усилившийся звук из глубин картера заставляет забыть о собственных чувствах.
– Ну, пожалуйста! – сложив руки в умоляющем жесте, прошу я.
– Кажется, помимо зрительных, у меня начались слуховые галлюцинации, – сухо говорит Вонка. – Ты действительно хочешь, чтобы я…? – четко выговаривая слова, произносит он, закончив реплику неуместным смешком, словно игла граммофона вдруг попадает в царапину на пластинке.
– Я очень тебя прошу! Ты же видишь, вот-вот случится новое извержение, Шарлотта может упасть и пораниться или, не дай Бог, шею сломает!
– Элли-Элли-Элли-Элли, – поцокав языком, качает головой Вонка и, ласково улыбнувшись, треплет меня по щеке. – Милая, ты, правда, думаешь, что мне не все равно, что случится с этой девочкой? – говорит он своим самым приторно-сладким голосом.
Потом, крепко сжимая в пальцах мой подбородок, довольно грубо задирает его вверх, и всякая тень улыбки исчезает с его лица:
– Так вот, если ты еще не поняла, – холодно чеканит он, – я совершенно не в восторге от того, что моя жена ворует чужих детей, а потом, видимо, посчитав, что она имеет на это право, приводит маленького монстра на МОЮ фабрику. Впредь, любимая, – его голос прямо сочится ядом, – постарайся, чтобы подобной ситуации больше не возникало.
Он так язвителен и черств, что у меня на глаза наворачиваются слезы. Я отворачиваюсь и быстро вытираю влажные глаза руками, боясь, как бы это не разозлило его еще больше. Нет более эффективного способа вывести его из себя, чем дать ему увидеть меня плачущей.
Но капля переполняет чашу, и вновь мучительные мысли, от которых я больше не ищу спасения, пролезают наружу, словно с болот сходит туман, и мир приобретает ясные очертания. Я поочередно воспроизвожу в голове лица Бакетов, потом своих родителей, учеников, пытаясь перенаправить фокус внимания на что-нибудь менее опасное, но огонек жалости к себе манит меня, как бабочку.
Нет! Нет! Нет! Этого не может быть! Это страшный сон, это сложный период, это кризис, которому есть конец. И все нельзя объяснить так просто, внезапно поставив частичку «не» туда, где ей не место.
У меня темнеет перед глазами, словно от удара по голове, и сердце содрогается от боли, точно насаженное на вертел. Я прижимаю руку к груди, как будто из открытой раны сочится кровь, и, прислонившись спиной к вулкану, медленно оседаю на землю. Перепуганная Чарли, запертая в ловушке, в которую она сама себя загнала, переносится в другое время и пространство: то ли ее уже спасли, то ли она и вовсе не существовала.
Огромный снежный ком лжи и обмана подминает меня под себя, и воздух вдруг становится каким-то иным, густым и тяжелым, как желе, и краски внезапно блекнут. Я чувствую, как что-то капает мне на воротник, и, подняв руку, с заторможенным удивлением открываю для себя, что плачу.
Я закрываю глаза и борюсь, борюсь, борюсь, хватаюсь за ускользающий шлейф волшебной иллюзии, но мечты рушатся, стоит только их коснуться. То ли я прокаженная, то ли они слишком хрупкие.
А потом чей-то голос резкой болью взывает в моей голове: «Скажи это, Элизабет! Признай это, Элизабет!» И все становится так неважно и вторично.
Он больше меня не любит.
А любил ли вообще? Любил?..
Мне становится чуточку легче, словно диссонирующий аккорд разрешается во что-то более благозвучное, и мысли обретают давно утраченную трезвость.
В кино и книгах женщины от такой правды не бегают. Более того, они, как правило, придумывают ее сами, и потом, когда их успешно переубеждают в обратном, живут долго и счастливо. До новой глупой выдумки.
У меня же все иначе: я сознательно видела только то, что хотела видеть, и слышала только то, что хотела слышать, не замечая очевидных признаков правды, и каждый день, каждую ночь я взращивала в себе надежду на то, что отсутствие заботы и нежности со стороны Вонки вполне объясняется его непростым характером, а его вечная занятость – приливом вдохновения. Я думала о том, что наши отношения должны выдержать проверку временем, что мы привыкнем друг к другу, что в реальности все не всегда похоже на сказку.
Я была эгоисткой, я любила свое чувство так сильно, что могла за него поплатиться чувством собственного достоинства, я лгала себе, пытаясь стать частью чужого мира, я мысленно объявила его сердце своей собственностью, когда он и не думал его мне вручать. Я казалась себе слишком ранимой, но таковой не была: чувства проявляются в мелочах, а мелочи я очень хорошо замечаю. Я должна была сделать выводы раньше, но вместо этого выбрала другую стратегию.
Ни любовь, ни терпение не окупаются. Но, возможно, окупается честность, а значит, нам пора перестать ходить вокруг да около.
Я пытаюсь сосредоточить сознание на сухих абстракциях, поэтапно выполняя анализ причин и следствий, пытаюсь объяснить себе, что, кроме чувства долга, могло удерживать его рядом со мной эти месяцы и что продолжает удерживать сейчас, но вместо этого ощущаю, как во мне зреет что-то тяжелое и внушительное, словно корабль лжи, затонув, всколыхал синюю гладь волн, и вот они мчатся сюда, постепенно набирая мощь, готовясь нанести последний сокрушительный удар.
Взрыв и всплеск. Раздается оглушительный грохот, и я начинаю тонуть, кашляю, задыхаюсь, захлебываюсь, чувствуя, как течение, с которым мне не совладать, затягивает меня в свои глубины. Все кажется отвратительным и сладким, и бордово-красным, словно я тону в бокале с вином, и… и внезапно прямо перед глазами у меня возникает рука в перчатке, повернутая ладонью вверх, и я, не раздумывая, хватаюсь за нее. Кто-то невероятно сильный одним рывком вытягивает меня на поверхность, я ощущаю землю под ногами и слышу знакомый голос:
– Элли, ты в порядке? Вызвать тебе доктора?
На поверхности глаза начинает щипать, во рту теперь уже яснее ощущается ягодный привкус, вдобавок ко всему тяжелые капли стекают с волос за шиворот, и я понимаю, что по щиколотку стою в фиолетовой луже, вся с ног до головы мокрая, словно только что действительно чуть не утонула, и… липкая.
– Элли, ты слышишь меня? – Вонка встревоженно трясет меня за плечи.
– Все хорошо, – резко отвечаю я, но мой голос еще звучит слабо. – Что с Чарли?
Воспоминания о Шарлотте мигом заставляют меня прийти в себя. Что же я наделала?!
Но в тот же миг я вижу девочку впереди, она, абсолютно сухая, подходит ко мне, и весь ее вид выражает удивление и беспокойство.
– Вам плохо, миссис Вонка? Сердце? – со знанием дела спрашивает Чарли, нахмурив брови.
– Да… Наверное… – растерянно пожимаю плечами я, не зная, какими словами объяснить внезапное помутнение рассудка.
Сердце. Стопроцентное попадание. Лучше и не скажешь.
– Элли, я не понимаю, мне звать врача? Ты просто ужасно выглядишь! – говорит Вонка.
Я отрицательно мотаю головой, не обращая внимания на последнюю ремарку. В другое время я бы непременно нашла в себе силы на насмешливую улыбку и какую-нибудь колкость, но сейчас весь мой разум был поглощен составлением картинки произошедшего.
– Чарли, кто тебя снял оттуда?
– Как кто? – удивляется Шарлотта. – Мистер Вонка, конечно. Здесь же больше никого не было. Мы только отошли, как – бабах! – кругом газировка, а вы сидите на корточках, словно вас оглушило. Почему вы не отошли? Вам совсем плохо, да?
– Мне уже лучше, Чарли, я думаю, нам пора идти.
Как бы я ни старалась, я не могла представить себе Вонку, снимающего Чарли с вулкана, как котенка с дерева, но многое бы отдала, чтобы это увидеть. Неужели он не скривился, не поморщился, не начал нервно глотать слюну от нахлынувшего отвращения? На него это совсем не похоже.
– До свидания, мистер Вонка! Было приятно познакомиться! – дружелюбно говорит Чарли, заметно присмиревшая после всего случившегося.
Тот в ответ только фыркает.
– Элизабет, как примешь душ и переоденешься, найди меня. Что-то подсказывает мне, нам нужно поговорить. А это, – небрежно показывает он пальцем на Чарли, – запри где-нибудь, чтобы не сбежало.
Я молча киваю, потому что в горле встает ком, и если я сделаю попытку ему ответить, то непременно разрыдаюсь. Сейчас он озвучит ту мысль, которая пару минут назад пришла мне в голову. Наверное, Чарли стала последней каплей.
Хватит ли у меня сил это выдержать?
========== Часть 7 ==========
Накормив и искупав Шарлотту, я предоставила ей полную свободу действий в своих апартаментах, а сама, приведя себя в порядок, направилась в сторону комнат Вонки. Я рассчитывала дождаться внутри его прихода, чтобы наш разговор прошел без случайных свидетелей, но, к моему удивлению, нашла дверь запертой. Обычно он никогда не пользовался замком: это его фабрика, его дом – чего ради? – к тому же, секретные рецепты хранились в другом месте, но, как я ни налегала на дверь плечом, она так и не поддалась.
– Вот и поговорили. Прекрасно.
От нечего делать я стала прогуливаться взад-вперед по коридору, воображая себе, что именно я ему скажу и в каких выражениях. Скорее всего, после первой же минуты ступора я начну рыдать и так и не донесу до него смыслового зерна своих размышлений. Впрочем, даже если мне и хватит решимости, ему и дела не будет до моей искренности.
Он ведь не любит меня. Какое ему дело до того, что я чувствую?
Я вся пребываю в тоскливом предвкушении какого-то события. Словно метнула камень с горы и теперь, когда он летит вниз, набирая скорость, и у меня уже нет возможности исправить ошибку, наблюдаю за его эпичным полетом, поджидая своего конца. Я не думаю о будущем и больше не опускаюсь до экзистенциального самоанализа. Я просто жду.
Я устала от себя, от своего занудства, от депрессии, от жалости к себе, от слабости, от неуверенности, от чувств, разрушающих мою личность, от событий, на которые не могу повлиять. Я устала спрашивать себя, чего же я на самом деле хочу, и устала сомневаться. Теперь мне просто нужен покой и определенность.
В очередной раз проходя мимо темной двустворчатой двери с резными филенками, я останавливаюсь и машинально несколько раз нажимаю на ручку. Неожиданно с обратной стороны раздается чуть слышное покашливание, а потом вкрадчивый шепот:
– Кхм-кхм… Элизабет?
Я прислоняюсь ухом к двери:
– Вилли, это ты? В чем дело?
– Я сопоставил несколько событий друг с другом и нашел разгадку. Но пока ты стоишь с противоположной стороны, не могу обо всем рассказать. Я должен соблюдать секретность.
– Так впусти меня!
– Конечно, если назовешь пароль.
– Какой пароль?
– Который известен Элизабет. Ты точно Элизабет? – громкий шепот окрашивается подозрительными нотками.
– Точно! Ты что, не помнишь мой голос? Но я не знаю никакого пароля. Я пришла поговорить серьезно.
– Ага! Напрасно люди недооценивают значимость логических цепочек. Очень важно помнить, что из истинных посылок не может следовать ложного заключения. Если Элизабет – Элизабет, Элизабет знает пароль, а если Элизабет пароля не знает, значит, Элизабет – не Элизабет.
– Но я Элизабет!
– Да. Но только та, которая не Элизабет.
– Пароль «фабрика»? – наугад бросаю я.
Слышится щелчок замка, потом звон снимаемой цепочки, и двери резко распахиваются вовнутрь.
– Элизабет, которая Элизабет! Как здорово, что это ты! А где вторая Элизабет?
Вонка стоит в проходе разодетый, как на парад, в цилиндре и с тросточкой, и сияет, как начищенный пятак.
– Ее тут не было, – улыбаясь, я пожимаю плечами. Все мои тревоги кажутся по-детски преувеличенными и до невозможности глупыми. Конечно, он любит меня! Иначе, почему он так улыбается?
Вонка смотрит на меня в замешательстве, но потом его лицо проясняется:
– Я, кажется, понял. Ты притворилась той Элизабет, которая не Элизабет, чтобы вычислить тот ли я, за кого себя выдаю. Умница! Проходи.
Он расступается, пропуская меня внутрь. Его апартаменты всегда поражали меня своей сильной претензией на роскошь в контрасте с почти что дьявольским китчем: шелковые оранжевые ковры, огромная кровать под балдахином, массивные свечные канделябры и антикварные стулья плохо сочетались с зеркальной стеной, фиолетовым столом в форме рояля, картиной с концентрическими кругами и кипой исписанных листков, устилавших любую горизонтальную поверхность. А огромная гардеробная, длинным коридором уходившая в сторону, словно лишний раз подчеркивала, насколько мы не похожи: меня всю жизнь мало заботил внешний облик, зато волновала суть.
– А зачем такая секретность? Что-то стряслось?
– Я подозреваю, что у нас на фабрике есть незваный гость. Кроме той девочки, которую ты так невовремя привела, конечно, – хмурится Вонка, машинально поглаживая по клюву медную цаплю. В полумраке мне мерещится, что и скульптура в ответ благодарно щелкает клювом. А может, и не мерещится.
– Незваный гость? Ты об этом хотел поговорить? – уточняю я.
– Именно.
– А я-то думала…
Какая же я все-таки мнительная дура! С чего я вообще взяла, что он собирается говорить со мной о своих чувствах? А точнее, об их отсутствии? Конечно, его куда больше волнует вымышленный «незваный гость», который стал персональной паранойей Вонки с тех пор, как ему по почте начали приходить анонимные письма с угрозами. Прошло несколько месяцев, но недоброжелатель, сохраняющий инкогнито, не воплотил в жизнь ничего из обещанного, хотя писать не перестал. Вонка вовсе не переживал из-за него двадцать четыре часа в сутки, скорее, фобия накатывала приступами, и, видимо, сегодня был один из них.
– А ты-то думала…? – непонимающе переспрашивает он.
– Слушай… – нерешительно говорю я, чувствуя острую потребность облегчить душу и навеки распрощаться со своими сомнениями. – Выслушай меня внимательно, пожалуйста, ведь обычно ты меня не слушаешь… Когда мы с тобой последний раз разговаривали по душам, ты помнишь? Я – не очень.
