Текст книги "Долго и счастливо? (СИ)"
Автор книги: cucu.la.praline
сообщить о нарушении
Текущая страница: 13 (всего у книги 17 страниц)
Меня разрушает зависть. Меня изводит ревность. Меня мучает ненависть. Теперь, глядя на прекрасное лицо Франчески, я могу сказать, что я ее ненавижу. Возможно, ненавижу кого-либо впервые в жизни. И мне стыдно в этом признаться. Я ненавижу ее за то, что у нее не бывает плохого настроения, за то, что она всегда выглядит, точно сошла со страниц глянцевого журнала, за то, что она почти переехала на фабрику (а может, уже и переехала), за то, что она, возможно, назвала меня «пустоголовой». За то, что она так непоколебимо крута (даже если и не разоряла Империю). Я ненавижу ее втайне, я ненавижу ее, когда ее нет рядом. Потому что когда она улыбается мне, я готова простить ей даже «ты или боишься меня, или хочешь». Я забываю об этом, поддаваясь ее магии.
Франческа открывает свою корзинку и один за другим достает пироги: яблочный, малиновый, абрикосовый, лимонный.
– Миссис Бакет, я решила, что для полного комплекта нам не хватает сладенького, – подмигивает она.
– Да, – не выдерживаю я, обводя рукой причудливые локации полянки в Шоколадном цеху, где мы расположились, – именно сладенького нам не хватает.
Дедушка Джордж поднимает брови, дедушка Джо кашляет в кулак. Повисает неловкая пауза. Франческа назидательно посмеивается:
– Слишком много сладкого не бывает, Элизабетта.
– «Так сладок мед, что наконец он горек. Избыток вкуса отбивает вкус», – отвечаю я цитатой, которую как-то обронил Саймон, и чувствую себя так, будто только что испортила всем настроение.
– Как лестно, Элли, – надувает щеки Вонка. – Ты меня цитируешь.
Это сказал Шекспир. Я молчу, опуская глаза. «Шекспир!» – тонет в возобновившейся беседе мой молчаливый протест. Ах, мистер Вонка, как много бы вы для себя открыли, если бы поняли, что мир не крутится вокруг вашей персоны. Вы бы ни за что не были бы так счастливы сейчас, зная, что малышка Чарли, моя девочка, наша девочка, где-то там, за продуваемыми стенами Плессингтона, точно принцесса в заточении, охраняемая огнедышащим монстром с аккуратными ногтями и волосами, похожими на цветную капусту.
– Но… но миссис Вонка… ведь вы же обещали. Ведь вы же давали мне клятву! Разве вас не учили, что клятвы что-нибудь да значат?!
Почему в английском языке так мало слов, чтобы сказать о самом важном? Как объяснить, как донести, как выразить то горе, что гложет меня изнутри? Ту нежную привязанность, которой суждено порваться?
– Пожалуйста, прости меня, мне так жаль. Мне так жаль. Я так хотела, чтобы ты была моей дочерью…
– Но ведь я говорила вам! Говорила…
В темных глазах-блюдцах ни слезинки. Они блеснули лишь единожды, перед тем как померкнуть насовсем.
– Я сделаю все, чтобы вернуть тебя.
Она отворачивается. Она больше не верит мне. Я сама себе не верю. Никого кроме меня не заботит судьба этой девочки, а одной мне ни за что не справиться, не проломить дорогу через колючий бюрократический терновник.
Где ты, Чарли, моя Чарли? Как мне искупить свою вину перед тобой? Как вернуть тебя обратно?
Высокая коренастая женщина из соцопеки помогает ей забраться на заднее сиденье присланной машины. Я протягиваю руку, чтобы прикоснуться к ней на прощание, но Чарли забивается в угол, не позволяя мне это сделать. Она не смотрит на меня. Из ее истории я окончательно и бесповоротно стерта. Шурша гравием, машина трогается с места.
Голос Франчески возвращает меня к жизни.
– Все пройдет, Элизабетта, все пройдет, – нараспев произносит она, протягивая мне пластиковую тарелку с кусочком пирога. Малиновая начинка вытекает между тонкими слоями теста.
Все смотрят на меня, как будто я постучала вилкой по бокалу. В чем дело? Я пропустила вопрос? Чего они ждут?
Я вопросительно оборачиваюсь к Вонке. Он взглядом указывает на пирог и загадочно улыбается. Другие вторят ему. Что происходит? Там что, яд? Идеальное решение проблемы по устранению неидеальной меня? Я поражаюсь собственным злым мыслям. Что сделало меня такой… отвратительной? Разрыв с Шарлоттой, понимание того, что Вонка никогда не согласится пожертвовать десятью рецептами ради ее счастья, или душка Франческа, в которой сладости столько, что глядя на ее улыбку, я чувствую себя так, будто меня с головой окунают в шоколадную реку.
Сопровождаемая взглядами девяти пар глаз, я медленно отламываю вилкой краешек и как загипнотизированная подношу кусок ко рту. Гробовая тишина. По языку разливается кисловатая сладость, я столь же вдумчиво жую и медленно глотаю. Внезапно мне становится хорошо. Тепло вдруг накрывает меня, окутывая, как пушистый плед. Заноза в сердце, оставленная отъездом Чарли, перестает болеть. Я поражаюсь, почему такой прекрасный человек как Франческа вызывал у меня такую бурю разрушительных эмоций. Но мой разум противится этим самоощущениям. Ему нужна боль и ненависть, потому что в моем состоянии они естественны и нормальны. Я отнекиваюсь, пытаюсь заставить его назойливый голос замолчать, ведь я хочу, чтобы меня снова любили, а для этого нужно улыбаться и быть приветливой и понятной. Для этого нужно съесть еще кусочек, потому что… секрет в пироге. Да, секрет в пироге, торжествует разум, в пироге. Как просто решить проблему уныния, когда на фабрике есть чудо-комната с чудо-склянками!
– В этот пирог… – бодро и радостно говорю я, и в моем голосе совсем не звучит фальши, хоть я и лицедействую из последних сил, – было что-то подмешано, правда? Что-то из концентрированных эмоций в тайной комнате? Радость?
Бакеты, смущенно улыбаясь, смотрят друг на друга. Они еще не поняли, что механизм отчаянно тикает и скоро грядет взрыв. Проницательная Франческа с повышенным вниманием накладывает себе в пластиковую тарелку салат. Вонка говорит довольным тоном:
– Радость? Обижаешь. Мы долго работали над рецептом. Здесь и спокойствие, и веселье, и блаженство, и уверенность.
Больше всего меня злит то, что из-за эликсира боли я не чувствую. Хотя «злит» – слишком сильное слово, ведь даже злиться сейчас не получается. У меня словно ампутировали часть души, оставив жуткую, страшную пустоту там, где было живое и теплое. Моя фантазия – вот мое лекарство, и она способна скроить мне суррогат этой боли, разжигая огонь мыслями, грызущими бреши в железной броне чужой радости.
Я аккуратно отставляю тарелку с пирогом в сторону, рассматривая улыбающиеся лица. Идеальная семья, которой у тебя не должно было быть, Элизабет. Ты их не заслуживаешь. И не нужна им такой, какая ты есть. Ты желанна только, пока весела и непринужденна, пока грезишь наяву, пока сохраняешь «полетность». А твоя кислая мина портит всем настроение и аппетит.
– Извините, мне что-то нехорошо, я пойду прилягу, – я ласково улыбаюсь, поднимаясь с места, и бегу, бегу без оглядки в свою комнату, в свое убежище, как когда-то в детстве, когда искала спасения от себя самой.
Меня кто-то догоняет, я замедляю темп, радуясь, что под действием снадобья не получается дать волю слезам. Я ожидаю, что это Вонка или миссис Баккет, возможно, даже Чарли, и я хочу объяснений, потому что в глубине души я жажду прощения, но за локоть меня трогает Франческа.
– Элизабетта, что случилось, возможно в вашем положении лучше вызвать врача? – спрашивает она меня с тревогой в голосе. С, несомненно, поддельной тревогой, так как истинные причины моего бегства ей известны.
Наконец-то мы одни. Наконец-то можно говорить без обиняков.
– Вы случились, Франческа, – спокойно отвечаю я. – Поэтому врач нам не поможет. Я знаю, кто вы. Вы убили Моретти, чтобы завладеть «Империей», которую потом разорили. Вы двуличное чудовище, Франческа, но вы можете обмануть кого угодно, кроме меня.
Франческа отшатывается от меня, словно я отвесила ей пощечину. Ее рот на миг приоткрывается, потом она судорожно сжимает губы, изменяясь в лице.
– Вы… вы… Как вы можете?! Как вам не стыдно?
Слезы оставляют на ее щеках две длинные дорожки, точно два росчерка пера. Но это все, что она себе позволяет. Никаких рыданий, никаких истерик, никакого кривящегося рта. Она держит себя в узде, но все равно выглядит жалкой. И что хуже всего, она вызывает жалость у меня. Жалость и муки совести.
– Я любила Роберто, – тихо и страстно говорит Франческа, щеки ее алеют, а дыхание звучит прерывисто. Она внезапно начинает крутить кольцо на своем безымянном пальце, словно в поисках поддержки. – Мы были исключительной парой, понимали друг друга с полуслова. Мы поняли, что созданы друг для друга еще на первой встрече, на какой-то глупой светской вечеринке, куда он пришел в сопровождении совершенно безмозглой модели, о которой забыл, когда пришло время возвращаться домой. Вам должно быть известно, какого это, Элизабет, когда любовь поглощает с головой и кажется, в жизни нет иного смысла. Вы знаете цену, которую приходится за это платить. Как и вас у меня была соперница, и серьезная, – его работа. Роберто уделял ей почти все свое время. Однажды я пришла к нему в офис, он лежал на полу, пытался дотянуться до кнопки вызова охраны, но руки его не слушались. Когда я подошла ближе, изо рта у него пошла пена, он пытался что-то сказать, но начал захлебываться рвотой. Я перевернула его набок, я следила за тем, чтобы он не задохнулся. Я вызвала скорую, но когда она приехала, Роберто уже скончался у меня на руках от инсульта. Умирая, он не сказал ничего. Не было последнего слова. Он просто безумно вращал глазами, не узнавая меня. Его смерть была уродлива, чудовищна и несправедлива. Наше счастье оказалось таким недолговечным. Он не подарил мне ребенка, потому что я не могу иметь детей, но он оставил мне главное свое детище – Империю. Он знал, что я смогу о ней позаботиться. Империя уже была близка к банкротству, кредиторы били в набат, я сделала единственное, что было возможно в данных обстоятельствах – распродала все активы, чтобы рассчитаться по долгам. А потом начала заново. Я ничего не понимала ни в бизнесе, ни в ведении дел, я была всего лишь моделью, но я не могла подвести его, и, как по волшебству, мне все удавалось. Точно Роберто вел меня с того света… Но чтобы подняться до уровня Империи с нуля, нужна была мощная протекция. Когда в сейфе мужа я обнаружила тетрадь с записями, больше похожими на химические формулы, чем на рецепты, то поняла, что делать дальше. Я обратилась за помощью к одному из крупнейших шоколадных магнатов мира, Вилли Вонке, и у меня было чем его заинтересовать. Эти записи Роберто были революционным открытием, он нашел рецепт человеческих эмоций – ну не гений ли он? Как жаль, что он так и не успел претворить идею в жизнь, но пока жива я, его наследие не умрет… А что подумали вы, Элизабет? – холодом потянуло от ее слов, в ее глазах нет снисходительности, тон не предусматривает пощады. В ответ на мнимую пощечину она кромсает меня на куски. – Что я пришла сюда, чтобы занять ваше место?! Sciocchezze! Вы, Элизабет, простите меня за грубость, но вы – маленькая избалованная девочка, которая считает, что ей все должны, и сводит с ума своих близких своими капризами. Вы могли бы быть счастливы, но вы не хотите быть счастливой. Вы думаете, что понимаете сущность страданий, но все ваши страдания – плод вашей фантазии. По-настоящему вы не страдали ни дня. Мой муж умер, но я по-прежнему заставляю себя просыпаться по утрам ради него и нашей общей цели. Вы понимаете? Я заставляю себя быть счастливой. А вы, Элизабет?.. Вы только лишаете счастья других. Mi scusi. Scusi.
И я, разбитая, уничтоженная, выпотрошенная на части, остаюсь одна. Нет, Франческа не оборачивается, она несет себя с королевской статью, она сворачивает шеи своим соперникам и своим слабостям. Железная воля, железный стержень. Она заслуживает любви Бакетов. Она заслуживает быть здесь. Она умеет любить так, как не по силам мне. И просто удивительно, до чего ее слова согласуются со словами Эдвина. Просто удивительно, как быстро она меня «прочитала», точно просветила рентгеновскими лучами.
Нет, мне не измениться, не подстроиться под чужую реальность – выше головы не прыгнешь. Но даже я могу сделать то, что считаю правильным. Ради любви я наступлю на себя и пойду на жертвы, я докажу себе, что и я могу быть сильной. Я отвоюю назад своего ребенка, а после буду молить о прощении.
Металлические двери хранилища блестят холодом. Когда-то рецепты хранились в библиотеке, но после инцидента с умпа-лумпами, Вонка стал более осмотрителен. Датчик не требует отпечатка пальца: здешний хозяин не снимает перчаток, – он требует слова. Я долго думаю над тем, какой же может быть пароль. И внезапно очевидная догадка молнией пронзает меня. Ф. А. Б. Р. И. К. А. Фабрика. Медленно и покорно разъезжаются пуленепробиваемые створки.
Десять рецептов. И одно предательство.
========== Часть 31 ==========
Мисс Андерсон ликует. Она пытается это скрыть, когда, закусив губу, резким движением забирает у меня конверты и запирает их в сейфе, но ее пальцы дрожат, а глаза возбужденно поблескивают. Она боится, что я передумаю, боится настолько, что кажется, стоит мне протянуть руку за конвертами, она вцепится в нее зубами, как лисица, у которой отбирают кролика. И боится совершенно напрасно. Я обещала этой девочке стать ей матерью, и не могу ее потерять, не могу предать ее, не могу лишить ее жизнь надежды. Я буду бороться за нее до последнего, ведь это и значит быть родителем.
– Шарлотта, – говорю я. Ни слова больше. Я не хочу говорить с управляющей, не хочу ее видеть и надеюсь забыть ее, как только за руку с Чарли пересеку порог Плессингтона. Поэтому никаких лишних слов, способных оттянуть момент нашего счастливого воссоединения.
– Одну минутку, миссис Вонка, одну минутку, – мисс Андерсон медленно опускается в кресло и плотоядно улыбается. Я никогда не видела ее такой довольной. Куда исчезла деревянная спина и поджатый рот?
– В чем дело?
Я словно слышу в воздухе щелчок, и тревога набрасывается на меня, будто зверь, которому дали команду. Моя интуиция вопит так яростно, что мне приходится совершать нечеловеческие усилия, чтобы концентрироваться на происходящем. Голова кружится. Что-то. Пошло. Не так.
– У нас с вами был уговор, поэтому если вы намерены продолжать меня шантажировать, я…
– Вы ничего не сможете сделать, потому что кража противозаконна. И если я захочу, я буду вас шантажировать столько, сколько пожелаю, – почти нежно улыбается мисс Андерсон, от удовольствия прикрывая глаза. Она чувствует, что я в ее власти, и смакует триумф, как изысканное вино. – Вы сами вложили мне в руки оружие, миссис Вонка, так что проявите уважение, иначе я выпью вас через соломинку.
Ее речь, тягучая, как карамельная нуга, внушает мне ужас. Каждое слово – иголка, которую она заталкивает мне под ногти. Я растеряна, и у меня тоже не получается это скрыть. На глаза наворачиваются слезы, и за это я почти себя ненавижу.
– Но… у нас был уговор…
– Разумеется, миссис Вонка, вы только не переживайте, – она заботливо касается моей руки, и я, точно парализованная, схожу с ума от отвращения, но не могу разорвать этот контакт. – Я дала вам слово, и слово сдержу. Я строю свою жизнь на принципах морали и здравомыслия. Поэтому не волнуйтесь понапрасну, Шарлотта ваша… если только вы ее захотите. Но перед тем, как мы с вами попрощаемся, выслушайте меня. Я хочу выразить вам свою глубокую… – она прикладывает руку к сердцу, – симпатию. И уважение. Я тоже многим пожертвовала ради своей семьи. Мне не по душе сомнительные аферы, я всю жизнь мечтала жить честно, по совести, и теперь, когда все закончилось, возможно, начну…
– Что? – непонимающе смотрю я. Может, все это сон? Что вообще происходит?
– Понимаете, семья для нас, итальянцев, святое. И хотя я мигрировала сюда еще в ранней юности и вышла замуж за англичанина, никогда не разрывала отношений со своей кузиной. Мы всегда были дружны, Патриция и я. А уж в своей маленькой племяннице я души не чаяла!
– Франческа… – шепотом выдавливаю я, и голос мой звучит, как песок, высыпающийся из разбитых часов. Сухо и обреченно.
– Браво! Вы все поняли, миссис Вонка.
И я киваю, хотя не поняла ничего. Не осознала, лишь почувствовала.
– Я рада, что у нас в приюте есть такая талантливая девочка. Несомненно, будущая актриса. Она придумала такую пронзительную историю про гибель своих родителей, что мы с Фран рыдали в голос. Ее ждет Голливуд, звезды на Аллее Славы, фото в таблоидах… Помяните мое слово, пройдет совсем немного времени, и мы увидим ее на большом экране. Ну-ну, не плачьте, миссис Вонка, не все было ложью. В каждой лжи всегда есть толика правды. Девочка, на самом деле, сирота, так что можете забрать ее, если хотите. Будет вашим утешительным призом, да? – скалится она. – В конце концов, вы ее заслужили. Пожертвовали сказкой о Золушке ради живого человека. Добрая душа вы, миссис Вонка, непутевая, конечно, но добрая. Все у вас будет хорошо. Просто оказались вы там, где не следовало. Но давайте не будем таить взаимных обид, хорошо?
Я медленно поднимаюсь со стула, крепко стискивая ручки сумки, и в своем воображении награждаю управляющую долгим испепеляющим взглядом, который она не забудет никогда. В своем воображении я говорю длинную и складную речь, и голос мой, ледяной и твердый, звучит величественно, сокрушая скользкую и мелочную мораль этой особы. В своем воображении я призываю ее к ответу и достойно держу удар. В своем воображении. На деле я близка к тому, чтобы заплакать. И я просто встаю со стула и молча иду к дверям, прохожу по пропахшему супом коридору и сворачиваю к выходу.
Этого. Не. Может. Быть.
Я вспоминаю, как Шарлотта с моей сумкой в руках, неслась вниз по улице, а ее полосатые перчатки на резинках колыхались в такт ее шагам. Как она пичужкой трепыхалась у меня в объятиях, боясь, что ее лишат единственной ценности – свободы. Мне казалось, что я нашла ключ к сердцу этого маленького дикого зверька, и я, как предрекал Экзюпери, почувствовала ответственность за ту, кого приручила. Разве не я была инициатором всего? Разве не я сама привела ее на фабрику, впустила в свою жизнь в надежде заполнить брешь в собственном сердце? Неужели все это было подстроено Франческой и ее родней? Все, вплоть до истории о погибших родителях, в которой я ни на минуту не усомнилась? Выходит, на моих чувствах сыграли мелодию, и сыграли так искусно, что… что я до сих пор не могу смириться.
Этого не может быть.
Шарлотта никогда не была несчастной беглянкой. Она не нуждалась во мне, в моей заботе и опеке, в моей любви. Она играла свою роль. Десятилетний ребенок обвел меня вокруг пальца.
Этого не может быть?
И мне не легче от осознания того, что Скварчалупи не безгрешна. Что задолго до ее появления на фабрике она плела интриги и строила козни, и ее псевдоискренность и живость скрывают океан лжи и притворства, в котором нет ничего живого. Мне не легче, потому что меня не просто оставили обманутой: мне написали сценарий, который я блестяще отыграла до последней строчки. Я – лишь персонаж чужого романа.
И я совершила ужасный проступок. Непростительный, по меркам Вонки.
Я уже знаю, каким будет мой следующий шаг. Мне нужны объяснения, нужно, чтобы велеречивая личина Франчески наконец спала с нее. Я хочу увидеть ее настоящий лик. Лик, на который я смогу обратить свою ненависть, не к моей чести поселившуюся у меня в душе. Как сложно было ненавидеть Франческу раньше: я ей завидовала и презирала себя за эти чувства. Она была хорошей, я была плохой. На ее стороне была правда, на моей – иррациональная злоба. Теперь произошла рокировка, теперь все иначе. Теперь ненавидеть ее легко, теперь у меня почти есть право на это, теперь я – белый ферзь на шахматной доске… Или все же черная пешка?
– Дорис, Франческа здесь?
– Да, мисс Элизабет. Синьорина Скварчалупи в Воздушном Цехе.
Голос Дорис звучит игриво, и хотя для этого может существовать миллион причин, я, как и всякий неуверенный в себе эгоцентрик, связываю это с собой. Дорис все знает. Знает и надо мной измывается. Знает и тихо трепещет в ожидании моего провала.
Воздушный цех – это побочный цех, где суфле, зефиру и пастиле придают особую нежность текстуры, делая их «воздушными». Здесь я не была ни разу, но хотя вовсе не рассчитываю обнаружить цех в традиционном понимании этого слова (интересно, на фабрике есть хотя бы один цех в традиционном понимании этого слова?), все же удивляюсь, обнаружив танцевальный класс, вдоль стенки которого тянутся двойные поручни балетного станка. Над классом с потолка спускаются ветви, унизанные пухлыми кремовыми и нежно-розовыми плодами. У станка растягивается Франческа. Ее узкокостное тело облегают черный купальник и черное трико, делая Франческу болезненно хрупкой, так что кажется, можно пересчитать все ее косточки. Шелковистые волосы стянуты в узелок и спрятаны под сеточку.
Франческа оборачивается на звук и ее лицо начинает светиться притворной радостью:
– А, Элизабетта! – но потом, словно что-то вспомнив, она поспешно меняет широкую улыбку на иронично приподнятый уголок рта. – Вы же были в Плессингтоне, да?
Я отвечаю ей молчаливым кивком. И немым укором. Что еще ты мне скажешь? Что еще ты можешь сказать?
– Не стойте в дверях, вы создаете сквозняк – идите сюда. Вы пришли сюда за правдой, Элизабетта, за разъяснениями, и как всегда, идя на поводу эмоций, не включили логику. Будь я на вашем месте, в кармане бы держала включенный диктофон, и, воспользовавшись вашей… уфф… – она кладет ногу на станок и пластично наклоняется вперед, касаясь ее животом, – словоохотливостью, выбила бы из вас признание и пошла бы с ним в полицию. Но я больше чем уверена, что у вас нет диктофона.
Франческа выглядит и говорит так, словно ждала моего визита. Словно продумала свою речь загодя и сейчас паясничает, наслаждаясь производимым эффектом. Меня не отпускает ощущение фальши происходящего, внутри меня клокочет ярость, но еще глубже, и в этом не просто признаться, мною владеет страх.
– Смотрите, как забавно, Элизабетта. Мне всегда казалось, что вы чем-то похожи на монашку, и сейчас я собираюсь вам исповедаться. Я могла бы этого не делать, конечно, ведь я вовсе не задолжала вам объяснения, но я этого хочу. Я хочу, чтобы вы посмотрели на ситуацию моими глазами и перестали считать меня дьяволом во плоти. Ума не приложу, почему для меня это так важно.
Договорив этот пассаж, Франческа подворачивает стопу опорной ноги и двигает вторую ногу по станку, задействуя мышцы внутренней поверхности бедра.
То, как она равнодушно вершит мою судьбу, не прекращая заниматься своими делами, приводит меня в исступление. Я сглатываю слюну и медленно считаю от десяти до одного. Спокойно, Элизабет. Спокойно. Пожалуйста.
Словно услышав мои мысли, Франческа благосклонно становится на обе ноги и спиной прислоняется к станку.
– Вы верите в любовь, Элизабетта? – она жадно вперивает в меня свои темные мерцающие глаза, показывая, что это был не риторический вопрос. Я отвечаю сухим кивком.
– И вы думаете, что вы ее знаете. Но… это не так. Нет, Элизабетта, любовь другая. Любовь – это когда вы можете ради другого человека пойти против себя и против Бога, допустить ад как свою загробную карьеру ради того, чтобы другой испытал рай при жизни, – выдержав паузу, она кивает, горько улыбаясь. – Словоблудие, скажете вы. Нет уж, поверьте, я ради своей любви сделала несравнимо больше, чем сделали вы и сделаете за всю оставшуюся жизнь. Я не хочу рассказывать вам все, это слишком личное, но намечу детали. Много лет назад, когда я была юна и невинна, судьба закинула меня в ваш городишко. История печальна и стара как мир. Тирания матери вынудила меня бежать из дома и искать пристанища у двоюродной тетки. Я была анорексичкой, подавленной любовной и профессиональной неудачей. Глупенькой подающей надежды моделькой, которую подвинули в сторону и которая совсем перестала есть. Тетка меня не третировала, она заведовала детским приютом и ей совсем не было до меня дела, но мама… Все свои неосуществленные желания она проецировала на меня, в ее мечтах я кривлялась перед фотографами и гарцевала по подиуму в одежде от-кутюр, она не собиралась считаться с моими желаниями, она в упор не видела, что я гораздо умнее, что я хочу быть инженером, ученым, изобретателем, что я хочу создавать… Поэтому я решила ее… м-м… как же по-английски… прижучить? Да, прижучить. Я сказала, что домой не вернусь, моделью не буду, и демонстративно съела полторта с заварным кремом на ее глазах. В качестве протеста я нашла себе работу на шоколадной фабрике, – Франческа делает выразительную паузу. – Этой фабрике. Это не было серьезно, но чего только не сделаешь, чтобы досадить матери. К моему нескончаемому удивлению, моя жизнь стала чудесной. Я излечилась от анорексии, поправилась на двадцать килограммов и совсем забыла о своем разбитом сердце. Моя жизнь никогда не была столь прекрасной прежде. Но фабрика переживала нелегкие времена. Шпионы. И что еще хуже, Роберто Моретти. Я обещала мистеру Вонке взять Моретти на себя, а ему посоветовала позаботиться о шпионах. Я вернулась в Италию, где приступила к своей миссии. Я сотворила невозможное, Элизабетта, и то, что я сделала, навеки меня изменило.
– Убили его, – впервые подаю голос я, глядя в пол. Я как будто бы знала об этом, но до конца никогда не верила. В моей реальности не было убийц и убитых, здесь люди умирали от старости, болезни и несчастного случая. Но черный мир Скварчалупи уже смыкался у меня за спиной.
– Что значит “убила”, Элизабетта? У старого сатира было больное сердце. Я просто ускорила его кончину.
– Каких-то полдня назад в гневной тираде вы слезно пытались убедить меня, что любили Моретти.
Закусив нижнюю губу, Франческа неловко пожимает плечами:
– Может, и любила по-своему. Роберто был сильным, незаурядным. Я его уважала. Но я всегда помнила, ради чего я все это затеяла. Моей истинной любовью был не Роберто, она ждала меня за много миль от дома. И какого, только представьте себе, какого мне было, после всех терний и слез, после стариковской похоти, после его трупа на моих коленях, обнаружить здесь, в месте, которое принадлежит мне по праву, вас? Еще эту чертову семейку, но с ними позже. Главное – вы, Элизабетта! – впервые вскрикивает она, в бессильной ярости шлепнув рукой по поручню станка. – Надеюсь, теперь вы понимаете, почему несмотря на всю симпатию к вам, мне пришлось вас уничтожить. Заметьте, я выбрала гуманный способ: ни вы, ни ваш плод не пострадали. И не пострадают, если вы сделаете то, что должны, – отчетливо добавляет она, буравя меня ледяным взглядом.
Меня бросает в холодный пот, я испуганно отступаю назад. “Ни вы, ни ваш плод не пострадали”. То, как она это произнесла, наводит на мысли о душевной болезни, а вся ее история словно призвана показать, как сильно она старалась быть человечной по отношению ко мне и как сильно это противно ее натуре. Я вспоминаю разговор Франчески и Вонки, подслушанный мной из лакричного куста. Теперь наконец все обрело смысл. Смысл, который оказался куда страшнее, чем все мои фантазии вместе взятые.
Франческа истерично всхлипывает и прикрывает рот рукой, не сводя с меня смеющихся глаз. Если сейчас она впервые перестала играть, то то, как она говорит и выглядит, открывает мне жуткую истину: она безумна. И оттого куда опасней, чем казалась мне вначале.
– Ах, Элизабетта, я думала о вас лучше. Или хуже? Я думала, что вы – БОЛЬШЕ, пока прощупывала ваши слабости, искала у вас двойное дно. Но вы – мелкая рыбешечка. Я долго не могла поверить в то, что меня обошла девочка “пустое место”, думала, что вы авантюристка, которая прячет свои коготки до лучших времен. Но вы – случайный человек с улицы, и изучив вас лучше, я уверовала, что убрать с моего пути вас будет легко. Знаете, я ошиблась. Знаете, план А провалился с треском. Но зато я наконец поняла, что Он в вас нашел. Вы праведница, эдакая Дева Мария, понимающая, подстраивающаяся, чуткая, жертвенная. Я дам вам совет на будущее: таких, как вы, мужчины не любят. Их буквально тошнит от святости. Мужчины вообще устроены странно: они не выносят женщин, которые смотрят им в рот и стелят соломку перед каждым шагом, зато жизнь готовы отдать за ту, которая не будет с ними считаться. Это вам на будущее, ведь вы еще молоды и хороши собой, и несмотря на… груз, еще найдете себе какого-нибудь Джона Смита, меланхоличного клерка, и… впрочем, я увлеклась. О чем это я? Да, что же он в вас нашел. А нашел он в вас – та-дам! – друга. Да-а, наш одинокий мальчик встретил человека, которому не только безоговорочно доверился, но и к которому проникся своего рода уважением, и это такая тоска, Бетта, что я сейчас усну на середине фразы. Еще один совет на будущее от тети Франчески: мужчине нужно быть соперником, а не другом. В соперничестве есть риск, страсть, секс, а в дружбе… – она демонстративно разводит руками, – компромисс да и только.
Не знаю, что изменилось в моем лице, на какую болевую точку она нажала, только вглядевшись в меня, Франческа вдруг делает быстрый шаг вперед и хватает меня за локоть.
– Не надо противиться, я хочу подвести вас к зеркалу, – властным голосом она упраздняет все мои слабые трепыхания.
Отражение беспристрастно показывает две фигуры: одну, в просторной белой блузе и синих джинсах, – бледную, с затравленным взглядом; другую, в черной экипировке, – румяную и светящуюся от счастья.
– Да вы только посмотрите, Элизабетта! – ликует Франческа. – Не знаю, любите ли вы балет и знакомы ли с ним, но это просто сцена из “Лебединого озера”. Белый лебедь. Черный лебедь. Вы – такая славная Одетта, которой суждено проиграть Одиллии. Помните, принц Зигфрид отдает предпочтение черному лебедю, потому что… потому что все вышесказанное – не хочу повторяться. С помощью таланта Шарлотты я уничтожила то единственное, что между вами и вашим мужем было обоюдного: я уничтожила вашу дружбу. Эти десять рецептов он вам никогда не простит, вы и сами это знаете. Он вас больше не захочет. Вы для него теперь… как же это по-английски… с гнильцой. Кстати, не терзайте себя понапрасну: может быть, вы бы и не решились на такую глупость, но в тот волшебный пирог (кстати, моя идея) затесалась львиная доля порошка безрассудства. Только вам, конечно, никто не поверит. И нет, не думайте, что вы сможете оклеветать меня и потянуть следом за собой в изгнание. Как я уже сказала, никто вам не поверит. Он вам не поверит. Он поверит мне, но лишь потому, что подсознательно сам этого захочет, – она вдруг резко кидается к аудиопроигрывателю и щелкает пультом. Из динамиков звучит музыка Габриэля Форе, который не имеет отношения к «Лебединому озеру», но видимо, это Франческу уже не слишком заботит. Широко улыбаясь, она делает серию балетных па.
