Текст книги "Долго и счастливо? (СИ)"

Автор книги: cucu.la.praline

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 17 страниц)

Роберто Моретти. Это был болезненно тучный человек, почти огромный, но всегда элегантно одетый, который, подражая Черчиллю, не выпускал из зубов сигары. Так вышло, что по долгу службы я встречался с Моретти неоднократно, и у меня сложилось о нем впечатление как о человеке, одержимом расширением. Это проявлялось не только в его отношении к компании и к собственному телу, но и в отношении к потомству. Детей у него было двенадцать, все мальчики, все от разных матерей. И для каждого Моретти готовил место управляющего одного из имперских филиалов. Мне всегда казалось, что Моретти плодил на свет наследников исключительно ради компании, дабы обеспечить верных стражей ее светлому будущему. Ему важно было, чтобы после его смерти «Империя» не распалась на части под губительным влиянием собственной мощи, ему нужна была железная рука, склеивавшая бы детали воедино, а лучше – железные руки. Из двенадцати детей только один был рожден в брачном союзе, он и был кронпринцем, а остальным была уготована участь придворных. Насколько мне известно, такое положение дел всех устраивало, особенно матерей будущих миллионеров.

Видишь ли, супруга Моретти умерла при родах и жениться во второй раз магнат посчитал накладным. Тем не менее, любовниц имел бесчисленное множество. И хотя он менял их по десять раз в год, они не держали на него зла: Моретти был щедр, великодушен и даже после разрыва продолжал решать их финансовые проблемы, в особенности если в союзе был рожден ребенок. В его фаворитки мечтали попасть многие ушлые барышни, но искал он себе подруг исключительно среди моделей и изредка – актрис.

– Как типично, – презрительно поджимает губы мама. – Поиграть с одной куклой, заскучать и сразу приняться за другую. Он, должно быть, был мерзким человеком.

– Он, должно быть, был несчастным человеком, – мимоходом возражаю я. – Выбирая этих женщин, он знал, что лишь деньги делают его привлекательным в их глазах. По сути он оставался одиноким.

– Мне он не показался ни мерзким ни одиноким, – хмыкает Саймон. – Не забывайте, что у него была «Империя», которую он боготворил. Вряд ли что-то кроме нее имело для него ценность. По крайней мере, пока он не повстречал Франческу Скварчалупи. Но дайте же мне рассказать. Как и положено, она была моделью, довольно малоизвестной, и, на первый взгляд, ничем не отличалась от его предыдущих пассий. Темноглазая красавица, влюбленная в роскошь. Они встречались месяц, другой, третий. Зная привычки Моретти, газетчики предсказывали их бурному роману скорый конец, однако время шло, а конца все не было. Минул год, а они все еще обнимались на фотографиях, сделанных на светских раутах. Общественность тогда не на шутку переполошилась, журналисты откуда-то раздобыли биографию Скварчалупи и муссировали детали в высосанных из пальца статьях вроде «Как удержать плейбоя?» или «Десять секретов обольщения от укротительницы волков». Конечно, все это были домыслы: никто не знал, в чем заключался секрет Скварчалупи, но очевидно, что-то особенное в ней все же было, если спустя двадцать с лишним лет после смерти жены Моретти сделал ей предложение. Скварчалупи, немного помучив его сомнениями, согласилась. Однако счастье молодоженов было недолгим. Через год после свадьбы Моретти скончался. Вскрытие показало, что смерть наступила в силу естественных причин, от кровоизлияния в мозг, и как бы ни хотелось журналистам опорочить молодую вдову, у них не было для этого оснований. Однако оглашение завещания не просто поставило Скварчалупи под дуло всеобщих подозрений, но и обернулось вопиющим скандалом. Дело в том, что всю «Империю», от первого кирпича до последнего цента, Моретти завещал супруге, а детям оставил лишь скромные денежные компенсации. Это было немыслимо. Чтобы длинноногая двадцатилетняя выскочка без высшего образования владела компанией с миллиардным оборотом? Чтобы Моретти, оплативший учебу своих сыновей в университетах Лиги Плюща, дабы подготовить к тому, что их ждет, мог всерьез рассчитывать, что его жена со всем справится? Бывшие любовницы магната объединились в коалицию и настояли на повторном расследовании, и пока оно продвигалось, брызгали ядом с газетных полос и телеэкранов. Никто не верил в невиновность Скварчалупи, казалось, вся шоколадная индустрия жаждала возмездия. Но, как и утверждал нотариус, завещание было подлинным. Нашлись десятки свидетелей, которые могли это подтвердить, и даже нанятые любовницами специалисты-графологи, сравнив образцы почерка, лишь развели руками. Смерть была убедительной. Решение Моретти – неоспоримо. Легендарная «Империя» перешла в руки Скварчалупи, и, как и было предсказано, она начала с того, что инвесторы называют реструктуризацией, то есть уволила весь персонал и продала с молотка здания, оборудование, технологии и даже незадействованное сырье – абсолютно все. Так компания с многовековой историей перестала существовать, а твой Вонка, Элизабет, остался единственным волком в лесу, у кого еще были зубы. На часть вырученных денег Скварчалупи начала строить свою компанию, более чем скромную по сравнению с «Империей», и затаилась. Несколько лет о ней никто ничего не слышал. И вот теперь, Лиззи, ты говоришь, что Скварчалупи приехала сюда и предложила мистеру Вонке партнерство. Ты понимаешь, чем это чревато?

– Она хочет содрать с него шкуру, – отвечает за меня мама, пока я пытаюсь подавить нервную дрожь. Мои глаза уже на мокром месте, кончики пальцев холодные как лед. Боже мой! Кто бы мог подумать, что милашка Франческа способна на такое?! Бедная фабрика! Бедный Вонка! Если с фабрикой случится то же, что и с «Империей», Вонка не переживет! А вдруг… вдруг его жизнь уже в опасности? Надо немедленно рассказать ему все!

Меня мутит, в горле встает ком. Я вскакиваю с места и, на ходу прощаясь, вылетаю в прихожую, где, накинув на себя пальто и не теряя времени на то, чтобы застегнуть пуговицы, распахиваю дверь наружу.

– Лиззи, Лиззи! – выскакивает вслед за мной взволнованная мама. – А Чарли?

– Я вернусь утром. Все равно не хочется ее будить, – скороговоркой выпаливаю я, застегивая сапоги. – Приготовь ей, пожалуйста, блинчиков, Чарли от них без ума. Только смотри, чтобы не увлекалась шоколадной пастой.

– Я… хорошо.

– Все будет хорошо, Лиззи, не волнуйся. Вилли Вонка найдет способ, как расправиться со стервой, – успокаивает меня Саймон. – Если что, скажи ему, что у меня есть контакты прекрасных финансовых и юридических консультантов и за небольшие комиссионные я могу свести его с людьми, которые решат все его проблемы.

Не размениваясь на ответ, я выскакиваю на холод и перепрыгиваю через обледеневшие ступеньки, чудом при этом не рухнув с крыльца. Стук в висках становится невыносимым. Только бы успеть, только бы не было слишком поздно.

Но не сделав и пары шагов, я замираю на месте. У дома стоит малиновый «Феррари», весь новенький, блестящий, как на фото в каталоге, с огромной эмблемой WW на крыле… так, минуточку, что это? Зрение подводит меня? Я быстро моргаю, но видение не исчезает. EW – упрямо говорит мне вензель. Несмотря на холод, верх машины откинут, и Вонка, сидящий за рулем в цилиндре и очках-авиаторах, жестом подзывает меня к себе. Я иду вперед, чувствуя, как с каждым шагом кости превращаются в пластилин.

– Хорошо, что ты вышла, Элли! Значит, я как раз вовремя! – приветливо улыбается Вонка. – А где девочка? Мне стоит начинать радоваться? Ты нашла ей новый дом?

– Она уснула. Я приду за ней завтра. А где лифт? – я отвечаю на автомате и также на автомате забираюсь в салон и пристегиваюсь ремнем.

– Дома, конечно, – разочарованно хмыкает он. – Я хотел преподнести тебе подарок эффектно, чтобы ты завизжала от радости. Но ты этого не сделала и теперь я расстроен. Хотя тут, на этой… штуковине, даже твой вензель есть – ты заметила? У тебя теперь свой вензель, в связи с чем я подумал, что может, тебе стоит сменить имя? Не пойми меня превратно, но выглядело бы лучше, если бы тебя звали Вильгельминой или Моникой… Элли? Элли, ты слышишь меня? – он щелкает пальцами перед моим лицом. – Неудачное время для медитации!

Я поднимаю на него полные слез глаза.

– Тебе настолько не понравилось?! – ужасается Вонка.

– Да при чем тут… Просто я узнала скверную новость, даже не знаю, как сказать…

– Ох, Элли, плохие новости не должны так выбивать тебя из колеи, – он сочувственно гладит мою коленку, не подозревая, каким ударом эта новость должна обернуться для него самого.

– Фабрика в опасности. Саймон все рассказал. Франческа разорила Роберто Моретти. Была реструктуризация. Она хочет сделать то же самое с тобой, – бессвязно выдавливаю я и к концу третьего предложения уже начинаю всхлипывать.

– Я ничего не понял, – честно говорит Вонка и достает из нагрудного кармана карминный платок. – На вот, возьми, успокойся. В последнее время ты стала такой плаксой.

– Прости.

Я подаюсь вперед и, неумело обняв его, утыкаюсь лицом ему в грудь. Запах вишневой пастилы скрывает нотки дорогого парфюма, и я думаю, как хорошо, когда жизнь наполнена теплотой и любовью. И как мало мне на самом деле нужно, чтобы чувствовать себя счастливой. Вонка сперва делает попытки отстраниться – я чувствую, как он морщится – но потом сдается и заключает меня в объятия.

– Ну-ну, Элли, что ты раскисла? – слышу я над ухом его шепот, укоризненный, но вместе с тем неуловимо нежный. – Так что там с Франческой?

– Она не та, за кого себя выдает, но в двух словах не расскажешь.

– Если ты намекаешь на ее роль в судьбе этой мануфактурки с громким названием, то мне все известно.

– Известно? – я приподнимаю голову и встречаюсь с ним удивленным взглядом.

– Ха! – самодовольно фыркает он. – Разумеется, я навел справки! Ты же не думаешь, что я совсем ку-ку?

– Да, но ведь… Тебе не показалось, что фабрике может грозить судьба «Империи»?

– Не показалось, – категорично отрицает он.

– И ты не думаешь, что Франческа тебя обманывает?

– Не думаю. Я думаю, нам пора ехать. Твой холодный нос я чувствую даже через жилетку.

– Но, но ведь… Разве не подозрительно, что она бывает на фабрике так часто?

– Какая чушь, – манерно мурлычет Вонка, трогаясь с места. – Она бывает здесь только в будние дни. Когда у меня выходные, ее не видно не слышно.

– Но у тебя же нет выходных!

– Нонсенс! У всех есть выходные… Ты пристегнулась? Авто – это не стеклянный лифт, – назидательно говорит он. – Помни, что в целях безопасности пристегиваться необходимо сразу же, как займешь сидение. И когда будешь за рулем, веди машину осторожно, не превышай скоростной лимит, сбавляй скорость на перекрестках…

– Подожди-подожди, я что-то не помню, чтобы у тебя были выходные. На моей памяти ты все время работал.

– Вот и нет! Тебе должно быть стыдно, что ты забыла. А как же день нашей свадьбы? Это же самый лучший день в твоей жизни!

– А в твоей? – переключаюсь я, понимая, что именно этого он и добивался, но не в силах противостоять искушению задать этот вопрос.

– А в моей бывали и лучше, разумеется, – отрезает он, наградив меня ослепительной улыбкой. – Я же живу дольше.

– Но все равно Франческа…

– Так, Элизабет, хватит. Тебе стоит довериться мне и понять, что фабрике ничего не угрожает. Про Франческу же я слышать больше не хочу.

Чувствуя неудовлетворенность тем, что меня не захотели выслушать, и глубокую убежденность в собственной правоте, я отворачиваюсь к окну. Похоже Франческа – умелый манипулятор, раз заслужила особое доверие Вонки. Что ж, это следовало понять еще из истории Саймона: сколько девушек встречал на своем пути неуемный Моретти, и лишь ей удалось женить его на себе. А потом что? Убить? Подделать завещание? Я раз за разом вспоминаю непосредственный смех Франчески, ее трогательную легкость, ее добродушный нрав и понимаю, что мне все сложнее верить тому, что рассказал Саймон. Я тоже попала в сети обаяния этой женщины, я тоже не хочу, не могу верить, что она способна на что-то дурное, а потому прекрасно понимаю Вонку: ему так тяжело сходиться с людьми, что если он подпускает к себе кого-то, он не позволяет проникнуть в свои мысли и тени сомнения. Между тем, мне нужно держать ухо востро и не позволять чарам Франчески туманить мой разум. Будет лучше всего, если я спрошу ее о произошедшем с «Империей» прямо. Посмотрим, как она представит эту историю.

========== Часть 25 ==========

Никогда не понимала всеобщих оваций вокруг Дня всех влюбленных. Почему именно дата, число в календаре, – это повод открыть свои чувства для тех, кто втайне мечтает о взаимности, и бешеный триумф любви для тех, кто уже встретил свою половинку? Весь мир, словно обезумев, кричит тебе «Я есть! Я люблю! Мы любим!» – и единственный способ спастись – это просидеть весь день в четырех стенах. Пусть я говорю как ханжа, но по-мне, когда любовь напоказ, она перестает быть таинством и чудом и неизбежно становится предметом обсуждения и нередко осуждения, чем-то бытовым и банальным – чем-то, на чем легко заработать, если ты продаешь цветы и открытки.

Возможно, мое предвзятое отношение сформировала старшая школа. День святого Валентина в школе больше всего напоминал объявление результатов конкурса на привлекательность и популярность. Тебе отдавали свои голоса в виде картонных сердечек – и тем самым фактически цепляли на тебя ценник. Чем больше сердечек соберешь, тем выше твои шансы «вписаться». Понятное дело, что мне ежегодно напоминали, какой я аутсайдер. Я не переживала по этому поводу лишь потому, что заранее знала, чего ожидать.

Наверное, поэтому, став педагогом, я взяла себе за правило следить, чтобы в этот день все девочки из моего класса получили хотя бы по одной открытке. Для этого за неделю до праздника мальчики по очереди тянут из шляпы бумажки с именами одноклассниц, чтобы дело решил случай. Потом, конечно, начинается обмен и торг за то, кто кому будет делать подарок, но моя роль выполнена – ни одна девочка в итоге не остается без внимания.

Шарлотта, которую по моей большой просьбе (и благодаря пламенному обещанию помочь с поиском средств на новые стулья для актового зала) зачислили в мой класс, досталась Руперту Даури – апатичному сыну местного банкира, чьи родители хвастают принадлежностью к древнему аристократическому роду, хотя, ни для кого не секрет, оба начинали с работы в закусочной. Но сердце Руперта Даури, как и сердца большинства мальчишек класса, принадлежало белокурой Китти Джей Кинг, доставшейся Бобби Перкинсу, который не желал идти ни на какие сделки. Так бы каждый и остался при своем, если бы не Люк Декстер, который, зная слабости Бобби, обменял право подарить открытку Китти на коллекцию наклеек с футболистами и стеклянный шар со снегом, а потом поменялся с Рупертом на возможность быть “валентином” Шарлотты. Так я поняла, что намерения у мальчика самые серьезные.

После окончания учебного дня Чарли, до этого небрежно запихнувшая открытку в пенал, отвечает мне довольно категорично:

– Да ну его, этого Люка. Он же не расчесывается.

– Я уверена, что расчесывается. Просто он от природы кудрявый.

– Вот именно, – Шарлотта многозначительно кривит рот. – В него словно молния ударила. Трижды.

Я придерживаю перед ней входную дверь:

– Ну и что? Зато он танцует, как Майкл Джексон.

– Трижды.

– Какая же ты вредина, Чарли. Он один из немногих, кто сделал валентинку своими руками.

– Мне что теперь, устроить церемонию награждения? – огрызается Шарлотта, резво сбегая вниз по скользкой лестнице. Ее пушистые волосы развеваются за плечами. Остановившись на нижней ступеньке, она оборачивается и возмущенно продолжает: – Как вы себе это представляете? Барабанная дробь, шоколадная медаль? Умпа-лумпы маршируют строем, Люк – на пьедестале?

– Чарли, – смеюсь я, опуская ладонь на перила. – Ты преувеличиваешь. Я лишь советую тебе быть более благодарной к людям, которые хотят сделать тебе что-то хорошее.

Но если Шарлотта начинает ворчать, так просто ее не остановишь:

– Да, можно, например, запустить фейерверк так, чтобы из огоньков сложилось имя «Люк». Или пусть самолет напишет это в воздухе. Давайте еще привлечем к организации мистера Вонку: он любит эффектные зрелища. Я сказала Люку «спасибо» и хватит с него… Ох, миссис Вонка, какой снег, какой снег! Фантастика! Я весь день мечтала сделать так! – и она кидается спиной прямо на сугробы и начинает сводить-разводить руки и ноги.

Снег, выпавший утром, и правда что надо: мягкий, чистый и хрустящий, как упаковка крекеров. Кое-кто из учеников уже успел оценить его прелесть и соорудил у ограды снеговика в очках и с синей пуговицей вместо носа.

Я нагибаюсь, чтобы поднять рюкзак, который сбросила Чарли, но та кричит:

– Оставьте его! Лучше присоединяйтесь – сделаем двух снежных ангелов!

Мы на школьном дворе, где толпятся родители, ученики продолжают выходить из дверей, – так что место и время явно неподходящие. Вид учителя, резвящегося в снегу, как дитя, может не только подорвать репутацию, но и породить повод для злых шуток. К тому же, я слишком легко одета и после снежной экзекуции могу замерзнуть, а то и заболеть. Поэтому я протестую:

– В другой раз.

– Когда взрослые говорят “в другой раз” – это значит “никогда”! Давайте, миссис Вонка, решайтесь! – громко подначивает Шарлотта.

– Нет, Чарли, я не…

– Ну-у же, не будьте скукой-букой! – она садится и, не прицеливаясь, бросает в меня снежком. Он попадает куда-то в район коленки.

Меня спасает Эдвин, сделавший знак рукой. И я, сославшись на срочные дела, отхожу в сторону.

– Ты как раз вовремя, – жалуюсь я. – Еще бы чуть-чуть, и я бы беспомощно валялась в снегу.

– Элизабет, ты же обычно не идешь на поводу у детей, – хмыкает Эд. По настоянию Мэтти с очков он перешел на линзы, но по-прежнему касается переносицы, поправляя невидимую оправу.

– Обычно нет, но ведь и Шарлотта не совсем обычный ребенок. Я… я так хочу, чтобы она меня любила – это очень гнусно с моей стороны, да?

– Это естественно с твоей стороны, ведь ты, насколько мне известно, имеешь в планах удочерить эту девочку. Но тебе ничего не нужно делать, чтобы заслужить ее любовь. Просто люби ее и будь рядом, когда нужна. Все произойдет само собой. К тому же, что-то мне подсказывает, что она бы только обрадовалась, узнав о твоих намерениях.

– Хотелось бы верить, Эд. Хотелось бы верить… Как поживает малыш Джейки?

– Научился поднимать головку и тащит в рот все, что ни дай. Я… я знаю, что окружающих раздражают молодые родители, которые могут говорить только о своих детях, поэтому я сознательно не поднимаю эту тему, чтобы не быть утомительным… – он смущенно запинается и краснеет прямо на глазах.

– Расслабься, Эд, – я тыкаю его в плечо. – Скоро я буду утомительной, и лучше бы тебе дать мне карт-бланш.

Мы смеемся, но смех этот немного неловкий: стать настоящими друзьями мы так и не сумели, и особенно остро это ощущается в День всех влюбленных. Между мной и Эдом всегда будет стоять призрак признания и отказа, этот дух, бесплотный фантом разрушенного замка.

– Как… как мистер Вонка готовится к появлению на свет наследника? – с запинкой спрашивает Эдвин, почувствовав, что пауза затянулась, и сразу же морщится: – Прости, я не хотел, получилось бестактно… Не стоило…

– Нет-нет, все нормально, он еще не знает, – я отвожу глаза, гадая, что теперь будет думать о нас Эд. Правда открылась мне полтора месяца назад, а я пока не поставила своего мужа в известность – чем это можно объяснить? Что бы ни вообразил Эдвин, это не добавит очков Вонке, а мне придаст жалкий вид.

– Элизабет, мне бы не хотелось сгущать краски, – осторожно маневрирует Эд, – …и ты сама знаешь, я не хочу говорить очевидных вещей, но… Твое положение скоро станет заметно невооруженным глазом.

– Знаю-знаю, перед смертью не надышишься. Но просто пока не было подходящего момента, – оправдываюсь я, и если до этого я не выглядела жалкой, то сейчас выгляжу совершенно точно.

– Матильда сорвала меня с урока, чтобы сказать о том, что у нас будет ребенок. Я вернулся в класс на согнутых коленях и улыбался, как умалишенный, чем породил разные толки среди учеников, – деликатно замечает Эд. – Здесь не бывает неподходящих моментов, но бывает… неуверенность.

– Эд, пожалуйста…

– Элизабет, – он вдруг берет меня за руку и крепко сжимает ее, пристально глядя в глаза. – Ты будешь прекрасной матерью. Ты умеешь любить. Это такой же талант, как уметь танцевать или собирать микросхемы. Кому-то нужны годы, чтобы научиться, а кто-то схватывает на лету. Ты была рождена, чтобы любить: любовь сделала тебя прекрасной.

– Эд, ты сам не свой, – ошарашенно киваю я, убирая руку. – Закадровой музыки не хватает.

– Подожди, я лишь хочу сказать, что… – он понимает глаза вверх, словно прося помощи у Всевышнего. – Что… что…

– Что?

– Что не нужно вести глухого человека в оперу и ожидать благодарности.

– Что?

– …Но если глухой все же решит прийти, он должен заплатить за билет. Правила едины для всех. И не притворяйся, что не поняла. Метафоры – твоя сильная сторона.

Мне хочется сказать, что он неправильно определил ситуацию, что его аналогия не имеет ничего общего с действительностью, что не так уж я и хороша в любви, если на то пошло, и нечего делать из меня романтическую героиню, но я молчу. Я внезапно понимаю, что из-за глупой игры в молчанку стала противна сама себе, что устала хранить эту тайну, что у меня больше не осталось сил для того, чтобы мысленно подбирать правильные слова и проигрывать возможные варианты развития событий. В конце концов, то, что произойдет, неизбежно. И хотя бы ради того, чтобы больше никогда не услышать от Эда этой метафоры, стоит бросить карты на стол.

Поэтому когда мы с Чарли добираемся до фабрики, я, не меняя строгого наряда, бегу разыскивать Вонку, чувствуя, что еще немного, и нетерпение разорвет меня надвое. Во мне все так кипит, сердце так колотится, что я удивляюсь, почему вообще медлила. И вот что странно, ни одной крупицы сомнения я не ощущаю, словно мои внутренние жернова самоедства перемололи все их в пыль. Я скажу – и будь что будет. Отныне для меня нет ничего хуже неопределенности. Жизнь научила, что иллюзорные надежды – это и амброзия, и смертельный яд. Отступать некуда.

И я лечу по Шоколадному цеху, как пущенный снаряд. Двигаясь по инерции, я не верю, что во вселенной существует хотя бы одна вещь, которой было бы под силу остановить меня.

Но вселенная непредсказуема. Вкрадчивый голос Франчески возникает из тишины зарослей и дает мне пощечину:

– …сказать Элизабетте. …конечно, хорошенькая, но пустоголовая. Ты поэтому…?

Я замираю на месте, точно кто-то повернул рубильник, перекрыв питание, и молю бога, чтобы мое присутствие осталось незамеченным. Как во второсортном детективе, чтобы увидеть говорящих, мне приходится снять туфли, опуститься на корточки, подползти ближе и спрятаться за буйно разросшимся лакричным кустом. Я произвожу много шума, но не вызываю подозрений. С места наблюдения мне видно часть полянки с шипучим вулканом, но этого достаточно: Вонка с отсутствующим видом стоит у подножья, а Франческа, в странных очках, похожих на реквизит к шпионскому блокбастеру, ищет что-то в траве.

Итак, если моя фантазия не совсем дурная, то говорили они обо мне. Я ясно слышала, как Франческа произнесла мое имя, а вернее, его претенциозный итальянский аналог. А дальше что? Она сказала, что я хорошенькая, но пустоголовая? Вот парадокс: а я всегда больше себя позиционировала как страшненькую умницу. Если только эта характеристика относилась ко мне, в чем нельзя быть уверенной, поскольку любой мужчина, услышав подобный комментарий в адрес собственной жены, оскорбится – а очаровашка Франческа едва ли этого добивалась. С другой стороны, не похоже, чтобы Вонка выглядел оскорбленным. Вон, стоит себе, поигрывая тростью, как ни в чем не бывало. Нет, пожалуй, он делает это даже слишком небрежно, есть что-то нарочитое в его позе, как будто он старается скрыть нервозность.

Так, Элизабет, хватит придумывать. Слушай, и увидишь, что тебе померещилась очередная ерунда – шутки подсознания, ищущего предлог к отсрочке.

–…уверена, – хмурится Франческа. – Я вертела его в руке, а оно выскользнуло прямо из пальцев и куда-то укатилось. Accidenti! Я уже просканировала каждую травинку! Что за день сегодня!

– У-у-у, тогда, возможно, это призрак Моретти за ним вернулся, – с наигранным испугом говорит Вонка, изобразив пальцами волну. В темно-фиолетовом костюме-тройке он почти сливается с вулканом, одно лишь лицо выделяется жутким бледным контрастом.

– Неостроумно, – Франческа делает несколько шагов влево и я перестаю ее видеть. – Когда Роберто надевал мне его на палец, он рассчитывал, что я его не сниму до самой смерти.

– О-у. Видимо, оно тебе не сильно нравилось. Что ж, это понятно: у Моретти никогда не было вкуса.

– До моей смерти, а не до его, stupido. И вкус у Моретти был безупречный: беспроигрышная классика. Он отдавал дань традициям и качеству, а не новомодной дешевке.

– Ауч! – притворно вздрагивает Вонка. – Напомни мне, чтобы я на тебя обиделся.

Из внутреннего кармана он извлекает небольшой планшет и, быстро сделав несколько пометок, убирает его обратно. Франческа, ругаясь сквозь зубы на родном языке, подходит ближе и теперь целиком и полностью попадает в мое поле зрения. На ней бордовая охотничья шляпка с длинным пером, которая в сочетании с коричневыми сапогами на толстом каблуке наводит на мысли, что где-то поблизости у нее припрятана двустволка. Удивительно, до чего органично она выглядит на фоне мятного луга и каменистого подножья. Напоминает одну из тех девушек из американских вестернов, которые ныряют с двадцатиметровых скал, объезжают диких лошадей и ловко орудуют лассо.

– Нашла! – Франческа с победным видом бросается на землю и, распрямившись, сбрасывает шпионские очки, параллельно любуясь, как на ее пальце сверкают драгоценные камни.

– Мои поздравления, – кивает Вонка, нетерпеливо протягивая ей раскрытую ладонь. – А теперь, пожалуйста, то, что ты обещала. Не понимаю, зачем устраивать эти игры в «догони и отдай».

Звонко захохотав, Франческа достает из сумочки бежевый конверт и протягивает ему, но когда пальцы магната смыкаются на бумаге, вместо того, чтобы отпустить, тянет конверт на себя, заставив Вонку приблизиться.

– В «догони и отдай» мы сыграли пятнадцать лет назад, и я выиграла. А это совсем другая игра, – отрывисто произносит Франческа так, как это сказал бы Дон Корлеоне.

– Может… отпустишь? – Вонка сдавленно улыбается дежурной улыбкой, стараясь вырвать конверт из цепких лапок Скварчалупи.

Ответная улыбка Франчески больше всего напоминает хищный оскал. Перед тем как отпустить, она фамильярно треплет Вонку по щеке, как карманного песика, что он безропотно сносит.

– Существует две возможные причины, почему я здесь. Ты или боишься меня, или хочешь. Но обе одинаково лестны.

Мимо с равнодушным видом шествует элегантный умпа-лумп в шляпе-котелке и с тросточкой. Заметив меня, в неестественном положении скрючившуюся в кустах, с бурей эмоций, отобразившихся на лице, он без малейших признаков удивления приподнимает шляпу. Потом вынимает из кармана жилетки часы с цепочкой, смотрит на циферблат и, поцокав языком, спокойно отходит в сторону.

Когда я, проклиная все на свете, вновь перевожу взгляд на сцену, там стоит один лишь Вонка, который, поджав губы, знакомится с содержимым конверта. Внезапно он поднимает глаза и смотрит прямо в мою сторону. Сердце обрушивается вниз, как вагонетка на американских горках.

– Элизабет, к твоему сведению, оттуда тебя прекрасно видно.

========== Часть 26 ==========

Я поднимаюсь на ноги, сконфуженно кусая губы. Выходит, и Франческа прекрасно видела, как я прячусь в кустах, точно не живу на фабрике (сказать «здесь хозяйка» язык не поворачивается), а пробралась сюда с улицы воровать конфеты. А может – и это намного хуже – звездная бизнес-леди увидела во мне карикатуру на ревнивую жену в бигудях и со скалкой, которой повсюду мерещится обман и которая не может спать, есть, жить спокойно, если муж находится вне ее поля зрения. Как ни крути, ну и идиоткой же я себя выставила перед Франческой, если она заметила меня в этих зарослях. Впрочем, успокаиваю я себя, вряд ли она бы вела себя столь дерзко, зная о моем присутствии.

– «Существует две возможные причины, почему я здесь. Ты или боишься меня, или хочешь. Но обе одинаково лестны», – передразниваю я итальянский акцент, которым была произнесена эта совершенно постановочная фраза, ожидая объяснений.

Вонка, скривив рот, продолжает вчитываться в листочек бумаги у него в руках:

– Нет. Неправильно. Ты здесь, потому что ты вышла за меня замуж. По своей воле, это важно. Надеюсь, – он косит на меня одним глазом. – По своей воле?

– По своей, – подтверждаю я. – Но я лишь повторила фразу Франчески. Что она хотела этим сказать?

– Почему бы тебе не спросить у нее, что она хотела этим сказать? – с четкостью диктора на радио отражает мои слова Вонка, снова опуская взгляд на лист и пробегая по строчкам.

– Исходя из того что я слышала, вы с ней давно знакомы, – это правда? – упорно продолжаю настаивать я.

– Правда.

– И-и?..

– Прости, я кажется, потерял твою мысль. К чему там привязано «и-и?» – Вонка сгибает листок поперек и вкладывает его назад в конверт.

– Как вы познакомились? Давно? Права ли она, утверждая, что ты или боишься ее, или… ну, или находишь ее привлекательной? Зачем она здесь наконец?

– Слишком много вопросов, – назидательно поднимает указательный палец магнат. – Иногда мне кажется, что ты воспринимаешь меня как многотомную энциклопедию. Но я кондитер, а не справочник, и вопросы – это такая скука. Ладно еще вопросы о сладостях: они бывают интересные, каверзные, но вопросы о Франческе – тоска зеленая, – он закатывает глаза. – А подслушивать в кустах и вовсе моветон. Да-да. Я всегда знал, что ты любишь поточить уши.

– Так не говорят: «поточить уши», – бурчу я себе под нос, но Вонка только отмахивается.

Рукой он подзывает недавнего умпа-лумпа в шляпе и с серебристой цепочкой часов, тянущейся к карману жилета.

– Октавиан, рад тебя видеть! Как дела в цехе Невероятно-горького Шоколада для Любителей Головоломок и Других Сложных Задач?

– Как всегда, обстановка напряженная, – сокрушенно вздыхает умпа-лумп.

– Снова политика?

– Если бы! Черные дыры. Уже вторую неделю длится бурная дискуссия о том, что случится с астронавтом, если он провалится в черную дыру. Выделились два лагеря: одни считают, что гравитация растянет его до толщины волоса, другие – что пролетев горизонт событий, он сгорит в стене огня.

Я впервые вижу такого разговорчивого, интеллигентного умпа-лумпа. Я бы смотрела на него во все глаза, не будь мне так стыдно из-за места нашей недавней встречи.