Текст книги "Долго и счастливо? (СИ)"

Автор книги: cucu.la.praline

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 17 страниц)

– Ну, это легко проверить! – ослепительно улыбается Вонка. – Пусть кто-нибудь возьмет стеклянный лифт: там есть кнопка «вверх», которая выведет вас на орбиту, а потом в открытый космос, и кнопка «кислород», которая подарит возможность дышать. Кнопка «гравитация», кажется, тоже была, но я не уверен.

– Да, но как те, кто не в лифте, потом узнают, что на самом деле случилось с тем, кто внутри?

– О, легче легкого, Октавиан! Пусть в лифте полетят все спорщики. Тогда все и узнают, – отрезает Вонка. – Будь добр, занеси это по дороге в цех изобретений, – нагнувшись, он протягивает умпа-лумпу конверт Франчески. – Скажи, чтобы сделали точно по рецептуре, протестировали и, как будет готово, сразу же дали мне знать.

Умпа-лумп, ослабив шелковую удавку галстука и сдержанно кивнув, спешит исполнять приказ.

– Что в этом конверте? – тихо спрашиваю я, уже ни на что не надеясь.

Но Вонка не был бы Вонкой, если бы был предсказуемым. Он хмыкает, а потом с не терпящим возражений видом протягивает мне руку.

– Пойдем, Элли.

Карманным собачкам отдают команды с той же интонацией. Ко мне, Элли. Рядом, Элли. Да и я поступаю, как выдрессированная левретка: доверчиво, безропотно и радостно хватаюсь за обтянутые лайкой пальцы. И на то есть свои причины. Когда Вонка держит меня за руку, волоча за собой по лабиринту фабричных ходов, он словно отдает мне и свое зрение тоже. И я вижу совсем другую фабрику: не скрытную, враждебную, напоенную первобытными и таинственными, подчас зловещими, восторгами и ужасами – но живую, покорную, игривую, неизменно прельщающую своим безумием. Как укрощенный волк, который лижет лицо хозяина, но откусит руку всякому другому, кто захочет его приласкать. Ладонь Вонки становится нитью Ариадны, держась за которую, я получаю допуск в сердце этого мира, откуда мне открывается тайный смысл происходящего, и я сама словно становлюсь частью окружающих меня чудес. Тогда в избытке чувств я обычно говорю Вонке, что он волшебник, на что он небрежно отмахивается тростью и пренебрежительным «Нонсенс!», произносимым уголком рта, как бранное слово.

И вот сейчас самое лучшее повторяется – он снова тянет меня за собой в сумасшедшем темпе, едва ли не вырывая мою руку из плечевого сустава, снова я чувствую себя под его покровительством. И снова вокруг огни, блеск, феерия двойственной сказочной жизни, где горечь так сливается со сладостью, что их уже невозможно разлучить, где поверить значит увидеть, где обыденностью стало необыкновенное, а таинство превратилось в тайну. И внезапно я всей душой осознаю удивительную вещь: я принадлежу этому месту. Не только в те минуты, когда Вонка ведет меня за собой, но и вообще, всегда. Так же, как Чарли, как умпа-лумпы и Бакеты, – я ему принадлежу. И снова, тайком, осторожно я касаюсь своего живота, слушая скрытое. Мы принадлежим. Отныне только «мы».

– «Комната серпентов», – читаю я надпись на кнопке лифта. – Я что-то слышала о серпентах.

– О-о! Неужели? – поджимает губы Вонка. – Странно, ведь о Великании ты узнала совсем недавно… Ну, в любом случае, прекрасно, что тебе все известно! Это значит, ты не остолбенеешь от ужаса в самый неподходящий момент.

Не успеваю я ощутить холодок подозрения, удивиться, почему я должна бояться музыкальных инструментов, и поинтересоваться при чем тут Великания, как лифт резко берет влево, и я падаю на Вонку, который стоит ровно, на обеих ногах, да еще и умудряется сохранять осанку. Страдальчески вздохнув, он мягко кладет мне руку на плечо и довольно настойчиво отодвигает в сторону.

– Как? Как ты это делаешь? – лифт замедляется и я могу нагнуться без риска совершить кувырок головой вперед и осмотреть обувь магната: как всегда чистенькую и блестящую, словно с витрины. – Не пойму, приклеиваешься ты что ли?! Ну невозможно же удержаться на ногах в такой трясучке!

– Я ежедневно тренирую вестибулярный аппарат, – нравоучительно подняв палец, четко, почти по слогам объясняет Вонка, пока мы плавно движемся вверх по диагонали.

– Да какой бы хороший он ни был, так нельзя стоять – это противоречит законам физики. Ты противоречишь законам физики. Ты невозможен! А какой тут вывод? – вслух рассуждаю я. – Ты не существуешь.

– О-у, – вздрагивает Вонка. Его голос звучит почти расстроенно. – Надо же. Мне это в голову не приходило. Я всегда был уверен, что я существую. Но минуточку, а почему ты меня видишь тогда?

– Не знаю. Может, я сплю?

Вонка так широко открывает рот, набирая воздуха в легкие, словно собирается сдуть меня с лица земли, но в итоге, не найдя, чем возразить, обреченно закрывает его.

– Не волнуйся, – смеясь, я утешительно треплю его за локоть. – Обещаю подольше не просыпаться. Мне нравится этот сон.

Тут выясняется, что лифт замедлился с той же целью, с какой замедляются вагончики на аттракционах: чтобы выдержать паузу, заставив пассажиров заранее предвкушать весь ужас свободного падения, а потом уйти почти в отвесное пике. Вжавшись в угол, я закрываю лицо руками, обещая себе больше никогда не использовать эту машину ада. Вонка, который во время всех кульбитов даже не шелохнулся (что заставляет меня думать об их спланированности), оборачивается с торжествующим видом:

– А я нашел пробел в твоей логике, Элли. Почему ты думаешь, что если я невозможен, то я не существую? Невозможное только кажется нам таковым. Если на минуточку мы забудем о том, почему оно невозможно, то оно станет возможным. Так что можешь радоваться, Элли, ты не спишь!

– Лучше бы… лучше бы я спала, – стону я. – Пожалуйста, замедли лифт. Мне нель… Я умру, если мы не остановимся!

– Ох, Элли, какая же ты неженка, – манерно тянет Вонка, но все-таки нажимает на заветную кнопочку, заставив кошмарный лифт сбавить обороты.

– Спасибо! Я тебя люблю!

– Я помню.

На суше встречает нас белая дверь в форме арки с причудливыми иероглифами по краям. Радуясь спасению от тряски, я поворачиваю ручку и уверенно пересекаю порог… Чтобы через долю секунды вновь оказаться с противоположной стороны и, прижавшись спиной к стене, трястись от омерзения и страха.

– Там з-з-змеи.

– Не змеи, – назидательно поправляет Вонка. – Серпенты. Большая разница. Когда ты сказала, что о них слышала, я сразу заподозрил, что ты привираешь. Так вот, к твоему сведению, серпенты родом из Великании и в среднем длина одной особи составляет двадцать метров. Они быстры, хитры, очень прожорливы и очень опасны. А главное, они вдыхают кислород, а выдыхают сахарную пудру!

– З-зачем мы здесь? – упавшим голосом спрашиваю я.

– Это сюрприз, Элли, минутку терпения, и ты все увидишь! Нам всего-то нужно пересечь Комнату серпентов.

От словосочетания «пересечь Комнату серпентов» у меня во рту становится совсем сухо. Перед глазами встает только что увиденная картинка длинных, фосфорно ярких змеев всех цветов радуги, переплетающихся в огромные, шипящие клубки, которые, стоило мне открыть дверь, синхронно подняли головы размером с дыни и угрожающе высунули раздвоенные язычки. Уже достаточно, чтобы усугубить мою бессонницу и подарить ночным кошмарам новый сюжет.

– Я туда не пойду!

– Не будь трусишкой, – закатывает глаза Вонка. – Я хочу показать тебе кое-что.

– Это… это точно безопасно?

– Это очень-очень опасно, я же сказал. Серпенты быстры, хитры, очень прожорливы и очень опасны. Когда я впервые встретился с ними в Великании, меня не съели только потому, что не могли определиться, кому я достанусь. Пока они сражались за это право, я сумел убедить их, что не очень вкусный, и пообещать им много всего вкусного, если они согласятся поехать на фабрику. Так что меня вряд ли съедят. Насчет тебя я не уверен, но мы будем надеяться на лучшее – да, Элли? – радостно подмигивает он, пока я чувствую, как пол медленно уходит из под ног.

– А есть другой способ добраться до той комнаты? Ну, не пересекая этих серпентов? – хватаюсь я за последнюю соломинку, но Вонка категорично мотает головой:

– Нет.

Он широко распахивает дверь и, не дрогнув, заходит внутрь, не обращая внимания на взгляды десятков пар немигающих глаз, прикованных к нему.

– Элли, – подзывает он командирским жестом. – Сюда. Где ты там застряла?

Пока он не успел продвинуться сильно вперед, я делаю скачок и практически повисаю на его бархатном плече.

– Извини, но я бы предпочел, чтобы мне не отрывали руку, – вежливо говорит Вонка, однако я, издав нечленораздельный звук, лишь крепче стискиваю ее, чтобы он не смог вырваться.

Так все же меня вряд ли съедят. К тому же можно зажмурить глаза и, чувствуя под ногами мягкий ковер сахарной пудры вперемешку со змеиными туловищами, нестройно семенить рядом. Пару раз Вонка пытается дернуть плечом, но быстро оставляет эту затею: куда там, я вцепилась в нее, как коала в древесный ствол.

Поэтому то, как именно мы добрались до следующей комнаты, для меня нерешенная загадка. Главное, что серпенты оказались отделенными от нас прочной дверью.

– Это и есть то, что ты хотел мне показать? – спрашиваю я, разглядывая длинные ряды полок, заполненных склянками разных форм и размеров с разноцветными жидкостями внутри. Будто комната с колдовскими снадобьями из сказки про волшебников. Все пузырьки отступают друг от друга на одно и то же расстояние, с точностью до миллиметра, словно чтобы поставить новый флакон на полку, кто-то использовал линейку. Стены здесь выкрашены в уютный коралловый, под ногами – полосатые циновки, и кругом, буквально повсюду, настольные, напольные, настенные лампы с красными абажурами.

Я верчу головой по сторонам, чувствуя, как по мне внахлест бьет детское воспоминание. Однажды зимой, когда были живы мамины родители и она еще не знала Саймона, мама повезла меня на зимние каникулы за город к бабушке. Как же я противилась, думая, что меня ждет холодный дом, пропахший пылью и таблетками, одиноко стоящий в лесной глуши, и не догадываясь даже, что эти каникулы потом запомню на всю жизнь. В особенности один день или даже, вернее сказать, один миг. Это мгновение, когда под вечер я, проваливаясь по колено в сугробы, иду обратно после бурного, радостного дня, проведенного на ледяной горке с соседскими ребятами, когда мы, громко крича и хохоча от восторга, съезжали вниз кто на санках, кто на ледянках, кто на старых автомобильных шинах. И вот в небе уже россыпью горят звезды, куда ближе и ярче, чем в городе, а вокруг – тишина, метель и не души. И холодно, так холодно, что из носа течет, а руки, хоть и в варежках, покрылись цыпками, и пальцы на ногах совсем онемели; и вот я дергаю дверную ручку, чувствуя, как от голода бурчит живот, и меня вдруг окутывает тепло и запах яблочного пирога, и мягкий, мерный свет лампы под красным абажуром. И я кладу варежки на батарею, и, скинув сапоги, прижимаюсь к ней окоченевшими лодыжками, а ветер свистит в щелях между окнами, ведь это только в городах стеклопакеты, и бросает в стекла пригоршни колючего снега, пытаясь до меня добраться. Но поздно: я здесь, в убежище, где тепло, где горит лампа под красным абажуром, где после мясного рагу бабушка сварит какао и отрежет огромный ломоть шарлотки, а потом меня ждет горячая ванна с пеной, пахнущей клубникой, и книжка про Алису, попавшую в Зазеркалье, – которая, тогда я еще этого не знаю, станет одной из моих любимых детских книг.

– Именно так! – горделиво улыбается Вонка. Я подхожу ближе и вижу, что под каждым пузырьком маленькая металлическая табличка с выгравированным словом.

– Это… это же… этого не может быть, – выдыхаю я, и теперь мне кажется, что я сама превратилась в книжную Алису в мире абсурда.

– Эмоции, Элли, – магнат делает шаг к полкам, простирая к ним руку с тростью, словно фокусник-иллюзионист, демонстрирующий пустоту черного ящика. – Чистые человеческие эмоции. Очень концентрированные, – он поднимает указательный палец. – Употреблять в малых дозах.

– Но кому нужны эмоции?

– Что значит «кому нужны эмоции»? Тем, кто хочет, не способен их испытывать, разумеется! Вот здесь, например, – двумя пальцами он берет с полки округлую склянку с изумрудной жидкостью и, приподняв, любовно смотрит на нее сквозь мягкий свет красных ламп, – Приятное удивление. Показано скептикам и меланхоликам. Ты наверняка знаешь таких людей, Элли. Они смотрят кино: умное, пронзительное, зрелищное – а потом говорят с унылыми лицами: «ну-у, где-то мы такое уже видели. Вон тот переход был предсказуем. А эта актриса не передает все страдания своего персонажа. Но в целом, конечно, неплохо, потянет на семь из десяти». Они бы и рады удивляться, но, пресыщенные удовольствиями, потеряли к этому способность. Вот тут-то и придут на помощь конфеты – какие именно, я пока не решил – которые подарят им возможность удивляться всему, как в первый раз. Не правда ли здорово? – довольно хихикнув, он ставит флакон на место и выжидающе смотрит на меня. Как и все вокруг, его глаза тоже кажутся красными.

– Я не…

– Или вот здесь, – перебивает Вонка, делая шаг назад, и наклонившись, извлекает с нижней полки маленький пузырек с пурпурным порошком. – Здесь Чувство прекрасного. Для малообразованных эстетов. Теперь не нужно понимать картины или стихи – бросаешь на них взгляд, и слезы восторга сами катятся из глаз. А главное, все окружающие люди вдруг начинают казаться красивыми. Даже грязная лужа становится венцом творения, если переборщить с дозой. Ха-ха. Только взгляни на эти полки, Элли! Здесь каждый найдет то, что ему по душе! Восхищение, сострадание, безмятежность, веселье, доверие, энтузиазм, блаженство, уверенность, спокойствие, страсть, чистая совесть! Все удовольствия разом, не выходя из дома! Вечно приподнятое настроение! Вечный психологический комфорт! Не нужно больше общаться с людьми, когда эмоциональные потребности решаются двумя каплями! Никаких стремлений, никаких тщетных поисков! Ни мук, ни разочарований, ни сомнений! Ничто больше не гложет, но и не оставляет равнодушным! И если жизнь не удалась, всегда можно скопить немного денег на Счастье!

– Это ужасно! – не выдержав, перебиваю я его тираду.

– Ужасно?

– Кошмарно!

– Кошмарно?

– Просто чудовищно!

– Это будет хорошо продаваться, Элли, – раздраженно отрезает Вонка. – Это сделает людей счастливыми. Подумай о последствиях в долгосрочной перспективе. Никаких войн, никакого насилия, никаких страданий – мир всеобщего благоденствия.

– Одурманенный этим… этими… этими наркотиками!

– Наркотиками? – он давится резким смешком. – Да будет тебе известно, Элли, наркотики – это вещества, воздействующие на центральную нервную систему, – своим ледяным взглядом, он словно припечатывает меня к полу. – К употреблению не рекомендованы. Масса побочных эффектов. Да и вызывают привыкание, – не к месту хихикает. – А то, что ты видишь перед собой, – эмоции в чистом виде. Совершенно безвредные. Синтетические, но от этого не менее настоящие. Люди часто ненароком заражают нас своими эмоциями: делятся радостью или наоборот портят настроение. Тут тот же принцип. Кстати, ты заметила, что шипучий вулкан больше не хандрит? Угадай, почему?

– Прекрасно, – я скрещиваю руки на груди. – Значит, ты не будешь против, если я начну их употреблять?

– Что? – взметнувшийся было вверх указательный палец сгибается безжизненным крючком. Лоб бороздит глубокая морщина.

– Ну как, – я медленно протягиваю руку к одной из полок, не сводя глаз с ошеломленного лица магната. – Если это прекрасное, безобидное средство для решения проблем, то не оставаться же нам в стороне. Моя жизнь станет такой, какой я всегда хотела ее видеть, все мечты исполнятся. Я перестану хандрить, обрету… как ты там говорил? Полетность? Ты больше не услышишь от меня ни слова упрека, ни одной гневной реплики и больше не увидишь моих слез. Я буду идеальной женой, вечно пребывающей в состоянии эйфории. Вот как раз подходящее лекарство, называется Веселье. Думаю, мне подойдет.

– Элли, не…

Поздно. Я делаю большой глоток жидкости лимонного цвета с апельсиновым вкусом.

Вонка морщится, втягивая голову в плечи, кривит рот, глядя на меня с напряженным сочувствием, потом показывает концом трости на полки:

– Таблички с названиями находятся над флаконами, а не под ними.

– То есть я выпила не…

– Не-а, – он медленно качает головой, и теперь в его взгляде почти жалость.

– Что там было? – слабым голосом спрашиваю я, предчувствуя беду.

Вонка делает короткий шаг ко мне и протягивает руку, забирая флакон. Потом наклоняется к моему уху и тихо и вкрадчиво шепчет:

– Вожделение, Элли. Вожделение.

И снова – короткий и быстрый шаг назад. И тот же напряженный, выжидающий взгляд.

– Уф-ф, мне кажется, или здесь жарковато?

– Да, так я и думал, эффект почти моментальный, – он бросает быстрый взгляд на настенный циферблат. – А теперь спокойно, Элли, только спокойно, – Вонка делает пассы руками, обходя меня, и пятится к двери в комнату с серпентами.

– Все… нормально. У меня нет проблем с самоконтролем, – задыхаюсь я, чувствуя, как тугой узел внизу живота скручивается еще сильнее, но все же пытаясь слабо улыбаться. Нелепая ситуация. Хотела красивый жест – а получила уже второе за сегодня унижение.

– Да-а, – неохотно кивает он, поведя головой в сторону. – Но это пока. С каждой секундой эффект идет по нарастающей, и, по моим расчетам, через… четыре минуты и семнадцать… шестнадцать секунд ты не сможешь держать себя в руках.

– Глупости.

– Физиология, – с виноватым видом разводит руками Вонка.

– Подожди, ты не можешь бросить меня здесь вот так! – кричу я в панике, видя, как его рука уже скользит по дверной ручке. – Должен же быть какой-нибудь способ прекратить это! Какой-нибудь антидот! Противоядие!

– Элли, здесь только положительные эмоции – а зачем делать противоядие к положительным эмоциям? Всем известно, что лучшее противоядие от полового влечения – это половой акт. Увидимсязаужином! – выпаливает он на одном дыхании и поспешно скрывается за хлопнувшей дверью. Прекрасно. Он, конечно, мог ненароком напомнить мне о том, что я нежеланна (или вернее, иногда желанна, по случаю, после дождичка в четверг, что немногим лучше), но никогда еще не уносил ноги в таком страхе. Будь я в другом состоянии, я бы разревелась от обиды и сожгла себя самобичеванием, обнаружив в себе миллион физических изъянов, как реальных, так и мнимых. Впрочем, на это время еще найдется.

Не успеваю я гневно возопить, как дверь приоткрывается на сантиметр и сквозь крошечную щелочку вновь раздается его ликующий голос:

– Есть идея! Найди флакон со Спокойствием на второй полке снизу. Думаю, двух глотков будет достаточно, чтобы нивелировать эффект.

Я ползу на коленях к этим злосчастным полкам (слава богу, в этот раз дело обходится без хора умпа-лумпов) и действительно, спустя миг, пролетевший как вечность, нахожу там Спокойствие – оно безвкусное, цвета морской волны, а по консистенции как сгущенка. Для верности я делаю три глотка и обреченно растягиваюсь на полу, прислушиваясь к своим ощущениям. Будто голову напекло солнцем: наваливается тяжелый, удушливый измор, от которого вроде бы и клонит в сон, но в то же время сна ни в одном глазу. Телесность исчезает напрочь: будто я вышла из собственного тела, скинула его, как ненужную оболочку, и прилегла рядом.

Вонка, который вернулся, как только понял, что опасность миновала, с любопытством смотрит на меня сверху вниз. Его лицо теряет контур, размываясь перед глазами. Я щурюсь, пытаясь сконцентрироваться.

– Элли, я же ясно сказал «два глотка», а ты выпила половину флакона, – отчитывает меня он, и его голос отдает в ушах гулким «бом-бом-бом». Я усиленно моргаю, понимая, что веки – это последнее, чем я могу пошевелить.

– А видела бы ты себя сейчас со стороны! Ха-ха! Я никогда не забуду твоего лица! Такой удивительный микс стыда, похоти и испуга – жаль, что у меня не было фотоаппарата.

Ага, жаль, что ты был так занят побегом, хочу сказать я, но язык не слушается. И все-таки мне удивительно хорошо – такой зомбирующий, железный релакс где-то между жизнью и смертью, сном и явью. Мои эмоции будто окоченели вместе с телом и я сбрасываю их, как дерево сбрасывает плоды с наступлением осени. Я становлюсь крошечной песчинкой, которую несут вдаль по течению волны бытия, и тону в ощущении предопределенности происходящего. Когда начинает возвращаться чувствительность, приподнимаюсь на локтях и подзываю Вонку.

– Что такое, Элли? – он присаживается рядом на корточки. – Тебе нехорошо?

– Я жду ребенка, – тихо говорю я. И спокойствие: удивительное, размеренное спокойствие, которого я никогда не знала, не оставляет меня. Все будет так, как должно быть.

========== Часть 27 ==========

Пауза. Нарочитая, натянутая, предсказуемая, она не заставляет себя долго ждать. Во что, как ни в паузу, должно было вылиться это признание? С тех пор как моя жизнь превратилась в оперетку, истинные чувства так плотно сплелись с театральщиной, что их не разделит и хирургический скальпель. А что я хотела? Изнанка высокого всегда немного комична, и там, где есть страсти, найдется место и для толики фарса.

– Я беременна, – повторяю я, предваряя вопросы Вонки из серии «какого ребенка?» и «откуда ждешь?», и протягиваю ему пузырек со Спокойствием, который все еще сжимаю в руке. Впрочем, напрасно. Спокойствие Вонки и без того напоминает гипнотический транс. Даже зрачки не шевелятся.

Потом, точно по щелчку пальцев, он моргает, машинально забирает у меня из рук флакон и, не сводя с меня глаз, ставит его на место. Я замечаю, что, как и прежде, в расстояниях между пузырьками полная симметрия. Если бы не три глотка Спокойствия, я бы вряд ли обратила на это внимание, потерявшись в джунглях собственных эмоций, но теперь мой мозг работает с точностью вычислительной машины. Ну чем моя жизнь не водевиль? Сейчас поворотный момент всей моей истории, а я ничего не чувствую. Абсолютно ничего.

– Любопытно, – наконец тихо говорит Вонка тоном, который дает мне повод думать, что в плане отсутствия чувств я здесь не единственная. – Весьма любопытно.

Он опускается коленями на пол, поджав под себя ноги. Его лицо непроницаемо, бескровно, а движения аккуратные и плавные. Это поначалу вводит меня в заблуждение, но почти сразу я замечаю, как под одеждой его колотит медленная, едва сдерживаемая дрожь.

– Ты в порядке? – спрашиваю я, и мой вопрос кажется мне глупым, но я просто не знаю, что еще сказать. Что бы я сделала, если бы не эти три глотка? Замкнулась бы в себе, убежала, заплакала? Уж конечно, я бы не стала его слушать. Вернее, может, и выслушала бы, но не услышала. Но ведь это и есть самое главное. Слова лживы. Они могут быть жестоки, когда сердце болит, равнодушны, когда оно негодует, бесстрастны, когда плачет. Но если слушать между слов, если слушать то, о чем говорит душа, то не будет раздражения, осуждения, недоверия. Останется лишь понимание, принятие и любовь. Так и получается, что слушать – это единственный способ преодолеть отчужденность. Слушать – секрет любых счастливых отношений.

– Я не в порядке, Элизабет. Я решительно и безоговорочно не в порядке, – отчеканивает Вонка, и это хороший знак. Это говорит о том, что он взял себя в руки. – Обстановка – неподходящая, тон – будничный, одежда – не по случаю, – он по одному загибает пальцы левой руки. – Ты просто ошарашила меня, Элли. Выбила почву из под ног. Ну кто так делает?! Разве стоило выжидать полтора месяца, чтобы сказать об этом вот так: бросить невзначай без всякого намека на торжественность? Я разочарован, – и в финале он обиженно складывает руки на груди.

По законам мультипликационного жанра, персонажи периодически должны получать наковальней или роялем по голове. Обычно никто не задается вопросом о природе летающих предметов. Ну мало ли откуда взялся рояль в небе? Главное, что упал он на правильную голову.

До этого момента мне казалось, что реальный мир действует по иной, отличной от мультяшного мира, логике. Что сюрпризы предсказуемы и черная тень падающего предмета накрывает нас раньше, чем сам удар, давая хотя бы немного времени на подготовку. А вот и нет. Иногда, прежде чем упасть, наковальня вечность висит над нашими головами, пока мы, ничего не подозревая, вершим свои будничные дела и думаем, что удачно прячемся от возмездия.

Но вот я получаю свой удар и сижу оглушенная, чувствуя, как эффект Спокойствия покрывается сетью трещин от нежданного потрясения. Сколько я себя мучила, сколько бессонных ночей провела, думая, как же преподнести магнату свою новость, сколько разговоров у меня было с матерью и Мэтти – и все, чтобы узнать, что никакой тайны не было и в помине. Фарс. Жестокий, вульгарный фарс.

– Ты знал! Но как…? Когда?

– Прости, что испортил сюрприз, – с легкой надменностью пожимает плечами Вонка. – Если бы ты лучше подготовилась, уж будь уверена, я бы себя не выдал. Когда? В тот же день, что и ты. Как? Сюда звонила доктор Харпер – ты же оставила ей номер? – а Дорис взяла трубку. Доктор передала, что в определенных числах ее не будет в городе и если ты хочешь еще раз попасть к ней на прием, то стоит заранее записаться. Прости, что не сказал тебе. Я ожидал, что ты подашь голос первой. А потом подумал, что твоя игра в молчанку имеет значение.

Я чувствую, что заливаюсь краской до кончиков волос. Тру глаза, забыв про тушь, словно еще ожидаю, что вдруг проснусь в своей постели, и как наяву вижу события того вечера. Волшебное «у вас будет ребенок», потрескивание поленьев в камине, согласие Шарлотты и горячий зефир. И то, как странно Вонка вел себя в тот вечер и ночь. Оказывается, он ждал. В отличие от меня, не прятался, не боялся, не отрицал, а терпеливо ждал. Я пыталась уверить себя, что это ему не хватит мужества, что это он бежит от ответственности – все, чтобы самой скрыть собственную трусость. Я винила его, когда лишь я была причиной своего несчастья. Это я отложила перемены на потом, боясь горечи, которую они могут принести. Я, а не он. А он ждал. Ждал момента, чтобы ответственность со мной разделить, как он делил до этого со мной свою жизнь и свое сердце – что я также малодушно отвергала. Но ждал напрасно. И что он подумал? «Твоя игра в молчанку имеет значение». Меня пронзает дрожь. Кулаки сжимаются и разжимаются, я судорожно подтягиваю колени к подбородку, спиной приваливаясь к стене.

– Имеет значение?

Он с шипением вдыхает воздух через плотно сомкнутые зубы, лоб рассекает длинная морщина, на лице – застывшая, трудноописуемая гримаса.

– Знаешь, как это бывает… – визгливым, срывающимся голосом пытается замять разговор Вонка, стремясь как можно скорее уйти от темы, которая приносит ему если не боль, то физический дискомфорт точно. – Что ни говори, а полтора месяца молчания – долгий срок.

– Я не понимаю… – жалобно мямлю я, хотя прекрасно все понимаю. Он поднимает ладонь в знаке «стоп».

– Тик-так, тик-так! Время ушло. Теперь говорить об этом поздно.

– Нет, подожди, ты решил, что я не сказала, потому что собиралась сделать аборт?!

– Ой-ой, я тебя не слышу! – Вонка закрывает руками уши. – Вчера мы с Чарли и Чарли слушали морские раковины, у меня весь вечер стоял в ушах шум прибоя! А сейчас, кажется, начался рецидив. Ш-ш-ш-ш и ф-ф-ф-ф – больше ничего не слышу, извини, Элли. Надо срочно показаться доктору.

– Пожалуйста, не уходи, – я хватаю его за предплечье, видя, что он собирается подняться на ноги, и удерживаю внизу. – Это, правда, важно. Если бы тогда я все рассказала, ты… ты бы хотел, чтобы я приняла такое решение? В смысле, ты бы хотел, чтобы я сделала аборт?

Передернув плечами, он закатывает глаза, потом, тяжело вздохнув, оборачивается:

– Запомни, девочка моя, «если бы» – это ловушка, в которую ты слишком легко попадаешься. Нечего плодить альтернативные вселенные: это плохо заканчивается. Но хорошо, если уж тебе так важно все это знать и от этого зависит твое душевное спокойствие, – хотя, на мой взгляд, ты только попусту тратишь свое и мое время, – то я скажу, что некоторые дети хорошо приживаются на фабрике. Не только послушные добрые мальчики, вроде Чарли-один, но иногда даже маленькие бандитки, вроде Чарли-два… Да, я был немало удивлен, когда выяснилось, что даже такие, как она, могут подружиться с фабрикой, если захотят. Присутствие Чарли-два не нервировало фабрику, отнюдь, они прекрасно поладили. Кстати, именно поэтому я решил, и надеюсь меня не заставят об этом пожалеть, поставить под всеми необходимыми бумагами свою подпись.

– О, господи, – беззвучно шепчу я, подавшись вперед и обнимая его крепче, чем он бы этого пожелал. От радости у меня темнеет в глазах. Разве это может быть правдой? Я, должно быть, грежу наяву.

– Ты счастлива, Элли? – довольным голосом осведомляется магнат.

– Да! Да, и очень. Спасибо тебе. Ты знаешь, как много для меня это значит. Но все-таки ты не совсем ответил на мой вопрос…

– Какой вопрос? – как всегда, с невинным видом Вонка изображает зеркало. – А, нет, подожди, не повторяй. Не стоит, – мягким, но властным жестом останавливает меня он, и я послушно закрываю рот. – Я решил, что игра в «если бы» содержит слишком много соблазнов. Лучше поостеречься, Элли. Лучше не начинать.

Я понимающе киваю головой:

– Ты прав. Самое главное, мы будем вместе. И встретим все перемены рука об руку. Больше никаких тайн. А если кому-то вдруг станет страшно, то он обязательно поделится своими чувствами с другим, хорошо? Я знаю, тебе тяжело говорить о чувствах, но…

– Что это? Ты тоже это слышишь? – встрепенувшись, Вонка резко поднимает голову. – Или снова шум в ушах? Нет, мне определенно надо назначить встречу с врачом. Со здоровьем лучше не шутить.

И я улыбаюсь, понимая, что разговор окончен.

========== Часть 28 ==========

Офис управляющей приюта имени святого Плессингтона маленький, но идеально чистый. Маниакально чистый, сказала бы Мэтти. В нем все безукоризненно, как на рекламном плакате: карандаши в точилке остро заточены до одной длины, ручки все до единой накрыты колпачками, бумаги расфасованы по папкам и упорядочены на полках. На рабочем столе не нашлось места даже для ничтожной фоторамки, я молчу уж о какой-нибудь инфантильной ручке с розовым пушистым наконечником. Зато в ряд разложены пачка салфеток для монитора, гигиенические салфетки для рук и бумажные салфетки для пыли. А на подоконнике – впечатляющая коллекция искусственных кактусов.

Сама мисс Андерсон слушает меня без единой эмоции на треугольном лице. Временами кажется, что она откровенно скучает, когда она переводит взгляд вниз и с пристальным вниманием рассматривает свои подстриженные под корень овальные ногти. Ее волосы уже не напоминают цветную капусту: убранные назад, они открывают широкие скулы и маленькие торчащие уши.

Я стараюсь говорить искренно, но вместе с тем о многом умалчиваю. Например, о воровстве, извержении шипучего вулкана, чудо-йогурте и распиливании пополам. Мне хочется, чтобы она поняла, что мои намерения серьезны, я люблю Шарлотту и готова взять на себя ответственность за нее. Что я благоразумна, терпелива, заботлива, умна, а главное, абсолютно нормальна. Об этом свидетельствует мой костюм в стиле Жаклин Кеннеди с юбкой такой узкой, что необходимость держать колени плотно сомкнутыми мешает мне сосредоточиться. Вонка сидит по левую руку от меня и, как мы и договаривались, делает это молча. К сожалению, за него и без того многое говорит бархатный костюм-тройка синего цвета («кобальтового, Элли, кобальтового, сколько можно повторять? Минуточку, что значит, есть ли у меня нормальная одежда?») с возмутительно лиловым пластроном, небрежно подколотым бриллиантовой булавкой. И говорит он куда больше, чем строгая элегантность в стиле Кеннеди. И даже больше, чем моя отрепетированная до последней паузы речь, которую мисс Андерсон слушает, зевая с закрытым ртом.