Текст книги "Долго и счастливо? (СИ)"
Автор книги: cucu.la.praline
сообщить о нарушении
Текущая страница: 5 (всего у книги 17 страниц)
Пока я пребываю в этом состоянии, мою иллюзию покоя внезапно нарушает странный звук. Он возникает из ниоткуда и пронзает вакуумное пространство сновидений, взрывая его, словно фантастический истребитель, залпом орудий обрушивающийся на противника. В ушах начинает шуметь, я слегка приподнимаюсь на локте и, ничего не соображая, отодвигаю на лоб маску для сна. Будильник призывает меня скорее вернуться в действительность, красными штрихами высвечивая: 11:29. Я тру руками слипающиеся веки. Звук повторяется снова, правда, в этот раз он уже не отзывается таким победоносным эхом: это стук в дверь, негромкий и вежливый, словно тот, кто снаружи, боится меня разбудить и нерешительно топчется у порога, лелея надежду, что я и сама не сплю. А может, просто сомневается в своих намерениях.
– Кто там?
– Я так и думал, что ты не спишь, Элли, – говорит пришелец голосом Вонки, бесцеремонно отворяя дверь, проникая внутрь и бесшумно затворяя ее за спиной. Он щелкает выключателем, и неожиданный поток света действует на меня, как удар по голове миниатюрным солнцем. Я прячу голову в ладонях.
– Что… что такое? Что-то случилось? – заслоняясь от света рукой, я поднимаю голову и пытаюсь в световых пятнах распознать выражение его лица.
После того, что произошло, я была уверена, что он еще долгое время будет избегать меня или, возможно, сделает вид, что ничего не произошло, но я и подумать не могла, что он явится сюда самолично.
Есть такое пошлое убеждение, что мужчины думают о постели если не каждую минуту, то раз двадцать в течение дня точно. Пожалуй, в отношении Вонки этот тезис с провалом проходит проверку на прочность: мысли магната целиком и полностью заняты шоколадом и конфетами, новыми идеями, доработкой старых рецептов и другими гораздо более интересными вещами. Он не изменил себе и после женитьбы. К плотской страсти он относится с опаской, к которой, однако, примешивается некоторая толика любопытства, слабого, почти невыраженного из-за множества внутренних блоков. Возможно, он был бы и рад отрицать этот аспект любви как таковой, но природа не терпит к себе панибратского отношения, и чем дольше длится триумф магната над страстями, тем больнее переживается неудача. И тогда когда этого меньше всего ожидаешь, он внезапно появляется в дверях – обычно, когда дело идет к утру и мне уже удается худо-бедно побороть бессонницу – и остатки сна снимает как рукой. Чаще всего он нерешительно мнется на пороге, теребит пояс халата, заикается и убеждает меня, что зашел просто пожелать спокойной ночи. Я же хожу по лезвию бритвы, подбирая правильные слова, чувствуя себя сапером, обезвреживающим водородную бомбу. Иногда события принимают другой оборот, и он бесцеремонно врывается к комнату, не потрудившись придумать цель визита, и тогда мне можно не говорить ни слова, потому что события развиваются как по накатанной. В обоих случаях моя роль остается одинаковой: быть живым воплощением чуткости, и мне всегда казалось, что я успешно с ней справляюсь.
Я слишком сильно люблю его и поэтому на многое готова закрыть глаза, поэтому, наверное, все мои желания сводятся к одному: чувствовать себя любимой. Правда жизни в том, что это чувство посещает меня гораздо реже, чем хотелось бы.
Сейчас в силу привычки мои мысли идут по уже проложенному маршруту, как я вдруг с некоторым разочарованием замечаю у него в руке маленькую колбу с пурпурной жидкостью. И это освежает неприятные воспоминания о событиях, произошедших в Комнате удивительных чудес.
– Я принес противоядие, Элли, – холодно говорит Вонка, подтверждая, что в этот раз цель визита у него совершенно определенная.
– Ура! Я знала, что ты что-нибудь придумаешь, – я пытаюсь широко улыбнуться, но чувствую, что выходит криво.
– Мы составили его вместе с Чарли, – он кладет колбу на полку шкафа.
– Оно точно поможет ей?
– Оно, возможно, поможет. А, возможно, нет.
– Но оно не навредит ей?
– Нет, разумеется! Хотя у нее, возможно, вырастут хвост и усы… Но вряд ли. Утром дай его после завтрака – и проверим. Спокойной ночи.
– Подожди! – я переношу вес на колени, мысленно моля провидение задержать его.
Вонка тормозит в дверях и медленно оборачивается, смотря на меня настороженным взглядом:
– Да?
От волнения грудь ходит ходуном, я комкаю простыню между пальцев:
– Я так испугалась за Чарли, что сказала тебе ужасную вещь. Прости меня. Пожалуйста.
Вонка молчит, его рот изгибается как моллюск, которого шевелят прутиком. Наконец, он открывает рот и ровным голосом замечает:
– Твоя пижама просто чудовищна.
– Это подарок Мэтти на мой день рождения, – чуть улыбаюсь я.
Матильда осталась в своем репертуаре, когда подарила мне пижаму на два размера больше, расшитую маленькими капкейками, и написала в открытке: «Пусть твоя жизнь отныне всегда будет сладкой. И надеюсь, все обойдется без лишнего веса. Дарю тебе пижаму на этот чрезвычайный случай». Я тогда посмеялась, но эту огромную пижаму почему-то полюбила.
– В таком случае, должен заметить, что у нее кошмарный вкус.
– Зато доброе сердце, – я считаю своим долгом встать на защиту Мэтти.
Вонка не отвечает, а потом, неохотно сорвавшись с места, подходит ко мне и нерешительно опускается на краешек кровати.
– Так значит, ты меня не… ненавидишь? – сглотнув слюну, вкрадчиво интересуется он.
Его рука, закованная перчаткой, смотрится темно-синим пятном на бежевых простынях, но я не могу оторвать от нее глаз. Его присутствие одурманивает, голова начинает слегка кружиться, как на подъеме на большую высоту.
– Конечно, нет! Сгоряча наговорила глупостей. Конечно же, я тебя люблю!
Он смотрит на меня недоверчиво, а потом на его лице вдруг расцветает широкая улыбка:
– Сегодня же Рождество, Элли! Чуть не забыли! Я должен подарить тебе подарок.
– Я первая!
Я вскакиваю с кровати, достаю из шкафа плоскую блестящую коробку и с замирающим сердцем вручаю ее ему.
Вонка улыбается, высоко поднимая брови. Он выглядит донельзя растроганным, когда срывает обертку.
– Перчатки, Элли! Цвета зеленки! Я давно такие хотел. Большое спасибо, – в благодарность он довольно неуклюже гладит меня по предплечью.
Я решаю не уточнять, что вообще-то они цвета малахита, а не зеленки. Главное же, что ему понравились.
– А теперь моя очередь, Элли! – самодовольно объявляет он, убирая мой подарок во внутренний карман. – Собирайся!
– Хорошо, дай мне пару минут: я только переоденусь.
– У нас нет времени, Элли! – категорично отрезает Вонка. – Не волнуйся, твою пижаму никто не увидит.
Я наспех провожу расческой по волосам, выпиваю полстакана воды и сразу выхожу.
Вонка уже дожидается снаружи:
– Как же ты долго! Еще немного и нам бы пришлось встречать уже следующее Рождество, – ворчит он.
Мы садимся в леденцовую лодку и плывем по шоколадной реке в западную часть фабрики: там я почти никогда не бываю.
Когда мы подходим к широким дверям, я быстро сглатываю слюну: от волнения меня бросает то в жар, то в холод. Таинственно улыбаясь, Вонка широким жестом распахивает двустворчатые парадные двери, пропуская меня вперед. За ними – просторный балкон, и мое сердце сжимается до размеров песчинки еще до того, как я переступаю порог. Увиденное так потрясает воображение, что делая шаги, я чувствую дрожь в коленях.
Со всех сторон простирается ночное небо, созерцательное спокойствие которого не нарушается ни городской иллюминацией, ни мутной пеленой смога. Одинокие в своем множестве, огни звезд напоминают сияющих глубоководных рыб, в поиске вечных истин бороздящих темные воды небесного купола. Хотя и, пойманные сетью мгновения, сейчас они застыли в неподвижности, их главное предназначение неизменно: судьба отпустила их скитаться по волнам бытия, и там обитатели глубин не находят покоя.
В этом зрелище столько величия и столько смирения, что оно с первого же мгновения покоряет меня своей головокружительной красотой. И я чувствую, как что-то давно потерянное вновь возвращается ко мне. Будто сон и реальность достигают идеальной симметрии и схлопываются воедино. Но до того как параллельные миры становятся единым целым, грядет Большой взрыв – освещает рождение новых галактик, яркими нитями вплетающихся в полотно обновленной Вселенной.
Обретая себя прежнюю, я рождаюсь заново. Парадокс?..
Свежий морозный воздух холодит кожу, и мое прерывистое дыхание окрашивает его белой дымкой пара. Меня не знобит, хотя я и в ночной пижаме. Напротив, по всему телу, от волос до кончиков пальцев, волнами разливается тепло, и сама себе я кажусь эфемерной и призрачной, будто достаточно легкого ветерка, чтобы тело растворилось во мгле.
Тяжело дыша, я подхожу к витиеватым перилам и смотрю вниз. Там причудливым бутоном раскрывается черная бездна. Вуаль ночи, приоткрывшись, как шкатулка с секретом, сверкает россыпями драгоценностей, будто нанизанными на тонкие нити, провисшие под их тяжестью, в любую минуту готовые лопнуть и сияющим градом осыпать сонную землю. Мне кажется, что водоворот Вселенной, закружившись безбрежной спиралью, зовет меня за собой, по аллеям млечного пути и мерцающим дорогам ветвистых туманностей, туда, где меркнут условности пространства и времени, а жизнь предстает короткой и незначительной. И душа моя странствует, хотя тело и не сдвигается с места.
Я плачу, потому что что-то внутри меня требует выхода. Безграничное счастье вытесняет его, наполняя меня собой, стремительными реками перетекая по венам и артериям и горячими источниками вырываясь наружу.
Почти беззвучно ступая, Вонка становится позади – очень близко, так, что я чувствую его присутствие, но все же не касаясь меня. И я вся содрогаюсь, словно от моего сердца к нему тянется длинный шаткий мост, раз ступив на который, уже не сумеешь вернуться.
– Я не понимаю: я вижу то, что существует, или то, что я чувствую? – шепчу я, отстраненно вспоминая свои фантазии. Сказки, которым не нашлось места в несовершенном мире.
– Какая разница, – говорит Вонка, и его голос, словно отразившись от сферы, резонирует эхом, будто ему вторит кто-то третий.
Действительно, какая? Не все ли равно, что стало причиной того, что я вижу? Разве понимание важнее восприятия?
– Не знаю даже, как и описать это словами… – мямлю я. – Обычно, когда получаешь подарок, принято говорить, что это именно то, чего тебе всегда хотелось, но пожалуй, ты подарил мне то, чего я не могла желать, потому что границы моего воображения не способны простираться настолько далеко. Ты вытащил меня из скорлупы рамок и дал возможность взглянуть на них со стороны. Я – улитка, познавшая жизнь вне раковины.
– Это… хорошо? – подозрительно спрашивает Вонка.
– Это как божественное откровение.
– Элли, хватит говорить, как твой дружок-зазнайка Эдгар! Скажи лучше, что ты чувствуешь.
– Счастье. Глубокое и безраздельное.
– Ну вот!
Не оборачиваясь, я чувствую, что он улыбается, а потом неожиданно на мои плечи ложатся его ладони, узкие и стянутые тонкими перчатками. Внезапное прикосновение парализует меня, заставляя все внутри встрепенуться и воспарить ввысь.
– Молодец! Видишь, девочка, это было не сложно. Но мне тебя все равно придется разочаровать. Или удивить. Или и то, и другое вместе взятое. Потому что, видишь ли, это не твой подарок. Вот так. Это лишь маленькая преамбула. Тебя же ждет что-то совершенно невообразимое. Застегнуть ремни и приготовиться! Обратный отсчет пошел.
Где-то вверху над нашими головами начинают бить часы. Тяжелое и грудное «Бом!» заставляет воздух вибрировать. Удары, один за другим, наслаиваются друг на друга, сливаясь в причудливое многоголосие.
В предвкушении я кусаю губы, напряженно вслушиваясь в череду громоподобных ударов, раскатистым эхом разносящихся в застывшем холодном воздухе. Вонка, который стоит так близко, больше не кажется недостижимо далеким, мне вдруг приходит в голову, что вся эта филигранная работа мастера, воплощенная в удивительном макете открытого космоса – часть его души, с которой мне дозволили соприкоснуться.
Почему? Я не спрашиваю об этом даже себя.
Одиннадцатый удар. Вонка нагибается и шепчет мне на ухо: «Не забудь загадать желание», его дыхание оседает на моей скуле. По коже бегут предательские мурашки.
Двенадцатый удар – и непроглядный мрак ночи низвергает на землю свои секреты.
Звездопад. Небесные сети рвутся, не выдержав слишком тяжелого улова. Оставляя на темном небосводе нити блестящих росчерков, звезды срываются вниз, на полпути исчезая из виду, будто тысячи падших ангелов, изгнанных из рая.
У меня захватывает дух. Разумеется, остолбеневшая, обескураженная, я не в состоянии даже и помыслить о том, чтобы загадать желание. Мне кажется, будто я лечу вниз, набирая скорость, стрелой рассекаю воздух, как одна из этих звезд, и от восторга, восхищения у меня перекрывает дыхание.
Когда небо успокаивается, я не вижу в нем перемен. Звезд не становится меньше и горят они все так же ярко. Только теперь это зрелище больше не взывает к моим истокам, не переворачивает всю мою суть наизнанку: то ли я свыклась и пресытилась, то ли, познав что-то лучшее, уже не могу оценить меньшее.
Как жаль, что мы обречены на вечную погоню за счастьем. Нам не удержать его в руках, не расширяя границ увиденного и приобретенного. И с определенного момента покой и постоянство вынуждены приносить не умиротворение, а хандру и скуку. И только сейчас я понимаю слова Эдвина, сплетающиеся в голове словно из ниоткуда:
«…При этом, если мечты осуществляются, твой фантазийный маленький мирок рушится, поглощаемый реальностью, и это тебя угнетает, вгоняет в тоску, поскольку жить настоящим здесь и сейчас ты так и не научилась. И знаешь, что страшнее всего, Элизабет? Это вывод. Так или иначе, выходит, что счастлива ты априори быть не можешь.»
Я была глупа. Приблизив сказку, я сделала ее своей реальностью, адаптировалась к ней, приняла ее как данность и разучилась видеть в ней очарование. Став моей обыденностью, она потеряла свои позиции путеводной звезды, и мечты утратили свой сокровенный смысл. Я стала придумывать себе стимулы, проблемы, препятствия только, чтобы чем-то заполнить глубинную и терзающую пустоту. Я была глупа.
И дело даже не в том, что когда желания сбываются, жизнь становится пресной, а в том, что мы не умеем ценить того, чем обладаем. Мы не находим радости в повседневных пустяках, нас влечет только недостижимое. Как и звезды, мы – вечные странники, и в этом наше проклятие.
– Счастливого Рождества, Элли! – торжественно декламирует Вонка, отходя на шаг в сторону и элегантно прислоняясь спиной к парапету. Когда он больше не стоит сзади, я не могу оторвать от него глаз: пристально изучаю его лицо, одежду, стараясь запомнить как можно больше деталей. Вселенная, во всей своей красоте, меркнет, когда он рядом, одни его глаза, кажется, горят ярче звезд на этом импровизированном небе. И я задыхаюсь нежностью.
– И тебе.
– Элли, – Вонка запрокидывает голову и смотрит вверх. – Мы должны обсудить одну важную вещь. Самую первостепенную из всех главнейших.
– Да? – выдыхаю я, чувствуя, как волосы на голове готовы зашевелиться от сильного напряжения.
Он быстро склоняет голову набок, недовольно смотрит, словно я ему помешала, потом снова отворачивается.
– Мы должны поговорить о фабрике.
– Фабрике? – я морщусь, пытаясь понять, куда ведет это предисловие.
– Вот именно. Не хочу тебя расстраивать, но ты ей не нравишься.
– В смысле умпа-лумпам? – вздохнув, киваю я. – Знаю. Я уже давно это поняла.
Вонка откидывается назад, давясь безудержным смехом, больше всего напоминающим скрип несмазанных дверных петель. Я хмурю лоб, не понимая, что такого забавного прозвучало в моей фразе, спровоцировавшее этот взрыв.
– Элли… Скажешь тоже, – отсмеявшись, машет рукой Вонка. – «Не нравишься умпа-лумпам» – и как ты до этого додумалась только? Вот смешная! – его лицо вмиг становится серьезным. – Да они тебя презирают. В упор видеть не желают. Плюют с высокой колокольни. Сбрасывают со счетов. Нос воротят…
– Спасибо-спасибо, – поспешно перебиваю я. – Я поняла. Тогда что ты имел в виду?
– Не волнуйся, меня не сильно заботит, что умпа-лумпов от тебя тошнит, – примирительно улыбается Вонка. – А вот то, что ты не нравишься фабрике, очень плохо.
– Но как ты это понял? В смысле, она сама тебе сказала?
– Какая ты все-таки глупышка, Элизабет! Где ты видела говорящую фабрику? – он нетерпеливо подносит ладонь к моим губам, предупреждая, чтобы я не продолжала говорить, и я послушно замолкаю.
– Не подумай, Элли, что так было всегда. Вначале ты ей даже нравилась, очень нравилась, больше, чем кто-либо еще. В тебе была полетность – а для фабрики очень важно, чтобы в людях была полетность. Да. И все шло так замечательно, она к тебе тянулась, с одобрением наблюдала за тобой со стороны, пока ты внезапно не заскучала. Совершенно непонятно почему. А потом еще эти дети, – он раздраженно морщится, судорожно дернув головой в сторону, видимо, чтобы прогнать неприятное напоминание. – И теперь фабрика сильно встревожена. Ей хочется, чтобы ты снова стала прежней, но она не знает, чем тебе помочь.
Я подношу руку к лицу, пряча улыбку. Сейчас я понимаю его лучше, чем ему самому бы хотелось, но виду не подаю:
– Понимаешь, для меня очень важно чувствовать себя нужной, – я опускаю глаза. – А фабрика будто специально подчеркивает, что я нежеланна, будто целенаправленно расширяет между нами пропасть… И это так больно: идти со всей душой, а в ответ быть вынужденной принимать равнодушие. Я… Извини, – голос предательски дрожит, срываясь в высокие регистры. Я замолкаю, предчувствуя, что еще немного и, поддавшись жалости к себе, зайдусь злыми слезами.
Вонка смыкает брови на переносице. Он, кажется, смотрит на меня с состраданием, но сейчас я с большей охотой спишу это на игры воображения. Принять это оказалось совсем не так приятно, как я представляла. Уж лучше бы он до последнего сохранял невозмутимость! По крайней мере, тогда я бы не чувствовала, что выставляю себя на посмешище.
– Чепуха! – Вонка с силой ударяет тросточкой о каменные плиты. – И как столько глупостей только умещается в такую маленькую головку? Разумеется, ты нужна фабрике! Как воздух, как вдохновение! Если бы не была нужна, тебя бы здесь не было! Ты нужна ей, Элли! Ты нужна… – он сглатывает слюну и, напрягая все мышцы лица, через силу выдавливает из себя, – …мне. Ты нужна мне.
Словно обессилев от этой фразы, он с шумом выдыхает воздух, глядя на меня так, будто только что совершил открытие.
И хотя внутри поднимается настоящий ураган эмоций, я нахожу в себе достаточно стойкости, чтобы покачать головой в ответ:
– Как бы мне хотелось в это верить…
– Ты должна, Элли! – настойчиво призывает Вонка, потеряв над собой контроль. Он хватает меня за плечи и встряхивает. – Верь в это, верь! Поверь прямо сейчас! Ну же!
Вонка тормошит меня, как мальчишка – сломанную игрушку, не понимая, почему она перестала работать, и хотя я чувствую себя жестокой, боль, которая давно живет во мне, предъявляет свои права, внезапно хлынув волной острой горечи, обильной и тошнотворной, как рвота. Меня буквально выворачивает наизнанку, перед глазами поднимается туман, но я с упорством партизана стою на своем:
– Это невозможно! Как я могу тебе доверять, если ты так далеко? Если я и понятия не имею, что творится в твоей душе, а тебя это устраивает?! Ты сам не знаешь, чего хочешь: отдалить меня или приблизить, и сам мучаешься от этого! Меня утешает лишь мысль, что и ты мне не доверяешь. Хоть что-то у нас обоюдное.
– Глупости! – его рот искривляется волной, на белых щеках пунцовеют пятна величиной с клубничины. – Я доверяю тебе!
В его тоне столько непоколебимой веры в истину собственных слов, что и я пораженно застываю, на короткую секунду сдавшись, поверив ему и содрогнувшись под тяжестью этой веры. Но все мы – великие лжецы, потому что в любую минуту готовы обмануть себя. Особенно в пылу ссоры.
Набравшись смелости, я кидаюсь к нему на шею с наглостью тойтерьера, пытаясь сорвать поцелуй, но он так резко отскакивает назад, так выгибает шею, что чудом не перемахивает через парапет и не летит в бездну. Что и требовалось доказать.
– Ты боишься меня! – в победном запале восклицаю я. Только чувства скорее горькие.
– Глупости, Элли! – с досадой противоречит он, стряхивая невидимую пылинку с рукава. – Не такая уж ты и страшная. Можно сказать, даже симпатичная. Особенно когда не бросаешься на людей.
Я упрямо мотаю головой и медленно поднимаю вверх руку. Вонка косится на нее краем глаза с опаской, видимо подозревая, что вот-вот я влеплю ему пощечину.
– Тс-с-с! – успокаивающе шепчу я, округляя глаза.
В тисках волнения подношу ладонь к его щеке и мягко касаюсь ее, копируя излюбленный жест Вонки, первый аккорд прелюдии, – и внимательно слежу за его мимикой. Он не противится. Лицо магната меняется под моими пальцами, точно воск под пламенем свечи, но выражает оно отторжение и желание скорейшего финала, как лицо пациента во время неприятной медицинской процедуры.
– Тебе не нравится моя близость, правда? – я ободряюще улыбаюсь, убирая руку. – Хочешь узнать почему? Нет? Наверное, с моей стороны это будет неосмотрительно, но я скажу. Ты противишься не столько нарушению границ своего личного пространства, сколько той ничтожной, но существенной власти над тобой, которой я, несмотря ни на что, обладаю.
Окончательно овладев собой, Вонка с надменным видом закатывает глаза:
– Элли, ты пугаешь меня. Кажется, тебе срочно надо сделать томографию головного мозга. Я могу посоветовать хорошего врача. Все, что ты говоришь, – нелепица и вздор! Ни слова правды! Я сам по себе, иначе как бы я смог творить, если бы мне пришлось зависеть от кого бы то ни было? Никак, разумеется!
– Люди обретают счастье, когда вверяют себя другому.
– Вверяют? В смысле «дарят»? Какой ужас. Я был о людях лучшего мнения. А они при этом обматываются декоративными ленточками, чтобы стать похожими на безвкусные подарочные коробки?
– Ну я же не в буквальном смысле! Конечно, ничем они не обматываются… – я хочу продолжить, но Вонка, нарочито устало зевнув, перебивает:
– Все, Элли, это, конечно, очень занимательно, но уже слишком поздно, а у тебя, кажется, разыгралась температура. Нам пора возвращаться.
– Как скажешь.
В молчании мы возвращаемся к моим апартаментам, где я, перед тем как открыть дверь, неловко оборачиваюсь:
– Может, останешься?..
В моем ровном тоне не звучит ни мольбы, ни надежды. В конце концов, это ведь всего лишь вопрос.
Вонка чуть улыбается уголками губ, касается рукой полей шляпы в прощальном жесте:
– Спокойной ночи, Элли.
– Спокойной ночи.
Счастливого Рождества, Элизабет.
========== Часть 14 ==========
Я быстро иду по узкому перешейку, мне все чудится, что я куда-то опаздываю, но шаги получаются медленными: ноги едва поднимаются, словно им приходится преодолевать сопротивление воздуха. Нетерпение подхлестывает и, нервничая, я шепотом поторапливаю себя. Внезапно острая боль застает врасплох, вынудив замереть на месте – безымянный палец будто насквозь прошивает иголка. Первая мысль – оса, но, взглянув на ладонь, я понимаю, что боль причиняет обручальное кольцо: оно раскалилось добела, так, что кожа вокруг него покраснела и пошла волдырями. Я судорожно пытаюсь скрутить его с пальца, но кольцо только проворачивается вокруг своей оси и не сдвигается с места. Тем временем кожа на пальце лопается, как пузыри на поверхности воды в аквариуме, мне кажется, я вижу белесый кусочек кости, и от этой мысли к горлу подкатывает тошнота.
Боль такая, что я вою и плачу и, обжигая руки, отчаянно стремлюсь стянуть треклятое кольцо. Наконец, долгожданный результат – я стаскиваю его и, замахнувшись, со всей силы кидаю в воду. Кольцо ударяется о зеркальную гладь с негромким всплеском и с шипением остывает; от того места, где оно упало, идут причудливо расширяющиеся круги, на мгновение превратив водоем в мишень для игры в дартс. Я попала в яблочко?
Запоздало я осознаю весь ужас произошедшего. Это же обручальное кольцо! Я его выбросила! Дыхание перехватывает от мысли, что я совершила что-то настолько непоправимое, практически фатальное, и я, набрав в грудь воздуха, ныряю следом в мутную зеленоватую воду.
Я долго шарю руками по дну – вместо песка его покрывает стекло и в поисках кольца я раню ладони, пролитой кровью окрашивая воду в тревожно-красный. Но слепящий блеск привлекает мое внимание – и кольцо найдено. Зажав его в кулаке, я пытаюсь всплыть, но внезапно усилившееся течение кидает меня в сторону. На грудь ложится тяжесть сдавливаемого воздуха. Я выдыхаю в воду. Легкие сжимает сосущая пустота – им нужен кислород. Словно обратившись в камень, они тянут меня вниз, и хотя глаза заволокла блестящая как уголь темнота, я сопротивляюсь природе до последнего. Будто взбивая тесто, я дергаю руками в воде, и кровавые следы, шлейфом тянущиеся за моими руками, складываются в узоры.
– Дыши, Элизабет, – звучит в голове низкий незнакомый голос.
– Это что, приказ? Я же захлебнусь, – упрямлюсь я.
– Доверься мне, – настойчиво призывает голос.
– Я верю своим глазам.
– Как ты можешь верить им, когда они закрыты? Слушай свое сердце.
– Я тоже люблю красивые цитаты, но это, извините, банальность. Я же умираю! Пожалуйста, сделайте хоть что-нибудь. Мне не хочется уходить.
– Открой глаза.
– Но они открыты. Никаких красот подводного мира я не вижу, если вы об этом. Пожалуйста…
– Я больше ничем не могу тебе помочь, Элизабет, – раздраженно перебивает голос. – У меня тоже есть дела. Извини. Приятно было тебя повидать.
– Но подожди же! Постойте! Послушайте! Вы должны мне помочь! Что я должна сделать?
– Открой глаза, Элизабет. Открой глаза, – на все лады поет удаляющееся эхо.
Сердце пропускает удар, и морок спадает. Я выныриваю на поверхность, только не водоема, где так и не смогла побороть течение, а собственного сознания. Я открываю глаза.
Комнату заливает теплый дневной свет. Простыня вся смята, часть волос, на которых я лежала, мокрые хоть выжимай, с лица стекает пот. Я делаю жадный вдох, пытаясь прийти в себя после кошмара, и машинально дотрагиваюсь до обручального кольца. На месте. Господи, какой странный сон.
Внезапно я чувствую на себе чей-то взгляд и, вздрогнув, сажусь на кровати. Миссис Бакет, скромно сидящая в уголочке, сконфуженно опускает глаза:
– Простите, Элизабет, я не хотела вас напугать. Уже второй час – Шарлотта проснулась рано утром, спустилась на лифте и нашла нас. Вы так долго не давали о себе знать, что мы встревожились: привыкли, что чуть свет – и Элизабет на ногах. А теперь решили, что вы, должно быть, заболели. Я пошла вас проведать, убедиться, что все в порядке, и нашла вас спящей. Вы спали так беспокойно, разговаривали во сне, но жара, кажется, нет. С вами все в порядке?
Хотя я и более чем удивлена, все же рада видеть ее здесь: после вчерашнего мне было показалось, что мои теплые отношения с Бакетами дали первую трещину.
– Да, – поспешно киваю я, – в порядке, не считая того, что мне приснился просто ужасный сон… Как Чарли? То есть Шарлотта? Противоядие подействовало?
– Нет, к сожалению, – вздыхает миссис Бакет, от волнения постукивая носками туфель по полу. – Но мальчики сейчас работают над этим. Вы же их знаете, Элизабет, вместе они горы могут свернуть, не говоря уже о лекарстве. Все что им нужно – это немного мозгового штурма и орехов для сообразительности.
Я тяжко вздыхаю. Миссис Бакет поднимается с места, отодвигает простыню и садится на краешек кровати, совсем как Вонка вчера. Краснея в смятении, она берет меня за руку и пытливо смотрит прямо в глаза, словно говоря мне что-то личное, что я должна понять и без слов. Я тронута этим жестом внимания и ее искренним участием в судьбе девочки, которую я привела с улицы, но, как оказывается, мои выводы поспешны:
– Вы только не переживайте так сильно, Элизабет, – мягко, будто крадучись, успокаивает меня она, – В вашем состоянии это противопоказано, тем более когда все треволнения, на самом деле, преждевременны.
Выдержав паузу и увидев, что от изумления я совсем потеряла дар речи, Миссис Бакет продолжает:
– Я догадалась, Элизабет, – ласково улыбается она. – Я давно за вами наблюдаю. Я знаю ваш секрет.
– Миссис Бакет, это не то, что вы думаете… – запинаюсь я и вновь, как на преграду, наталкиваюсь на ее заботливый взгляд.
– Вы можете не скрывать этого от меня, Элизабет. Если вам до поры до времени по разным личным причинам не хочется разглашать эту радостную новость, я буду молчать столько, сколько потребуется. Только не таитесь от меня, прошу.
Так вот зачем она поднялась сюда! Не только забота о моем благополучии привела ее, но и жажда удовлетворить собственное любопытство! Так вот чем объясняется наш странный маленький тет-а-тет!
Взяв себя в руки, я уверенно мотаю головой:
– Миссис Бакет, простите, мне так не хочется вас разочаровывать, но боюсь, ваши надежды иллюзорны. Я не жду ребенка. Это исключено.
– Вы не беременны? – недоуменно переспрашивает она, недоверчиво наморщив лоб.
– Нет, – решительно отрезаю я, будто закрепляю приговор печатью. – Пока об этом и речи быть не может.
Она краснеет до кончиков ушей, я – тоже.
– Простите, Элизабет, а я-то вообразила… Мне бы этого так хотелось! Нам бы всем… Я надеюсь, так надеюсь, что ждать осталось недолго.
Мне не хватает мужества сказать ей, что вряд ли она вообще когда-нибудь этого дождется. Вряд ли в мире когда-нибудь появится человек, который будет называть меня «мама». От этой глупой патетичной мысли у меня начинает щипать в носу – Ей-богу, лучше себя не доводить.
– Элизабет, вы точно не больны? Выглядите вы неважно: такой усталой, измученной. Вам бы хорошо передохнуть, сходить куда-нибудь развеяться.
– Да нет, все хорошо, я лучше побуду с Шарлоттой, пока не увижу своими глазами ее превращение обратно.
– Нет, так вы только разволнуетесь лишний раз, – решительно противится миссис Бакет. – Я настаиваю. Сходите проведайте ваших друзей.
Честное слово, если бы я плохо знала маму Чарли, подумала бы, что она пытается меня выпроводить!
– Нет-нет…
– Элизабет, – строго одергивает она меня и снова расплывается в улыбке, – Пожалуйста. Вот увидите, это пойдет вам на пользу.
– Ну, хорошо, – мне так неловко отвергать ее немного навязчивую заботу, что я скрепя сердце соглашаюсь, – Но только на пару часов.
Что ж, все что ни делается, все к лучшему. Эд и Мэтти столько раз приглашали меня в гости – а я все откладывала. Видимо, на этот раз пришла пора расплатиться по старым долгам.
========== Часть 15 ==========
Я нажимаю на кнопку звонка – и дверь открывается с интервалом в полторы секунды. Можно подумать, что Эдвин все это время занимал выжидательную позицию на пороге. Сегодня его волосы особенно взлохмачены, а старые очки в роговой оправе так и норовят съехать на кончик носа.
