Текст книги "Измена. Серебряная Принцесса (СИ)"

Автор книги: Чинара

Соавторы: Стеффи Ли
сообщить о нарушении

Текущая страница: 16 (всего у книги 19 страниц)

Глава 44

Зайдя в дом, я прямиком направляюсь в самую дальнюю гостиную, в которой любить коротать вечера Конни. Как и ожидаю, застаю ее там одну.

Негромкая музыка, открытые окна и запах пломбира с клубникой.

Констанция удивленно отрывает глаза от книги и поворачивает голову в мою сторону. Предпринимает попытку подняться и что-то спросить, но я не даю ей такого права.

Молниеносно преодолеваю разделяющее нас расстояние и кидаю в нее конверт. Из него веером выскакивают фотографии, взлетают в воздух и падают к ногам той, кого я все это время считала своей мачехой.

Обида и едкая боль клокочет внутри меня.

– Объяснишь? – гневно говорю я, и лицо Констанции бледнеет.

Андрей однажды рассказывал, что воспроизводит в своей голове новый фильм до тех пор, пока не видит каждую малейшую деталь, пока полностью не остается доволен полученным результатом.

Вот и я теперь прокручиваю в голове эту сцену не менее десяти раз и до последнего верю, будто именно так и поступлю. Однако, стоит открыть дверь и войти в прихожую, как бравада затухает и перетекает в нечто совершенно иное.

Сознание до сих пор пребывает в некоем мутном пограничье, не сумевшем ни полностью отринуть старую кожу, ни принять новую правду.

Я все еще качаюсь на маятнике. Размышляю и пробую горький вкус реальности. Вкус настолько силен, что разъедает все твои привычки и понятия о правильности.

Переступив порог родного дома, ощущаю дикую усталость. Она валит с ног. И я, как вор, поднимаюсь к себе в комнату, не желая никого видеть.

Спустя полчаса, умывшись и переодевшись в пижаму, валяюсь на кровати, как в дверь моей комнаты раздается негромкий стук. Он заставляет вздрогнуть и нервно посмотреть в сторону двери.

– Кто там? – спрашиваю, прекрасно зная ответ.

– Ты не голодна? – раздается голос Констанции. – Мы с твоим отцом собираемся ужинать. Я пришла спросить, стоит ли нам тебя ждать?

– Нет. – спешно отвечаю, а сердце в груди так и порывает вырваться.

Меня одолевает странное желание вскочить с кровати, подбежать к двери, резко ее распахнуть и просто посмотреть на Констанцию. В ее глаза. Проникнуть в ее мысли. Узнать, какая она на самом деле. Увидеть ее совершенно новым взглядом, не искривленным, не тем, который мастерски был мне навязан.

– Хорошо, я ему передам. Отдыхай. – первый раз я улавливаю правду. И она ранит. Ранит, так как в ее голосе нет того холода или безразличия, который я так привыкла отчетливо различать. Он звучит ровно и спокойно, без морозных игл, а ведь они столь навязчиво чудились мне в каждой ее фразе.

Откидываясь на подушку, закрываю глаза и стараюсь вспомнить наше с ней знакомство. То первое общение, когда она только-только въехала в наш дом. Они не отмечали с отцом свадьбу, и я никогда не спрашивала, чья это была инициатива – пойти в загс и тихо расписаться, никого при этом не позвав. Точнее, папа звал меня, но мы с бабушкой сразу ему сказали, что на подобное он может даже не рассчитывать.

Я намеревалась избегать и игнорировать мачеху, чтобы не обидеть маму, которая, наверняка, горевала, наблюдая, как отец нашел себе другую. К тому же – ее родственницу. Ба всегда с особой желчью делала на этом акцент. Говорила, что у Констанции отсутствуют элементарные понятия стыда. И тут же высокомерно добавляла: «Хотя, куда ей, с ее-то деревенским воспитанием…»

И сейчас я не могу не поразиться тому, насколько лицемерной личностью является Зинаида Львовна… Она же знала… Знает! И все равно так себя вела! Но все же мне невдомек, зачем она настраивала меня против мачехи. Зачем? Ведь ее дочь ушла в другой мир. Так что это ей давало? В чем выгода? Она же ничего с этого не получала…

Я бьюсь над этим вопросом, и все равно не могу найти ответ.

А Констанция первое время будто боялась меня, но при том хотела наладить со мной контакт. Да, хотела и отчаянно пыталась – теперь я честно могу это признать.

Иногда я ловила на себе ее робкие взгляды, и они бесконечно меня раздражали. Бабушка столько раз говорила, что Констанция воплощение самого страшного лицемерия, и я глазом не успею моргнуть, как она одурачит меня, выстроив образ святоши, и переманит меня на свою сторону.

Я всегда прекрасно усваивала наставления Зинаиды Львовны и не поддавалась попыткам мачехи приблизиться ко мне. Если она старалась заговорить, я могла сослаться на усталость и немедленно уйти в свою комнату. Если она задавала мне вопрос, я силилась ответить максимально односложно, и сделать это так, чтобы она ясно поняла – желания поддерживать с ней диалог нет и вряд ли оно когда-то возникнет.

А когда она заикнулась о том, чтобы переделать некоторые комнаты в доме и убрать из него мамины вещи, тогда я под чутким руководством ба, сделала все возможное, чтобы у мачехи никогда не получилось осуществить задуманную перепланировку.

И если задуматься, Конни никогда не говорила ни одного слова против. Она чаще всего молча со всем соглашалась, и я отчего-то думала, что это все папа на нее так повлиял. Заставил принять мою сторону.

Затем она постепенно сократила, а потом и вовсе прекратила свои попытки по сближению. И между нами установился холодный нейтралитет, который, как я считала, устраивал нас обеих.

Единственное, что меня нервировало, что она никак не желала прекращать у меня интересоваться тем, как у меня идут дела и не голодна ли я. Но я более или менее смирилась…

А сейчас на меня вдруг обрушивается обида. Обида за ту несправедливость, которую она должна была переживать все это время под крышей этого дома. Из-за меня! Несмотря на то, что я на нее ужасно злюсь, я не могу остановить поток слез, хлынувший из глаз.

Когда мне, наконец, удается успокоиться, я осознаю, что существует еще одни волнующий вопрос, на который я не знаю ответа. Бабушка Глаша ничего по этому поводу не сказала, а я была и так слишком придавлена всей той информацией, свалившейся на голову, чтобы суметь трезво мыслить.

Но сейчас не прокрашенная деталь пазла мучает меня. Мне неизвестно, имеет ли представление о случившемся отец?

Скорее всего, нет.

Должно быть, его тоже обманули…

Иначе разве папа стал бы так себя вести, если бы знал правду? Разве он не постарался бы открыть мне истину и улучшить наше общение с Конни?

Я должна узнать это наверняка.

Стремление открыть и эту завесу вспыхивает во мне так сильно, что я не могу и дальше спокойно лежать на кровати.

Вскочив, быстро направляюсь в гардеробную, спешно переодеваюсь в одно из своих домашних платьев и, нервно посмотревшись в зеркало, совершаю парочку глубоких вдохов, которые совершенно не помогают успокоиться, и решаю присоединиться к семейному ужину.

Глава 45

Я не чувствую вкуса еды. Внутри меня выключены все рецепторы. Тело настроено лишь на анализ, сканирование и изъятие правды.

Отец, как и всегда, сидит во главе стола, выглядит довольным и то и дело смеется. Он рассказывает что-то по поводу своей работы, но я его практически не слышу. Слова долетают до моего слуха и сразу же уносятся прочь.

По левую руку от папы и ровно напротив меня сидит женщина. Она та, кого я на протяжении нескольких сил отталкивала всеми силами, не ведая, что именно в ней долгое время так отчаянно нуждалась.

Мои глаза жаждут взглянуть на нее, но никак не могут решиться. Им страшно. Стыдно. Волнительно. И они не хотят выдать себя.

Выдать. Что. Я. Знаю.

Они избегают ее лица и фигуры с тех самых пор, как я спустилась вниз и, двигаясь на шум голосов, ощущала, как ноги наполняются свинцом.

Мое сердце колотиться так сильно, словно для него больше не существует запретов, и оно решило немного сойти с ума.

Когда я вошла в гостиную, в меня тут же вперились две пары глаз. Кажется, папа обратился ко мне с вопросом, и мой рот каким-то чудом смог выдать вполне адекватный ответ.

Зинаида Львовна, мои вам аплодисменты, вы изощренно испортили мою жизнь, но научили держать лицо даже тогда, когда горло одолевает непреодолимое желание кричать, а руки покалывает от мысли крушить всю разложенную на столе посуду.

Я заняла свободное место, положила себе кусок мяса и уткнулась в тарелку. Спина, ровная как штык. Вилка, нож, аккуратные движения, полные концентрации. На лице – штиль, в душе – шторм из грохочущего стресса.

А потом ко мне обратилась она.

Кровь в венах замерла. Время качнулось. Ее голос показался другим.

Совсем не противным…

Я медленно отправила в рот кусок мяса, проглотила вместе с ним все отчаянно рвущиеся наружу страхи и подняла глаза.

Конни чуть заметно улыбнулась и спросила, не желаю ли я попробовать салат с гребешками и манго.

– Твой любимый, – как бы невзначай добавила она.

Мои глаза забыли, что умеют моргать, и уставились на нее так, будто пытались разглядеть что-то сквозь ее кожу.

Я слегка качнула головой, отказавшись от предложенного блюда и вернула взгляд к тарелке. Но вместе с тем я будто избавилась от проклятия, мешавшего смотреть на нее.

Я посмотрела, увидела, и мир не рухнул. Не исчез.

Любопытство раз за разом начало брать верх.

И вот сейчас я исподлобья изучаю ее руки, ее скулы, ее губы, нос и глаза… и на ум приходят слова Дарьяны о том, что мы с Констанцией удивительно похожи.

Раньше я ни за что на свете не хотела этого признавать. И, возможно, оттого никогда не замечала поразительного сходства.

Но теперь…

Я чуть отклоняю голову влево и смотрю в зеркало, висящее на стене за ее спиной. Ловлю свое отражение. В груди вспыхивает праведный огонь, состоящий из гнева, печали и полного хаоса, но при этом мой взгляд совершенно спокоен. Он напоминает маску холодного безразличия. И я усмехаюсь сама себе. Возможно ли, что я сегодня чуточку безумна? Но меня это нисколько не пугает.

Перевожу взгляд обратно на Констанцию и отчетливо – болезненно – осознаю, что долгие годы была совершенно слепа.

Но если даже Дарьяна, чужой, по сути, человек, увидевший нас с Конни рядом первый раз в своей жизни, смогла заметить наше сходство, неужели зрение отца столь же невосприимчиво к правде, как и мое?

Констанция ловит мой заинтересованной взгляд. Она не знает, чем вдруг вызван столь пристальный интерес падчерицы. И внимание ее определенно смущает.

Но как бы я не хотела, я уже не могу перестать ее изучать. Страхи отброшены в сторону. Внутри кипит новое чувство. Неожиданно ощущаю на губах совершенно неведомое для себя бесстрашие.

Смех. Не знаю откуда он берется. В чем его причина. Я не могу сказать, что испытываю радость, но все же начинаю смеяться. Затем, успокоившись, вытираю салфеткой рот и небрежно отбрасываю ее обратно на стол.

– Дочка, с тобой все в порядке? – удивленно интересуется отец.

– Папочка, все просто прекрасно. – улыбаюсь я. – Просто меня вдруг пронзила странная мысль. – откидываюсь на спинку стула.

Конни берет в руки бокал с вином. Улавливаю легкое подёргивание ее пальцев. Она не знает, чего от меня ожидать? Неужели она меня боится? Эта мысль неприятно царапает позвонки.

– Папа, может, ты сможешь мне помочь решить одну загадку? – улыбаюсь, поворачивая голову на отца.

Я планировала все совершенно не так. Не так. Но в меня будто что-то вселилось, и оно захватило управление и телом, и речью.

– Конечно, Севушка, твой папа всегда тебе всем поможет, – отец выглядит чрезмерно довольным.

Только бы ты не знал, пап.

Пожалуйста.

– Папа, ты никогда не задавался вопросом, отчего твоя дочь гораздо больше похожа на твою вторую жену, чем на первую? – слышу, как Констанция давится вином. – Разве у тебя не возникали на этот счет подозрения?

Сама при этом внимательно смотрю на отца.

– Конни! – обеспокоенно вскрикивает папа, вскакивая на ноги и помогая своей супруге, которая пролила вино, и оно расползлось красными разводами по белоснежной скатерти и оставило следы на ее нежно-лимонном платье.

– Со мной все хорошо, Слав, – тихо отвечает Констанция.

А моя тонкая надежда танцует на скалистом выступе. Обнаженная, израненная, бесстрашная.

Отец возвращается обратно на свое место. Он больше не пытается смотреть мне в глаза. Я же беру чистую салфетку и молча передаю его ей. Она кивает в знак признательности, при этом я отчетливо считываю в светлых глазах ужас. И руки…ее руки теперь дрожат.

– Отвечая на твой вопрос, дочь, – деловым тоном, говорит папа, – Нет, никакие подозрения у меня не возникали.

Отпиваю пару глотков вина, и надежда бросается со скалы.

Мне даже не надо ничего больше спрашивать, чтобы понять то, что лежит на поверхности.

У тебя никогда не возникало подозрений, папа, потому что ты знал.

Знал…

Глава 46

Теперь я с уверенностью могу сказать, что истерика у каждого своя. В фильмах женщины обычно громко кричат и крушат посуду. Но, видимо, психотипы у всех людей разные. И некоторые предпочитают переживать крушения мира внутри себя. Молча.

Откладываю серебряные приборы и благодарю за ужин. Вежливо улыбаюсь, не вкладывая при этом ни единой эмоции, встаю с места и выхожу из комнаты.

На кухне нахожу двух девушек, которые отвечают за уборку дома. При моем появлении обе сразу же вскакивают с места.

– Северина Вячеславовна, вы что-то хотели? – интересуется одна из них.

– Да. Пожелать вам приятного чаепития. – отвечаю я. – И попросить разжечь огонь в камине, который расположен в бирюзово-серебряной гостиной.

– Камин…? – удивленно переспрашивает Алина.

– Да. Вы сможете?

– Конечно, Северина Вячеславовна, – живо откликается Влада. – Мы сейчас же все сделаем.

– Спасибо. И угоститесь печеньем, которое Мария Дмитриевна покупает для меня.

– Она нас распнет… – неуверенно шепчет Алина, опуская глаза.

Мария Дмитриевна наша главная экономка. Женщина строгая и идеально выполняющая свои обязанности на протяжении многих лет. Работников она подбирает с крайней щепетильностью. И всем известно, что получить работу в Серебряном доме сложно, а вот лишиться ее, напротив, легко и просто.

У Констанции первое время была мысль сократить количество прислуги, но Мария Дмитриевна сумела ее убедить в ошибочности взглядов и пообещала, что новая хозяйка даже не заметит их присутствия. И каким-то чудом ей удалось это в полной мере.

Неожиданная сложность возникла лишь тогда, когда Конни заявила, что хотела бы готовить сама.

Мария Дмитриевна хоть и улыбалась, но определённо не поощряла взбалмошные желания хозяйки. К тому же она совершенно не желала лишаться такого славного повара, как наш Артем Петрович, который в свое время работал в известном ресторане в самом центре Парижа. От того возник компромисс. Артем Петрович счастливо оставался с нами, а Конни готовила тогда и то, что сама хотела.

Открываю один из верхних ящиков, достаю увесистую фиолетовую пачку кокосового печенья и кладу на стол.

– Видите, я сама вас угощаю. – говорю девушкам. – Нет повода для страха. Но не забудьте про камин. Огонь мне нужен в самое ближайшее время.

– Спасибо огромное… Конечно, мы сейчас же пойдем и разожжём его...

– Они же дорогущие… – раздается вслед, когда я покидаю кухню.

Иду по длинному светлому коридору, поднимаюсь по лестнице, захожу в свою комнату. Двигаюсь к углу, в котором оставила мешочек, полученный от бабы Глаши. Наклонившись, беру его в руки.

Делаю пару шагов вправо, открываю шкаф, где имеется специальная полка для маминых вещей. Достаю любимый альбом. У меня нет недостатка в ее изображениях. Но только я не знаю, какая из имеющихся фотографий лучше всего подойдет для моей миссии.

Бесцельно огладываю комнату. Все те редкие снимки, на которых мы вдвоем с моей якобы матерью, стоят на полках в миленьких рамочках.

А альбом, который я сжимаю в руке, был всегда чем-то вроде дани обожания. Однако продлевать сей культ обмана я более не намерена.

Взяв все необходимое, снова спускаюсь вниз и прохожу гостиную. Огонь в камине уже горит. Не сильно. Но для того, что я намереваюсь сделать, его вполне достаточно.

Как ни странно, я ничего не чувствую. Даже боль словно бы притупилась. Застыла.

Вытаскиваю парочку фотографий, бессмысленно вглядываюсь, а потом кидаю их вместе с маленькой подушкой в колышущееся пламя.

Сзади раздаются тихие шаги, и я различаю шумный вдох.

– Что ты делаешь? – настороженно спрашивает Конни.

– Прощаюсь с ложными мирами. – спокойно отвечаю я. Поворачиваюсь, чтобы мельком взглянуть на мачеху.

Вторая жена отца останавливается в паре шагов от меня. Обняв себя руками, она немигающими стеклянными глазами смотрит на то, как огонь уничтожает изображения ее сестры.

Один из другим я достаю оставшиеся снимки и бросаю их в жадные лапы пламени.

– Сева, зачем ты это делаешь… – нервно произносит мачеха.

– Чтобы наверняка.

– Пожалуйста, прекрати. Не знаю, откуда у тебя эта штука, но…

– Мне ее дала бабушка Глаша. Вы с ней вроде бы достаточно хорошо знакомы. – специально больше не смотрю на Констанцию. Ее близость заставляет эмоциям в моей душе всколыхнуться, а я пока не готова их выплеснуть. Мне нравится та тишина, в которую я себя замуровала. – Ты же знаешь, что я сейчас делаю, правда?

Она ничего не отвечает.

– А где папа?

– Он в кабинете. Ему позвонили по какому-то делу…

Мысль вспыхивает в голове, как яркая выразительная подсказка.

Как же я могла забыть…

Не теряя времени, отбрасываю пустой альбом на пол и стремительно двигаюсь в сторону кабинета. На пути чуть не сталкиваюсь с Владой. Девушка первая успевает отпрыгнуть в сторону и тут же сообщает, что огонь они, как и было велено, разожгли.

– Спасибо. – мой взгляд падает на предметы, которые она держит в руке. Сомнения в том, что вселенная на моей стороне, исчезают. Я поступаю правильно.

– Влада, дай мне, пожалуйста, вот это.

– Это, Северина Вячеславовна? Вы уверены?

– Как никогда. – забрав нужную вещь, продолжаю идти дальше.

Оказавшись напротив толстой двери, стучу. А получив разрешение войти, ступаю внутрь и сразу подхожу к стене, которая меня интересует.

– Севушка, что-то случилось? – спрашивает папа.

Он сидит в своем коричневом кожаном кресле и, прервав телефонный разговор, ожидает моего ответа.

– Да, мне нужен ее портрет. Но сама я не смогу его снять, слишком высоко. Ты не мог бы мне помочь?

– Зачем это тебе вдруг понадобился мамин портрет? – хмурится папа. – Ты же сама была против того, чтобы его кто-то трогал и говорила, что он обязан висеть именно здесь. Давай обсудим его перестановку чуть позже?

– Папа, он мне нужен срочно. Это очень важно для меня. Пожалуйста, сними его для меня прямо сейчас. – настолько невоспитанно и взбалмошно я веду себя с ним первый раз. – Я знаю, где ему самое место.

Шумно вздохнув, папа подносит трубку к уху и просит своего собеседника подождать еще пару минут. Затем поднимается и, хоть и с некой подозрительность, но все же достает портрет первой жены и передает его мне.

Выпалив: «спасибо», – я почти бегу с новой ношей обратно в гостиную.

Боюсь не успеть.

Меня вдруг ужасает мысль, что та подушечка сгорит преждевременно...

Забегаю в комнату и замечаю, что Констанция так и стоит на том самом месте. Она не сдвинулась ни на шаг.

Опускаюсь на колени. Кладу картину на пол. Возиться и доставать её из рамы – слишком долго, на это нет сейчас времени. Канцелярский нож, который я взяла у служанки, берет на себя роль идеального помощника.

В моем сердце зияет темная пустота, когда я уверенными движениями недрогнувших пальцев провожу четыре ровные линии и вырезаю полотно. Женщина, на которую я так мечтала быть похожей, внимательно наблюдает.

Мы встречаемся взглядами.

Художник так мастерски сумел передать лицо первой жены отца, что она выглядит удивительно живой. Он будто перенес настоящую сущность своей натурщицы на прямоугольный кусок бумаги.

В детстве я могла проводить долгие часы, любуясь картиной. Фантазировать, будто мама рядом и с нежностью смотрит за дочерью.

Но сейчас мне вдруг кажется, будто в ее глазах нет ни тепла, ни мягкости, лишь холодный вызов и колкое самолюбование.

Интересно, ты когда-нибудь хотя бы немного, хотя бы самую малость меня любила?

Картина в ответ усмехается.

Что-то подсказывает, что я никогда не была ей нужна… я служила орудием чужой мести, но исполнять и дальше роль пешки мне претит.

Поднимаюсь с колен и подхожу к огню.

– Сева, не надо… – раздается глухой шепот Констанции.

Но я ее не слушаю. Пламя ласково касается полотна, радуется своей новой добыче. И тут от двери звучит громкий возглас отца:

– Савушка, что ты такое творишь?!

– Папа… – только и успеваю сказать.

Из горла отца выходит пугающий хрип. Одной рукой он хватается за сердце, второй за стену, а затем медленно оседает на пол. Констанция душераздирающе вскрикивает. И мы вдвоем одновременно кидаемся к нему.