Текст книги "Происхождение видов"

Автор книги: Бодхи

сообщить о нарушении

Текущая страница: 26 (всего у книги 32 страниц)

Тора сделала паузу, посмотрела на молчащего, сжимающего кулаки Вайу, и продолжила.

– Я, когда тренировалась в «дайвинге» – ну я имею в виду конкретных историков… ты понимаешь – о чем я?

Вайу кивнул.

– Я особенно внимательно исследовала девятнадцатый, двадцатый и двадцать первый века – читала документы, смотрела фильмы, погружалась в те времена несколько раз. Невероятно динамичное, насыщенное время – эпоха, когда взлетела и упала европейская цивилизация, когда тысячелетиями культивируемые ценности окончательно исчерпали себя, вошли в крайнее противоречие с дальнейшим продвижением человечества, и там как раз я натолкнулась на очень зримые, яркие примеры того, что жестокость приводит только к жестокости. Тебе эти примеры мало что скажут, поскольку ты вообще вырос в другом мире…, – тут Тора запнулась.

Впервые за все это время она с полной ясностью осознала ту необычную дистанцию, которая лежит между ней и ним – выросшими в разных мирах, имеющими разную историю, и кто знает – может быть даже разную анатомию и физиологию! И все же… все же эти различия, хоть и были непривычно грандиозными, не казались ей сейчас непреодолимым препятствием для понимания друг друга.

– Вот была такая нация – евреи. В середине двадцатого века построили они собственное государство – Израиль. В окружении враждебного им арабского мира. Ну, иллюзий никто не строил – всем было ясно, что на десятки лет вперед разного рода конфликтов будет огромное количество, пока, наконец, евреи и арабы не научатся жить по соседству мирно и даже сотрудничая – в конце концов война, это всегда и для всех разрушительное и кошмарное дело. Но шли десятилетия, конфликты не убавлялись, а скорее множились. Месть накладывалась на месть, провокация на провокацию, и кто виноват больше, а кто меньше – это вопрос, как обычно, крайне сложно решаемый. Но вот что интересно – в начале и середине двадцатого века – еще до построения ими своего государства и некоторое время после этого – евреев в Европе воспринимали в среднем как вполне адекватных людей – ну со своими особенностями, естественно – но как одну нацию среди других. А в конце двадцатого века… уже нет. В конце двадцатого века средний европеец сказал бы, что есть три нации, которых он считает опасными, агрессивными – это русские, израильтяне и некие обобщенные арабы. Как-то в одном из погружений я была в курортном городке Лабуанбаджо, остров Флорес, территория бывшей Индонезии – райское, тихое местечко, казалось бы далеко от войн, конфликтов – курорт – дельфины, сноркелинг, скуба-дайвинг, тихие прогулки по набережной, гигантские вараны и пугливые олени на островах Ринча и Комодо. И я увидела директора одной из фирм, обслуживающей туристов, который выразился в беседе с кем-то так: «русские и израильтяне – вполне нормальные люди, когда по одиночке или парами. Но если ко мне поступает запрос от группы русских или группы израильтян – я отказываю им под любым предлогом, я ни за что не приму их – и так же сделает любой другой владелец турфирмы в нашем городе. Когда они группой – они страшные, дикие, и с ними могут быть серьезнейшие проблемы». Вот так. Я заинтересовалась этим явлением и по КСС… это аббревиатура «канала симпатической связи»… ну это долго объяснять… ну в общем в таком погружении в прошлое я могу сканировать явления одного порядка, если захочу – механизма я в точности не знаю, но пользоваться им несложно… так вот переместилась я в Индийский Гоа, в тихий поселок Арамболь – тоже мир и благодать, пенсионеры гуляют по пляжу, парочки загорают и купаются, в барах люди вкушают шашлыки из курицы и рыбы, пьют соки… я даже не поняла – при чем тут этот спот.

– Спот?

– Да, «спот» – это конкретная точка исторического пространства-времени, то есть совокупность событий прошлого, ограниченная событийно-территориально – понимаешь, погружения проходят не в непрерывном континууме событий, а ты словно прыгаешь из одной связанной истории в другую, причем «контур», ограничивающий одну ВТС… ну то есть «временно-территориально-содержательнособытийную» ячейку от другой… сейчас язык сломаю:) – бог с ним, в общем воспринимаю я некое кафе и процесс мирного поглощения соков и еды, и не понимаю – причем тут этот спот, и вдруг среди прочих вялотекущих разговоров мелькает слово «арабы» – и тут вдруг вскакивает девушка, и начинает дико кричать, и я понимаю, что это израильтянка, и компания вокруг нее – тоже израильтяне, и орет она что-то про то, что они победят, трясет воображаемым автоматом и нажимает на воображаемый спусковой крючок, и пена изо рта, и приятели ее заводятся, а люди вокруг – встают и уходят. Была нормальная девушка! Ррраз – и нет девушки, есть киллер.

Тора сглотнула, и, словно опасаясь, что Вайу ее перебьет, спешно продолжала.

– И даже не войны сделали их агрессивными, а отношение к этой войне, которое, впрочем, почти неизбежно следует за самой войной. Когда люди воспитываются в ненависти к врагу – эта ненависть убивает вообще все живое в них самих. И война тем и страшна, что убивает всех до одного: если пощадила пуля, то не пощадит ненависть. А когда ненависть к врагу становится государственной политикой, общепринятой добродетелью, когда ненависти учат в школах, в храмах, то нации приходит конец, и закат ее близок. Не знаю, как у вас, а у нас были такие «пацифисты». Вплоть до новой эры, это слово было чуть ли не синонимом трусости, коллаборационизма, предательства. Может среди них и были трусы и предатели, были конечно, но были и те, кто ясно понимал – ненависть порождает только ненависть. Агрессия порождает только агрессию. В войнах нет победителей – в принципе быть не может. Победившая сторона переваривает затем в желудочном соке ненависти саму себя, и все достается кому-то третьему. Хищник «СССР» перегрыз горло такому же хищнику «Гитлеровская Германия» – оба десятилетия готовились к тому, чтобы пожрать все вокруг себя, столкнулись лбами и СССР вроде как победила… а куда девать миллиарды тонн ненависти? Вот и получилось в итоге, что проигравшая вроде как Европа, подмятая под себя Гитлером и СССР, на последующие сто лет так далеко опередила в уровне жизни и технологий ту же СССР, что, казалось бы, уже не догнать. Ну там, правда, в дело вступили другие механизмы – погрязшие в гнилом довольстве, страхе будущего и вселенской апатии европейцы уже в середине двадцать первого века превратились в задворки развитого мира… но сто лет – огромный срок! И если мы сейчас побежим, со слюной, брызжущей изо рта, размахивая автоматами, стрелять этих отсталых обитателей Нижних Территорий, то в ближайшие сто лет мы потом будем стрелять друг в друга, а то и не сто, а тысячу сто! Нет, это совершенно невозможно, это исключено, этого не будет.

На одном дыхании выплеснутый монолог оборвался. И говорить Торе больше не хотелось, да, кажется, и незачем было бы – Вайу и не думал возражать. Лежа на животе и уперев подбородок в кулаки, он молча пялился на волны, прыгающие у стен коттеджа, пинающие сваи. Спустя несколько минут Тора почувствовала сонливость, и решила поспать минут двадцать. Про сигнал срочного вызова она просто забыла – джойстик остался валяться в кресле. Уже спустившись по лесенке, она крикнула снизу:

– Так как ты сюда попал-то? Сам или…?

– Или! – крикнул Вайу. – Спи, я потом расскажу.

Глава 27.

Спустившись в спальню, Тора на всякий случай ткнула пальцем в монитор – на экране светилось сообщение о пришедшем письме. От Брайса? Сонливость была довольно сильной, но после того, как Тора чисто автоматически скользнула глазами по письму, пропала совершенно.

«Вчера был последний день дайвинга – я имею в виду скуба-дайвинг, с аквалангом:) – на Маврикии собрались ребята из моей прошлой группы, хотелось быть в курсе, послушать из первых уст. Заодно поныряли с аквалангом. Мое пристрастие к глубокому воздуху ты знаешь – в нем меня привлекает борьба – необходимо следить сразу за десятком параметров – учитывать степень азотного отравления, вероятность кислородного отравления, рассчитывать воздух туда-обратно, контролировать убегающее сознание, контролировать глубину, следить за дыханием – чтобы выдох был дробным для экономии воздуха, следить чтобы дыхание было достаточно глубоким, чтобы питать кислородом мозг, и чтобы оно было не настолько глубоким, чтобы долбануло отравление азотом – это как быстрые шахматы. Первое сегодняшнее погружение было обычным, а на второе я поперся один. До этого три дня назад погружался на 80 метров – сознание слегка снижалось – до 9 – то есть было отличным. Сейчас решил, смотря по самочувствию, пойти глубже. В баллоне было почему-то только 190 бар, но возвращаться было лень, поэтому решил спускаться не как обычно – обычно я иду быстро головой вниз и подрабатывая ластами, только первые 40-50 метров, а потом разворачиваюсь вверх головой и спокойно погружаюсь дальше. В этот раз решил грести ластами до самого низа и идти вниз головой. Примерно на 90 метрах возникли проблемы с продувкой ушей – так-то я вообще их не продуваю – просто делаю «хруст в ушах», они и продуваются – а тут пришлось зажимать нос и именно продувать. На такой глубине воздух очень плотный, дыхание затрудненное, особенно вниз головой – и когда продуваешь уши, сбивается дыхание, возникает напряжение – в общем это было ошибкой – идти до конца вниз головой. Опустился до 100 метров за 4 минуты! Сознание опустилось до 5 – приемлемо, пошел глубже. На 105 метрах понял, что кажется зря делаю это – ведь имея в активе за последнюю неделю только одно погружение на 80 метров, лезть так глубоко, да еще и со сбитым дыханием – опасно. И еще до меня дошло, что на 100 я чувствовал себя приемлемо, но ведь я не поднимаюсь, а опускаюсь, так что буду на глубине 100 метров не 5 секунд как обычно, а намного дольше, существенно дольше. На 105 метрах сознание опустилось до 2, и я чувствовал, что еще немного – и придется бороться изо всех сил. Немедленно повернул вверх, и как показалось – плыл вверх довольно долго, а глубина по компьютеру все еще ниже 100. Возникло чувство отстранения от тела – все телесные ощущения где-то далеко на периферии, почти перестал понимать – где нахожусь и что делаю, но все же ни на долю секунды окончательно это понимание не терялось – стал активно размахивать руками – это поедает воздух, зато помогает вернуть ощущения тела.

Борьба за сохранение сознания вернулась к приемлемому уровню риска метрах на 90 – сознание было на 3-4, и я уже решил, что все ОК, но неожиданно произошли две вещи:

1) я перестал понимать – в сознании я или нет. Описать сложно. С одной стороны – я понимаю, что если я чего-то не понимаю, то значит уже по определению в сознании, а с другой стороны – вдруг я сейчас в таком «сознании», что все брошу и поплыву в сияющую бездну? Где критерий – контролирую ли я себя в самом деле? Может я сплю? Или в бреду? А если я решу, что я сейчас сплю – я же могу все бросить и начну всякой хуйней заниматься – ведь это же сон, неопасно – и, само собой, погибну. Долго не понимал – сплю я или нет, и решил что до конца буду думать, что я не сплю, чтобы гарантированно выжить.

2) что-то случилось с регулятором – это было крайне неожиданно. Вдруг перестал поступать воздух – так бывает, когда воздух в баллоне совсем кончился – высасываешь его с силой, а там идет чуть-чуть и все. Смотрю на комп – глубина 90 метров. Понимаю, что это конец – шансов нет. С такой глубины без декомпрессии не вынырнешь – всплывет только раздутый труп. Ну и в любом случае – метров с 10 еще можно вынырнуть без воздуха, можно и с 15, если упереться, но не с девяносто же... как кончился воздух? Бог его знает – может я потерял все-таки сознание и проплавал дольше, чем мне кажется – а ведь тут – на ста пяти метрах – воздух плотнее в 11 раз, он уже чуть ли не как жидкость, и тратится он соответственно в одиннадцать раз быстрее, чем на поверхности – ну наверное несколько минут в обалдении проплавал там, вот воздух и съелся. Смотрю на комп – показывает 40 минут требуемой декомпрессии. Много, ведь я еще на 90 метрах...

Тут до меня с полной, окончательной ясностью дошло, что на этом, кажется, все – доигрался.

На датчик воздуха посмотреть не догадался – и сознание было хрен знает какое, и вообще было не до этого – пытался высосать из регулятора остатки воздуха, подниматься уже перестал – смысла все равно нет, сосредоточился на высасывании воздуха, стал дышать поспокойнее, и воздух взял да и постепенно пошел... Метрах на семидесяти поступление воздуха восстановилось, посмотрел – воздух есть – но только 50 бар. Моя попытка сэкономить воздух, идя головой вниз до конца, сыграла плохую шутку – в результате сбоя дыхания дышать стал больше, плюс пока разбирался с прекращением подачи воздуха, тоже пришлось потом восстанавливать дыхание, потом начался кашель, так как пока засасывал воздух, в регулятор еще и вода стала проходить – наглотался немного, но рефлекторно возник кашель – пока кашлял, воздух опять таки быстро тратился.

Так что в итоге пришлось отсиживать 40 минут с 40 барами – да еще и подниматься – постепенно поднялся до 3-х метров в соответствии с показаниями компа и залег на коралле, прицепился и прекратил жизнедеятельность, но все равно воздух кончился, когда еще 7 минут надо было сидеть – не принципиально, главное – выжил!

Вот так я чуть не прекратил свою творческую карьеру:). Страха не было почти совсем – было какое-то холодное, грустное изумление – пришла смерть! Решил, что с глубоким воздухом завязываю – такие погружения глубже ста метров на сжатом воздухе слишком опасны – любая техническая неисправность может стать фатальной, особенно при таком суженном сознании.»

Здесь Тора прервала чтение и задумалась. Погружения Брайса, да еще в одиночку, на сжатом воздухе на такие глубины всегда вызывали в Торе разнонаправленные желания. Сначала автоматически хотелось сказать «не надо так делать, это же очень опасно» (сказывается многолетний стаж жизни с мамой, папой и прочими безжизненными механизмами). Затем вспоминала, что сам он говорил об этом – перемещения в миры осознанных сновидений, интеграция восприятий, посещение вертикально-ориентированных миров представляет из себя настолько малоизученный процесс, что, во-первых чувство опасности опасно притупляется, и кроме того – тренируясь в контроле ускользающего сознания в реальных боевых условиях, он начинает более уверенно чувствовать себя в переходах между мирами, в интеграции целых пучков восприятий. И еще это делает его более уверенным в том, что, наткнувшись на неизвестный ранее тип пространства, он с большей вероятностью сохранит осознание и не смотря ни на что выполнит все процедуры срочной страховки и сможет вернуться назад. И там опасность – и тут опасность. Потом еще всплывала мысль «но одному-то зачем, ведь можно погружаться под наблюдением, со страховкой» – тоже чисто автоматическая наседковость, поскольку и без объяснений Торе было ясно – если ставить новые рекорды и получать впечатления от своей крутизны, тогда конечно, как и в любом спорте – этой раковой опухолью прошлого, отравлявшей радость от физической активности на протяжении тысячелетий – необходима страховка. Но целью Брайса-то является именно тренировка в реальных условиях реальной опасности, чтобы получить еще и навык преодоления физиологического страха, нездорового ажиотажа, обостренных кислородным голоданием и азотным отравлением фантомных негативных эмоций типа страха одиночества, внезапно обрушивающейся на тебя болезненной покинутости, апатии и прочего барахла, которое легко различается и устраняется при ясном сознании, и которое выкарабкивается из-за каких-то закоулков в то время, когда сознание замутнено. Брайс ведь тоже, как и она, из «серого мира» – так между собой они называли семьи, которые жили хоть и на одной территории с практикующими, но держались изолированно, поддерживая многие концепции прошлого, продолжая культивировать многие НЭ. Так что – как и у нее – у него немалый багаж всяческого дерьма, который подлежит устранению тщательной и длительной эмоциональной полировкой – отсюда и повышенная неустойчивость к НЭ во время переходов, отсюда и потребность в практиках наподобие погружений на глубоком воздухе… и все-таки это слишком опасно. Понимая все те преимущества, которые можно извлечь из такого опыта, Тора сама никогда не решалась на это. Несколько раз – в компании с другими – она погружалась до семидесяти метров, но нет – это слишком опасно, и главное – не необходимо. Яркие ОзВ дают даже более полноценный результат, хотя и не так быстро, поскольку чтобы заметно увеличить объем ОзВ, требуются штурмы искренности, а откуда прямо сейчас взять достаточно желаний для штурма искренности – вечный вопрос, на который есть пока один ответ – совершать всем известные действия из практики, которые увеличивают вероятность приближения возможности провести новый штурм. Коммандос делают это наиболее эффективным путем, применяя особенно эффективные методы – но ведь и чтобы стать коммандос, чтобы быть готовым жить такой жизнью, испытывая наслаждение борьбы – тоже в свою очередь необходимо до этого доработаться.

Тора вернулась к письму.

«После принятия такого решения возникло твердое желание продолжать добиваться той же цели самым прямым методом – порождением ОзВ, и прекратить ставить на карту свою жизнь ради сиюминутного прогресса. Таким образом, возникшая смертельно опасная ситуация и последующее решение отказа от таких экспериментов спонтанно привели к возможности провести штурм. Отложил все дела и стал совершать усилия уплотнения. С особой придирчивостью всматриваюсь в восприятия, борюсь с хаотическими отвлечениями. Уплотнение получается. В результате сегодня был почти постоянный и довольно интенсивный – на 7-8 – озаренный фон в груди – в нем смешано и наслаждение, и «томление» – в области груди диаметром сантиметров тридцать что-то такое происходит. Чем активнее уплотнение памятования о практике, об ОзВ – тем это интенсивнее. Часто возникает механическое желание ослабить напор, отдохнуть, но сразу же есть ясность – «отдохнуть» – это вернуться к полумертвому состоянию. В этом состоянии интенсивного «томления», «перегорания» чувствую себя обостренно живым. Продолжаю процесс, пока нет никаких шансов на то, что что-то меня может остановить. Чувствую непоколебимую решимость нагнетать плотность памятования о практике и стремления к ОзВ, даже если телу станет очень тяжело. Среди того, чем я занимаюсь при уплотнении – хочу перестать быть «собой» – хочу, чтобы в этом месте проявились восприятия Бодхи – представляю себя им – нет ничего более радостного, чем мысль о том, что я хочу, чтобы в этом месте проявились восприятия, которые были в том месте. Нет нерешительности, нет скептиков – странное состояние – нет никаких препятствий, кроме препятствия инерции – но я ее продавливаю с помощью уплотнения памятования, стремления, и она продавливается. Мысль «меня теперь ничто не остановит» резонирует с этим состоянием, причем без паразитного воодушевления, это такое спокойно-радостное понимание, никаких тупо-позитивных эмоций, никакого довольства. Ношу с собой книгу Соноры про Бодхи – читаю отрывками где придется. Всплывают отзвуки того, что было пережито с этой книжкой – она издана под старину, у нее уже полуразвалилась обложка, сама вся затрепанная и зачитанная, но менять ее на новую не хочу – так легче возникает резонанс, ведь это та самая книжка, с которой я, будучи подростком, вырвавшись впервые так надолго из-под опеки родителей, поехал в путешествие на Байкал, и, бросив группу, умотал на Святой Нос, где, пробираясь на восточный берег, чуть не потонул в болотах и зыбучих песках, а потом встретился с мордами, испытал к ним щенячью преданность и уговорил взять меня с собой на их базу на Ушканьих островах. Тогда слово «Бодхи» вызывало у меня очень странный резонанс – я совершенно ничего о нем не знал, вообще ничего, но когда впервые услышал это слово, что-то просто пронзило меня, задело как-то непостижимо глубоко. Я был словно «остановлен» этим словом. Мир остановился и потом конечно снова завертелся. Я нашел какую-то дурацкую книгу о нем – других в нашей сельской библиотеке не было, но то, что я там прочел, меня оставило равнодушным – еще к тому же там на обложке был какой-то рисунок Бодхи, на котором его нарисовали напыщенным, важным, почти наглым. И текст был слащавый, хуйня одним словом. Я охладел к Бодхи, но все равно вопреки моему отношению это слово продолжало отзываться каким-то странным горением, меня просто тянуло, я брал снова эту книгу и снова чувствовал полное отторжение. Потом я предположил, что вдруг просто автор – такая серая личность, что написал так скучно, и только совершенно случайно я напал на книжку Соноры – решил почитать и взял с собой на Байкал. Начал читать, когда мы с группой приехали в Аршанскую долину, стали там жить в маленьком гэстхаузе и гулять по горам, водопадам. Книга меня просто убила наповал. Старая жизнь закончилась. Я переживал необычайно сильные приливы того блаженства, которое в детстве переживал всплесками по несколько секунд – теперь вдруг что-то зажглось, вспыхивало по несколько раз в день и горело по полчаса, по часу – до боли в теле. И именно тогда я решил, что какой бы путь самосовершенствования я ни выбрал, негативные эмоции я в любом случае я хочу убрать, а с этими НЭ не хочу даже идти на встречу с тибетско-бурятским ламой, куда нас всей толпой пытались загнать в порядке культурного воспитания.

И когда я летел в экраноплане из Иркутска в Цюрих, уже после того, как прожил с мордами два месяца, уже будучи другим человеком, который летел в школу «ежей», испытывая восторг предвкушения на 20, который уже никогда не вернется «домой» в затхлую серую жизнь затхлых серых людей, я дочитывал эту книгу, и эти два или три часа в экраноплане были самыми значимым временем в моей жизни – трудно описать то, что было – вокруг горело солнце – во всем, в экраноплане, в креслах, в пассажирах, в небе за окном – отовсюду шло сияние, как будто все стало солнцем, и я тоже им стал. Я отвернулся к окну и делал вид, что очень увлечен чтением, потому что из глаз лились слезы и я не мог их остановить – Бодхи стал для меня всем. Потом обыденность, разумеется, накатила и я вернулся к обычному состоянию. Потом еще несколько раз происходило то же самое – когда я полетел посмотреть Закарпатье, древние гуцульские поселения (захотелось улететь в совсем незнакомое место, пожить там, погулять по невысоким горам), тоже взял с собой книгу, и неожиданно все повторилось. Потом подобное происходило еще два или три раза, я не помню точно и сейчас тоже не хочу вспоминать – тогда я не вспоминал потому, что при этом особенно ясно становилось, что я труп, что моя жизнь – это не жизнь, это хуже смерти, а сейчас не хочу вспоминать, потому что жизнь прямо сейчас насыщена очень плотно, я хочу продолжать упираться в свое уплотнение и не отвлекаться даже на эти воспоминания.

Я тогда впервые испытал – что такое полная самоотдача, на 100, на 200%, до предела, до полной невозможности. Особенно сильно – просто до невыносимости – я переживал эту экстатическую самоотдачу, когда читал про то, как Бодху были преданы его дракончики – когда я читаю про то, с какой наивностью и самоотдачей они были ему преданы, я испытываю к ним то же самое, что и к Бодху – и они и он становятся для меня одним.»

Пока Тора читала, пришло еще несколько с ответами на письмо Брайса, и тут она вспомнила – ведь на джойстике был сигнал срочного вызова! Блин… Поскакав наверх, она схватила его, открыла вызовы, но сигнал уже аннулировался, значит вопрос уже не актуален. Но кто мог ее вызывать? Что срочного могло вообще быть, и почему тот, кто посылал сигнал, полностью его аннулировал, так что сейчас Тора не могла не только прочесть его, но и узнать – от кого он был? Странно… Ну фиг с ним, что теперь… Тора снова почувствовала сонливость и снова побежала по ступенькам вниз, заметив, что Вайу, продолжающий жевать кусочки бутера, все-таки довольно заметно напрягся, когда она прискакала. Да, это потребует времени – времени и усилий, вычистить эти комплексы… Тора толкнула дверь в спальню, и по ее спине пробежал холодок – дверь упиралась во что-то мягкое!

Последующие события наползали, наскакивали одно на другое с нарастающей скоростью и плотностью. Натолкнувшись на лежащего без сознания Вайу, Тора конечно была удивлена, но все же событие это не выходило за рамки более или менее понятных – человек пробрался в коттедж и потерял сознание – ничего экстраординарного. Но когда дверь СНОВА уперлась во что-то мягкое… Тора БЫЛА в этой комнате несколько минут назад, и там ничего и никого не было! Парализующее изумление сменилось холодной решимостью, и Тора с усилием открыла дверь, включила свет, присела над телом лежащей девушки, фиксируя удивление от своей бесстрастности – как будто ничего необычного и не происходит. Девушка была одета, точнее раздета, в точности как Вайу – обнаженная писька (совсем без волос) и попка от бедер до живота; коленки, закрытые модными, наверное, наколенниками, и прикрытая нижняя половина лица. Не церемонясь, Тора сорвала повязку с лица девушки.

– Хватит, здесь вам не там, – пробормотала Тора нечто невнятное с угрожающей интонацией. – Вайу! Быстро сюда! Быстро! – прокричала она, приложив пальцы к сонной артерии и пытаясь нащупать пульс. Пульс был. Сверху раздался грохот несущегося по лестнице Вайу. Ворвался в комнату, дико озираясь и сжимая кулаки, и лишь спустя пару секунд понял, что Торе ничего не грозит, а грозит что-то, возможно, совсем другому человеку.

– Пульс есть, – торопливо сказала Тора, – будем надеяться, что она придет в себя, как и ты. Твоя подруга? Ты знаешь ее?

Вайу не отрываясь пялился на обнаженные губы, полуоткрытый рот девушки, потом погладил ее по лицу, улыбнулся, и, как-то подозрительно взглянув на Тору, неуверенно отрицательно покачал головой.

– Не знаешь, значит… но вас обоих кто-то, судя по всему, неплохо знает…, – Тора попыталась слегка встряхнуть девушку за плечо, но Вайу остановил ее.

– Не надо трясти. Я не уверен, но мне кажется, я помню, что мне не хотелось, чтобы меня трясли.

Он приподнял ножки девушки, сел между ними и прикоснулся головкой к ее дырочке, стал водить членом между губок, тыкаться в клитор. Спустя несколько секунд член стал вставать, Вайу аккуратно засунул его внутрь и начал умело двигать попой.

– Так будет лучше, – пробормотал он, двигая членом немного из стороны в сторону и тиская ее животик. И в самом деле – спустя минуту девушка застонала, ее попка стала двигаться навстречу, и Вайу вытащил член.

В этот момент на джойстике Торы снова загорелся сигнал срочного вызова. Схватив его, она вперилась в открывшийся голографический экран. Вызов от Нортона?? Он же… он же в Эксперименте, что случилось? От нетерпения Тора ткнула пальцем не в ту ячейку, и сообщение вместо того, чтобы открыться, закрылось.

Чертыхаясь, она снова активировала джойстик. Сообщение было чрезвычайно коротким и чрезвычайно понятным: «приходи в центр немедленно».

– Так… чудесно…, – Тора чувствовала себя растерянной, разрывающейся на части. Тут Вайу, тут новая девчонка, тут вызов от Нортона, который зачем-то шифруется, что будет дальше?? – Вайу…

– ?

– Останешься здесь, приведи девчонку в сознание, я должна уйти. Блин! Как некстати!

– Почему уйти? – неожиданно встревожился Вайу? – Почему ты должна уйти?

– Не знаю – меня срочно вызывает один человек, который… ну в общем я должна пойти.

В этот момент девчонка застонала и открыла глаза. Взгляд был мутный – как у Вайу в первые минуты после его пробуждения.

– Вайу, позже с вопросами, займись ей, мне правда некогда. – Тора выскочила на веранду и, изогнувшись быстрой змеей, прыгнула в воду. Доплыть баттерфляем до берега, добежать до прозрачного купола центра, так что ветер свистит в ушах, срезая повороты тропинки, перепрыгивая через валяющиеся высохшие на солнце стволы; спуститься, прыгая через четыре-пять ступенек, до нужного этажа, пнуть дверь, проскочить до следующей двери, ведущей в лабораторный зал – дело трех минут. Немного отдышавшись перед дверью, Тора с замиранием приложила к мерцающему входному кругу свою ладонь. Дверь послушно отъехала в сторону.

– … я уверен – дельфины тут ни причем.

– а кто причем?

– я не знаю – кто причем!

– пусть Чок прыгнет, пусть найдет Трикса и Магнуса, он знает – где они, а они могут…

– что они могут? Ничего они не могут!

– откуда мы знаем – что они могут, а что нет? Но они уже долго там – так долго, как никто еще не был, у них могут быть новые навыки, идеи

– погодите, ребята, если это не миры Мейсона, не вертикально-ориентированные миры, и наверняка это не ленточные миры, и видимо это не…

– это «не», Харви, это именно «не» – не то и не се – это то, что мы НЕ знаем, что толку теоретизировать?

– а что еще мы можем делать?

– ну и что, что не знаем? Мы можем рискнуть, попробовать просто на основании экспертной оценки, или если хочешь предчувствия… что мы теряем-то?? А вот сидя тут и перекрикивая друг друга мы точно теряем время!

– раньше надо было…

– это пустое пораженчество – надо было, не надо было – мы не в детском саду.

Тора стояла посреди комнаты. Вставить хоть слово было невозможно, все говорили наперебой, да и слов-то у нее никаких не было.

– Я нужна? – тихо произнесла она. – Неожиданно все разом замолчали, и это тянущееся молчание было не менее тревожным, чем предыдущая сумятица.

– Я нужна? – повторила вопрос Тора, и снова никто не ответил. Тогда она стала вглядываться в лица людей, сидящих и стоящих вокруг. Знакомых лиц было мало.

– Кто это?? – раздался чей-то удивленный голос, и Тора поняла, что она здесь – нежданный гость.

– Как она сюда прошла? – этот вопрос был задан хриплым, крайне суровым голосом. Повернувшись, Тора увидела, что голос принадлежал высокому, худому человеку с чертами лица, напоминавшими какую-то хищную птицу.

– У нее допуск, – пояснил кто-то. – Она была приглашена одним из свидетелей, но от участия в эксперименте отказалась – а допуск аннулировать, видимо, забыли.

– Хищная птица подошла к Торе и в упор стала ее рассматривать каким-то совершенно непривычным образом – безо всяких слов и без какого-либо выражения на его лице.

– Давайте что-то делать, – произнес кто-то уставшим голосом, и этот голос Тора узнала.

– Арчи! – изумлению Торы не было границ. Подойдя к ней, Тора погладила ее лицо, положила руки на плечи. – ТЫ-то здесь как оказалась?! Ты ведь уехала с восьмой базы сразу же после меня, в Шаолинь, я о тебе вообще ничего больше не слышала! Здорово, что ты здесь!