Текст книги "Происхождение видов"

Автор книги: Бодхи

сообщить о нарушении

Текущая страница: 25 (всего у книги 32 страниц)

– Кстати, ты не мог вы выкинуть к черту свою паранджу?

– Что выкинуть?

– Ну вот эту тряпочку, которая так деликатно прикрывает твой развратный, судя по всему, и крайне непристойный рот.

Вайю немного замялся, но спустя несколько секунд спокойно снял повязку, и все же немного покраснел при этом.

– Я тебе скажу, хотя ты мне наверное не поверишь, продолжил он, – если бы ты сделала что-то подобное у нас, тебя бы не просто убили. В лучшем случае – это если бы тебе повезло – тебя бы немедленно арестовали и до суда обращались бы с тобой так, что вряд ли ты бы дожила до этого самого суда. А если бы повезло дожить до суда – ну если, например, властям вздумалось бы устроить показательный процесс против педофилов, ну тогда ты получила бы лет двадцать тюремного заключения, но и в этом случае вряд ли прожила бы хотя бы год – в тюрьмах у нас с педофилами расправляются безжалостно, ведь педофилы – это отребье, нелюди.

Пока он говорил, смешливое настроение Торы улетучилось. До нее стало доходить, что все, что он говорит – не фантастика, не глупая выдумка, а страшная правда, в которой этому самому человеку пришлось жить.

– Я не могу себе представить, я не понимаю, – пробормотала Тора.

– Ничего, я, кажется, уже знаю, как тебе рассказать это так, что тебе будет понятнее, – с довольным видом произнес Вайу. – Значит, когда ты увидела, что я трахаю себя в попу, ты была смущена?

– Ну… да. У нас нет запретов на секс, мы можем трахаться, тискаться, лизаться, делать все что захотим когда угодно и где угодно, среди толпы людей, на улице, в транспорте – ну где угодно. Я могу подойти к незнакомому мне парню посреди улицы и предложить ему дать мне пососать. Или ко мне может в любом месте подойти любой человек и спросить – не против ли я, если он полижет мне ножки или потрахает в попку. А я, кстати, ОЧЕНЬ люблю трахаться в попку… – Тора посмотрела в глаза Вайу, но спохватилась, что для него эта фраза звучит примерно как для нее бы прозвучало «я люблю бутер с семгой», и слегка разочарованная тем, что не смогла его смутить, продолжала – Я могу согласиться или отказаться, или предложить какой-то свой вариант… конечно, так не было всегда, и…

– А если я посреди улицы дам пососать свой член маленькой девочке?! – что будет, – вкрадчиво спросил Вайу?

Тора ответила не сразу.

– Да… я понимаю. Сейчас – ничего не было бы из того, что ты имеешь в виду. Детский секс для нас так естественен, как секс между взрослыми. Если ребенок хочет сосать или давать в попку или письку или вообще если он чего угодно хочет в сексе – он, как и взрослый, может заниматься этим свободно где хочет и когда хочет. Но до Революции, в старые времена – еще несколько сот лет назад – с тобой бы сделали в точности то же самое, что у вас бы сделали со мной за совместное поедание бутерброда с ребенком.

– Значит – аналогия получается полной, – подытожил Вайу, – значит мы сможем понимать друг друга, оглядываясь на понятный нам опыт.

– Но вот что меня удивило…, перебила его Тора – это моя неискренность. Я считаю себя сексуально свободной, но оказывается это не так! Оказывается – те остатки древних концепций еще живут во мне! Я бы не смогла вот так как ты начать показывать свою дырочку в попе при всех, вот так деловито драчить… мне трудно выразить пока, трудно выделить… вот например эпитет, который активно подпитывал негативное отношение к тебе – «деловито». Ты трахал себя в попу так, как я обозвала словом «деловито» – то есть ты не пытался заигрывать со мной, не привлекал моего внимания и не ускользал от него – не делал ничего нарочитого, ты просто занимался собой, получал удовольствие, и когда ты раздвинул пальцами свою дырочку и пытался продемонстрировать – что вы называете мышкой, а что кошкой:), у меня возникло еще и отвращение.

– О – я могу это понять! – рассмеялся Вайу. Когда ты жевала свой бутер и приоткрывала свой рот, ничем не прикрытый, да еще с такими звуками…

– Для тебя это было так же, как для меня заглядывать в попу незнакомому парню!

– Наверное:)

Оба рассмеялись.

– Но я, вообще-то, тоже считал себя значительно более свободным от предубеждений, связанных с процессом еды, с видом обнаженного рта, зубов и языка, чем оказалось на самом деле. Мы – в нашей компании, едим нередко друг при друге, но ты с таким…

– Деловым!

– … ага:) видом жевала, демонстрируя самые…

– Отвратительные и непристойные!

– … да:) части своего тела…

– Офигеть можно. – Тора покачала головой. – Я никак не могу до сих пор вместить в свою голову, что такой естественный процесс, как поедание.

– А секс – неестественный процесс? – перебил Вайу.

– Естественный, но…

– Но поглощение еды – все же более естественный, да?

– … получается, что так… – Тора задумалась. – Да, даже в такой моей фразе выглядывает предубеждение против секса. У меня получается так, что считать неприличным секс – это варварство и кретинизм, но считать неприличным процесс еды – это просто ну вообще ни в какие ворота не лезет. И отсюда очевидно следует, что секс я все-таки выделяю из всех других процессов, раз считаю, что неприличность секса – менее вопиющий маразм, чем неприличность еды. Значит – концепция неприличности секса все еще живет во мне? Невероятно. Ну со мной еще можно объяснить – я родилась в отсталой семье, в которой сохранялись многие пережитки, но ведь я НИКОГО не видела, кто бы с такой же стопроцентной непосредственностью занимался сексом и демонстрировал свои члены-попки-письки, с какой он жует бутерброд… значит – эта зараза еще живет во всех.

– Это не удивительно, – Вайу прошелся по крыше туда-сюда, с каким-то омерзением зафигачил ногой по валяющейся тряпке, которая раньше закрывала его рот, так что та улетела куда-то вниз. Потом с остервенением содрал свои наколенники и послал их туда же.

– Лучше в мусорное ведро…ну да ладно, – тихо прокомментировала Тора. – А что, колени – это тоже неприлично?

– Не так как рот, конечно, но тоже. У вас только член и письку нельзя было раньше показывать, или были еще…

– Точно! Были, – Тора стукнула кулаком по настилу крыши, – грудь, особенно соски.

Вайу только изумленно покачал головой.

– Я читала – если женщина на пляже одевала тряпочку, самую миниатюрную, но такую, чтобы соски были прикрыты – это считалось приемлемым. Провокационным, конечно, но в целом приемлемым. Но если у девушки вся грудь будет прикрыта, а соски – торчать на виду, ей надают по ушам так, что мало не покажется, особенно пользовалась успехом фраза «здесь же дети!».

– Клево!:) Вайу качал головой и улыбался. – Дичь! Разве те же самые дети не видят соски у своей матери, когда сосут грудь? Почему соски то неприличны? Ну член у отца они не сосут, я так понимаю, да?

– Сейчас сосут у кого хотят и сколько хотят, но раньше… если обнаруживалось, что отец дал пососать своей дочке или сыну свой член, то я просто уж и не знаю – с чем это сравнить – такого человека уже нелюдем или выродком не назовут – это людям того времени показалось бы слишком мягким…

– Соски! – никак не мог успокоиться Вайу.

– Зубы! – смеясь крикнула Тора.

– Но убивают по-настоящему. – Посерьезнел Вайу. Сейчас это кажется смешно, но у нас там – прямо сейчас – убивают.

Вид у него стал уже не серьезным, а суровым, и вдруг по спине Торы пробежал холодок – то, чем оперирует она – лишь история – ужасная, кровавая, мучительная, но все же история. Для профессиональных дайверов эта история – тоже реальность, но все равно реальность отдаленная, не совсем реальная. Можно прочесть про пытки «ведьм» в книге, и это ужасает. Можно посмотреть то же самое в кино – и впечатления станут угрожающе реальны, а можно стать дайвером и пережить все это в точности так же, как это переживалось бы, если бы происходило прямо сейчас, но и тут есть существенная дистанция от настоящей реальности – это «если бы» конечно смягчает эффект, как и понимание того, что мы можем наблюдать, но ничего не можем изменить, что все уже прошло, свершилось. А тут – тут совсем другое. Где-то там (а Тора уже понимала, что речь идет конечно не о Нижних Территориях), все это происходит прямо в данную секунду – прямо сейчас какого-то педофила казнят за то, что он вместе со своей дочкой позавтракал, не прикрывая ртов. Кто-то подвергается пыткам и издевательствам сокамерников за то, что объяснял соседскому мальчику, что рот – это не неприлично, что еда ведь вкусная, и можно наслаждаться вкусом еды не только закрывшись в специально предназначенной для этого камере, но и открыто, не стесняясь друг друга, что удовольствие от еды – это самое обычное, вполне законное и естественное удовольствие. За совращение малолетних прямо сейчас в тюрьмах сидит куча людей.

– Совместное поедание еды с детьми до определенного возраста квалифицируется как изнасилование? – уточнила Тора.

– Само собой. У вас было так же, судя по твоему вопросу – независимо ни от чего, секс с малолеткой – изнасилование?

–Да.

Джойстик Торы стал подавать сигналы – кто-то пробивался к ней по срочному протоколу. Достав его, она зажала его в руке, потом положила рядом с собой.

– Тебе нравится вкус спермы?

– Да, почти всегда нравится. У нас всегда есть возможность попробовать сперму и подрачить или потрахаться. Я люблю трахаться, когда тельце девушки или парня смазаны спермой.

– То есть ты сначала кончаешь, или нет – или парень рядом с тобой кончает… откуда же вы берете сперму? Ведь для того, чтобы чувственность при сексе не снижалась, вы наверное не кончаете чаще раза в две-три недели? Слушай, а у вас наверное понятия «гомосексуализм» вообще нет?

– Почему? Есть, конечно.

– А! Это когда один парень есть вместе с другим!

– Да…

– Уссаться! – на Тору снова напал хохот, когда она представила, как краснеющим мальчики стыдливо снимают свои повязки и начинают совместно наслаждаться молочным коктейлем.

– Кончаем мы конечно редко, не чаще раза в две недели. Я, например, кончаю примерно раз в два-три месяца. Но ведь людей-то много, всегда есть тот, кто хочет кончить сегодня.

– Ну сегодня кто-то кончил, а как ты получишь его сперму, он что – с собой ее носит в презике?:)

– Ну зачем? Если, например, я иду по улице и захотел заняться сексом, я могу потрахаться или подрачить или зайти в сексошку, где меня потрахают или дадут потрахать или пососут – ну смотря какое меню, везде по-разному, обычно в уличных простых сексошках около двадцати-тридцати предложений в меню, в дорогих сексоранах предложений может быть и одна-две сотни, есть разные сексораны, специализирующиеся на разных услугах… ну вот и если я захотел кончить, я просто сую свой презик со спермой в первый попавшийся сперматомат – она на каждом шагу – и иду дальше. Кто захочет поиграться с моим презиком со спермой – просто берет его оттуда.

Тора безмолвно внимала. Другого слова не подберешь – ее глаза были широко открыты, рот приоткрыт.

– Мне даже в голову такого не приходило! И не только мне, судя по всему… оказывается – все мы страшные ханжи! Рассуждаем о свободе секса, но в своей повседневной жизни даже не задумываемся о ТАКОЙ свободе… а ведь идея мне нравится! Посмотрим – как отреагирует народ, когда я предложу им устроить что-нибудь подобное.

– Я чувствую себя Глинном, приносящим свет истины отсталому народу авахосов.

– А скажи мне, свет истины, презики со спермой… сперма ведь не слишком долго может оставаться… ну… свежей что-ли. Или сперматоматы работают как холодильник?

– Скорее термостат, который держит сперму в охлажденном виде, а когда ты хочешь взять презик, то просто выбираешь поворотом верньера желаемую температуру, и через пять секунд можешь пользоваться, ведь иногда хочется парную сперму – как будто прямо из члена, а иногда – прохладную… например на языке я больше люблю вкус теплой, парной спермы, а смазывать головку предпочитаю прохладной. А что – ты в самом деле считаешь это технологической проблемой для вашей цивилизации? – Вайу с подозрением посмотрел на Тору. Хотя… для тебя это все равно, что для меня обсуждать тему… эээ… свежести еды.

Тора снова захихикала.

– Тема свежести еды неприличная? Ну умора! Мы можем рассуждать – не испортился ли кусок рыбы, нюхать его, пробовать по очереди на вкус, неужели вы с таким же деловым видом можете делать это со спермой? Уссаться!:) Это же какое ханжество, что мы можем рассуждать о свежести рыбы, но благоразумно предпочитаем не делать этого со спермой, я уж не говорю о том, чтобы попробовать ее вкус, сравнить… я как представлю, что пробую на вкус несвежую сперму… да даже само сочетание слов мне кажется диким – «сперма не первой свежести!» – Тора просто покатилась со смеху.

– У меня тошнота подкатывает, если я представляю, что у меня еда простояла в холодильнике пару дней и я не уверен – не испортилась ли она, и я пробую ее на вкус, и она, оказывается, уже немного испорчена… вот как говорю сейчас это – начинает тошнить, хотя рассудочная ясность есть, что ну что в этом такого?

– Мне тоже пока что довольно неприятно представлять то же самое, но со спермой.

– А технически… технически это не сложнее, чем автомат по выдаче газированной воды, – продолжал Вайу, и само то, что тебе показалось, что в этом может быть проблема, так это тоже, по-моему, проявление неискренности, ведь когда испытываешь отторжение к какой-то идее, всегда начинаешь искать препятствия к ее реализации – даже самые глупые.

– Согласна.

– Сперматомат устроен так, что когда одна из его ячеек заполняется, автоматически включается таймер. Через 12 часов – если презик никто не забрал – он сбрасывается в мусор.

– Клево!

– Клево… – Вайу снова помрачнел, встал, нарочито медленно отряхнул коленки, выпрямился и отошел к краю крыши.

– И что мне тут теперь – прохлаждаться? – спросил он, глядя куда-то в пространство? – Разъяснять автохтонам устройство сперматоматов и учиться совместно кушать?

– Хочешь, кстати? – Тора протянула полуобъеденный бутер.

Вайу как-то неловко развернулся – было видно, что он старается выглядеть непосредственно, но именно из-за этого все получалось наоборот.

– Да, хочу. – Он подошел и деревянными руками взял бутер из рук Торы. – В самых своих развратных фантазиях я не мог себе представить такое – ароматный кусок зернового хлеба, тонкий слой масла, ломтик красной рыбы, буженины, укроп торчит совершенно по-блядски, расплавленный сыр… и ты так его ешь – сразу видно, что ты никогда, никогда не считала это постыдным и пошлым – есть еду, мне так наверное уже никогда не научиться… подбирать крошки языком с ладони!!... тянуть зубами сыр, отгрызать его и втягивать, высовывая язык… это непостижимо – что ты делаешь, это просто катастрофа какая-то!

Придя, наконец, в себя после этих излияний эмоций, Вайу начал есть.

– Я буду учиться.

– Учись:) – Торе было смешно.

– Умгм, – пробормотал Вайу, – какая сволочь…,– он проглотил кусок, отставил бутер чуть в сторону и продолжил декламировать, уже более естественно размахивая рукой, – ну какая же сволочь придумала, что процесс еды – это интимно? Какая свинья загнала нас в такую дыру?? И конечно все облагораживается высоким смыслом, мол если бы еда не была постыдной, если бы наша расчудесная мораль не ограничивала бы нас в еде, наступил бы конец света, мы все просто обожрались бы до смерти, стремясь бесконечно получать удовольствие – как та арчитка, которая нажимала эту педаль, от которой шло раздражение в ее центры пищевого удовольствия – она значит нажимала на нее и нажимала, пока не сдохла. Какая хуйня!

– Как! – Тора не поверила своим ушам, – вас тоже заебали этой педалью!? Ну умора!!:)) Оказывается, нас всех отымели этой педалью – похоже, в разных мирах мозги работают во многом одинаково.

– Да, помхожемм, – Вайу продолжал смаковать бутер. – У нас вкусовые способности вообще атрофировались с такой жизнью... придется наверстывать упущенное, надеюсь это не с концами.

– Вкусный бутер-то?

– Омхреммненный!! – не переставая с наслаждением пережевывать, Вайу продолжал рассказывать, – такая острота вкусовых впечатлений была в детстве… я помню, мы с ребятами на празднике Первой Пчелы в детском лагере устраивали соревнование – собирали в течение часа брошенные презики со спермой – ну везде, где находили – находишь презик, надеваешь его на прутик, и потом собирались у костра, и у кого больше презиков – тот и выиграл, а потом бросали их в огонь, и презики вспыхивали разным цветом – было очень красиво… Там у меня был лучший друг – сейчас уже не помню – как его звали… он меня развратил, как-то ночью разбудил, подозвал к своей кровати, и достал из-под подушки альбом, а в том альбоме… у меня тогда аж голова закружилась – фантики из-под конфет!! Я даже не знаю – где он мог такое достать, может украл у какого-нибудь «извращенца»-воспитателя – вообще, если бы такого воспитателя застукали бы с таким альбомчиком… ну в тюрьму бы не посадили, конечно, но клеймо извращенца – это на всю жизнь, а с таким клеймом… – Вайу снова помрачнел. – Слушай, а вот например у вас дети носят, скажем, на пляже, еду?

– Ну сейчас не носят, зачем им это, а раньше да, детский труд был распространен, дети зарабатывали в том числе и разнося разную еду, а что?

– Ну я провел аналогию, ведь если у нас дети продают свои попки, ножки и письки, чтобы заработать, и это абсолютно естественно и легально, то у вас они, очевидно, должны продавать еду.

– Да, так и было. А детская проституция тоже была, конечно, но под ужасным запретом, самое что ни на есть криминальное занятие, и что самое тупое – загоняя детскую проституцию в область криминала, люди тем самым и делали детскую проституцию опасной формой насилия над детьми.

– У нас все просто, любой ребенок в любом возрасте может продать все, что он захочет – я имею в виду свое тело, – пояснил Вайу. – Например, он может предложить полизать свои ножки или попку, или продать свои носочки или чулочки или трусики – со слабым запахом или с сильным, или потрогать себя… да всего не перечислишь – и ему приятно, и деньги зарабатываются – это удобно, ведь когда ребенок вырастает из подросткового возраста и перестает быть тем, кто может предложить деликатесные сексуальные ощущения, к этому времени у него уже столько денег, что он может оплачивать свою учебу, купить квартиру и вообще строить свое будущее – это ведь так естественно, а как же еще малолетке зарабатывать на жизнь?? У нас есть специальные детские сады – там ребятня тусуется, продают свои тельца – в каждом районе по два-три садика, чтобы всем места хватало – ну это наверное как у вас такие же садики, где люди с детьми играют, едят вместе, получают впечатления. Есть такие?

– Да, кафешки, зоопарки, просто игровые площадки – тоже много…

– Так у вас наверное и меню тоже есть – такая еда, другая?

– Конечно:) Например мы сейчас тут на кухне можем хоть тысячу разной еды себе сделать. Куча разделов – бутерброды вот те же, супы, мясные блюда, рыбные… да тут их десятки, сотни разделов, было бы желание выбирать.

– У нас с сексом так же… в тех же садиках – кому-то хочется нюхать едва пахнущие ножки мальчиков, кому-то – сильно пахнущие ножки девочек, кому-то – трахать язычком в попку, кому-то – чтобы ему сосал член маленький мальчик, а в попу чтобы его трахал взрослый парень толстым членом, комбинации из двух, трех, четырех участников, групповой секс, анонимный…

– Это как?

– Ну иногда особенно возбуждает так трахаться, чтобы при этом не видеть лица партнера, не разговаривать с ним и вообще даже и не познакомиться – у нас на улицах полно таких кабинок – «моментальный секс» называются – заходишь туда, тебя не видно, встаешь на коленки так, что из кабинки только попа торчит в специальном отверстии – кто проходит мимо, может просто подойти и потрахать тебя – есть бесплатные, а есть платные. Или член высовываешь – кто хочет, сосет. Можешь на специальном табло указать свой возраст и пол (ведь например когда ножки торчат для полиза – не всегда понятно – это девочковые или мальчиковые), а можешь не указывать – иногда возбуждает трахать попку или лизать ножки, не зная – парень там или девушка. Вот… на чем я остановился? На комбинациях. Ну потом можно сосать ножки голенькие, а можно в чулочках, можно смотреть на секс других или участвовать… ну я всего не смогу перечислить, как ты свое пищевое меню не можешь:) – сотни, тысячи вариантов. Ну и естественно, уже с малых лет дети совершенно независимы от родителей, так как зарабатывают в общем сколько хотят, а ваши дети в прошлом как жили?

– Совсем не так… работая разносчиками той же еды, или на любой другой работе, они зарабатывали копейки, да в общем ничего не зарабатывали, потому что в самом деле – чем еще может заработать малолетка, как не своим тельцем, а у нас это было под смертельным запретом, и само собой, они как раз на все сто процентов были зависимы от своих родителей – тоже как правило нищих, и во взрослую жизнь вступали нищими.

– Глупость-то какая! – замер с открытым ртом Вайу.

– Ну, если бы она была единственной…

– А если бы мне – если бы я жил в этом вашем прошлом – захотелось бы кончить в рот малолетке, или в попу, то что я должен был делать?

– Ну… что делать… а что ты делаешь там у себя, когда хочешь жареные грибы с картошкой вместе с малолеткой покушать?

– А, ну да… Но ведь если подавлять сексуальное и эротическое влечение в чем-то одном, оно ведь подавляется вообще во всем, нельзя подавить только часть секса – он умирает весь. Они же все импотентами должны были быть!

– А они и были – да и сейчас есть – можешь съездить на экскурсию в Нижние Территории – посмотри – как они живут, какие они там. Подавляя сексуальность, подавляешь ведь вообще все – и влюбленность, и симпатию, ведь невозможно взять и разрезать влюбленность и нежность пополам – что не касается секса – ОК, а что касается – отрезаем. Действительно, умирает все. А что ты делал… там, у себя?

Вайу замолчал на минуту, потом резко обернулся, и лицо у него уже совсем не было добродушным.

– Там, у себя, я воевал. Я убивал и нас убивали – вот что я делал. И эту войну мы просрали! – Он рубанул рукой по воздуху. – Просрали, потому что залипли в довольстве, потому что никто до конца не верил, что нас просто начнут вырезать, и когда нас предупреждали об этом, когда тыкали носом и просили, убеждали, требовали готовиться к войне, готовиться к самообороне, мы воротили носы, или лживо-вежливо соглашались, а были и такие, кто называл все это пустым паникерством, ведь мол не в темные века живем, люди-то мол уже культурные, терпимость у них значит уже в крови! Хрен у них в крови! – Вайу уже почти кричал на Тору, как будто это она воротила нос от призывов к самообороне. – Ненависть у них в крови, а не терпимость. Если человек носит галстук и говорит «здравствуйте» и «не могли бы вы подать мне вон тот презик», если он называет себя цивилизованным, если всю жизнь протирает рукава и наколенники на отупляющей работе, то это не значит… нет, вот все это как раз и значит, что перед нами – киллеры, ненавидящие вампиры. Разве человек, испытывающий озаренные восприятия, будет так омерзительно вежлив? Разве он будет всю жизнь с утра до вечера проводить на работе, а в свободное время бегать от скуки, забивая ее сколь угодно тупыми впечатлениями? Нет, так может жить только тот, кто подавляет ненависть, и рано или поздно она прорывается, и тогда люди удивленно тараща глаза, спрашивают друг друга – господи, как это могло произойти? Это какое-то массовое помешательство, когда десятки миллионов вполне цивилизованных граждан вдруг становятся палачами, не иначе – проклятие какое-то… а еще любят спускать собак на вождей – мол вот кто виноват-то – вот он, злодей одурманил нас своими речами, обманул в самых лучших ожиданиях… а причем тут вожди? Ну предположим придет ко мне сейчас Сак-кью и начнет толкать свои проникновенные речи про чистоту расы, я что – побегу жечь и крушить? Или если Меррва, вопия и жестикулируя, начнет звать меня на священную войну против неверующих в Кулаха – я что вместе с толпами правоверных побегу резать глотки неверным? Хрен вам! – Вайу с силой ударил кулаком правой руки в ладонь левой. – Я – не пойду. Я не побегу вместе со всеми. Поэтому нечего спихивать на вождей – каждый кто побежал грабить и насиловать и резать глотки – КАЖДЫЙ и есть тот, кто мечтал об этом каждый свой день, каждое утро, каждый вечер, подавляя свою ненависть хорошими манерами и вежливыми до омерзения поклонами. Все они – «цивилизованные» блять люди – все они киллеры. Каждый по сто раз на дню желает всяких гадостей всем вокруг, каждый гниет в ненависти, но внешне все выглядит так чинно… а потом… а потом гнойник прорывается.

Вайу снова замолчал, и, похоже, испытывал неловкость за то, что сорвался.

– Добро должно быть с кулаками! – Он снова грозно взглянул на Тору. – Вести елейным голоском богоугодные речи во славу озаренных восприятий – это конечно чудесно, это лучше, чем расклеивать листовки с призывами к уничтожению противных ноев, но разве это защитит в тот момент, когда гнойник прорвется? Люди всегда ищут – против кого бы им начать «дружить» – кого выбрать в качестве врага. Пока ты мелкая мошка – тебя не замечают, но именно тогда, когда нас стало много, когда, казалось, мы стали уже заметной силой, именно тогда мы и стали потенциальной жертвой, а разные глупцы, опьяненные тем, что нас уже тысячи, а этом мол слишком много, чтобы втихомолку нас придушить, того и не понимают, что втихомолку-то никто и не собирается – наоборот – они любят с размахом, с хрустом, чтобы толпами скандировать «смерть извращенцам», чтобы семьей ходить на показательные казни, чтобы в новостях чванно-горделиво сообщать об уничтожении очередного змеиного гнезда. Конечно, потом – лет через «дцать» – флюгер повернется в другую сторону, начнутся речи про то, как это странно, что миллионы нормальных вроде бы граждан вдруг стали бегать с окровавленными когтями за мирными и добродушными людьми… и опять найдут козла отпущения, и свалят на него все, что было сделано – господи – как будто сам Меррва своими руками убивал всех этих неверных! Как будто у тысяч убийц не было жен, родителей, мужей, детей, которые с гордостью вякали «а мой папа – герой». Дерьмо.

Вайу плюнул, развернулся и замолчал. Сжатые кулаки выдавали те эмоции, которые он тщетно пытался скрыть на своем лице, предательски обнаженным.

– Ты вот рассказываешь про детей, которых скрывают те – на Нижних Территориях, – продолжил он и развернулся к Торе. – Это чудесно – «мы детей забираем, но они, конечно, нередко скрывают их, и потом уже их редко удается…» – это чудесно! Вы знаете наверняка, что детей там нередко прячут. Вы знаете – ЧТО там с ними делают – им там прививают все то дерьмо, с которым вы вроде как уже попрощались хренову кучу лет назад. И что? Почему вы позволяете убивать детей? Ведь это не просто убийство, это жестокая форма убийства – так изуродовать ребенка, чтобы он всю оставшуюся жизнь жил инвалидом, уродом, неспособным испытывать озаренные восприятия. Почему вы с этим миритесь? Добро должно быть с кулаками! Туда необходимо пойти, переписать всех уродцев по головам, всех стерилизовать и точка. А если придется – то и уничтожить их к чертовой матери! Почему вы этого не делаете?

Несмотря на то, что Тора точно знала – почему они этого не делают, под пронзительным, прожигающим взглядом Вайу ей стало неуютно.

– Мы не делаем этого, да.

– Да, не делаете. Почему?!

– Мы не делаем этого не из-за политкорректности, и не из-за страха войны, и не потому что нам безразлично, что детей страшно уродуют. Причина в другом.

– Бред! Я конечно верю, что вы придумали себе достаточно гладкое объяснение, но это в любом случае – предательство. Предательство тех, кто сейчас там рождается, кто сейчас там подвергается пыткам негативными эмоциями, тупейшими концепциями, в кого вштамповывают комплексы, тупости и страхи.

Тора покачала головой, но перебивать не стала. Дождавшись, пока стихнет поток обвинений, она уселась на продолговатую пухлую подушку в виде акулы.

– Как ты себе это представляешь, Вайу – кто именно пойдет «уничтожать их к чертовой матери»? Ты ведь понимаешь, что кому-то придется этим заниматься?

– Тот, кому не безразлично, что детей уродуют и насилуют.

– Ну вот мне небезразлично – значит я пойду и буду уничтожать. Ты пойдешь уничтожать. Населения на Нижних Территориях немало – значит еще многие пойдут уничтожать. И вот мы их будем уничтожать, газовые камеры придумаем для ускорения процесса, пулеметами их покрошим, будем похаживать и постреливать. Да? Отлично. Детей, значит, спасем. А теперь представь себе – что должен испытывать человек, который стреляет в другого человека? Травит его ядовитыми газами, догоняет и пристреливает, вокруг кровь, крики, умирающие, а также почему-то странно долго не умирающие люди, которых надо добивать, дорезывать и достреливать.

– И тем не менее варварству будет положен конец. – Вайу был непреклонен. – Цена велика, но и цель стоит того.

– Ну… если бы в самом деле этому был бы положен конец… но что говорить о всяких «если бы»… в том-то и дело, что конца не будет, а будет все наоборот – зверство только начнется, мы снова сделаем шаг назад, если не десять шагов. Как, интересно, ты себе это представляешь? Сегодня я взрезаю животы людям, выбиваю им мозги и хожу по локоть в крови, а завтра я вернусь сюда – к этим людям, к этим детям, я буду смотреть на них, общаться с ними, и испытывать радость, зверячесть, симпатию, нежность, чувство красоты, предвкушение… так что ли? Нет, Вайу. Резать людям животы и стрелять им в глаза или в затылок и смотреть как они умирают, отравленные какой-нибудь отравой – это, знаешь ли, без следа не проходит. Я – вот такая, какая я сейчас есть, сделать этого не смогу. Конечно, если на моих глазах пытают ребенка, я могу врезать по морде, а то и руку сломать, а с горяча – ну наверное и шею могу сломать, но это уж не знаю что должно твориться, чтобы я настолько голову потеряла… А вот так – идти и убивать – я не могу. И ты не можешь, и не спорь – ты сейчас это как-то абстрактно понимаешь, а когда ты приставишь пистолет к голове женщины, которая сама жертва такого же преступления, которое она сейчас совершает над своим ребенком, когда вокруг будут кричать и плакать те же самые дети, которых ты пришел спасать, когда ты посмотришь в ее глаза, а особенно когда ты увидишь разлетевшиеся мозги из ее головы после твоего выстрела, когда ты увидишь глаза спасаемого тобой ребенка, который смотрит на все это…ты либо бросишь свой пистолетик и убежишь куда подальше, и потом двадцать лет будешь стыдиться на глаза людям показываться, либо ты должен будешь что-то такое с собой сделать, чтобы относиться ко всему этому спокойно, а когда ты это над собой уделаешь, то ты будешь уже не ты, ты будешь уже другой, и когда такие как ты, уже другие, закончат свою работу, им захочется еще, они найдут новых врагов, они начнут проливать новую кровь, потому что все, имеющее отношение к озаренным восприятиям, будет в них выжжено тем самым усилием, которое тебе потребуется приложить, чтобы равнодушно или довольно или даже с гордостью смотреть на разбиваемые головы. Ну ты что, Вайу, это же каждому ребенку известно… у нас… ну неужели у вас, там, мало пролито крови? Неужели трудно самому сделать вывод о том – к чему приводит все это? Можно ли уничтожать людей без ненависти? Без жестокости? А жестокость и ненависть – убивают, выжигают изнутри.