Текст книги "Проклятие"

Автор книги: BNL

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 12 страниц)

– Какое-то время, – поправил ее Ле. – Когда он заболел, все про них забыли, и они одичали и разрослись. Цветов не было, одни колючки… То, что потом вытоптали мятежники, совсем не жаль.

– Ой ли? – усмехнулась Богиня, и Ле отвернулся, чтобы она не поняла, что у него тугой горячий комок подкатил к горлу.

Суэльда быстро залечивала раны.

Их улица была непонятным исключением. В основном на месте сгоревших построек и кварталов в момент возвели новые, до сих пор пахнущие свежими, только что оструганными досками. И про сам переворот как будто никто и не вспоминал. Жизнь текла своим чередом, размеренно и неторопливо. Все казалось мирным и привычным – только казалось.

На крошечной вытянутой площади тремя зданиями выше дома Ле, как и раньше, торговали фруктами и зеленью. Под вечер, покончив с иной домашней работой, хозяйки брали плетеные корзины и отправлялись закупать припасы на завтра. Женщины и девушки важно переходили от прилавка к прилавку, со знанием дела ощупывая помидоры и проверяя яблоки на крепость, то и дело перекидываясь словечком со случайно встреченной соседкой или знакомой торговкой. К тому же здесь никто не мог лишить их удовольствия поторговаться.

– Да ведь этот лук лежалый у вас, – то и дело слышалось откуда-нибудь. – Да ему красная цена…

– Неужели это последние? – огорчался другой голос с противоположной стороны. – Может, найдете еще хотя бы полдесятка?

Ле заслушался щебетом прекрасных дам, таким умиротворяющим и домашним, и вдруг заметил Фемто. Тот вышел было из бокового переулка, но, поколебавшись секунду, повернул назад.

Толпа, осенило Ле, слишком много народу! Если он попробует пересечь площадь, то непременно заденет кого-нибудь, нечаянно толкнет или еще как-нибудь коснется. Он не желает передавать свое проклятие кому бы то ни было еще. Интересно, что он предпринимал в связи с этим, пробираясь к воротам, где не задеть никого было невозможно?

Наверное, надеялся, что плащ защитит ни в чем не повинных незнакомцев. Ткань иногда спасает, пусть крайне редко.

Вдруг Ле посетила незваная страшная мысль. Ведь если в толпу, где собрались сотни человек, попадет всего один проклятый, это будет катастрофой. От него проклятие, пусть без злого умысла, передастся десятку человек, и еще десятку – от каждого из них, и не подозревающих, что прокляты…

И ведь именно так зачастую и происходит – зараженный, который еще не обнаружил страшной метки, обнимает друзей, жмет руки знакомым, целует детей. И получается, что в любой момент времени никто не застрахован от того, чтобы стать агнцем на заклание на алтаре Богини.

Впрочем, это давно уже вошло в порядок вещей. Ведь невозможно навеки заточить себя в доме и никогда ни к кому не прикасаться. Поэтому в Суэльде к такому положению дел относились весьма философски. Ведь чему быть, того не миновать, и, в конце концов, все там будем, верно? К тому же, если Богиня захочет именно тебя, ничто ей не помешает. Она как Смерть – не считается ни с замками, ни со стенами, ни с желанием клиента. Или, как опять же в случае Смерти, чаще всего с его горячим нежеланием.

Однако если кому-то придет в голову пустить по городу эпидемию, то вымереть могут абсолютно все. От чумы хотя бы существует иммунитет.

Интересно, что будет с Богиней, если она получит реальность тысяч и тысяч душ сразу? Вернее сказать, что будет со всем остальным миром?

Ле торопливо пересек рынок, с рассеянной вежливостью лавируя между людьми так, чтобы на максимальной скорости причинять им минимальное беспокойство. Скорее всего, Фей решил обойти людное место окольным путем, и можно будет последовать за ним, вместо того чтобы направиться сразу в храм. Только осторожно, чтобы им случайно не столкнуться нос к носу, зайдя за угол.

Ле нырнул в узкий проулок, безлюдный и тихий. Жара здесь стояла кошмарная, раскаленный воздух томился, зажатый в тисках стен, и сам камень, заменяющий Суэльде землю, нагрелся за день и источал тепло. Бедный Фемто, каково ему в его осеннем теплом плаще и перчатках?

Где-то за домом торопливо простучали дробные шаги – и вдруг замерли на миг, а после зазвучали неуверенно и медленно, но совсем не замолкли. Ле, стремясь выяснить, что происходит, обогнул здание и протиснулся в тесный зазор между углами двух соседних домов. Обзор в щели между грязными обшарпанными стенами открывался крайне узкий, но то, что он увидел, ему совсем не понравилось.

Квадрат из четырех домов образовывал что-то вроде крошечного внутреннего дворика. Там был Фемто, и дорогу ему преграждала компания здоровенных мужчин. Все трое ее членов явно не могли соревноваться со стеклышком в трезвости, а на руке того, что стоял посередине, самого высокого, повисла женщина с размалеванным лицом. В ее ухе, полускрытом прядями крашеных светлых волос – ясно были видны отросшие темные корни – блеснула сережка с фальшивым изумрудом.

– Куда это ты идешь, малыш? – с оскалом, некогда сходившим за улыбку, вопросил верзила, обремененный подружкой, и двое других с готовностью загоготали, грубо и громко.

Фемто попытался протиснуться между одним из них и стеной, но ему не позволили. А спутница предводителя проворковала приторно-нежно:

– Ну-у, мой геро-ой… Мне так скучно. Неужели ты вот так вот просто его отпустишь, а?

«Герой» ухмыльнулся, тая от женской лести, и протянул к Фемто здоровенную волосатую лапищу:

– Ну, слышал даму? Иди-ка сюда…

Мальчик попятился назад, но он был загнан в тупик, и отступать дальше было некуда.

И, когда мужик уже почти схватил его за руку пониже локтя, Фемто сдернул капюшон.

– Вы что, ослепли?! – вскрикнул он голосом высоким и ломким от бешенства и отчаяния. – Неужели правда не понимаете? Видит небо, мне не составит труда убить вас всех, и знали бы вы, как мне этого хочется, но, демон побери, такой смерти я никому не пожелаю!

Храбрец враз сдулся, побелел и отступил, с суеверным ужасом глядя на бледное даже сквозь никогда не сходящий загар детское лицо, исчерченное красивой и смертельной вязью печати Богини. Его спутники, явно годные только для подпевки, толкаясь, ринулись прочь.

Фемто с раздраженной резкостью дернул руку кверху и вновь надел капюшон. В его глазах стояли слезы злости и досады. Беспрепятственно пройдя мимо верзилы, – тот испуганно вжался в стену, глядя на него, как на зачумленного – он скрылся в переулке, ступеньками поднимающемся все выше.

А Ле готов был поклясться, что, прежде чем исчезнуть из виду, женщина с размалеванным лицом оглянулась через плечо и подмигнула ему, и ее глаза были несоизмеримо зеленее, чем сережки в ее ушах.

Он бессильно привалился к стене и скрипнул зубами.

Все напрасно! Все старания, все, что они делали – все зря. Все пошло прахом из-за каких-то идиотов, не умеющих развлекать себя самостоятельно.

Будь они… будь они прокляты. Прокляты самым страшным из проклятий. Не этим, которое всего лишь уводит душу в небытие. Каким-нибудь другим, терзающим и мучающим плоть, заставляющим ее гореть, гореть, не сгорая, невообразимо долго, сохраняя разум от безумия, чтобы он мог осознавать всю боль до капли, до самой последней. Ле от всей души пожелал этим ублюдкам провести насыщенную вечность в аду, и если бы за такие слова его самого немедля отправили в преисподнюю, он бы не пожалел – лишь бы сбылось.

– Вот как мы заговорили, – прокомментировала Богиня, чуть запрокидывая назад красивую голову. Довольная, спокойная улыбка играла на ее губах, алых, как спелая клубника, а золото волос искрилось в вечернем свете. – Так я и знала. Небо, твоя ненависть – что песня. И откуда ты берешь силы?

Ле открыл было рот и снова закрыл, поняв, что еще не придумано таких слов, которые он сейчас очень хотел бы сказать ей.

– Но он-то не сдался, – напомнил он сам себе, вылезая из щели между домами. – Как бы то ни было, я должен быть там.

Диск солнца коснулся горизонта самым краешком. Неторопливые теплые блики скользили по черепице крыш. Отсюда, сверху, когда выше лишь Храм, можно было увидеть весь город, мирно греющийся жарким летним вечером, словно огромный старый кот, разлегшийся посреди дикого леса. А если присмотреться, то покажется, что далеко-далеко на западе, прямо там, где солнце готовится кануть за край земли, можно разглядеть блестящую, как слюда, полоску моря.

Вообще, у этого храма паперти не было предусмотрено. Не хватало еще только, чтобы перед самым входом в дом Богини на этой грязной, грешной земле толпились нищие с протянутыми руками. Они же сведут на нет всю эстетику! Время от времени тех оборванцев, которые все же пришли, прогоняли младшие священнослужители. Еще в их обязанности входило подметать лестницу и подливать масло в лампады. Без таких людей ничего не работает.

Ее прогоняли, но она снова возвращалась – измученная, тощая женщина с грудным ребенком на руках, возможно, когда-то хорошенькая, но теперь просто безмерно усталая. Осторожно оглядываясь в поисках ярких мантий своих гонителей и не обнаруживая их, она подходила, садилась на ступеньки и, покачивая дитя, принималась жалобно и протяжно молить проходящих, равнодушных и холодных, о монетке, мелкой жалкой монетке и ни о чем больше.

Каково, должно быть, было ее удивление, когда прямо рядом с ней упал тяжелый мешочек, звякнувший так, как могут звенеть только деньги.

Фемто даже не взглянул на ту, кого облагодетельствовал, сосредоточенно преодолевая ступеньку за ступенькой в бесконечном подъеме. Что теперь гнало его вперед? Надежда, не желающая умирать? Страх, сводящий с ума?

Ле ждал, спрятавшись за внутренней колонной, широкой, как столетний дуб. Он поднялся по другой лестнице – у каждой стены, вернее, у каждой колоннады, заменяющей стену, была своя.

Внутри Храм выглядел почти так же, как и снаружи – огромное количество очень белого, неестественно белого мрамора и никаких украшений. Люди беспрестанно приходили и уходили. Кто-то стоял на коленях, шевеля губами в беззвучной молитве, кто-то просто стоял.

Местный священник прошел было мимо Ле, недоумевая, что этот робкий прихожанин делает в своем укрытии, и встал как вкопанный, увидев форму его ушей. Видно, такой наглости никто не ожидал – чтобы враг Богини заявился прямо к ней домой, слыхано ли? Но враг одарил его мимолетным взглядом и приложил палец к губам, призывая к тишине, и служитель, с трудом заставив себя перестать пялиться, немного нервно пошел дальше своей дорогой, гадая, не привиделось ли ему. Может, это было знаменье?

Одеяние священника было ярко-желтым. Цвет солнца, вспомнил Ле, солнца, дарующего жизнь. Цвет радости. Цвет волос Богини.

Воцарилась тишина. Она появилась не оттого, что все разом замолчали – скорее, наоборот, каждый оборвал себя на полуслове из-за пришествия этой плотной, тяжелой тишины.

В проеме главного входа, держась за край прекрасного стрельчатого портала, стоял Фемто – хрупкая темная фигурка на фоне алого неба.

Он медленно-медленно поднял руку, и капюшон упал назад. Сложно было сказать, что выражает тонкое темнокожее лицо.

Когда он двинулся и пошел, прихожане, как завороженные, расступились, чтобы дать ему дорогу, и виной тому был не страх. Он шел мучительно медленно, и его походка звучала как стук умирающего сердца: неровная и шаткая, с разными интервалами, и отчего-то сразу ясно, что любой удар может стать последним.

Он пересек огромную залу, словно вмиг опустевшую, ужасающе голую под высоким, как небо, сводом крыши, и упал на колени перед алтарем, склоняясь на согнутые локти, едва не касаясь лбом холодных плит пола.

Он молился камню. Молился монолитной плите серого с прожилками мрамора, служащего первобытным алтарем, невероятно могучим в своей простоте, молился статуе Богини, поражающей потрясающим сходством с моделью – вот только модель эта чаще усмехалась, чем улыбалась, и в ее позе никогда не сквозило такой величественной милости, затаившейся в мраморных складках струящихся одежд и протянутой изящной руке. Молился камню, заменяющему Богине сердце, который ничему не под силу растопить.

Ле смотрел на него, и его сердце, кажется, совсем не билось.

– Ну вот и все, – подвела итог Богиня. – В любом случае, это финал, что бы ни произошло дальше.

– А что будет дальше? – бесцветно поинтересовался Ле.

– Как это что? – Богиня удивленно вскинула брови. – Уговор есть уговор. Условия не выполнены.

– Это нечестно, – безнадежно возразил Ле. – Он сделал это только потому, что не хотел убивать других. Это нечестно.

Богиня презрительно фыркнула.

– Милый мой, – сказала она, – это пари, а не испытание на храбрость. С добродетелями тебе стоит обратиться к другому богу, вроде бы есть еще такие, кто ценит такие вещи.

– Что же ценишь ты? – устало проговорил Ле.

– Хорошее развлечение, – ответила Богиня. – Вы оба мне больше не интересны. Мы с тобой уже говорили об этом. Мальчишку убило человеколюбие.

– А по-моему, его убила ты, – указал Ле.

Она вздохнула.

– Все зависит от постановки вопроса.

– Я просто пытаюсь зреть в корень.

Богиня помолчала немного.

– И все-таки это глупо, – промолвила она наконец. – Иные специально жмут руки врагам, или политикам, или первым встречным. Просто чтобы знать, что исчезают не в одиночестве. Раз уж ада им не видать, можно творить все, что хочется…

Значит, финал. Похоже на то.

Солнце село. Срок вышел. Условия не выполнены.

Вся соль в спорах с Богиней, он слишком поздно понял, заключается в том, что нет возможности попросить третью сторону рассудить здраво и беспристрастно.

Будь его необъяснимо живучая глупая надежда каким-нибудь аморфным зверьком, который еще пытается из последних сил трепыхать щупальцами, Богиня с удовольствием раздавила бы ее каблуком.

Де Фей умрет. Точнее, умрет – не то слово. Исчезнет, как будто его и не было никогда. Если бы его сбила телега или унесла эпидемия, он точно попал бы в рай. Дети всегда попадают.

А так…

Что ж, остается надеяться, Ле сможет как-то с этим жить.

По крайней мере, он точно сможет жить с этим первые полчаса. Пока не найдет веревку покрепче и подходящий крюк.

Насчет «жили долго и счастливо» никто ничего не обещал, а вот «умерли в один день» устроить гораздо легче.

– Расскажи мне, – попросил он, – что же все-таки есть в твоем аду? Говорят, там обитают все мыслимые кошмары.

– Именно, – кивнула Богиня. – Все мыслимые кошмары. То есть любой кошмар, который ты сможешь измыслить, там обретает реальность. Персонально для тебя. Знаешь, я всегда придерживалась мнения, что нужно быть человеком, чтобы придумать что-нибудь по-настоящему мерзостное… Только вот, – добавила она сухо, – ты все равно туда не попадешь.

– Знаю, – отозвался Ле. – Я бы не спрашивал, если бы намеревался увидеть воочию.

– Ночь коротка, – заметила Богиня, глядя на беззвездное небо. – Поторопись, если хочешь успеть еще хоть что-то ему сказать.

Ле словно очнулся от забытья.

По крыше нещадно хлестал жестокий, безудержный ливень. Так вот почему днем стояла такая духота. И когда только успели набежать тучи? Впрочем, чтобы затмить безмятежность луны, многого не нужно.

Зала опустела. Мрамор совсем не прогревался за день и не мог отдавать накопленное тепло. Холод пробирал до костей, заползал под кожу, заставляя мысли становиться вялыми и медленными. Дыхание еще в горле застывало облачками колючего пара.

Было светло – от лампад ли и факелов, от белого ли сияния, излучаемого безразличным камнем?

Фемто лежал на полу. Его светлый плащ полукругом разметался по каменным плитам, и Ле без удивления увидел, что узкие ступни в открытых сандалиях тоже оплели черные узоры. Еще немного, буквально пара минут, и концы изломанных, острых линий доползут до кончиков пальцев, и тогда…

Ночь коротка.

Но разбудить его сейчас будет так же жестоко, как ночь назад.

Да и что он может ему сказать? «Мы хотя бы попытались»? «У тебя почти получилось, и ты ни в чем не виноват»?

Потому что это он, Ле, был виноват, он и только он, всецело. Виноват в том, что недоглядел, виноват в том, что наобещал с три короба, подарил призрак ложной надежды, растаявший, как туман поутру, виноват в том, что не сумел победить все зло этого мира. Тот факт, что этого зла просто неожиданно оказалось больше, чем виделось, его не извиняет.

В любом случае, попробовать стоило. У них ведь действительно почти получилось.

Если бы хоть иногда справедливость торжествовала, они бы победили. Но это слабое утешение.

Куда реальнее сейчас казалась робкая надежда на то, что растяжимость времени отступит, и то, что должно произойти, произойдет быстро. В конце концов, в погоне за светлячком надежды, обернувшимся болотным огоньком и заведшим обоих в чащу, они хотя бы скоротали время.

Сколько Фемто прошел пешком, без сна и передышек, один на один со своими мыслями, способными мучить страшнее, чем сотня самых зверских палачей? Он, должно быть, чудовищно устал.

И как знать, может быть, если слухи преувеличивают, а сны – это всего лишь сны…

Как знать, вдруг, если то, что его ждет – действительно всего лишь растворение в Абсолюте, он так никогда и не узнает, что у них не вышло, ничего не почувствует, если не разбудить его сейчас?

Ле тихонько присел рядом, без тени благоговейного трепета облокотившись спиной об алтарный камень, и, с величайшей осторожностью приподняв голову Фемто, переложил ее себе на колени. Мелкий не открыл глаз, лишь перевернулся на бок да подтянул колени к груди.

Дождь барабанил по крыше. Должно быть, улицы нынче выглядят как настоящие водопады… Ле чувствовал, как камень передает его телу свой цепенящий холод. И еще он чувствовал, что тоже безумно, безумно устал.

– Идиот! – с досадой воскликнула Богиня, и из-за какого-то судорожного, испуганного излома ее алых губ Ле на мгновение показалось, что она сейчас его ударит. – Ты вообще думаешь, что творишь?

Ле смерил ее непонимающим взглядом, потом случайно посмотрел на свои ладони и вяло выругался.

На них, на каждой свое, чернело клеймо проклятия – неровный круг с кривоватым ромбом внутри.

Кожа к коже… Ну да, он идиот. Только какая теперь разница?

– Теперь Том точно меня убьет, – меланхолично заметил Ле.

– И о чем ты только думал? – сердито кинула Богиня.

Ле закрыл глаза.

– Пошла прочь, – приказал он. – Вон с глаз моих. Я устал от тебя.

Этой ночью одержимость наконец отпустила его, и он спал, не видя снов.

А когда проснулся, чувствуя себя замерзшим насмерть, Фемто рядом с ним уже не было.

Он сидел на полу чуть поодаль, спиной к нему, и смотрел на занимающийся между колоннами рассвет.

– Прости, – начал было Ле, рассеянно запуская пальцы в волосы. – Я ничего не смог…

– Шутишь? – возбужденно воскликнул Фемто, резко повернулся, и – о чудо! – Ле узрел, что его сияющее лицо больше не портят причудливые переплетения черноты. – Я понятия не имею, как ты это сделал, но, но… – он не мог найти слов, лишь улыбался. – Небо, да ты просто не представляешь себе, насколько я тебе благодарен! Спасибо, спасибо!

Подскочив к Ле, Фей крепко обнял его за шею.

Первым, чисто инстинктивным порывом было оттолкнуть, не дать прикоснуться, не замыкать круг снова. Неужели теперь?..

– Обними его, – со вздохом велела Богиня, сидя на алтаре. – Ты же его спас. Не бойся, – пояснила она, отвечая на его молчаливый вопрос, – мое проклятие – оно как ветрянка. Случается с человеком лишь однажды.

Она хихикнула и обронила, прежде чем пропасть:

– Ох, знал бы ты, о чем он молил меня этой ночью…

Как будто услышала какую-то невероятно смешную шутку и продолжает повторять ее про себя, подумал Ле, обнимая Фемто. Демон побери, кто бы мог подумать. Он до сих пор здесь, такой теплый, осязаемый, счастливый. Такой живой. Здесь. Сейчас. Это что, сон?

Фемто вдруг отстранился и поглядел ему в лицо внимательно и серьезно.

– Ле, – спросил он. – По-честному, насколько дорого ты заплатил за это?

– Сущий пустяк, – с улыбкой отозвался Ле. – И думать забудь.

Он наконец заметил, что вдоль стен толпилось с десяток людей в желтых мантиях, оживленно перешептывающихся между собой, и все они до единого неверяще пялили на них зенки.

– Гляди-ка, – усмехнулся Ле, – пришли поглазеть на твое чудесное исцеление. Небось, раньше ничего подобного не видели.

– И видеть не хотели, – рассмеялся Фемто. – Ты не знаешь? Они настолько любят свою работу, что считают проклятых всего лишь отмеченными божьим перстом. И хоронят их на почетном кладбище в золотых гробах. Должно быть, думают, что я чем-то прогневил Богиню, раз она забрала свою милость назад…

Здорово. До чего же странно жизнь иногда шутит. Вот они, враг Богини и грешник, лишенный ее великой милости, сидят у главнейшего из алтарей в самом большом и славном ее храме, оба счастливые, как дети…

– Надо возвращаться, – решил Ле. – Где-то в столице бродит Том. Он не обрадуется, если узнает, чем мы с тобой тут занимаемся, как считаешь?

Дорогу домой они преодолели на попутной почтовой карете. Насчет лошади Ле договорился, и ее должны были привести в Ольто отдельно тем же вечером. Скорее всего, ему придется выкупить ее у законного владельца. Транспорт ему пригодится.

По обочинам тянулся посвежевший, радостный ельник. Почти весь путь Фемто проспал, склонив изящную голову на плечо Ле, слишком счастливый для того, чтобы думать о плохом. Еще бы! Будучи вырванным из цепких когтей смерти, верной и лютой, поневоле уверуешь в чудеса.

Ле был рад, что пока не приходится прятать от него руки.

Нельзя, чтобы он знал. Ни в коем случае. Есть вещи, которые не прощают.

На Ольто снова, в который уж раз, опускалась ночь. До здешних мест дождь не дошел, и деревья все так же отчаянно хотели пить, и молчали птицы.

Ле постарался, чтобы все выглядело так, будто он ушел ранним утром, а не в полночь. Оставил на кухонном столе чашку из-под чая и крошки, как будто известие застигло его врасплох, и он без раздумий и сборов ринулся в путь.

И, конечно, записка с неубедительной ложью, обязательная в таких случаях. Он наспех написал в ней, что Том через пару недель сам намерен явиться в их скромный городок, а его, Ле, отправляет обратно в столицу вместо себя, ведь только оставь ее без присмотра, и там вообще невесть что может случиться.

Правдой был только кусочек про возвращение Тома. Ле ни за что не бросил бы Фея одного.

Извинения он оставил при себе, хотя их было много. Просить прощения за неожиданный отъезд слишком отчаянно было бы подозрительно.

– Чистый ангел, – насмешливо проговорила Богиня, заглядывая в комнату Фемто. – Не жаль тебе оставлять его?

– Он не должен знать, – твердо сказал Ле, укладывая последние вещи в дорожный мешок. – Он мне не простит.

Так, еще ему понадобится плащ. И перчатки.

– Еще бы, – кивнула Богиня. – Ты знаешь, – она провела ладонью по краю столешницы, сметая на пол крошки, – тогда, в храме, он молил меня вовсе не о себе. Он понял, что проиграл. Он просил только об одном – сохранить тебя. Не дать тебе долго горевать или сделать с собой еще что похуже…

Ле, не глядя на нее, завязывал мешок.

– И ты до сих пор уверен, что имел право так поступать с ним? – спросила Богиня.

– Что сделано, то сделано, – пожал плечами Ле.

Он выпрямился.

– Лучше объясни мне, что двигало тобой.

Пришла ее очередь пожимать плечами.

– Не знаю, известно ли тебе, – сказала она, – есть такая штука, называется «смирение». Рано или поздно оно появляется во всех. Но в тебе его до последней минуты не было ни капли. Ты посмел бороться. Со мной. Раньше никто даже не пытался. Это меня одновременно озадачивает, раззадоривает и уязвляет. И теперь для меня вроде как стало делом чести сломить тебя.

Она подумала немного и продолжила:

– Люди, идущие на охоту, делятся на две категории. Одни убивают ради пищи, а другие ради удовольствия. Я сыта душами других, менее интересных смертных. Так что твою душу я стану загонять гончими. Убив мальчишку, я сделала бы игру неинтересной. Разве умно ломать игрушки? Ты не стал бы бороться. А так ты сделаешь все мыслимое и немыслимое, чтобы не подвести его. Я знаю, что права. И кроме всего прочего, приятно сознавать, что в конце концов ты в любом случае будешь моим.

В ее глубоком женственном голосе не было страсти, ни капли. Он звучал спокойно и мелодично, как всегда.

Ле бросил последний взгляд в темный дверной проем.

Все то же пятно света на одеяле, все тот же фонарь за окном, и все так же рассыпалась по подушке смоль волос. Как будто они и не уходили никуда. Даже скрипка все так же мирно ждет на тумбочке, чтобы вновь ожить от прикосновения любимых пальцев и, забыв о трещине и смерти, играть с упоением и чувством.

Демон побери, игра стоила свеч. И до сих пор стоит.

Но небо, кто бы знал, как ему хочется остаться еще хотя бы на два теплых, солнечных, полных счастливого неведения дня! А потом – потом можно уйти хоть навсегда. Как, скорее всего, оно и получится.

Вот только линии уже переползли на тыльную сторону его ладоней и теперь тянулись вверх к запястьям.

Их не скрыть.

Он не имел права, но, была ли виной тому слабость или что-то иное, он… в любом случае, что сделано, то сделано.

Нет. Пусть Том и Фемто спасают столицу, как и хотели, но без него. Они справятся и вдвоем.

– Я все думаю о той девушке с яблоками, – поделился Ле по пути к двери. – Хочу понять, что двигало ей, и не могу.

– Как знать? – Богиня изобразила неопределенный жест пальцами. – Может, и ничего. Может, она не со зла. Может, какой-нибудь проклятый приезжий, любитель давать волю рукам, отвесил ей шлепка, а она и не заметила, что заразилась.

– А мне почему-то сдается, – заметил Ле, – что у нее были зеленые глаза. Ведь есть же счастливчики, к которым ты приходишь лично?

– Ага. И ты – в их числе, – сообщила Богиня. – Я приду к тебе собственной персоной… лет этак через пять или семь. Когда ты и думать обо мне забудешь.

– С проклятием не живут дольше недели, – напомнил Ле. – Новые правила новой игры?

– Именно, – подтвердила Богиня. – И так уж и быть, ради интереса я обещаю тебе, что в перчатках ты можешь быть спокоен – через ткань твое проклятие не передастся. Мне уже не терпится узнать, куда ты сам себя заведешь… Я буду следить за тобой, каждый миг, постоянно.

Ле открыл дверь и тихонько затворил ее за собой.

Как странно. Этот маленький, шаткий домик, продуваемый всеми сквозняками, со скрипучим полом стал ему роднее всей прекрасной сиятельной Суэльды. Как же странно иногда получается. Не все зависит от масштабов и времени.

Отходя, он оглянулся: не мелькнет ли в окне живая тень, не выскочит ли на крыльцо, глядя вслед, без прощаний и упреков, молча?

Нет…

Не мелькнет, не появится в дверях.

Ах, Фемто, лучше бы тебе поверить в ложь, какой бы она ни была! Или простить, если не поверил. А еще лучше – забыть.

Ле уже сделал ради него то, что никому раньше было не под силу. И если теперь, чтобы защитить, достаточно просто не быть рядом – что ж, он будет далеко.

Так далеко, как только возможно.

А семь лет ведь, если подумать, срок немалый.

Кто знает? – быть может, он и сумеет что-то придумать…

В конце концов, он сам только что доказал, в этом мире есть лекарство от любой болезни.

Часть вторая

Чёрный день

… свет не искал я, охотясь на тени…

(с) Канцлер Ги

Как-то раз Ивенн слышал шутку об утре, которое действительно не задалось. Мол, в один глаз светило солнце, а из другого торчало копье...

Будучи человеком взрослым и отнюдь не святым, он прекрасно знал, какое стечение обстоятельств обычно ведет к по-настоящему неприятному утру, причем, что уж греха таить, сами эти обстоятельства чаще всего бывают весьма приятны. Иногда в историях, кончающихся кошмарной головной болью с утра, даже принимают участие женщины, дубовые скамьи, лошадь или какое-нибудь знаменательное событие, которое неплохо было бы отметить в тесной дружеской компании.

Но вот чего в них точно обычно не бывает, так это криков, крови и огня.

Да, точно. Крики, кровь, огонь. Три слагаемых вчерашней вечеринки, которые он после невероятных усилий смог откопать в отчаянно протестующей памяти.

Вот чего он сделать не смог – так это открыть глаза.

Хотя почему не смог? Может, они давно уже открыты, просто вокруг темень кромешная. Вдруг он зря привязался к утру, и на дворе все еще – или уже снова – темная осенняя ночь?

Надо проверить.

Ивенн, будучи не вполне уверенным, где он находится, в исследовательских целях попробовал осторожно двинуть рукой. Ага, судя по ощущениям, он лежит на земле, на влажной еловой хвое и выступающих из земли корнях, неприятно впивающихся в спину. Он не остановился на достигнутом и коснулся рукой лица.

Там, где должны быть глазницы, пальцы ощутили ткань. Широкая полоса повязки, грубая, словно лен или что-то похожее…

И все-таки, что же было вчера?

Он попытался было сесть, но едва со стоном не упал назад после того, как новая вспышка сверкающей раскаленной боли расколола пополам его череп. Благо, рядом так кстати оказался надежный шершавый ствол, о который можно было опереться плечом и отдышаться.

– Эй-эй, полегче там! – вдруг воскликнул чей-то голос. – Лежали бы себе и лежали… Повязку не трогайте.

Голос. Мужской молодой голос, охрипший не то от крика, не то от долгого молчания, и какой-то… не по годам серьезный, что ли. Скупой на эмоции.

– Все бы вам геройствовать, – вздохнул говорящий. – Вот какого, объясните мне, какого демона вы вчера в одиночку полезли на тех парней?

В одиночку на парней? Так, это уже больше на него похоже.

Постепенно, пусть нехотя, воспоминания возвращались, фрагмент за фрагментом, складываясь в относительно целую картинку.

Помнится, позавчера он распустил свой патрульный отряд, отправил их назад в Энмор, зная, что смена под руководством того молодого, но весьма перспективного парня, который в рекордно короткие сроки сумел освоить ремесло истребления ушастых безбожников – Ивенн никак не мог запомнить его имя – уже в пути. А сам зачем-то решил проехать еще вглубь. Кажется, им двигало предчувствие.

Предчувствия его еще никогда не обманывали. На этот раз они воплотились в… пятерых? Семерых? Или сколько их там было? В общем, в группу весьма агрессивно настроенных нойэлингов, сосчитать которых ему помешали ночная темнота, а также быстрое перемещение противника и ему же принадлежащее яростное желание отрезать Ивенну голову.

Обычно лесным тварям удавалось застать менее совершенных в плане органов чувств людей врасплох. Они, прекрасно слышащие и видящие в темноте, прыгали с деревьев, или появлялись из кустов, умудряясь не шелохнуть ни единую веточку, которая могла бы выдать их хрустом или шорохом. Еще бы – в то время как люди еще только делали первые шаги в науке о том, как бы выжить самому и убить другого в условиях леса, треклятые враги Богини впитывали это искусство с молоком матери – если только у них есть такое понятие, как «мать».