Текст книги "Проклятие"

Автор книги: BNL

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 12 страниц)

Генриетта слушала очень внимательно, обняв руками колени.

– Но она ведь такая дама, – продолжал Ле, – и верить ей не стоит никогда. А вот он, бедняга, поверил. Теперь рассказывают, те, кто еще помнят, что он представлял собой идеального мужчину. Мужчину на все сто процентов, настолько мужчину, что аж мурашки по коже. Сильного, смелого, властного. А она… Ей вскоре надоело, что он указывает ей, что можно делать и что нельзя. И она его убила.

Генриетта почти ахнула. Такого поворота сюжета она не ожидала.

– Бога можно убить? – удивилась она.

– Видимо, другие боги знают, как, – предположил Ле. – Понимаешь, в случае с Богиней то, что она женщина, все объясняет. Бога нельзя заколоть ножом или задушить во сне, а она догадалась его отравить. И это у нее вышло вполне успешно. Так что по логике вещей не нойэлинги враги Богини – они ничего ей не сделали. Это она перед ними виновата. Она им враг, а не наоборот.

– Бедные, – Генриетта покачала головой. – Неужели все это время они жили без бога? Тогда неудивительно, что люди так с ними обращаются…

– Тут есть один аспект, – проговорил Ле, несколько отрешенно глядя в костер. – Дело в том, что любой бог, исключая Богиню, существует ровно до тех пор, пока в него верят, не больше и не меньше. А недо-эльфы верят так, как люди, наверное, никогда не верили в Богиню. Их Бог не исчез. Он просто… вроде как ушел. Он не здесь, и он не в состоянии их хранить, но это не значит, что его больше нет. Все, что люди делают во имя, они делают в память, вот и все.

Генриетта прикрыла глаза.

– Как все сложно, – вздохнула она. – Сложно не для понимания. Понять это я могу. Но жить с этим наверняка нелегко.

Ее с детства учили верить в Богиню, просто потому, что все вокруг верили. Но между «верить» и «одобрять» лежит пропасть глубже, чем самое глубокое из глубоких ущелий в Драконьих горах. В такую кинешь камушек – и стука о дно придется дожидаться, наверное, неделю.

Ле кивнул.

– Есть такое, – признался он.

Он кое-что узнал, немного пообщавшись со своими сородичами из Энмора. Откровения были весьма интересными.

Бог. Их Бог и никогда полностью не его.

Не то чтобы у Бога не было имени – без него могла обходиться только Богиня, потому что путать ее было не с кем. Просто это имя невозможно было произнести при помощи несовершенных человеческих голосовых связок, или, может, оно потерялось и забылось задолго до того, как на свет появился кто-то из ныне живущих.

Но даже имя не так уж и важно.

Ле нравились заповеди Бога нойэлингов. Такие простые и, демон побери, понятные и однозначные. Не убий, если сможешь выжить и без этого. Не бери чужого, но если станут отбирать твое – защищай. Храни память, ибо ты уйдешь, а она останется. Видел когда-нибудь такую штуку, называется «совесть»? Так вот, восстанови в памяти ее смутный образ и по ней и живи.

И самое-самое главное – защищай любого из сородичей перед лицом людей. Он может трижды быть тебе врагом, но никого ты не должен ненавидеть больше, чем рабов Богини. Она убила твоего Бога, помни об этом.

Помни о том, что твой Бог мертв ради тебя, потому что если бы не он, власть Богини распространялась бы на весь мир.

Нойэлинги свято верили в свою защищенность. Их Бог с ними, пусть они и не видят. Именно благодаря этой упрямой, живучей вере они находились вне юрисдикции зеленоглазого божества…

… по крайней мере, до поры до времени.

Но даже это дорого, как ничто другое.

Иногда Ле ловил себя на том, что он всей душой желал бы никогда не видеть Суэльды, родиться в лесу, чтобы тоже иметь право молиться мертвому Богу, чтобы не сомневаться и всегда-всегда знать, что правильно, а что нет. Чтобы пальцами тыкали в весь его народ целиком, а не только в него одного, не принадлежащего ни к какому народу вовсе.

Костер прогорел, угли остыли. Вместо них тихонько засветилось небо. Где-то за Драконьими горами из-за края земли показался узкий краешек солнца. Еще добрый час ему понадобится, чтобы выглянуть из-за ломаной линии пиков, заменяющей Иларии горизонт.

Генриетта проснулась от назойливого жизнерадостного чириканья. Этих птичек она и сама с радостью убила бы.

Все вокруг было мокрым от росы или тумана – сейчас, на грани лета и осени, не разобрать. Она поднялась с земли, задумчиво отряхнула штаны и встретилась взглядом с лошадью Ле-Таира.

Демонски умный, надо отметить, был взгляд.

И все-таки, какие красивые бывают животные, с белой завистью подумалось Генриетте. Не то что ее личный транспорт – та чахлая какая-то и пегая, не чета этой, длинноногой, высокой, белой.

Ну и что, что ей чуть-чуть не хватает белизны для того, чтобы быть достойной принца. Ей это и незачем.

Генриетта часто встречала людей, которые старались стать особенными. Они наивно полагали, что отрощенные до неприличной длины волосы, мечи выше хозяев ростом, покрытые какими-нибудь непрактичными, но жутко эффектными узорами, лошади, дышащие огнем, и прочая соответствующая атрибутика им в этом поможет. Ха, как бы не так.

Но вот существо вроде Ле-Таира она встречала впервые.

Потому что он совершенно определенно даже не казался, а был особенным. Но вел себя так, словно с радостью променял бы эту свою особенность на поллитровую чашку чая холодным зимним вечером, вот только никто не соглашался на столь невыгодную сделку.

Помнится, когда она только-только впервые услышала о нем, не будучи знакома лично, то попыталась узнать у местных, чем же этот Ле-Таир так знаменит. Иные смотрели на нее как на сумасшедшую и избегали отвечать, другие говорили нечто маловразумительное, и лишь одна одинокая пожилая женщина, сияя от нескрываемой гордости, ответила:

– Он починил мне крышу, – и добавила скромно:

– А то совсем прохудилась, дождь лил прямо на пол…

Почему-то этот ее ответ накрепко впечатался в память Генриетты.

Сейчас Ле спал сидя, прислонившись спиной к дереву и скрестив руки на груди, и даже во сне его лицо не было до конца спокойным.

Генриетта невольно загляделась. Ах-х, этот шрам на его переносице…

Не то чтобы она испытывала к Ле какие-то чувства, кроме чувства благодарности за роль телохранителя. Нет-нет, отнюдь, никаких иных чувств.

Просто когда она смотрела на него, у нее словно что-то свербило между глаз, на обратной стороне переносицы. Словно какая-то мысль, которую она упустила, и вспомнить заново все никак не удается…

– С добрым утром, – подал голос Фемто.

Он сидел как раз напротив нее, по другую сторону черного кострища.

Небо, он вообще спит когда-нибудь?

Вчера утром, в таверне, она спускалась по лестнице со второго этажа, где спали все гости, а он с ногами сидел на подоконнике, обхватив руками колени, и прожигал пространство за оконным стеклом ленивым неподвижным взглядом. Зал был совсем пуст, даже сам трактирщик еще наслаждался заслуженным отдыхом в своей комнатушке около кухни, и, когда она прошла мимо окна, мальчишка молча проводил ее глазами. У нее от этого мурашки побежали по коже.

И что он имел в виду? Ведь не мог же он знать, что она делала пятью минутами раньше, никак не мог.

Да и ничем преступным она не занималась, если уж на то пошло.

Просто тихонько зашла в комнату Ле, сняла со спинки стула изуродованную рубашку, про себя посетовав, что на деле все мужчины одинаковы, и заштопала ее. А потом так же тихонько вернула на место, успешно поборов внезапное желание коснуться его, спящего, дотронуться хотя бы пальцем до чужого лица, до того места, где шрамы с шеи переползают на подбородок. Побоялась разбудить.

Какая же она все-таки глупая. Ведь это глупо, другим словом не назвать – нестерпимое, неведомо откуда появившееся желание подойти к Фемто, наклониться, поцеловать в щеку и попросить: «Пожалуйста, передай ему».

– С добрым, – поприветствовала она в ответ.

Подошла, присела на корточки рядом, по-хозяйски положила ладонь на лоб бывшего-а-может-и-до-сих-пор пациента.

– Что-нибудь болит? – осведомилась строго.

Он в ответ отрицательно качнул головой, мягко освобождаясь от ее руки, и улыбнулся. На этот раз не так очаровательно-слепяще, улыбнулся по-человечески, слабо и слегка устало.

Генриетта удовлетворенно кивнула, выпрямилась, уперев руки в бока.

– Вот и чудно, – промолвила она. – Хочется быть за вас спокойной. А то этот твой дружок-проповедник слишком уж самостоятелен…

– Он не проповедник, – серьезно возразил Фемто. – Проповедовать значит склонять. Он никого не убеждает. Каждый волен решать сам, что ему думать и во что верить. Я знаю, что ты вовсе не это имела в виду, просто… слова – это такие вещи, что нужно всегда оглядываться.

– Да, – согласилась Генриетта. – Я знаю, ты прав. Прости.

Ле пошевелился, открыл глаза, просыпаясь, провел ладонью по лицу.

Пора дальше.

Том, хрустя ветками под тяжелыми шагами, явился откуда-то из леса. Понятно, ходил оглядываться. Вечно ему на месте не сидится.

Сегодня лошади будут рады – они, должно быть, следуя примеру скакуна незабвенного Ивенна из Энмора, давно уже жуют одни брусничные листья, но сегодня наконец покинут лес и увидят настоящую траву.

Генриетта соскучилась по свету даже больше, чем лошади по траве.

Нет, в лесу солнышка было хоть отбавляй, но она привыкла к простору гор, когда выше твоей головы есть разве что другая гора, обледеневшая и неприступная, на которую и горный козел не заберется. Эта решетка веток, отделяющая ее от неба, изрядно нервировала.

Потому ее радость была безмерна, когда впереди приветственно заплескалась далекая вода, а лошадиная подкова в первый раз звякнула о голый камень. Ну, здравствуй, родная Сухая речка, здесь подошедшая вплотную к краю леса, негласная граница, отделяющая мир Генриетты от остального мира, куда как более суетного и беспорядочного.

Ле-Таир поделился с ней своими планами.

– До предгорий мы сегодня точно не успеем добраться, – сказал он. – Я так думаю, что стоит подождать до завтра в Энморе. У меня есть там пара друзей. А дальше тебе придется показывать дорогу. Я не так часто бывал в Драконьих горах, как хотелось бы.

– Проводите меня до самого конца? – уточнила Генриетта.

– А как иначе? Было бы по меньшей мере странно довести тебя до гор и отправить дальше одну, – улыбнулся Ле, и пульсирующая, сбивающая с толку точка за переносицей Генриетты начала свербеть с новой силой.

Проехав еще с две мили, они перешли подвесной мост, с виду ужасно крепкий. Конструкция выглядела совсем новой, словно ее камни и двух лет еще не пролежали под дождями и столь редко заглядывающим сюда солнцем.

Деревья вокруг стали, казалось, еще желтее и краснее, их кроны заметно поредели. Как будто осень и вправду обитает в Энморе, подумалось Генриетте. В здешних краях не бывает лета. Робкая бледная весна потихоньку растит клыки и превращается в матерую серую зиму, а все остальное время года – осень. Вот только в горах, где растут одни лишь сосны, это совсем не заметно, разве что судить по небу, иногда меняющему оттенки.

Впереди замаячили плоские крыши приземистых каменных домов. Генриетта поморщилась. Энмор, город мужчин, от которого за версту несет этой самой мужественностью. Здесь должны обитать полководцы и охотники – да так оно, скорее всего, и есть. Нелегко, наверное, их женам приходится.

Все-таки все они одинаковые, эти мужчины. Все бы им играть в солдатиков, только поля для игрушечных сражений с возрастом приходится искать соразмерные, и со временем это становится только труднее.

И зачем, скажите на милость, им такая внушительная, очевидно непробиваемая стена, если огромные дубовые ворота со створками едва не в кулак толщиной все равно раскрыты настежь?

– Ты был здесь, Ле? – спросил Фемто за спиной Генриетты.

– Довелось однажды, – был ответ.

Ле-Таир помнил путь. Главная улица, четвертый поворот направо и прямо, до просторного, красивого дома с крепким крыльцом и широкими окнами, призванными захватывать как можно больше скупого осеннего света.

– Подождите немного, – велел Ле своим спутникам, спешился и постучал в дубовую дверь.

Женщина, открывшая ему полминуты спустя, была прекрасна – круглолицая, светлокожая и черноволосая, а глаза – синие, как темные сапфиры. Пожалуй, она никогда не ведала поры нежной беззаботной юности, в которой столь часто застревают южные девочки – с самого детства она была такой же, как сейчас, взрослой и крепкой, а теплом улыбки, немедленно заигравшей на пухлых губах, когда она узнала его, можно было без труда вскипятить чайник.

– Добрый день, леди Эллен, – поздоровался Ле, улыбаясь в ответ. – Вы уж простите, что без приглашения…

– Вот уж кого не чаяла больше увидеть, – покачала головой леди Эллен. – И хорошо, хорошо, что без приглашения. Тебе всегда здесь рады, Таир. Кто это с тобой? – поинтересовалась она, заглядывая через его плечо, что при ее немалом росте было совсем не сложно.

– О да, я еще и не один, – засмеялся Ле. – Это мои друзья. Мы пришли просить у вас ночлега, если не слишком стесним.

Эллен замахала на него руками.

– Что ты, что ты, какое там!.. Но ты, чай, мужа моего ищешь, – спохватилась она. – Сейчас позову.

И она скрылась в доме. Дверь не захлопнулась, так и осталась открытой, давая понять, что прогонять их не собираются.

– Вот это баба так баба, – одобрил Том, проводив хозяйку уважительным взглядом.

– Тебе бы такую, да? – весело фыркнул Ле-Таир.

– Парень, ты ли это?

Ле едва не вздрогнул, быстро обернулся, рисуя на губах улыбку, еще более яркую, чем та, что досталась леди Эллен. Он уже почти успел забыть, как звучит этот голос, хулящий ушастых, говорящий, прежде чем думать.

На крыльце стоял Ивенн. И все-таки такие люди не стареют. Он был примерно того же возраста, что и Том, то есть лет этак на десять старше самого Ле, и с их последней встречи ни капельки не изменился, хотя прошло уже добрых пять зим. Ни одной новой морщинки, такая же борода…

– Ну что, жив еще? – дружески осведомился Ивенн, спускаясь с крыльца и раскрывая объятия.

Ле обнял его – очень осторожно, следя, как бы не задеть ухом его щеки – и, на миг установив подбородок на чужое плечо, такое надежное и крепкое – жаль, не для него! – проговорил вполголоса:

– Не уверен, надолго ли это…

Чувство, посетившее его в Клотте, вроде как потихоньку обретало очертания. То, что поначалу казалось усталостью от скитаний, теперь было больше похоже на… предчувствие, что ли. На нехорошее такое, липкое чувство в солнечном сплетении, что вот-вот должно что-то произойти.

Ивенн нахмурился.

– Расскажешь?

Эллен, видя перемену в лице мужа или, может, поняв что-то и без слов, она это умела, увела троих оставшихся гостей ставить лошадей в конюшню, а Ивенн и Ле не спеша зашагали вдоль улицы.

– Было бы что рассказывать, – вздохнул Ле.

Ивенн задумчиво потер подбородок.

– Как ты вообще жил? – спросил он. – Что делал все это время?

– До вас не доходили слухи? – ответил Ле вопросом на вопрос.

– В том-то и дело, что доходили. Я потому и спрашиваю. Больно уж много всего о тебе болтают.

– Не верьте. Ровно половина из этого не имеет ничего общего с правдой.

– Которая половина?

Ле остановился, будто вопрос застиг его врасплох.

– Верите или нет, сам не знаю, – признался он.

И парой мгновений позже, когда они снова бесцельно двинулись вперед, добавил задумчиво:

– Вообще-то, если честно, я не думал, что так выйдет. Вернее, надеялся, что не выйдет так, что, даже если проклятия не будет видно, меня будут обходить стороной, как заразного…

– Видно, судьба твоя такова, – Ивенн пожал плечами. – Сколько я тебя знаю, тебе все на месте не сидится. Вечно нужно что-то кому-то доказывать…

– Я был бы рад, если бы сумел хоть что-нибудь доказать себе самому, – сказал Ле. – Другие и сами неплохо справляются.

Ивенн ничего не ответил, в глубоком раздумье глядя на небо.

Похоже, время мало что меняет, подумал Ле – он все так же ставит старшего товарища в тупик своими умозаключениями.

Правда, теперь он и себя ими ставит в тупик.

– Я хочу увидеть Дуэйна, – сказал он вслух. – Вы, случаем, не знаете, он до сих пор в городе?

– Куда же он денется? – добродушно усмехнулся Ивенн. Нет, правда, в его усмешке не было ни тени презрения. Это было приятно видеть. – Я встречаю его иногда. Даже живет там же, где и раньше, так что ты сам найдешь.

– Хорошо, – Ле кивнул. – Тогда я отправлюсь прямо сейчас. Скажите моим, что я велел им вести себя хорошо и не досаждать вашей жене, ладно?

Ивенн со смехом пообещал, что так и сделает, и Ле свернул в один из боковых переулков, растущих из улицы, как ветка из елки.

Придется изрядно поплутать – в то место, куда он направляется, чистые прямые улицы не ведут, потому что люди туда не ходят. Лишь бы не заблудиться – как-никак, много лет прошло… Но нет, вроде все правильно – вот каменные стены уже потихоньку сменяются легкими деревянными, и переулок, по которому он шел, стал шире, почти превратившись в улицу.

Ряды деревянных дверей вытянулись с обеих сторон. Низкие крылечки, маленькие окна, завешенные изнутри… Они не любят света. Всего с два десятка домиков, маленьких и непритязательных, как будто нарочно пытающихся занять как можно меньше места.

Нойэлинги никогда не тешили себя иллюзиями. Даже слепой сразу увидел бы, что здесь им не рады.

Но все-таки как объяснить то, что в Суэльде, где, хотя и любят Богиню, люди слишком миролюбивы и медлительны по своей природе, чтобы кого-то активно ненавидеть, из всей ушастой братии жили только Ле, его отец и дед, а здесь, в Энморе, так и горящем неприятием любого врага Вышней, несколько десятков потомков эльфов живут и здравствуют, от всей души наплевав на явную нелюбовь коренных жителей.

И – что еще страннее – ведь дальше угроз со стороны людей дело никогда не заходило. Никто не разбил никому окно, не поджег дом. Поистине шутки природы понятны лишь ей одной.

Домик Дуэйна сразу бросился Ле в глаза – не потому, что чем-то отличался от других, просто он провел под его крышей не один день и не одну ночь, а такие вещи обычно запоминаешь.

Здесь не запирали дверей, Ле это помнил. Заповедь не брать чужого соблюдалась неукоснительно, поэтому он просто зашел без стука – и покачнулся на пороге, едва не сбитый с ног ворохом знакомых, полузабытых ощущений, без предупреждения брошенных прямо в лицо.

Запахи, едва уловимые, приятные, будто какие-то благовония, но такие чужеродные. Пыль, лежащая на полу, танцующая в тонком-тонком луче золотого солнца, пробившемся сквозь щель между плотными занавесями на окнах. Странное, спокойное чувство того, что время словно остановилось. И еще – безопасность.

Тень Храма Богини закрывает собой весь мир, кроме Драконьих гор и домов недо-эльфов. Здесь в нее не верят. Здесь все ее отрицает. Сюда ей ход закрыт. Ле знал, что сюда – сюда она никогда не придет.

Он бесшумно шагнул вперед, закрывая за собой дверь, провел пальцем по ряду ветхих книжных корешков, без соблюдения высоты выстроившихся на одной из многочисленных полок. Именно по этим книгам он некогда учился читать, вспоминал чужой, гортанный язык, которого никогда не знал. Как ребенок, еще не видевший в жизни ни единой буквы, разбирал и запоминал слова, пока не начал понимать – все для того, чтобы отвлечься от терпимой, но такой настойчивой боли, грызущей без преувеличения все тело.

Всем известно, что клеймо проклятия ничем не вывести. Оно проявляется даже поверх старых шрамов, рисует само себя на ожогах, если пытаться выжечь его каленым железом. Но железо и магия – вещи разные.

Дуэйн почти два месяца пробился над этим заклинанием. Ради существа, которое видел в первый раз, он добросовестно корпел над книгами, перелистывая древние, едва не рассыпающиеся страницы, приложил все усилия, какие только мог – и в конце концов труды увенчались успехом. Заклинание сработало.

Это было демонски больно. Ле помнил, что ему пришлось дать привязать себя, чтобы случайно не покалечить себя и других. Но оно того стоило. Обманчивая видимость того, что все хорошо, стоила доброго полугода выздоровления и всех этих шрамов. В конце концов, за девушками он никогда не увивался.

Время и правда застыло. За все эти годы ничего не изменилось, ничего-ничего. Разве что стену украсил еще один рисунок углем – ломаная резкая линия Драконьих гор на фоне белого бумажного неба. Как любой талант, магия не ходит одна, даже того же Фемто можно в определенной мере считать доказательством этого постулата. Ле искренне считал Дуэйна чудесным художником – жаль только, что у нойэлингов ценилось совсем другое.

А на полу, по-уютному пыльном, кажется, еще остались следы той самой пентаграммы, начерченной мелом, память об истории с демонами. Но нет, это только кажется из-за того, как ложатся тени. Мел столько не держится.

Тихо и нежно, словно змеиная чешуя, сухо зазвучали отодвигаемые в сторону шнурки, унизанные раскрашенными деревянными бусинами, закрывающие дверной проем между комнатами.

– Ле-Таир? – не поверил своим глазам Дуэйн, вошедший в комнату с серой кошкой на руках.

Он, должно быть, единственный называл Ле полным именем, данным при рождении, и говорил он почему-то всегда тихо, будто вовсе не хотел, чтобы его услышали. Говорил по-человечески, и эльфийский акцент уже почти вовсе не чувствовался – слишком долго он вращался в кругу людей. Могло разве что показаться, что маг нарочно манерно растягивает слова.

Сейчас вот красиво изогнутая черная бровь удивленно поползла вверх, взметнулась не знавшая тяжелой работы белая рука с узким запястьем, чтобы заправить темную длинную прядку за острое ухо.

– Я тебя даже не слышал, – сказал Дуэйн и поставил кошку на стол. Противное животное поспешило спрыгнуть на пол, оставляя в пыли отпечатки лапок, и угрожающе зашипеть на Ле, за что поплатилась легким пинком в бок от хозяина, означающим «пшло прочь от гостя, чучело». – Что ты здесь делаешь?

Через пять минут Ле обнаружил, что сидит за столом и вкратце пересказывает ему события последних пяти лет, а Дуэйн, присев прямо на край столешницы, слушал очень внимательно, не перебивая, лишь изредка кивая растрепанной длинноволосой головой.

Ни с одним другим существом на свете Ле-Таир не мог быть до конца искренним. И только Дуэйн знал все. Знал про проклятие и про то, ради чего Ле пошел на сделку с Богиней, знал про его неприкаянность, неумение принадлежать ни к одному из народов или родов, и, что очень дорого, не только знал, но и понимал. Он не был стиснут рамками людских понятий, которые судят всех по себе, он не считал его ни еретиком, ни сумасшедшим. Он был… чем-то вроде заменителя священника. Ле точно знал, что произнесенное в этом доме наружу не выйдет.

– Вот так вот, – закончил он неловко и умолк.

Дуэйн помолчал немного.

– Сколько, ты сказал, лет уже прошло? – мягко уточнил он немного погодя.

– Семь, – ответил Ле.

– Да-а… – протянул маг, – плохи дела.

Он соскользнул со стола, едва не наступив на невезучую кошку, с обиженным мявом шарахнувшуюся в сторону, не торопясь прошагал вдоль комнаты и остановился рядом с Ле.

Тот почувствовал, не глядя, как тонкая прохладная рука коснулась его плеча. Сквозь рубашку – значит, бояться нечего. Раньше он, не боясь, мог бы пожать ему руку, сняв перчатку, потому что был уверен, что Богиня не властна раскрашивать ушастых своим проклятием.

– Послушай, – спросил Ле, вспомнив храм в Клотте и мертвую девочку. – В ваших краях не бывало такого, чтобы проклинали кого из наших?

Рука на его плече замерла.

– Ты имеешь в виду вообще? – осторожно уточнил Дуэйн. – Или проклятие Богини?

– Богиню, ее самую, – ответил Ле.

Так она ему мстит. Вернее, не мстит, а, как бы это сказать… Напоминает, кто он есть. Чтобы места своего не забывал.

Этак она ему изящно показала, что может все-все, и нет такого, что действительно было бы вне ее юрисдикции.

Раз так, можно не бояться. Когда он умрет, это прекратится. Проклинать снова будут только людей – такова уж их плата за милость Богини.

Дуэйн задумался, очевидно, пролистывая память, пытаясь отыскать в ней соответствующие теме отрывки разговоров и слухов.

– Не слышал о таком, – проговорил он наконец и добавил:

– Вообще, нам тут стало… не сказать чтобы лучше, нам и так было неплохо. Но теперь, как мне кажется, нас легче терпят. Меньше клянут. Не то притерлись и привыкли… Но я, ты знаешь, склонен считать это твоей заслугой.

– Чего-о? – удивился Ле, неверяще глядя на него снизу вверх. – Как так? Я же не сделал ничего особенно полезного.

– Ну-ну, – усмехнулся Дуэйн. – А кто промыл мозги старику Ивенну, главному охотнику за головами неверных? Ты знаешь, он с тех пор, насколько я могу знать, никого не убил. И мухи не обидел.

Такого результата Ле не ожидал.

– Ух ты, – восхитился он. – Даже так…

Кошка показалась из-под стола и тут же усунулась обратно.

– А вообще, – промолвил Ле, – я много думал и набрел на одну небезынтересную идею касаемо Бога. Ты не сочтешь меня еретиком, если я поделюсь?

– Валяй, – разрешил Дуэйн с легкой улыбкой. – Люди Богини уже считают тебя еретиком, а враг моего врага, как известно, мой друг.

– Может, и так, – согласился Ле. – Я думал вот о чем. В вопросе с богами вообще главное вера. И даже если веришь, что бог умер, но он до сих пор существует, он никуда не исчезнет. Однако… она же его отравила, верно? А с этими ядами никогда не знаешь наверняка. Ты думал, что отправил этого поганца на тот свет, а на деле всего лишь вызвал у него, скажем, многолетнюю кому, после которой он проснется с новыми силами и очень, очень недовольный…

– И отомстит? – предположил Дуэйн.

– Может, и отомстит, – не стал отрицать Ле. – А может, и нет. Но проснется. Я клоню к тому, что, ведь если что-то действительно может быть, в это не так-то сложно поверить, как считаешь?

Дуэйн повертел эту мысль так и этак, рассмотрел со всех сторон.

– Если он и правда вернется, – сказал он, – не будет ли при нем только хуже? Теперь твоя очередь считать меня еретиком, – смущенно заметил он, будто оправдываясь, – но наш Бог… он ведь тоже не подарок. Кровь, вино, женщины, а если вино из крови женщин – так это вообще здорово… Сможет ли кто-нибудь жить, если он станет править? Или хотя бы выживать?

– Сможет, – твердо сказал Ле. – Не люди подчиняются богам, а боги людям, ибо это люди создали богов, а не наоборот. Ты же сам знаешь. Когда люди говорят «Так было угодно Богине» или что-нибудь в этом духе, это значит всего лишь, что они переводят стрелки. Оправдывают свои собственные решения чужим именем.

Дуэйн задумчиво кивнул.

Наверное, его голову посетила та же картинка, что прочно обосновалась в воображении Ле-Таира: исполинского роста могучий мужчина, мужчина настолько, что аж мурашки по коже, протягивающий руку золотоволосой красавице, и эта любовь, этот отблеск человечности в ее безумно зеленых глазах…

– И все же, стоит ли? – с сомнением проговорил Дуэйн.

– Не знаю, – отозвался Ле, вставая из-за стола. – Не мне решать. Вам жить в этом мире.

Уже у самой двери он обернулся, замер в проеме и сказал:

– Дуэйн, меня до сих пор не отпускает чувство, что я тебе должен. Если я могу что-то сделать, только скажи.

– Ты – должен мне? – переспросил Дуэйн. – Ну нет. Мы расквитались в тот день, когда ты прогнал отсюда демонов. Я ведь тоже иногда дураком бываю, Ле. К тому же я не сумел избавить тебя от проклятия. Только спрятать…

– Это и было нужно, – успокоил Ле. – Правда-правда, на большее я и не рассчитывал. По правде сказать, и на это не рассчитывал.

Он умолк, не зная, должен ли он сказать то, что очень хотел скатать.

Должен.

– Если что… Если больше мы не увидимся. Ты не поминай меня лихом, – проговорил он, улыбнувшись через силу.

Серовато-синие глаза Дуэйна на миг расширились, потом испытующе сощурились.

– Хорошо, – пообещал он. – Не буду.

И протянул руку, которую Ле пожал, не снимая перчатки.

Ему почти до физической боли не хотелось покидать этот дом. Наверное, так выглядел бы и его дом, если бы кровь всегда решала судьбу. Но нужно было возвращаться к троице, оставленной на попечении леди Эллен и ее муженька.

Так забавно – оказывается, он помог кому-то тем, что, сидя у костра пять лет назад, не удержался и высказал все, что на душе накипело.

Разумеется, мира между людьми и не-совсем-эльфами не будет. Не будет если не никогда, то, по крайней мере, еще долго-долго. Может, потому, что некогда люди первые начали, хотя мстить им было не за что, или Богиня рассказала им совсем другую историю, ведь на все можно взглянуть по меньшей мере с двух сторон. Или нойэлинги дали сдачи сильнее, чем требовалось.

Но, может быть, если у ушастых когда-нибудь пропадет повод ненавидеть людей просто за то, что они люди…

Впрочем, навряд ли стоит загадывать.

Кстати говоря, ему всегда было интересно: от демонов, по ошибке вызванных Дуэйном, его Богиня защитила? Эти твари ей тоже подвластны? Или тогда ему повезло по счастливой случайности, а не по счастливой закономерности?

Дверь другого дома, просторного и каменного, тоже оказалась не заперта. Ле прямо с порога услышал нежные и грустные ступенчатые переливы светлой мелодии и пошел на них.

Одна из комнат не была обременена мебелью. Иными словами, она оказалась практически пуста, лишь посредине величественно возвышалось фортепиано, поблескивая отполированным ореховым деревом по бокам. Почти концертный зал, который Фемто нашел, видно, без помощи хозяев.

Ле стоял в дверях и смотрел на его узкую прямую спину. Все так же закатаны рукава темно-зеленой рубашки, и короткий хвостик волнистых волос, перехваченных шнурком, закрывает шею. А руки – те прямо порхают над клавишами, всегда точно зная, на которую нажимать.

Но самым-самым была музыка.

Сначала Ле просто слушал ее, бесконечно правильную и дивную. А потом в какой-то момент ему показалось, что эта мелодия звучала у него в голове все это время, просто он не понимал и не слышал.

Фоном был неосознанный, смутный страх, страх непонятно перед чем, но он отходил на задний план. Его затмевали сомнения и вопросы, сотни, сотни вопросов, и осознание того, что где-то совсем рядом есть один самый простой, самый верный ответ, способный разом перевесить все «почему?» этого мира, тот самый ответ, который он ищет, который придал бы всему смысл – и который никак не выходит ухватить. Высокими нотами звенела неприкаянность, а память звучала мрачно и тяжело.

И до того эта мелодия была светлой, что казалось, она вот-вот прекратится, в любой момент кончится без предупреждения, оборвавшись на полузвуке, не успев допеть саму себя…

И отчего-то становилось неспокойно, как будто вместе с музыкой закончится что-то еще. Что-то очень важное.

На полу лежали ровные квадраты света, падающие из широкого окна, и воздух был идеально, осязаемо прозрачен, словно вода или хрусталь, и становилось сложно понять, где именно звук переходит в пространство. Четкой границы попросту не существовало.