Текст книги "Проклятие"

Автор книги: BNL

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 12 страниц)

То ли дело ее мать. Вот кто королева так королева! Попробуй не упасть перед ней ниц – и обязательно лишишься зуба или целых пальцев. Вообще, по законам жанра, в случае неповиновения должны были лететь головы. Однако в их крошечном королевстве, рубя головы направо и налево, рискуешь вовсе остаться без подданных.

У Генриетты все никак не получалось стать такой же гордой, надменной и властной, как ее мать. Наверное, она пошла в отца. Он был добрый король.

Но иногда… иногда ей просто начинало казаться, что все, что происходит вокруг нее – это театр, дурная комедия. Временами ее по целым дням не оставляло чувство, что все вокруг ненастоящее. Все эти стены, мебель и слуги кажутся осязаемыми, но подойди, коснись – и все растает, как цветной дым…

Именно тогда Лйорр ее спасал.

Она поднималась на башню и некоторое время сидела там, освещаемая магической сферой, и болтала с ним о чем-нибудь. А потом, когда спускалась обратно, все снова вставало на свои места, становилось таким же реальным, как и она сама.

– Но я не могу остаться, – возразила Генриетта сама себе. – Эти переговоры для нас очень важны.

– Тогда поезжай, – спокойно отозвался Лйорр.

Да уж, не сильно он помог.

Перед Генриеттой стояла сложная дилемма, решить которую никак не получалось.

С одной стороны, король посылает, и надо ехать куда-то, договариваться о чем-то с потенциальными союзниками, дислоцирующимися за тридевять земель. С другой, в последнее время в этом замке и шагу нельзя ступить, чтобы не вляпаться в вендетту и не запутаться в интриге. Если она уедет, некому будет присмотреть за всеми этими возможными убийцами, честолюбивыми дальними родственниками и тому подобными опасностями, обычными для трудной профессии монарха.

Однако если она останется, потенциальные союзники вполне могут обидеться и стать потенциальными противниками. А то и реальными противниками.

Войны их королевство не потянет. Нет ни припасов, ни собственной экономики, ни, банально, армии, ни регулярной, никакой. Только правительство. Непонятно, как они вообще жили все это время.

Разве что вражье войско, поднимаясь по горам, по собственной неосторожности оступится и свалится в какую-нибудь пропасть… Но вряд ли на это стоит возлагать большие надежды.

Да уж. Из двух зол всегда приходится выбирать меньшее.

Вообще-то, они уже почти ушли из Клотта. Даже городская стена, построенная больше для порядка, чем для каких-то конкретных целей, показалась в просветах между невысокими домами.

Стена была деревянная. Дома тоже. В Клотте вообще нужно было постараться, чтобы найти что-нибудь не деревянное. Дерева, доминирующего над прочей окружающей обстановкой, было подавляюще много.

Все потому, что здешним горожанам непрерывно приходилось воевать с лесом, с корнем выдергивать молодую поросль, валить старые толстые стволы. Так было всегда – Синий лес изо всех сил старался выжить людей из своих негласных владений, но они пока оказывались упрямее и, кроме прочего, имели острые железные топоры.

Пока им удавалось не просто отвоевать себе место для жизни, но и превратить лес в свои дома, в виде посуды и мебели заманить под крыши. И позволять растительности взять реванш никто не был намерен.

Ле-Таиру здесь почти нравилось. Клотт вообще неплохой городок, если только не имеешь предубеждения против людей, у которых над каминной полкой висит не чучело какого-нибудь волка, а все тот же топор. Просто… не настолько он был хорош, чтобы стать исключением из правила «погостили – пора и честь знать».

Ле считал, что оптимальное время пребывания на одном месте равняется одной ночи. Ну, или, в редких случаях, вечеру, ночи, утру и первой половине дня, следующей за ним. Да и эти остановки нужны лишь для того, чтобы дать лошадям отдохнуть. Ну а дальше…

А дальше – дальше. Дальше по дороге, способной завести невесть куда и там оставить.

Он и сам не сказал бы, когда полюбил странствовать. Не то пристрастился незаметно, пока объезжал весь мир в поисках панацеи, способной иметь хоть какое-то действие на проклятие, не то вошел во вкус, после зимовки в Энморе отправляясь домой через все тот же Синий лес, для него, блуждавшего в нем едва не всю осень, ставший знакомым и практически безопасным…

Как бы то ни было, привычка – вторая натура, и если уж однажды потерял привычку спокойно спать в кровати вместо мокрой холодной земли, годами оставаясь на одном и том же месте, вернуть ее уже не выйдет.

Стойте. Он сказал «домой»?

Подразумевалось «в Суэльду», разумеется. Будь она по-прежнему его домом, он больше никогда бы ее не покинул.

Он вообще напрочь забыл, каково это было – жить в столице и чувствовать себя дома. Думал, что такое запоминается накрепко, ан нет – оказалось, воспоминания, живущие вечно, выглядят совсем иначе.

И одно из них – глаза Фемто, когда он, вздрогнув, обернулся на порядком изменившийся, но все равно такой знакомый по интонациям и говору голос. Та искра, что вспыхнула тогда в его глазах.

Фей не стал ни о чем спрашивать – было не до того. Подлетел, обнял, прижавшись головой к чужой груди, и тут же отпрянул, мигом стирая с губ счастливую улыбку, снизу вверх разглядывая незнакомые шрамы на лице Ле.

Они его не особенно уродовали. Просто шея, левое ухо и часть скулы с той же стороны были будто обожжены, словно в детстве он пролил на себя кипяток из чайника. Шрамы выглядели старыми. Но глупо было бы надеяться, что Фемто не помнил, что их не было, когда они расстались.

Ле-Таир рассказал ему историю про пожар. Без особо героических подробностей вроде спасения прекрасных дам и тому подобного, потому что это-то точно звучало бы абсолютно неправдоподобно. Просто пожар. Дом, загоревшийся именно тогда, когда он по несчастливому стечению обстоятельств находился достаточно близко. И вроде как Фемто такое объяснение удовлетворило.

По крайней мере, и потом он тоже ничего не спросил.

А Томас – тот просто одарил Ле-Таира странным, непонятным взглядом своих по-северному светлых глаз и заметил:

– А ты вырос.

Он так и не понял, что Том имел в виду. То ли, что он стал старше морально – Том умел сразу видеть такие вещи по лицу – или, может, то, что он и вправду – неведомо почему – прибавил в росте едва не на два пальца?

Как бы то ни было, после того, как он вернулся в Суэльду, возвращаться ему больше стало, в общем-то, некуда. Да и в лучезарной столице они – ни один из троих – ничего важного не забыли, если пораскинуть мозгами. И тогда Ле, не желая ни дня находиться в тени Храма, высказал идею: а что, если им сходить куда-нибудь погулять… к морю, например?

Фемто его поддержал, Том тоже дал добро, и они действительно ушли. На добрых, дай небо памяти… вот уж скоро как будет пять лет.

Ни одно место в мире Ле-Таир не любил больше того отрезка страны между предыдущей ночевкой и следующей.

Они побывали уже, наверное, в сотне городов. Не каждый, признаться, был лучше предыдущего, но, в общем, это неудивительно. Наоборот, стоило бы удивиться, если бы был. Но все это было так интересно – видеть каждый день новые лица, не только людские, каждый раз проезжать новой дорогой, той, которой еще не ездил никогда раньше…

Но сейчас – Ле недоумевал сам себе – он вдруг… не сказать, что потерял вкус к странствиям, нет, это не то. Это было похоже на усталость, что ли. Он чувствовал себя так, словно ужасно устал, сам не понимая, что было тому причиной.

И тогда, в один из недавних вечеров, он попросил Тома, в глубокой задумчивости глядя в потолок таверны, в которой они ночевали:

– А давай вернемся домой? В горы.

В Драконьи горы, где вечно дуют холодные ветра и от высоты кружится голова, если посмотреть вниз. В бревенчатый дом, такой же непоколебимый, как кряжистая сосна, накрепко зарывшаяся корнями в голый камень, в дом с широким крыльцом и застекленными окнами, где язычки огня в камине, кажется, опадают и поднимаются вновь в такт мелодии, которую Фемто играет на бессмертной верной скрипке, навсегда забывшей о том, что ей не хватает струны…

Суэльда стояла на заблудившейся скале, и это давало ей неоспоримое преимущество перед окружающими равнинами и жалкими холмами, не способными вызвать приступ агорафобии и у котенка. Однако этому жалкому куску твердой породы нечего было и мечтать о том, чтобы сравняться по высоте с настоящей горой. Да самый низкий из Драконьих пиков в два раза превосходил его ростом.

Только там Ле мог быть выше Богини.

Тень Храма не падала на дом в горах. Она дотуда просто не доставала.

Там и только там он согласился бы прожить год и два, если бы ему предложили. Или даже больше.

Клотт, южная оконечность Синего леса, почти что берег Иды, быстрой, текущей на запад. Еще дня этак четыре пути – и они доберутся до предгорий, а там…

Пока было проблемой добраться до городской стены.

Когда ему удалось выбраться из пучин размышлений о былом и зафиксировать себя в положении «здесь и сейчас», он услышал.

Вернее, сначала услышал Фемто. Он всегда все слышал первым.

Говорят, этим-то хорошие парни и отличаются от… от остальных. Другие не слышат, даже если кричать им прямо в ухо.

Крик, огласивший округу, не был воплем боли или просьбой о помощи. Скорее, он представлял собой нечленораздельный боевой клич, сопровождающий ряд очень быстрых и беспорядочных (а оттого очень и очень эффективных) ударов.

В любом уважающем себя городе даже в столь ранний утренний час найдется подворотня, где кого-то бьют. Иногда даже не одна. В данной конкретной подворотне, впрочем, было непонятно, кто именно кого бьет.

Кажется, двое плечистых рукастых парней, совсем молодых, по идее должны были нападать на хрупкую беззащитную девушку. Однако девушка эта при всей своей хрупкости и беззащитности умудрилась самостоятельно разбить одному из обидчиков нос, так что сейчас он обиженно истекал кровью, а второму, должно быть, на ногу со всего маху наступили каблуком – по крайней мере, именно такой вывод следовал из его комических прыжков на здоровой конечности, сопровождаемых весьма изощренными ругательствами в адрес нынешних эмансипированных барышень.

Таким образом, от рыцарей-спасителей, столь кстати проходивших мимо, требовалось всего ничего. Том усмирил окровавленного хулигана, легонько ударив его в челюсть – летел бедняга недолго, ровно до ближайшей стены, зато потом хотя бы будет знать, где искать свои зубы. Второго Ле самостоятельно отправил ловить вертких фей в сказочную страну посредством кулака, помещаемого промеж вражьих глаз.

– Не ходила бы ты одна, госпожа, – заметил Фемто, дружелюбно потыкав ближайшее безжизненное тело носком сапога. – Даром что ясный день.

– Я и не одна, – заявила девчонка, гордо вздернув подбородок, но взглянула на поверженных грабителей, потом что-то сообразила, поникла и поправилась:

– … была не одна.

Оказалось, нападали ее собственные телохранители. Решили почему-то, что перспектива поживиться чем-нибудь прямо сейчас куда как менее призрачна, чем щедрая плата, которую леди работодатель, что довольно мудро, кстати, с ее стороны, сулит в будущем при условии, что ее в целости и сохранности доставят куда надо.

Она их наняла не далее как вчерашним вечером. Наверное, просто ошиблась местом. Если и существуют люди, одновременно сильные и честные, вечера они проводят точно не в романтически темных трактирах, где одна сальная свечка на весь зал, да и та не горит.

– Глупо одной бродить, – вынес свой вердикт Том.

– Именно, – кивнул Фемто, облюбовавший в качестве сидения спинку деревянной скамьи в тени ветвистого тополя. Сидеть где-либо по-человечески ему было откровенно скучно. – Или, раз уж иначе нельзя, надо было брать кого-нибудь из города, где ты живешь… ты же не в Клотте живешь, госпожа, – и, предвосхищая очевидно рвущийся с ее губ вопрос – самый банальный – «откуда ты знаешь?», пояснил:

– Выглядишь не по-здешнему.

Она и правда не по-здешнему выглядела. Больно уж светлокожа, и россыпь веснушек на носу выдает – здесь солнце слишком серьезно, чтобы целовать людей. А рыжих – пусть даже таких вот, тускло-светло-рыжих, на грани русости – в Иларии и вовсе отродясь не бывало. Разве что сыграло смешение чужих кровей, если, например, какой-нибудь романтический искатель приключений с Юго-западных островов, один из тамошних гордых обладателей волос цвета закатного солнца, нашел свою любовь на материке…

Или – страшно подумать – какая-нибудь ее прабабка согрешила перед лицом Богини с удальцом из их ушастого брата. Среди лесного народца и яркоголовые попадаются.

Всякое бывает.

А глаза у неосмотрительной девицы были неинтересного серого цвета, с робким проблеском не то грязной синевы, не то бутылочной зелени, не разберешь. Скучные, в общем, глаза.

И она была скорее тощая, чем хрупкая, Ле не смог не заметить.

Да и разговаривала она как-то странно. Вот сейчас – уставилась на него, смотрела-смотрела, наверное, с целую минуту, будто гипнотизировала, и вдруг как выпалила:

– Ты ведь Ле-Таир, верно?

– А? – рассеянно отозвался Ле. – Да, он самый.

Он уже успел привыкнуть, что люди узнают.

Узнают даже не его. Узнают его уши, недо-эльфийские, но уже и не человеческие, узнают его шрамы, его глаза. А если кто-то произносит его имя, вспоминают не его, а слова. Его слова, сказанные другим, и слова других, сказанные о нем, обычно с испуганным презрением, дрожащим в голосе говорящего, как какое-то отвратительное насекомое.

– Ты окажешь мне огромную услугу, если проводишь меня, – заявила девчонка, и это было довольно неожиданно.

Ле даже не сразу нашелся, что ответить. Его мысли сегодня жили собственной жизнью. А Том, бросив взгляд на его растерянное лицо, ответил за него:

– Мы можем найти тебе какого-нибудь хорошего парня, который…

– Да нет же, – возбужденно перебила его девица, присаживаясь на край все той же скамейки под деревом. – Это дело государственной важности! Вопрос жизни и смерти и даже более того… Суть в том, что…

Надо же, она умудряется перебивать даже сама себя, подумал Таир, ожидая, скажет ли она то, что хочет, или все же не сумеет.

Она сумела.

– Суть в том, что я принцесса, – сообщила она спокойно и как-то по-деловому, словно собралась заключать с ними сделку.

– Ты то же самое и этим сказала? – поинтересовался Том, указывая подбородком на подворотню, обитатели которой все еще не пришли в себя.

Фемто скептически хмыкнул.

– Дочь того самого короля, о котором все слышали, но никто почему-то не видел? – уточнил он.

– Да нет же, – отмахнулась девушка. – Другого. Наше королевство, оно совсем маленькое, но в состав страны не входит. А мне пришлось отлучиться по государственным делам. И теперь я пытаюсь вернуться назад.

– Тогда втройне глупо бродить одной, – подытожил Фемто. – Что же ты не взяла с собой преданных проверенных временем людей?

Она замялась и ничего не ответила.

Ле тем временем пытался сообразить, где же это королевство такое, что не входит в состав страны. Звучало это утверждение само по себе как абсурд. Все существующее на материке принадлежало либо Иларии, либо Диору, не считая пары тех особых случаев, когда права на тот или иной клочок неплодородной и, в общем-то, никому не нужной земли еще не были законно установлены. Нет, есть, конечно, еще Юго-западный архипелаг, который вроде как держит суверенитет, но ему в этом помогает много-много миль соленой воды, отделяющие острова от суши. И Морлон, единственный город на побережье, входящий в состав островного государства, тоже считается частью архипелага. И кому какая разница, что стоит он на твердой земле, простирающейся далеко вниз.

– Где твое королевство, принцесса? – спросил он, отчаявшись додуматься самостоятельно.

– В Драконьих горах, – ответила девица.

– Никогда не встречал там ничего похожего, – заявил Том.

– Ну, друг, ты ведь тоже не мог исходить в тех краях совершенно все, – возразил Ле.

– И то верно, – согласился Том. Внимательно посмотрел на новую знакомую, и имени своего не назвавшую, и сказал:

– Поведай, как тебя называть хотя бы?

По веснушчатому лицу пробежала быстрая тень смятения, поддавшись которому, люди начинают бормотать невнятные извинения. «Ой-простите-я-не-представился-какой-я-невежливый-не-подумайте-ничего-обычно-я-так-себя-не-веду…» Однако, видимо, работа принцессой все же чему-то учит людей, потому что девушка успешно подавила все порывы начать оправдываться и сообщила:

– Меня зовут Генриетта.

Том удовлетворенно кивнул.

– Хорошо, – сказал он. – Нас ты и сама знаешь, раз знаешь его, – он кивнул на Ле и обратился к нему:

– Так что же, может, и правда проводим, раз такое дело? Нам по пути.

Ле секунду поколебался, сам не ведая, между чем и чем.

– Я заплачу вам по приезде, – пообещала Генриетта, видя его сомнения.

Не то чтобы Ле оскорбился, но был близок к этому.

– Не в том дело, – сказал он, поморщившись. – Ладно, – решил, наконец и улыбнулся. – Пусть будет по-твоему, Том. Между прочим, ты и сам хорош. Назвался бы хоть, а то суров, прямо как не знаю что...

– И верно, – согласился Фемто где-то над плечом Ле. Он спрыгнул со скамейки, когда на нее присела Генриетта. – Мы ведь не так знамениты, как ты, Ле. Меня зовут Фемто, госпожа, – представился он и очаровательно улыбнулся новой теперь уже точно знакомой.

– Лошадь у тебя есть? – спросил Ле, обращаясь к ней же.

– Денег у нее точно нет, – определил Томас, бросив на девушку еще один краткий взгляд.

– С чего вы взяли? – поинтересовалась Генриетта с каким-то смысловым оттенком, отдаленно напоминающим вызов.

Ле-Таир едва удержался от того, чтобы усмехнуться. Надо же, даже такие бойкие, как она, Тома называют на «вы». Впрочем, при его-то массе фамильярничать действительно как-то не хочется.

– Тот, у кого есть хоть что-то, не станет направо-налево трезвонить о том, что он голубых кровей, – пожав широкими плечами, пояснил Том. – Если находится в здравом уме, разумеется.

На лице Генриетты метровыми буквами, состоящими из стыда за свою глупость пополам с досадой на того, кто ей на проявление этой глупости указал, написались слова «И правда».

– Как бы то ни было, лошадь есть, – сказала она вслух.

– Вот и чудно, – кивнул Ле и встал. – Потому что мы отправляемся прямо сейчас.

Ну естественно, у Генриетты была лошадь. Ведь не пешком же она сюда пришла. Более того, это была, насколько она могла судить при своих не особенно широких познаниях в данной области, хорошая лошадь. По крайней мере, она умела бегать, и быстро.

Ночевала Генриетта вовсе не в одном из тех грязных и темных мест, в каком вчера наняла горе-телохранителей. Просто какой-то внутренний голос, чутье, что ли, шепнул ей, что самые-самые крутые парни просто обязаны водиться в подобной среде обитания. Но и внутреннему голосу иногда свойственно ошибаться.

О нет, ночь она провела на вполне милом и чистеньком постоялом дворике, который содержала вдова, с виду порядочная женщина. Туда-то она и сходила, чтобы забрать из конюшни свою хорошую лошадь. Которую, кстати говоря, по воле не слишком изобретательного бывшего хозяина звали Незабудка. Генриетта всегда считала это странной шуткой.

Она договорилась со своими провожатыми встретиться по ту сторону городских ворот, так что теперь оставалось только надеяться, что они не попытаются завести ее куда-нибудь в темный угол и там убить.

Особенно этот, плечистый, которого Ле-Таир называл Томом. Он с его ударом, способным без молота железо ковать, всяко будет поопаснее, чем те два недоростка. С ними она и сама почти справилась.

Но вот что странно – Тому на вид можно дать лет сорок или больше, он сильнее трех взрослых медведей, опять же на вид, и лицо его украшают весьма и весьма мужественные шрамы, пересекающие друг друга. Однако когда речь зашла о принятии решения, он ни на чем не настаивал. Ждал вердикта своего друга, будто это он тут был старшим.

Благо, насчет этого, третьего, опасений не возникает. Он, кажется, совсем еще мальчишка, даром что остер на язык как двадцатилетняя девица на выданье. Богиня, неужели в Иларии водятся люди с таким цветом кожи? Вот уж никогда не подумала бы, если бы кто рассказал.

Но ему идет. Что есть, то есть.

И все же, какой-то странный сегодня день.

Наверное, все из-за той женщины, которую Генриетта встретила вчера на улице. Язык не поворачивается назвать ее старухой.

Был вечер, было людно, солнце садилось, и все спешили по домам, чтобы вместе с семьей отпраздновать успешное завершение очередного трудового дня, но семья Генриетты была не здесь, так что она неприкаянно болталась в наводнившей главную улицу пестрой толпе, повинуясь мимолетным течениям, носящим безвольные веточки вроде нее туда-сюда. Одно-то из этих поветрий и вынесло ее едва не в объятия высокой стройной женщины в длинной юбке.

Длинные, заостренные уши сразу бросились в глаза, даже не прикрытые золотисто-каштановыми волосами, забранными в пучок. Еще были тонкие, едва заметные морщинки вокруг глаз и несколько более глубоких у рта, и припухшие, узловатые суставы на пальцах. Ей было много лет – но стара она не была. Может, правду говорят об их народе, что они живут дольше и лучше, чем люди?

Женщина скользнула по ней невидящим взглядом, словно по части ландшафта, и хотела было пройти мимо, но вдруг обернулась и посмотрела пристальнее. Генриетте захотелось отвернуться от ее очень-очень внимательных темных глаз, но она почему-то этого не сделала.

А потом женщина рассмеялась.

– Ну и ну, – сказала она, и ее голос не был ни визгливым, ни скрипучим, ничего такого, а смех ее звучал просто как смех, ничего безумного или потустороннего в нем не было и в помине. – Принцесса во сне… Но как забавно будет, когда ты проснешься, и окажется, что ты правда принцесса!

Генриетта знала, конечно, что есть шутки, понятные только избранным. Чаще всего, такие понятны только человеку, который их шутит. Но тут явно было что-то другое. Похоже, то, что видела эта женщина, и вправду было смешно, если понимать, о чем речь идет.

Не дожидаясь ответа, сбивающая с толку незнакомка пошла дальше своим путем, и, лишь когда ее спина в последний раз мелькнула между спинами других, Генриетта увидела, что щупальца узора проклятия выползают из ворота ее рубашки и поднимаются вверх по очень прямой шее.

«Преданных проверенных временем людей»… Где таких возьмешь-то теперь, кто бы подсказал.

Но, право, не могла же она ответить этому мальчишке, что в ее королевстве каждый человек на счету, пусть состоит оно почти целиком из замка и двора вокруг. Такие уж сейчас времена. Опасные.

Лишь бы ничего не случилось, пока она не вернется…

Ворота – понятие чисто формальное. В Клотте они выглядели как дырка в деревянной стене. Интересно, подумалось Генриетте, если случится война и осада, они перекроют вход телегами, чтобы враг не прошел? Хотя, скорее, просто завалят бревнами. Чего-чего, а дров она здесь за сутки повидала предостаточно.

Лошадь Ле-Таира была белой.

Впрочем, нет, не так. То была не сияющая изголуба-белая масть, присущая лишь скакунам чистокровных принцев. Наверное, у таких лошадей кровь едва не голубее, чем у их хозяев. А эту покрывал светло-серый ровный окрас, очень красивый, стоит отметить. Ишь ты, длинноногая-то какая…

Лошадь Томаса, походящая на демонски крепкую бочку на ножках… на ножищах, на мускулистых сильных ножищах, была под стать своему седоку. Другая такого, верно, и не вынесла бы. Нестриженая рыжая грива вольно струилась по мускулистой шее зверя.

– Долго ли придется добираться? – приблизившись, осведомилась Генриетта у Ле-Таира.

– Дней пять, – прикинув, предположил он. – С ночевками и прочим.

– Поедем лесом? – уточнил Фемто. Ступив в стремя, он легко взлетел в седло своей хрупкой на вид черной лошадки.

– Да, – кивнул Ле-Таир. – Здесь не опасно. Чаща начинается далеко севернее, а досюда даже волки не доходят. По пути я хочу заглянуть в Энмор. Это много времени не займет – возможно, одну из ночей …

В общем и целом, они двинулись. Генриетта мысленно пожелала им, всем четверым, включая себя, счастливого пути, и поймала себя на том, что ей почти спокойно. Ну и что, что она одна с двумя малознакомыми мужчинами (малознакомого ребенка пока в это уравнение не вписываем). Это лучше, чем быть одной с десятком малознакомых мужчин с ножами, выпрыгнувших из кустов темной ночью.

Клотт остался позади, и чем дальше отступала упорядоченность города, тем более смело проявлял себя лес.

Первая синяя ель попалась сразу на выезде из ворот. За ней вторая, потом еще три, а потом их вокруг стало столько, что считать – гиблое дело, тем более на ходу. Город не может продолжаться вечно. Всегда есть граница, дальше которой ты с топором не пойдешь. И Синий лес придвигал ее максимально близко к чужим владениям. Притязаний ему было не занимать.

Между двумя елями, выросшими особенно высоко, мелькнул местный храм Богини. И вполовину не такой ошеломляюще божественный, как Храм в Суэльде, отметил Ле, призвав на помощь остатки едва живого патриотизма. Этот храм был такой… человеческий. Четыре уютных стены, деревянные точеные столбики, поддерживающие притолоку портала без двери – такова традиция, в ее храмах дверей не делают. И этот звон. Не то колокол, не то гонг, или во что они там звонят, напоминая, что, хотя вера есть дело сугубо личное и интимное, каждый порядочный горожанин по крайней мере раз в день должен прийти и дежурно помолиться.

И еще – оттуда слышался шелест людского многоголосья, переходящего на опасно высокие, негодующие ноты.

Ле придержал лошадь.

– Что там происходит?

Фемто вытянул шею, силясь разглядеть что-то между деревьев.

– Понятия не имею, – откликнулся он. – Едем и посмотрим.

Да, сегодняшний день предельно ясно и убедительно свидетельствует, что они есть ни кто иные, как хорошие парни.

Еловые лапы раздвинулись, как занавес, деревца, демонстрируя необычную для них скромность, отступили назад. Небо, что за странная мысль – построить храм вне городской черты, словно это какой-то холерный лагерь, вещь неприятная, но необходимая… Ведь тут любят Богиню, привыкли ее любить.

И – как там Ивенн говорил? – если ты за Богиню, то против тех, кого она зовет своими врагами…

Она не устанавливала каких-то особых часов для служений в храмах, но, видимо, людская привычка, какая-то врожденная пунктуальность, желание максимально все упорядочить сделали это за нее. Сегодня и сейчас тут собралось несколько десятков прихожан. Правда, вместо того, чтобы молить Вышнюю о счастье для своих родных и класть земные поклоны, они занимались чем-то неподобающим. В частности, высыпали на улицу и окружали кого-то плотным угрожающим кольцом.

В воздух даже поднялась первая рука, сжимающая камень, чтобы как следует размахнуться и бросить метче.

Генриетта честно не увидела движения Ле-Таира. Просто он только что восседал на спине своей чудесной лошади, а в следующий миг его рука, спрятанная в тонкую черную перчатку, сжимала другую руку, ту самую, что уже была готова отпустить камень в свободный полет.

– Замри, – приказал Ле-Таир и – подумать только! – просто взял и забрал камень. – Ты что творишь?

Человек, которому принадлежала рука, одарил его взглядом бледных глаз, полных… чего? Генриетта попыталась придумать название этому чувству. Не ненависть, о нет. Это было бы слишком просто. То была сложная смесь ненависти, омерзения, как будто он прикоснулся к чему-то липкому в темноте, и еще страха, да не простого, а такого, какой испытываешь, когда в глубине души понимаешь, что глубоко бессилен и ничего не можешь поделать…

Как бы то ни было, ненависти было больше всего.

Краем глаза она заметила, что несколько других рук, сжимающих камни или – несколько чаще – шишки (а что, самые лучшие снаряды в условиях леса, и найти несложно), спешно бросили оружие наземь или спрятались за спины.

Каждый, как один, сделал шаг назад, и оказалось, что в середине круга на земле сидела женщина.

Вернее, как сидела. Наверное, осталась там, где упала на колени, закрывая голову руками от гнева тех, кто вроде как еще недавно был ей братьями…

Или не был. Генриетта разглядела уши женщины и золотисто-каштановые волосы, собранные в пучок. Старая знакомая.

Вот только там она смеялась, и ее осанка была идеально прямой и гордой. А сейчас – сейчас в ней остался только ужас, какой-то звериный, униженный страх перед физической расправой.

Она повернула голову, когда Ле-Таир заговорил, и стало видно, что за ночь смертоносный узор разросся, ветвясь, клеймом палача испортил ее совсем еще не старое лицо, застыл на лбу, под выбившимися из гладкой прически прядками, похожий на шрамы, оставленные терновым венцом.

– Оставьте тех, кто и так умрет, – твердо, медленно и тихо проговорил Ле-Таир, не отпуская руки человека с камнем, вернее, теперь уже без камня. Только сейчас Генриетта придала значение его одежде. Мужчина был облачен в ярко-желтую мантию до пят. Священник.

– Богиня помечает только тех, кого любит, – сказал Ле. Под его пальцами чужая кожа побелела и пошла пятнами.

Будь его воля, он сломал бы этому подонку руку. За то, что теперь принято избивать камнями невинных, и за то, что ему пришлось вслух произнести эту жалкую, жалкую ложь.

Богиня помечает тех, за кем весело наблюдать. Или тех, у кого, по ее мнению, глаза красивые. Или тех, кто под горячую руку попался. А если хотите как можно более точно выразить ее точку зрения на этот вопрос, говорите смело, что Богиня помечает всех, кого заблагорассудится – не прогадаете.

– Да что ты говоришь, безбожник, – прошипел священник в ответ. – Ваш поганый род она любить не может…

Генриетта ждала, что Ле-Таир скажет на это, но он ничего не сказал.

Он просто отпустил руку священника и ударил его по щеке. Несильно – так бьют, чтобы привести в чувство.

Человек в желтом отшатнулся, прижав руку к лицу, как будто одно это прикосновение могло, словно проклятие, оставить вечный след.

– Из-за таких, как ты, – выплюнул он, светя лучами фанатичной ненависти из бесцветных глаз, – Богиня стала в разы чаще насылать проклятие. Из-за таких, как ты, сукин сын, абсолютная любовь к Богине дала трещину, и теперь неизвестно, куда катится мир…

– Можно предположить, куда, – пожал плечами Ле-Таир. Потом обернулся, обвел остаток мстителей во имя веры весьма и весьма недвусмысленным взглядом.

Желающих вякнуть не нашлось.

Тогда он потерял к ним интерес и шагнул внутрь круга.

Женщина, дрожа, загнанно глядела на него снизу вверх. Что было в ее глазах? Мольба? Последний сполох гордости?

Ле-Таир протянул ей руку.

– Не бойся.

Она судорожно замотала головой, подалась назад.

– Ты же видишь, – шепнула едва слышно, – я…

– Я все вижу, – спокойной сказал Ле, не убирая руки. – Встань же, глупая женщина.

Глаза поверженной недоверчиво расширились, словно это могло быть всего лишь еще одно издевательство, новое, чуть более изобретательное, чем прочие.