Текст книги "К морю Хвалисскому (СИ)"
Автор книги: Белый лев
сообщить о нарушении
Текущая страница: 19 (всего у книги 32 страниц)
– Думаю, его стоит срубить, – все еще не понимая, отозвался Камчибек.
– Тогда представь, что сухое дерево – это каганат!
С практически неподвижного лица великого хана Органа на миг исчезла его непоколебимая невозмутимость. Он даже зажмурился, осмысливая то, что сказал ему названный брат.
Тороп тоже вновь сделал вид, что старательно размешивает и без того прозрачный и выдержанный мед. Разговоры о походе на хазар он слышал давно, в боярском доме дня не проходило, чтобы о нем не заговорили. Но ни боярин, ни тем более его люди даже в самых смелых мечтах не могли вогрезить о замысле подобного размаха. Вождь, его выносивший, поистине обладал дерзновенным умом и бестрепетной волей. И этому вождю служил Лютобор.
– Сколько вам нужно людей? – спросил наконец хан Камчибек.
– Нам не хватает одной тьмы *
[Закрыть] , – скромно ответил русс.
От неожиданности Камчибек, сделавший до того большой глоток, поперхнулся и закашлялся едва не до слез.
– Сколько-сколько? – переспросил он.
– Нужна тьма всадников и еще почти столько же лошадей, чтобы усилить нашу конницу.
Хан Камчибек с уважением покачал головой:
– У меня столько воинов не наберется, – честно признался он.
– Поэтому я и собирался говорить с ханами. Да по твоим словам, им всем задурманило мозги золото хана Кури.
– Не всем, – решительно проговорил Камчибек. – Есть еще великий Кеген! Он достаточно умен, чтобы знать цену злату, и достаточно силен, чтобы не бояться силы мечей.
– Кеген? – в голосе Лютобора появилось сомнение, по лицу пробежало облачко досады, связанное с каким-то, по-видимому, не очень приятным воспоминанием.
– Никто не сравнится с ним в мудрости и умении говорить в совете! – начал было Камчибек, потом взглянул на брата и сочно рассмеялся. – Великий Тенгри! – воскликнул он. – Да ты, коке *
[Закрыть] , оказывается обидчив, как красная девица. Брось! – хлопнул он русса по плечу. – Неужели ты все еще сердит на него? В конце концов, именно благодаря его тогдашнему самодурству и легкомыслию его непутевого сына ты обрел в степи родню! Если тебя это не убеждает, скажу, что у него три тысячи воинов и он, так же, как и ты, терпеть не может хазар. Думаешь, он просто так решил тогда задружить с Русью. И дядю Улана именно он убедил!
Лютобор покачал головой.
– Три тысячи воинов – это веский довод, – сказал наконец он. – Если великий Кеген сумеет нам помочь убедить ханов, я скажу, что это самый мудрый и дальновидный человек.
– Тогда решено! Через несколько дней хан Кеген устраивает той по случаю рождения своего очередного, кажется, семнадцатого сына. Туда съедутся все ханы. Но я думаю, стоит поговорить с Кегеном, заручившись его поддержкой, до того.
Камчибек замолчал, а потом посмотрел на брата с нескрываемой с укоризной:
– А я-то было и вправду поверил, что ты просто соскучился!
– Неужели ты думаешь, что я бы посмел явиться в дом моего приемного отца на чужой ладье и в одежде, приличествующей, разве что, нищему пастуху, если бы не имел на то веских причин!
– Не хочешь, чтобы узнали хазары?
– Придет время – узнают! – недобро усмехнулся Лютобор. – Ты знаешь, Святослав – сокол, или пардус, как тебе больше нравится, а эти звери без предупреждения не нападают. Вот и он, как соберет войско, обязательно пошлет к кагану гонца: «Иду на вы!». А тот уж пусть защищается. Если сумеет.
Негнущееся серебро
Хотя пир не затянулся даже за полночь, выспаться Торопу не удалось. Весь остаток ночи он просидел у постели больного Некраса, помогая боярышне, пытавшейся разными снадобьями и неусыпной молитвой отогнать от горемыки смерть. Разбойница-ночь плела черную паутину дурмана, раненый бредил и тяжко вздыхал, а Тороп вспоминал свои первые дни в боярском доме и думал о запроданных на чужбину родичах. Что с ними: живы ли или, скрученные в бараний рог жестокой недолей, сгинули уже без вести, не вынеся тягот долгого пути, издевательств надсмотрщиков, произвола хозяев, непосильного труда, голода, болезней. Да и как там в земле полян днюет свои дни родимая матушка: треплет ли колючий лен, качая в зыбке хозяйское дитя, ходит ли за скотиной, или, может быть, ее тоже в живых уж нет!
На рассвете боярышню сменил Анастасий. Вместе с ним пришли товарищи Некраса. Выспавшиеся, накормленные, отмытые и переодетые, они уже почти походили на людей и смотрели в будущее с надеждой. Пока Мурава давала молодому ромею различные наставления, к Торопу подошел муж, выглядевший старше других и державшийся увереннее, если об уверенности здесь вообще могла идти речь.
– Эй, парень, – окликнул он мерянина. – А кем тебе будет человек, который давеча рядом с ханом Камчибеком сидел?
– Наставником и товарищем, – отозвался Тороп. – Он меня ратному делу обучает.
– А как зовут его?
– Мы кличем его Лютобором, ханы Органа называют Барсом, а нареченного имени он нам не называл.
– Я Улеб, гость Киевский, – представился говорящий. – А это – люди мои. Куря нас весной на порогах взял, понимаешь, отбиться не смогли. А зимой я в княжьем тереме на пиру был и твоего товарища там видел. Сидел он ниже только Икмора со Свенельдом и одет был не в пример лучше вчерашнего. Князь называл его по батюшке Ольговичем и в его честь здравицу провозглашал. Попросил бы ты его, парень, как будет в Киеве, весточку моим передать, чтобы выкуп собрали. А то не век же нам в холопах ходить!
После вчерашнего слова Улеба Торопа не особенно удивили, он только подумал, что, небось, франкское сукно и ромейская парча были наставнику ох как к лицу. Он пообещал Улебу выполнить просьбу, однако предупредил, что русс, судя по всему, в Киев еще не скоро вернется.
– Ты лучше расскажи, кто ты таков, нашему боярину, – посоветовал мерянин напоследок. – Он человек справедливый, от него пока никто обиды не знал. А там, глядишь, в Итиле встретишь кого из киян, нешто не помогут?
Тем временем Мурава решила еще немного задержаться. С молодым ромеем у нее всегда находилось, о чем перемолвиться, что обсудить. В самом деле, с кем еще юная ведовица могла поговорить, скажем, о том, как ловчее принять роды, чем следует обработать рану, чтобы она не загноилась, и есть ли на свете такое средство, чтобы смогло вылечить загнавшую боярыню Ксению в могилу грудную хворь.
У иных парней с таких разговоров начинало темнеть в глазах да накатывала совершенно недопустимая для воина слабость и дурнота. А Анастасий мог, не моргнув глазом, во всех подробностях описывать, как зашивал чье-то там распоротое брюхо, и при этом набивать какой-нибудь снедью свой собственный живот. Благо, после лишений плена аппетит у него был не хуже, чем у Твердяты. Да и говорил он чаще всего дело.
Тороп против этих разговоров особо не возражал, тем более, что дальше них дело пока не шло. Но все же ему было как-то обидно, что его обожаемый наставник, за которого он сам, не задумываясь, жизнь бы отдал, не мог дождаться от своенравной красавицы не то, что ласкового слова, одного приветливого взгляда!
Эх, и создали же добрые боги загадку – девичье сердце! Отвергнуть добра молодца, славного воина, удальца, каких поискать, чтобы призреть бездомного бедолагу, который не то что своих близких, себя защитить не сумел! Не иначе, в девке говорит ромейская кровь!
– Торопушка, отнеси покуда мой короб, – попросила Мурава.
Нет, все-таки сердиться всерьез на красу боярышню мерянин не мог. «Торопушка»! Знала ли девица, что именно так в безвозвратно ушедшем прошлом звала его мать.
Он шел по просыпающемуся стану, вдыхая свежее дыхание утра, и на устах у него играла улыбка безотчетной радости. И надо же было, чтобы в это время из родительского шатра, позевывая и подтягивая на ходу штаны, выбрался Улан. Увидев Торопа с его примелькавшейся вчера поклажей, ханский сын пришел в такой неописуемый восторг, что даже по ляжкам себя несколько раз хлопнул:
– Ай да кощун, ай да молодец! Так вот ты кому, оказывается, служишь! А с прялкой обращаться еще не научился?
Тороп, не спеша, поставил короб на землю. Там хранилось много ценного и довольно-таки хрупкого, и все это сейчас могло пострадать, ибо намечалась драка. Глаза княжича заблестели, на лице появился задор. В сущности, этот парень был, наверно, не так уж плох, просто умишком пока не дорос. Да ничего, пара хороших тумаков и затрещин обещали исправить дело.
Противники встали наизготовку, точно два кота или два петуха, но в это время, в самый, можно сказать, неподходящий момент, появился Лютобор. Вид наставник имел серьезный и задумчивый. Мимоходом потрепав племянника по затылку, он повернулся к мерянину:
– Где ты был, я тебя обыскался!
Тороп объяснил.
– Собирайся! Поедешь вместе с нами к Кегену!
Тороп немало удивился, а Улан так просто опешил: кощуна берут, а его, ханского сына, – нет! Мерянин не стал ему объяснять, что едет, скорее всего, потому, что более других осведомлен о предстоящем разговоре и менее, чем кто либо, склонен о том болтать. Кроме того, должен же был человек русского князя иметь хоть какую-то свиту!
Наставник хотел, кажется, дать Торопу еще какое-то указание или поручение, но вдруг увидел Мураву и Анастасия, стоящих в проеме выхода из шатра.
Похоже, молодой ромей, решивший проводить боярышню, никак не мог ее отпустить, продолжая что-то рассказывать. При этом взгляды, которые он бросал на красавицу, весьма красноречиво говорили, что мысли его ох как далеки от предмета разговора.
Мурава, впрочем, по-прежнему делала вид, что ничего не замечает, глядя больше не в лицо собеседника, а на его вновь водруженную на перевязь руку. Торопу даже стало жаль ее. Разве виновата она, что добрые боги столь щедро наградили ее красотой, способной жарко воспламенять мужские сердца. Ведь стоило ей повернуться, чтобы уходить, как она тут же наткнулась на такой же пламенный, только подернутый горьким пеплом несбыточности ожиданий взгляд Лютобора.
– Бог помощь! – приветствовала девушка воина, забирая у Торопа свое добро.
– И тебе по здорову, краса, – поклонился русс.
Он проводил боярышню долгим взглядом, потом медленно повернулся к Анастасию.
У Торопа по спине побежали муравьи. Ох, что сейчас будет! Его собственный спор с Уланом выглядел сейчас мелким пустяком.
Но ничего не произошло. Из-под какой-то кибитки, сладко потягиваясь и зевая во всю ширину белозубой пасти, вылез ночевавший там Малик. Завидев хозяина, он подошел к нему и потерся носом о его бок, потом оказался рядом с Анастасием и повторил ритуал. Лютобор глянул на целителя, рассеянно провел рукой по шраму на груди и, ничего не сказав, развернулся и пошел прочь, едва ли не на вершок вдавливая в землю каждый шаг. Тороп поплелся за ним.
Проходя мимо боярского шатра, мерянин почувствовал чье-то присутствие. Возле расцвеченной затейливыми узорами войлочной стены стояла Мурава. Обняв свой короб, красавица смотрела Лютобору вслед. И такая невообразимая нежность, такая лютая тоска были в этом взоре! И зачем только люди придумали верить в разных богов, и чем наставнику не угодила вера Белого Бога?
Поглощенный своими думами русс о Тороповом существовании, похоже, забыл и вспомнил о своем отроке только когда подвели лошадей. Он посмотрел на мерянина, и на его лице появилось озабоченное выражение:
– А ты в седле-то удержаться сумеешь?
Что правда, то правда, на лошадях Торопу прежде ездить приходилось только в виде тюка, как Улебу и его товарищам. Зато в гостях у деда Чекленера ему частенько удавалось побаловать с местной ребятней, разъезжая по округе на спине прирученной лосихи. После сумасшедших скачек верхом на длинноногой лесной коровушке, когда любая кочка могла отправить зазевавшегося седока прямиком на острые ветви раскидистых рогов, понять, как удержаться на коне, оказалось на удивление легко.
Мерянин обратил внимание, что упряжь коней наставника, хана и еще некоторых воинов состояла только из потника и седла. Опытные наездники, они умели объясняться с умными животными лишь при помощи голоса и колен. Да и кони, понятное дело, доверяли своим седокам, как никому.
Тороп с удовольствием наблюдал, как ласково потянулся к руссу крупный мускулистый огненноглазый жеребец, за свою чалую масть прозванный Тайбурылом. Лютобор ласково потрепал коня по холке, предлагая угощение – сладкую медовую лепешку:
– Надо же, узнал! – улыбнулся он, и в глазах его что-то влажно заблестело.
– Еще бы! – усмехнулась собиравшая сыновей в дорогу госпожа Парсбит. – Он и слышать не желал о другом седоке. Так и гулял в табуне, никому в руки не давался.
– Я хотел было его укротить, – пояснил Камчибек. – Думал: что же это такое, конь совсем одичал! Но мать сказала, что он тебя дожидается, и, как обычно, оказалась права.
Стоял дивный ранний час. Великий Итиль, замедлив свой извечный бег к Хвалисскому морю, неспешно, словно топленое масло в серебряном котле, растворял в своих водах небесный янтарь, а мохнатое, как новорожденный жеребенок, солнце, ненадолго забыв о необходимости подниматься в привычную синь, продолжало нежиться в его гостеприимной колыбели и, кажется, даже похрапывало.
Умытая росою степь дышала свежестью, и в ней бурлила пропадающая куда-то в знойную пору разнообразная жизнь. Из-под конских копыт то и дело взлетали гнездящиеся прямо на земле перепелки. Пару раз среди серебристо седых султанов полыни мелькнули хитрый глаз и рыжий хвост степной лисицы – корсака. Похоже, рыжая плутовка взяла след зайца. Чуть позже, когда поле стало совсем диким и безлюдным, возле самого горизонта мимолетным наваждением пронеслась стая легконогих сайгаков.
А пятнистый Малик, видимо желая покрасоваться перед Хатун, сопровождавшей вместе с ним вершников, раз сорвавшись с места, притащил крупную, тяжело трепыхавшую никнущими крыльями красавицу дрофу. Прядущий ушами, утробно урчащий, с трудом волокущий слабо сопротивляющуюся добычу, по весу превосходящую его раза в два, пятнистый охотник напомнил Торопу материного любимца, драчуна и гуляку Черныша, когда тот в какой-то особенно удачный для себя день сбил с крыши овина матерого глухаря.
Хотя великий Кеген разменял уже восьмой десяток лет, он оставался крепок в седле, дальновиден в суждениях и крут на расправу. Его не сгорбленные почти полувековым правлением плечи по-прежнему уверенно удерживали бремя власти. Не по-стариковски зоркие глаза отважно смотрели вперед, а недавно рожденный одной из младших жен сын, являлся доказательством того, что мужество хана тоже не спешит оставаться в прошлом. Враги его боялись, рядовичи-пастухи едва не боготворили, а главы подвластных ему сорока родов и собственные многочисленные потомки, включая годившегося Лютобору с Камчибеком в отцы старшего сына, боялись без его позволения даже рот раскрыть.
В отличие от обхазарившегося соседа Кури, великий Кеген всем сердцем питал исключительное презрение к роскоши. Жил по-простому, соблюдая заветы предков. Неожиданных гостей принял радушно. Выслушал их поздравления и благопожелания, принял приличествующие случаю подарки и проводил в свое жилище, предложив угощаться маслом, кобыльим молоком, куртом и жареным мясом. На запыленную одежду усталых путников хан даже не взглянул, благо, сам был облачен в халат настолько засаленный, что впору вместо заправки в кулеш класть.
Впрочем, Лютобора хан рассматривал очень внимательно, и Тороп, который понятия не имел, что за недоразумение произошло когда-то между наставником и степным владыкой, обратил внимание, что этот насмешливый, буравящий взгляд руссу не то, чтобы неприятен, но, несомненно, вызывает раздражение.
Наконец, великий Кеген, видимо удовлетворившись результатами, величественно кивнул своей то ли бритой, то ли лысой, голой, как коленка, головой:
– Подрос, возмужал, заматерел, говорят, героем сделался, – неторопливо изрек он, смакуя кусок бараньего жира, срезанного с самого загривка. – И девки красные, небось, сохнут. Настоящий Барс, право слово. А я ведь, старый, когда мой Бахытжан сбежал обратно в степь, все думал: то ли тебя к табуну приставить, то ли ромеям в Херсонесе продать. Хорошо Тобохан тогда надоумил, что коли такой юный человек так крепко держит слово, то из него точно выйдет толк. Но уж больно дерзко ты тогда себя вел. К старшим совсем почтения не имел. И чему тебя там в этом Вышгороде старый плут Асмунд бей только учил?
Хотя Тороп слушал речь хана так внимательно, что удивительно, как его уши не вытянулись до размера заячьих, представить, что судьбой наставника кто-то когда-то мог распоряжаться также своевольно, как ныне разнообразные хозяева распоряжались его собственной, он так и не смог. Хотя на высокое место за княжьим столом добрый меч, случалось, выводил даже детей рабов, как-то не верилось, что правы были Белен и Бьерн Гудмундсон. И то сказать: стали бы горделивые ханы Органа называть родичем абы кого, да и старый Асмунд, кроме своего обожаемого князя, называл сынками да внуками лишь детей именитых воинов и воевод, отдавших жизнь за князя и Русь.
Лютобор выслушал слова хана с полнейшим спокойствием, делом подтверждая собственную же заповедь о том, что настоящий воин должен, если требуется, оставаться равнодушным не только к язвящему железу, но и к колючим словам. Он скромно позволил Камчибеку рассказать об истинной цели их приезда и высказать все просьбы и пожелания. Подобные дела следовало, прежде всего, обсуждать соплеменникам.
Великий Кеген доел лакомство, с наслаждением облизал с рук растекшийся до самых локтей горячий жир, а остатки обтер о полу своего халата.
– Странные нынче настали времена, – задумчиво проговорил он. – Ровесники моих внуков ведут за собой народы. Ваш князь, – повернулся он снова к Лютобору, – если не ошибаюсь, тоже жеребенок-трехлеток, едва отошедший от вымени своей матери? Плохо это или хорошо, не мне судить, однако, скажу я вам, подобные планы могли родиться лишь в молодой да горячей голове!
– А разве планы нехороши? – поинтересовался хан Камчибек.
– Не знаю, не знаю, – вздохнул великий Кеген. – Нынче между степью, хазарами и Русью существует пусть и шаткое, но равновесие. И кто знает, на чьей стороне останется сила, если его поколебать или, тем более, нарушить!
– Ты не совсем прав, великий, – наконец позволил себе вступить в беседу Лютобор. – Равновесие если и существовало, то не менее сотни лет назад, когда печенеги пасли свои стада, руссы воевали, а хазары торговали, перевозя из империи Аль Син в Кордобу шелк и фарфор. Нынче на рынках Итиля в цене совсем иной товар, и доброй волей он родной дом не покидает. Не тебе ли, великий, пришлось лет эдак пятнадцать назад выкупать одного из сыновей, кажется, того же Бахытжана, у купцов, пока они не продали его на глумление сластолюбцам из Хорезма и Мерва?
Великий Кеген недовольно скривился. Похоже, за прошедшие годы мальчишка-русс так и не научился говорить со старшими. И теперь ведь его к табуну не приставишь, да и ромеям вряд ли удастся продать.
– Я не спорю, разгромить каганат – это хорошая идея, – сказал старый хан, поборов раздражение. – Но что будет потом? Как вы собираетесь поделить новые земли?
– По чести, – величаво, вещая от имени своего князя, кивнул русс. – В любом случае, – кивнул он, – большая часть степи останется за вами. А то я слышал, вы уже раздумывали, не податься ли в поисках новых пастбищ вслед за унграми куда-нибудь на запад.
– А доля добычи?
– Останется такой же, как при Игоре, или станет чуть больше. Зато количество добытого в десятки раз превысит ту жалкую мзду, что выплатили тогда за покой своих земель ромеи.
– Так и риск во столько же раз будет больше!
– А разве риск – не ремесло воина? – отозвался русс.
Великий Кеген посмотрел на него и в досаде несколько раз дернул свою жидковатую, но отменно длинную седую бороду:
– Этот сопляк еще будет меня учить! – недовольно буркнул он.
Чтобы дать работу хлынувшей в желудок желчи, он немного посовещался с утробой и взял с блюда еще один кусок.
– Негодные вы оба мальчишки! – погрозил он братьям бараньим мослом. – Весь праздник решили мне испортить! Во время тоя надо мясо кушать, кумыс пить, на лошадях скакать, с девушками веселиться! Ну, ладно, будь по-вашему! Расскажете ханам все, что хотели, да еще я свое слово скажу. Три тысячи воинов Органа, мои три, а там, если хорошую добычу посулить, может, Бастей с Кулмеем по две дадут. Так, глядишь, тьма и наберется!
– Благодарим тебя, Великий! – поклонился за себя и за брата хан Камчибек. – Мы знали, что на твою поддержку можно рассчитывать.
– Знали они, – недовольно проворчал старик. – Скажите, какие хитрецы!
Он тщательно прожевал слегка поредевшими и пожелтевшими зубами кусок и, найдя его чересчур сухим, запил кумысом, пролив полкубка на свой многострадальный халат. Затем лицо его вновь сделалось озабоченным:
– И ведь точно хитрецы, – воскликнул он. – И чего бы мне, а не Тобохану взять в сыновья этого заморыша, которого русская княгиня навязала, сославшись на его знатный род, в обмен на моего Бахытжана в залог мира между нашими народами! А теперь, на тебе! Органа, небось, достанется самая лучшая добыча! Да не крутите головами! Знаю я вас! Сам такой! Идите себе с миром, да не забудьте приехать на той. И своих друзей новгородских с собой привезите! И да хранит вас Тенгри хан!
Тоем степняки называют свадьбу или какое другое торжество, собирающее много народа. Той может длиться до тридцати-сорока дней, ибо расстояния в степи велики и не все желающие могут поспеть в срок. Да и ни один стан не в состоянии за раз вместить всех родственников, друзей, соседей да союзников.
На нынешнем тое у великого Кегена было особенно весело и многолюдно. В какой-то мере повышенному оживлению способствовало то, что ханы Органа привезли гостей не откуда-нибудь, а с Руси. Как с такими не погулять, как не выпить, показывая удаль, лишний кубок!
Молодые степные батыры, понятное дело, приглядывались к Мураве. Уж на что красавицей уродилась княжна Гюлимкан, а и она не могла похвастаться такой необычной правильностью и соразмерностью черт, такой женственностью и плавностью движений. Кегенов любимый сын Бахытжан, ровесник Лютобора, только голодную слюну сглотнул, на подобную красу глядя:
– Знал бы, что по Руси такие лебедушки летают, в жизни бы оттуда не сбежал!
– Раньше думать нужно было! – рассмеялся хан Камчибек.
Красный от жары и меда дядька Нежиловец отирал с обширной лысины пот, вздыхая в сладком изнеможении:
– Сколько лет на свете живу, а никогда степь так ласково не встречала! Еще пару дней подобного гульбища и наших бездельников к работе вообще не приставишь!
– Ничего, – успокаивал его боярин. – Как снова в дикие земли выйдем – мигом все, что надо, припомнят, а уж когда пойдем вверх по реке, то и подавно!
– Вверх по реке, как же! Экий тяжкий труд, бороться с течением на пустой ладье!
Говорить про пустую ладью дядька Нежиловец имел немалые основания. Количество нераспроданного товара продолжало неуклонно уменьшаться с немалой пользой для его хозяина. На тое степняки не только гуляют, но и узнают последние новости, заключают союзы, договариваются о свадьбах, а кроме того обменивают излишки плодов своего труда.
Серебро, как известно, это всегда серебро, а желающих купить меха и красный товар, как оказалось, имеется предостаточно и в степи. Соболи и куницы, чей мех так хорошо согревает тело и из чьих шкурок получаются такие ладные шушуны да шапки, в землях кочевников отродясь не водились. За гребнями да иголками из рыбьего зуба, паволоками да всякой узорчатой кузнью все одно приходится ездить в Булгар, Херсон или Итиль. Купцы, которых можно ограбить, тоже не каждый день через степи ходят, да и попробуй еще у них этот товар отбей. Вот ханы и развязывали кошельки: себе на радость, боярину на прибыток.
Кроме боярина с торгом на той к Кегену заглянули двое купцов из Мерва, шедших степной дорогой в Херсон, и трое хвалиссов, возвращавшихся домой. Один из последних оказался продавцом живого товара, и ему, также с немалой для себя выгодой, хан Аян и его люди продали большую часть плененных викингов.
– А Гудмунда для кого бережешь? – поинтересовался у брата Лютобор. – Лучшей цены за этого старого разбойника все равно никто не даст.
– Дался тебе этот Гудмунд! – по-прежнему беспечно отмахнулся тот. – Успеется! Может, сын за него захочет выкуп заплатить, старик мне намекал. Вот тогда и поторгуемся!
Но русс только скептически тряхнул золотоволосой головой.
– Эйнар Волк если и придет сюда, то только с войском, – сказал он. – И за отцову обиду с нас самих взыщет выкуп. И не чем-нибудь, а кровью. Тебе что, не терпится его заплатить?
– А и пусть приходит! – тряхнул смоляным чубом Аян. – Али не отобьемся? Ты только погляди: куда ни кинь, воины Ветра да твои новгородские товарищи везде впереди!
Говоря о превосходстве, Аян имел в виду, прежде всего, нынешний праздник. Той – это не только пиршество, различные полезные разговоры, договоры и сделки, но и самые разнообразные состязания. А уж здесь и воинам Органа, и новгородским ребятам было, что показать.
Даже Белен отряхнул с себя лень, перетянул свой ушистый-пушистый живот и в борьбе на поясах одолел Кегенова Бахытжана. Как саркастически отметил Твердята: «Жиром задавил!»
Сам неунывающий балагур и его товарищи Путша и Талец проявили немалую ловкость в обращении с топором и мечом, а Тороп, неожиданно для всех, оказался первым среди сверстников в самой что ни на есть степной забаве: стрельбе по мишени на полном скаку, обойдя даже первенца хана Камчибека, невежу Улана. Лошадиная спина на поверку оказалась не более неустойчивой, чем верткая лодчонка на порогах и перекатах. А уж с нее мерянин добыл столько всякого зверя – пальцев на руках и ногах десяти человек не хватит сосчитать.
Похвастаться удалью сумел и отважный путешественник Анастасий. Развлекавшиеся охотой егеты незадолго до праздника захватили живьем матерого черного тура, огромного и косматого, точно поросшая мхом гора. Со временем его собирались подпустить к коровам, дабы улучшить местную породу. А нынче, пока он был дик и свиреп, молодежь испытывала терпение исполина, проскальзывая в двух шагах от страшных двухаршинных рогов.
Озорники обычно успевали выскочить из загона до того, как бык их настигнет. Однако бесконечно это продолжаться не могло, и во время какого-то неудачного броска один из внуков Кегена, двенадцатилетний Колчко оказался поддет на рога. Тур решил выместить на нем все свои обиды, и парень неминуемо бы погиб, прежде, чем кто-либо сумел прийти ему на помощь. Но в это время из-за изгороди на спину рассвирепевшего животного, в невероятном прыжке перелетев через смертоносные рога, сиганул Анастасий.
От неожиданности бык забыл про мальчишку и заметался, как полоумный, по всему загону, пытаясь сбросить нежданную ношу. Но отделаться от ромея оказалось не так-то просто. Спрыгнув на землю, юноша вновь привлек внимание быка громким криком, и когда тур вновь помчался к нему, тщась поддеть на рога, повторил прыжок. Глядя, как стремительно и мощно отталкиваются от земли длинные мускулистые ноги молодого ромея, как красиво поворачивается в полете его поджарое, прекрасно тренированное тело, Тороп подумал, что, пожалуй, бывший хазарский пленник не так-то прост. И те удивительные качества, которые он обнаружил сегодня, кое-кто разглядел, похоже, давно.
Убедившись, что отделавшийся легким испугом и парой синяков Колчко в безопасности, Анастасий еще немного поиграл с быком, а затем пожелал ему более приятного времяпрепровождения и не спеша, покинул загон.
– У тебя что, пружины на ногах? – поинтересовался дядька Нежиловец, едва только юноша присоединился к своим друзьям. – Где это ты так поднаторел?
– Небось, скоморохи научили, пока с ними по разным дорогам шлялся! – негромко заметил Белен, недолюбливавший лекаря за его дружбу с Лютобором и Торопом, а пуще того – за не совсем безответное увлечение боярышней.
– Моя мать принадлежала к древнему роду наследников Миноса, – пояснил Анастасий, переводя дыхание. – А для них эта игра, называемая тавромахией, в древние времена считалось священной!
От Торопа не укрылось, что при этих словах по лицу Муравы, до того с явным восхищением взиравшей на пригожего удальца, пробежало облачко озабоченности. Критян древнего минойского племени, помнящих свое родство, на всей земле оставалось не более сотни, и к их числу принадлежала ее мать.
– Этот человек – подданный ромейского басилевса, и он путешествует по свету в поисках мудрости, – представил Анастасия великому Кегену хан Камчибек. – Мы взяли его с собой, чтобы он, вернувшись на родину, рассказал, что жители степи не такие уж варвары, как о них обычно думают ромеи.
– О нем о самом впору истории рассказывать, – благожелательно улыбнулся старый хан. – Во всяком случае, в моем роду память о его храбрости сохранится надолго.
Затем престарелый владыка попросил старшего Органа поближе познакомить его с новгородским боярином. Оказалось, они уже прежде встречались: около двадцати лет назад, во время второго Игорева похода на Царьград, Вышата Сытенич на своей ладье переправлял через реки Кегеновых людей.
– Славные у тебя молодцы, – похвалил боярскую дружину великий Кеген. – И, как я погляжу, ни в чем не собираются уступать нашим степным орлам!
– Пускай прилаживаются друг к дружке, – открыто и безмятежно улыбнулся боярин. – Даст Бог, может, скоро вместе пойдут на общего врага.
Услышав эти слова, отдыхавший неподалеку после состязания Тороп подскочил на месте, словно в его поджарый зад неожиданно воткнулся раскаленный гвоздь. «Откуда ему все известно!» Впрочем, чтобы вести подобные речи, совсем не обязательно было вместе с Лютобором и Камчибеком сидеть за трапезой у Кегена.
Разговоры о грядущих переменах и ожидании большого похода носились в эти дни над степью с неуловимостью высохших шаров перекати-поля, тлели, точно пожар в сухом торфянике, то затухая, то разгораясь. Одни ханы говорили, что не стоит в эту осень перекочевывать слишком близко к границам Русской земли, иначе не избежать стычек с княжескими людьми. Другие утверждали, что в те края наоборот идти стоит, дескать, Святослав собирает войско и потому коней покупает табунами. «А против кого этот воитель идти надумал? – спрашивали третьи. – Не против нас ли? А не собрать ли войско нам самим и не пойти ли на Киев или на хазар, кто ближе окажется». И алчным волчьим блеском горели глаза у ханов небогатых и воинской славы пока не много имеющих. Таких, например, как Бастей с Кулмеем. И по-кошачьи топорщились в ожидании поживы смоляные усы.
Какие-то переговоры, возможно, при посредстве старшего Органа и великого Кенена, вел с ханами и Лютобор. Как проходили они, Тороп не ведал, да и не особо пытался узнать. Однако, приметив, что русс, слегка было отоспавшийся и отъевшийся на щедрых хлебах своей степной родни, вновь выглядит осунувшимся и полинявшим от усталости, сделал вывод, что дело продвигается не очень гладко.
