Текст книги "К морю Хвалисскому (СИ)"
Автор книги: Белый лев
сообщить о нарушении
Текущая страница: 14 (всего у книги 32 страниц)
Но на пути смертоносного клинка оказался Дар Пламени. Мерянин не услышал (в подбитом, горящем ухе звучала набатом кровь, и оно отказывалось воспринимать звуки окружающего мира), а скорее ощутил, как лязгнула сталь об сталь, и увидел, как ночной убийца рухнул на землю, чтобы уже не подняться. Оставшиеся в живых пустились бежать: разбуженные шумом из избы выскакивали, натягивая на ходу порты, вооруженные кто чем новгородцы, и кто-то голосом дядьки Нежиловца грохотал, чтобы принесли огня.
Одного Лютобор настиг, ударив мечом по шее наотмашь, другой оказался проворнее. Он уже почти растворился в ночи, когда на плечи ему прыгнул неизвестно откуда взявшийся пятнистый Малик. Не ожидавший встретить в шумном людном городе лютого зверя, охваченный ужасом вор не смог оказать сопротивления. Впрочем, умный пардус его трогать не стал. Только повалил на землю и, встав лапами на грудь, наклонил морду над горлом, ожидая приказа хозяина.
Четвертого нигде не было видно. Конечно, он мог спрятаться в камышах и затем перебраться на другой берег вплавь. У Торопа, однако, на этот счет была своя мысль. Уж больно знакомой показалась ему рука, нанесшая удар. Ее тяжесть ему пришлось испытать еще в Новгороде, в памятный день первого пробуждения в боярской гриднице. Эту стражу должны были нести двое молодых воинов из ближайших приятелей Белена. Может быть, боярский племянник предложил им поменяться, может, посулил часть от хазарского злата, а может, и просто приказал молчать, обещая в случае чего всю вину свалить на них.
Пока новгородцы рыскали впотьмах за ночными ворами, Лютобор наклонился к покинутой добыче. Тороп не ошибся. Завернутая в черный шерстяной плащ на земле лежала новгородская боярышня. Похитителям удалось не только скрутить девушке руки, но даже заткнуть рот ее собственной косой, чтобы не вздумала закричать и позвать на помощь. Верно, кто-то все-таки подсоблял изнутри. Тороп опять подумал о Белене.
От ужаса и от удара о землю девушка лишилась чувств, но Лютобор не был бы воином, если бы не знал, как в таком случае поступить. Тороп слыхал, как парни промеж собой говорили, что легче всего привести в сознание сомлевшую или зашедшуюся плачем девку – это поцеловать ее.
Именно это Лютобор и сделал. Разрезав путы да отведя от лица красавицы едва не задушившую ее косу, он не удержался от соблазна и прикоснулся губами к ее полураскрытым губам. Средство подействовало безотказно. Даже сквозь крики и гвалт Тороп услышал звук звонкой пощечины.
– Собака хазарская!
Девушка рванулась, что было сил, вероятно, все еще полагая, что находится в руках похитителей. Затем разлепила смеженные ресницы и, встретив растерянный взгляд Лютобора, а также увидев на его щеке медленно бледнеющий отпечаток своей пятерни, ужасно смутилась и покраснела так, словно ее саму кто отхлестал по щекам.
Закутав девушку в плащ и передав ее потрясенному родителю, русс отправился посмотреть, какую добычу настиг разумник Малик. Зверь все еще караулил свою жертву: шерсть на загривке торчком, уши прижаты, десна обнажены, кончик хвоста мечется в воздухе взбесившейся пчелой, утроба содрогается раскатистым рыком.
Когда факел осветил бледное от страха лицо пардусова пленника, Лютобор аж присвистнул: «Ай да Малик, ай да молодец!». В дорожной пыли лежал никто иной, как Булан бей.
На улице собиралась толпа: разбуженные шумом выходили узнать, что случилось, купцы с других ладей и жители ближайших домов. Бряцая оружием, к месту происшествия спешила городская стража, а с нею не кто-нибудь, а сам хан Азамат, знакомец Лютобора.
Тороп подумал, что здесь новгородцам крупно повезло. Трудно было отыскать в свите булгарского царя человека, который бы так сильно и устойчиво не любил хазар. Стоило удивляться: подданные царя Иосифа отняли у него сына и сделали одну из дочерей вдовой.
– Что здесь происходит? – поинтересовался хан, хотя, судя по его виду и по тому, как быстро он со своими людьми явился, ему все было отлично известно.
Хотя Булан бей имел вид, мягко говоря, помятый (острые когти Малика нанесли непоправимый урон если не шкуре хазарина, то его одежде), его наглость осталась при нем.
– Эти нечестивые свиноеды напали на меня! – доложил он, красноречиво указывая на зияющие в его халате прорехи. – Травили дикими зверями, точно моего предка оленя. Не знаю, как я только остался жив!
Лицо Вышаты Сытенича побелело от еле сдерживаемого гнева.
– Ты проник в мой дом, как тать! – отчеканил он, с трудом подавляя соблазн схватить хазарина за грудки да разбить ему голову об угол избы. – Твои люди хотели похитить у меня самое ценное! Смотри! Все они здесь! Жаль только спросить ничего нельзя!
Свет факелов упал на страшные, окровавленные трупы. Мерянин пригляделся повнимательней и обоих узнал. Тот, который замахивался мечом, был один из телохранителей, карауливших давеча покой посла, пока тот говорил с Беленом. Второй разбойничал вместе с Булан беем в родном Тороповом селище. Головорез, каких поискать. Эх, жалко дядька Гостята тогда промахнулся! Ну да ничего. Лютобор его успокоил.
Булан бей посмотрел на убитых и брезгливо отвернулся.
– Я не знаю этих людей, – вымолвил он.
Тороп, да и не только он, содрогнулся от подобного глумления над истиной. Благие боги! Что же вы медлите? Почему не посылаете на голову нечестивца Перунов гром? Увы! Небо было чистым и ясным, и на нем по-прежнему висела луна, круглая и желтая, как лицо хазарина.
Дальше молчать было нельзя. Мерянин набрал побольше воздуха, как перед прыжком в холодный глубокий омут, и крикнул так, чтобы услышали даже боги на небесах:
– Неправда!!
Не меньше трех сотен глаз мигом уставились на него, но он видел только черные, как два лаза в иной мир, лживые глаза Булан бея.
– Эти люди были с тобой, – продолжал он упрямо, – когда ты убивал моих родных. При них ты всего два дня назад похвалялся, что если тебе не отдали нашу боярышню добром, так ты ее силой заберешь! Ты и собирался это сделать, да тебя остановили. Так пусть боги покарают меня, коли лгу!
Булан бей посмотрел на Торопа с интересом и, надо же, узнал!
– Мерянский щенок! – прошипел он, оскаливая зубы. – Далеко же ты забрался от своей вонючей конуры. Давно хлыста не пробовал? – в голосе хазарина звучало невыразимое презрение, и он коверкал словенские слова больше чем всегда. – Кто тебя станет слушать? Да и кто поверит словам холопа?! Придется твоему хозяину виру платить за клевету. А не хочет виры, пускай отдаст тебя мне, уж я поучу тебя уму-разуму!
Булан бей оскорбительно засмеялся, и Тороп понял, что пропал. Новгородцы у него за спиной что-то яростно восклицали, но поделать ничего не могли. Правду говорит Булан бей, и, если что, суд будет на его стороне.
А и кому нужна такая Правда, которая защищает воров, а честных людей бьет! Эх, была, не была! Пропадай сиротская головушка! До хазарина всего один прыжок, тощая шея его под броней не спрятана, а там пусть боги решают! Тороп уже изготовился, но тут ему на плечо легла знакомая тяжелая рука.
– Погоди веселиться, бей!
Лютобор выглядел сейчас более спокойным, чем когда бы то ни было, но ох каким обманчивым было это спокойствие!
– Не спеши распоряжаться вирой, которую тебе еще никто не присудил!
Русс стоял, положив другую руку на голову пардуса, и сам сейчас был похож на этого гордого и благородного зверя.
– Не дозволено холопам в суде говорить. На то они и холопы. Но уши и глаза им даны наравне со свободными людьми.
Он сделал шаг вперед и продолжал.
– Я свободный человек! – голос Лютобора обрел силу, зазвучав грозным набатом. – Но этот юноша мне как брат. И потому как брату я ему верю. И как свободный человек я здесь при свидетелях утверждаю: ты вор и лжец, Булан бей, а твои люди – убийцы и трусы! Защищайся, коли сумеешь, и пусть боги рассудят нас!
Толпа возбужденно загомонила, передавая в задние ряды невиданную весть – воин из страны саккалиба вызвал на бой хазарского посла. Новгородцы, не боясь никого разбудить – и так почитай полгорода не спало – разом завопили и грозно загрохотали оружием. Дружина верила в победу Лютобора, ибо дело, которое он собрался защищать, было правым.
Хан Азамат закрутил спиралью седой ус. Такой разговор был ему по душе. Пусть кто-нибудь посмеет пикнуть, когда этот золотоволосый завтра снесет послу нечестивую голову: такова была воля Аллаха.
– Да будет так! – подытожил он. – Поединок состоится на рассвете, на площади перед мечетью. Побежденный будет признан виновным, и, поскольку суд проходит на булгарской земле, наказание определит наш великий царь, да продлятся его дни. Не явившийся к назначенному часу будет считаться проигравшим и будет отвечать, как проигравший. Аллах Акбар! И да свершится Его воля!
Божий суд
Хотя все условия были обговорены и обе стороны устраивали, хан Азамат не спешил уводить своих людей. Подождав, пока потревоженные горожане вернутся в свои жилища, булгарин подошел к Вышате Сытеничу.
– Не знаю, как ты к этому отнесешься, – начал он, – но, думаю, будет лучше, коли твой челядинец и его защитник проведут эту ночь в крепости под охраной моих людей.
Лицо боярина вновь осветил гнев. Конечно, просьба была вполне законной – мало ли, вдруг кто-нибудь из участников поединка захочет защитить свое тело при помощи колдовских чар или вздумает наводить порчу на соперника. Однако почему-то хану не пришло в голову обратиться с чем-то подобным к стоявшему тут же неподалеку Булан бею, а уж от кого-кого, а от него можно было ожидать любого подвоха. А еще говорили, не любит хазар!
Новгородцы возмущенно зашумели, некоторые горячие головы даже схватились за клинки.
– Это что же получается! – пророкотал на весь берег дядька Нежиловец. – Тать пусть на свободе гуляет, а наших в поруб!
Булан бей обнажил десна в волчьем оскале и гортанно прокричал булгарским стражникам что-то повелительное. Однако те не тронулись с места. Они привыкли повиноваться только хану Азамату и царю, и этот заезжий хазарин, будь он хоть сам царь Иосиф, был им не указ.
Молча поблагодарив своих людей, хан Азамат повернулся к Лютобору. Во взгляде старого воина сквозила мольба. Ох, нелегкая доля досталась хану: и хазарам угодить, и Правду не нарушить.
Русс только головой покачал.
– Надеюсь, у вас в крепости найдется уголок, где можно выспаться? – усмехнулся он, пряча ладонью зевок.
Он отстегнул от пояса ножны с Даром Пламени и протянул их хану. Судя по тому, с каким почтением булгарин взял доброе оружие, за его сохранность можно было не опасаться. Лютобор тем временем наклонился к Малику и, взяв его осторожно за загривок, подвел к стоящей среди отцовых людей Мураве.
Только что летавший Перуновой молнией Малик ковылял за хозяином на трех ногах. Подушечки лап у него были сбиты в кровь, на шее глубоко запечатлелся след от железного ошейника. Сопровождавшие хана Азамата булгары потом рассказали, как он ночным кошмаром пронесся по спящему городу, волоча за собой громыхающую цепь, чтобы меньше чем через полдня вломиться в царский шатер, распугав не только всех сторожевых псов, но и царскую охрану…
– Присмотри за ним…. пока, – не то попросил, не то приказал Лютобор девушке.
Мурава, белая как полотно, побелела еще больше, пытаясь сказать что-то в ответ, но сумела только головой кивнуть.
Опасаясь новых обид, Вышата Сытенич со своими людьми провожал Лютобора с Торопом до самой крепости. Однако его опасения оказались излишни. Как только торжествующий Булан бей удалился в сопровождении нескольких человек из свиты хана Азамата, старый булгарин вернул Лютобору меч, а потом еще долго о чем-то с ним беседовал с глазу на глаз.
Лишенными основания оказались и разговоры дядьки Нежиловца про поруб. Помещение, которое отвели булгары для своих гостей, оказалось сухой и просторной клетью, рубленой из дубовых бревен и совсем неотличимой от схожих построек словен, если не считать отсутствия привычных лавок и разостланного на полу войлока, заменяющего степнякам и стол, и постель. Клеть почти вплотную примыкала к мечети, возле которой и должен был состояться завтрашний поединок.
Каждому известно, чтобы воля богов была яснее слышна, ее спрашивают там, где боги чаще всего любят бывать: близ священных ракит, под сенью заповедных рощ, под сводами божьих храмов, где стоят алтари и клубится жертвенный дым. Булгары приняли веру от арабов в надежде, что великий Аллах, пророк его Мухаммед и их земной наместник халиф Багдада защитят их от постоянных хазарских набегов и ослабят бремя хазарской дани. И потому здешнее почитаемое место звалось на арабский лад – аль Маджид, или мечеть.
Сказывали, что в Кордобе и Дамаске стояли мечети, способные вместить в себя все население града, украшенные колоннами из розового порфира и белокаменной резьбой. Булгарская мечеть ничем подобным похвастать не могла, хотя строить ее начали еще в дни правления отца нынешнего царя. Дело в том, что средства на постройку каменной мечети обещал выделить Багдадский халиф, но то ли он забыл о своем обещании, то ли нерадивые слуги, посланные в Булгар, растратили, доверенную им сумму где-то по дороге. Во всяком случае, до берегов Итиля деньги так и не дошли. Мечеть строили уже много лет, но и сегодня она отличалась от обычных булгарских домов только тем, что стояла на каменном фундаменте, и тем, что над ее крышей был водружен гордый арабский полумесяц.
Но хотя сие невзрачное строение могло составить о могуществе Аллаха лишь превратное представление, булгары чтили своего Бога и исполняли его заветы с не меньшей ревностью, чем люди Вышаты Сытенича поклонялись святой Троице и чтили Христа.
Тороп знал, что нынешней ночью новгородцы не сомкнут глаз: Вышата Сытенич вместе с дружиной будет молить своего Бога, чтобы он помог отстоять правое дело, и до утра не погаснет огонек лампадки в уголке у Муравы. Сам мерянин уже принес мольбу и батюшке Роду, и великому Сварогу, и троим Сварожичам: Даждьбогу, Перуну и Огню, и, конечно, Матери Сырой Земле. Теперь же, примостившись на войлоке, с благоговейным трепетом наблюдал, как разговаривает с богами Лютобор.
Когда затворили дверь, русс скинул плащ, достал из ножен Дар Пламени и начал выполнять воинское пр а вило. Торопа он не приглашал и вряд ли видел. Лицо воина было спокойно, лишенные какой бы то ни было суеты движения исполнены такого отточенного совершенства, какое достигается только при великой духовной сосредоточенности. То не были упражнения тела: после всех сегодняшних трудов они и не требовались. Каждый выпад, каждый поворот предназначался бессмертным взорам, а взгляд широко распахнутых глаз воина различал в сгущающейся тьме то, что обычно дано видеть только слепцам и ясновидящим.
Мерянин знал, что руссы паче всех богов чтят Перуна, называя его вещим именем Свентовит и почитая богом над всеми богами. Его именем они клянутся, ему приносят в дар драгоценное оружие и пурпурные одежды, на его алтарь кладут кровавую требу. Главный храм Свентовита в граде Аркона, что на острове Рюген, стоит на четырех столбах, увенчанный красной кровлей и украшенный пурпурным занавесом. Четыре лика имеет Перун-Свентовит, четыре пары глаз зорко смотрят на четыре стороны света и видят всех и вся. И даже отчаянные русские кнесы, входя в святилище, преклоняют колени. Говорят, что ночью бог богов спускается с небес и мчится туда, где нарушено равновесие мира, чтобы бороться с вырвавшимся на свободу злом. Поэтому поутру живущий при храме белый конь Свентовита возвращается, покрытый кровью и грязью. Что если сегодня борьба идет не где-нибудь, а прямо здесь, на берегах широкого Итиля? Кто знает, чем она завершится, если добру не помочь?
Торопу показалось, что он слышит конское ржание, хриплые возгласы, устрашающий лязг мечей. Вот раздался отчаянный крик, и клинок Дара Пламени вспыхнул алым светом, словно по нему потекла вражеская кровь. Затем все стихло, только где-то вдалеке, далеким громовым раскатом прокатился радостный смех, и лучина вдруг вспыхнула ярким огнем.
Лютобор опустил клинок и убрал его в ножны. Молитва была свершена. Тороп хотел было загасить лучину, но, поглядев на русса, понял, что это еще не все. Воин опустился на войлок, удобно поджав на булгарский манер ноги, немного посидел, по-прежнему никого не замечая вокруг, а затем негромко запел. Что лучше привлечет удачу, как не повесть о славных деяниях великих предков.
Тороп прислушался. Песня была ему знакома. В ней рассказывалось о подвигах Буса – древнего вождя, под началом которого руссы достигли небывалого могущества. Многое успел совершить Бус: строил города, успешно воевал с готами и даже сумел отразить натиск диких гуннов, полмира поправших копытами своих коней. Однако конец его был печален. Поверив готскому вождю Винитару, он угодил в ловушку и вместе со своими лучшими людьми был распят и принял мученическую смерть, недостойную такого славного воина и вождя.
– Почему ты поешь о нем? – не смог сдержать удивления Тороп. – Разве этот вождь был удачлив?
Переливчатые глаза русса сверкнули в неверном свете догорающей лучины.
– Что ты понимаешь в удаче? – проговорил он. – Бус был великим вождем, а от предательства не сумел уберечься даже Сын Божий Христос!
Он немного помолчал, а затем продолжал спокойнее:
– Знай, что мой отец принадлежал к тому же роду, что и Бус. Кровь Буса течет в моих жилах, и я согласился бы трижды быть распятым, если бы боги даровали мне хотя бы треть его удачи!
Он погасил лучину, и через миг Тороп уже слышал его спокойное ровное дыхание.
***
Было бы удивительно, если в такую ночь боги не послали Торопу необычный, и, может быть, вещий сон. Стояла поздняя осень. По схваченной первым морозцем дороге двигалось возвращающееся после долгого победного похода огромное войско. Тороп снова ехал возле молодого вождя, и на его плечах красовался нарядный доспех – память о славной сече. Впереди из осеннего тумана постепенно вырастал большой город, и было видно, что все его забрало и стены полны людьми, ожидающими встречи. Вот открылись тяжелые ворота, и стройный порядок войска мигом нарушила радостная суматоха возгласов, объятий, поцелуев.
Молодой вождь тоже повернул своего коня, потому что у края мостовой, среди гомонящей толпы, стояла прекрасная юная женщина в нарядном уборе недавнего замужества. Она держала на руках крепкого годовалого малыша, смотревшего на мир такими же, как у нее, огромными синими глазами. Из-под шапочки младенца выбивались мягкие пряди цвета пшеницы. Вождь засмеялся и, наклонившись, подхватил жену и сына на руки и поднял их на коня.
Тороп радовался вместе с ним, но была у него и собственная радость. Потому, что рядом с молодой боярыней стояла, облаченная в нарядные одежды, приличествующие свободной женщине, его мать. Мерянин протянул руки, чтобы обнять ее… и проснулся. Сон сулил встречу. Только где и когда ей суждено было состояться. В этом ли мире или уже в ином?
***
Еще не успели поблекнуть огни рассыпанных по небу звезд, еще у края земли не появилась светлая полоска, а на площади у мечети, прослышав о предстоящем поединке, уже начал собираться любопытный народ. К тому времени, когда тресветлый Хорс показал из сумрачных вод Итиля свой сияющий лик, там не то, что яблоку – семечку от яблока негде было упасть. Ради возможности увидеть собственными глазами единоборство, о котором, возможно, будут рассказывать не один год, горожане и гости забросили привычные дела. Не было слышно ударов кузнечного молота, не горел огонь в мастерской гончаров, не колдовали над своими чанами, разводя в них известь и киноварь, усмари да красильщики, не разворачивали красный товар заморские купцы. И только коробейники, словно верткие челны, ловко сновали по людскому морю, наперебой расхваливая свой товар, да деловито занимались своим ремеслом вездесущие карманники.
Стоя вместе Лютобором возле судейского возвышения, в окружении булгарской стражи, Тороп пытался отыскать взглядом в толпе новгородского боярина и его людей. Сделать это в такой сутолоке и пестроте оказалось делом нелегким: мерянин и предположить не мог, что царский град вмещает в себя столько разного народу. Кроме булгар и сувазов, соплеменников булгар, в дни принятия ислама не пожелавших изменить вере предков и откочевавших к северу, Тороп различал в толпе простеганные войлоком халаты и овчинные безрукавки мадьяр и печенегов, шелковые чалмы богатых купцов из Мерва и Хорезма, крашенные суконные плащи гостей из земли франков.
На судейском месте гордо восседал первенец царя Алмуша, юный Моххамед. Ровесник Торопа, этот хрупкий отрок с нежным, как у девушки, лицом и тонкими, перехваченными драгоценными браслетами запястьями, успел в полной мере узнать безрадостную участь заложника, изведать жизнь на чужбине вдали от родных и близких. Впрочем, говорили, что пережитые невзгоды лишь закалили его характер, и, судя по тому, какие молнии по временам метали его опушенные длинными загнутыми ресницами глаза, очень скоро его недругам и врагам его земли придется очень и очень туго.
Невдалеке от судейского помоста стояли датчане, пришедшие посмотреть, каков в бою кровный враг их вождя. Тороп сразу же узнал Гудмунда сэконунга. Бедняга Бьерн так сильно походил на своего отца, что закрадывалось сомнение: а принимала ли участие в его рождении женщина.
Вышата Сытенич и его дружина отыскались аж на противоположном краю судебного поля. С ними было еще много всякого народа: поддержать новгородцев пришли все купцы с Руси и других славянских земель. В самом первом ряду окруженная людьми своего отца стояла Мурава.
Сегодня девица была особенно хороша. На ее стройных ногах красовались нарядные сафьяновые сапожки, тонкий стан овивала бесценная византийская парча, отливавшая цветом утренней лазури, а над чистым, высоким челом сиял на солнце, переливаясь нездешними цветами бесценной византийской эмали, драгоценный венец. Тот самый, который, по словам Путши, купил у гостя из земли франков Лютобор. У ног боярышни застыл в напряженном спокойствии взволнованный и озабоченный Малик. Девичья рука лежала на звериной холке, пальцы рассеянно гладили мягкую шерсть. Эх, красавица! Не золотой мех бы тебе нынче гладить, а золотые кудри. Да только где они, кудри-то? Тряхнет кудрями молодец да ступит за священную черту, а вот доведется ли ступить обратно, Даждьбог весть.
Впрочем, нет! В победе Лютобора Тороп не сомневался: не может проиграть воин, отстаивающий правое дело, получивший на это благословление богов.
Наступающий день своей свежестью и чистотой развеивал всякие сомнения в том, что ночная битва закончилась победой. Светозарный Даждьбог неспешно поднимался на небеса, омывая вновь возрожденный мир благодатною росой, обряжая его в праздничные кумачовые одежды. Тени поверженных ночных чудовищ в смятении метались по земле в поисках темных углов и глубоких колодцев, а залитые их кровью небеса сверкали таким великолепием красок, словно туда слетелась на пир целая стая дивных жар-птиц. Скоро, очень скоро таким же багрянцем будет орошена земля, скоро свершится то, чего Тороп столько времени ждал. Конечно, жаль, что не ему предстоит свершить святое дело мести, с другой стороны, не все ли равно, чья рука нанесет удар. Главное, что Булан бей не увидит вечера этого дня.
Зычный и чуть хрипловатый звук турьего рога возвестил о прибытии хазар. Впереди растянувшейся на полгорода пышной процессии гарцевал на любимом коне Булан бей. Хазарин был разряжен так, словно намеревался поразить противника, ослепив его сиянием золотой парчи и блеском самоцветом. Безумец! Неужто он не ведает, что на судебное поле бойцам надлежит выходить, обнажившись по пояс, дабы никто не мог усомниться в честности предстоящей борьбы.
Причина столь непонятного и неуместного щегольства стала ясна вскоре после того, как к судейскому месту вслед за грозным хозяином подъехал тщедушный толмач (а давеча Булан бей с булгарами безо всяких посредников объяснялся, да еще так лихо приказывал). Беседа продолжалась недолго, но во время нее юношески свежее лицо царевича Моххамеда делалось все мрачнее и мрачнее, а жесткая рука хана Азамата все упорнее и упорнее тянула длинный кудрявый ус, словно намереваясь его оторвать. Наконец честный воевода встал со своего места и, почти не скрывая звучащей в голосе досады, объявил народу, что, поскольку столь знатный человек, как Булан бей, считает ниже своего достоинства сражаться с простым ратником, его честь будет защищать наемный боец.
Хотя Тороп был почти раздавлен: подобного разочарования он не испытывал с того дня, как Фрилейф свей разнюхал про готовящийся побег, особого удивления он не испытал. Он всегда знал, что Булан бей подлый негодяй, теперь, к тому же, выяснилось, что он презренный трус.
Мерянин, да и не только он, думал, что честь хазарского посла будет защищать кто-нибудь из эль арсиев – наемной мусульманской гвардии царя Иосифа. Однако, хан Азамат громко объявил:
– Эйнар сын Гудмунда по прозванию Волк.
Все Торопово спокойствие куда-то улетучилось. Этот будет биться, пока хватит силы в руках и даже сверх того, лишь бы отомстить за гибель брата. А коли его постигнет неудача, то останется еще старик Гудмунд. И нет страшнее мстителя, чем лишенный сыновей отец.
Хотя Эйнар Волк был также силен и высок, как Бьерн и старый сэконунг, на этом сходство заканчивалось. Черты его лица, очерченные четко, хотя немного резко, в целом производили впечатление мужественной красоты, которой не могли похвастаться ни брат, ни отец. Спускавшиеся на плечи волосы имели пепельно-русый, почти серый оттенок. В них, несмотря на молодость воина, а по виду младший Гудмундсон прожил вряд ли более двух с половиной десятков лет, ясно намечалась седина, благодаря которой они напоминали волчью шерсть.
Сходство с этим опаснейшим хищником полей и лесов молодому викингу придавал несколько выступающий вперед нос с тонкими, чуткими ноздрями и в особенности глаза, серо-зеленые, настороженные. И такая волчья тоска скрывалась в глубине этих глаз, что казалось, ударится молодец оземь и отчаянно завоет, силясь отыскать на утреннем небе померкшую луну.
– А ты не похож на брата, – заметил Лютобор, с интересом разглядывая противника. – Что, в мать пошел?
Волк почему-то обиделся:
– Если ты собираешься делать какие-то грязные намеки на моих мать с отцом, то знай, что настоящих своих родителей я не помню, как не помню ни места, в котором родился, ни корабля, на котором отправился в путь. Гудмунд подобрал меня в море пять лет назад, и с тех пор я не знаю отца заботливее, чем он, и не ведал брата лучше, чем тот, которого ты у меня отнял!
– Я понимаю твои чувства, – спокойно сказал русс. – Ты вправе требовать любую виру. Но знай, мне нужна не твоя жизнь, а жизнь твоего хозяина. Потому я не стану тебя убивать.
– Я вырву твое сердце и отнесу моему отцу, может быть, тогда у него поубавится морщин!
Волк скинул кожаную рубаху, русс сбросил алый плащ, и зрители, особенно женщины, не смогли сдержать восхищенный вздох. Противники не уступали друг другу ни ростом, ни шириной плеч, ни красотой сложения поджарых, мускулистых тел. Вот разве что кожа у Лютобора выглядела смуглее, да шрамов на ней было побольше.
Гудмундсон ударил первым. Он резко прыгнул вперед, метя противнику в грудь, но Лютобор отбил удар, уведя меч датчанина вниз, и сам, в свою очередь ударил наискось, слегка оцарапав викингу плечо. Начало было положено.
Вслед за первыми двумя поединщики обрушили друг на друга целый шквал ударов. Тяжелые мечи пушинками взлетали в воздух, и с душераздирающим скрежетом и звоном встречалась со сталью сталь. Испуганные и восхищенные зрители едва успевали дух переводить, и у многих начинали слезиться глаза, так как они боялись моргнуть, чтобы не упустить чего-то интересного. И двигались в такт движениям сражающихся плечи у новгородцев и датчан: боярские ватажники и гудмундовы хирдманы изо всех сил «помогали» своим бойцам.
Волк и Пардус, ибо в Булгаре Лютобора успели прозвать именно так, два хищника одинаково красивых и опасных. Кто кого? Тороп, понятно, не видел, как сражается против волка пардус, но однажды зимней порой ему довелось наблюдать, как решают какой-то лесной спор волк и рысь, пардусова ближайшая родня.
Ох, и натерпелся же он тогда страху! Рев и рык, не приглушенный, как летом, листвой, похоже, слышали даже небеса. На взрытый, перемешанный с кровью снег хлопьями падала серая шерсть. Страшные когти и клыки рвали и кромсали живую плоть, превращая в кровавое месиво морды и загривки, раздирая в лоскутья уши, чая добраться до незащищенного ребрами и хребтом, белого у обоих, одинаково подведенного от голода брюха…
Чем закончился тот спор, Тороп не ведал. Радуясь, что его не заметили, он со всех лыж тогда пустился наутек. Чем окончится сегодняшнее противостояние старался даже не думать, боясь, как тогда на корабле, неосторожной мыслью навлечь на голову наставника зависть темных богов.
Прошло уже немало времени, а единоборцы все кружили по полю, как два канатных плясуна, балансируя на грани между жизнью и смертью, завораживая зрителей, опасным совершенством движений. На спинах бугрились могучие мышцы, от напряжения вздувались под кожей жилы, полуобнаженные тела постепенно покрывали пыль и едкий пот. Но ни один не брал верх.
Впрочем, нет. Тороп ясно видел, что его наставник пусть на малую толику, но быстрее второго Гудмундсона. И эта быстрота зависит не столько от силы и упругости натренированных мышц, сколько от ясности ума и от незаменимой как на игральной доске, так и на бранном поле способности продумывать свои действия на несколько шагов вперед. Вот только воспользоваться своим преимуществом русс почему-то не спешил. Он крепко держал оборону, одну за другой отражая бешеные атаки юта, и даже пару раз позволил себя достать, вызвав бурное ликование гудмундовых людей.
От Торопа не укрылось, что в тот миг, когда ютский меч, пройдясь по обнаженной груди русса, оставил кровавую борозду, боярышня в ужасе закрыла руками лицо. Новгородские парни недоуменно переглядывались, не понимая, чего Лютобор ждет, и нагло ухмылялись, отпуская издевательские замечания, торжествующие хазары. И только Вышата Сытенич и дядька Нежиловец, стоя чуть в стороне от дружины, невозмутимо поглаживали сивые бороды, и спокойно щурился на солнце примостившийся у ног боярышни золотистый Малик.
Вот ютский меч с лязгом прополз по клинку Дара Пламени до самой рукояти, крестовины сцепились друг с другом, и бойцы застыли, как два изваяния, в чудовищном усилии вдавливая друг друга в землю. Кто кого? Упрямый, как зверь, давший ему имя, Волк, ухитрившись оторвать от земли одну ногу, попытался подсечь русса, лягнув его под колено, но прием пропал впустую: Лютобор стоял слишком далеко. Поединщики разом отпрыгнули в противоположные стороны, и схватка возобновилась. Ют полоснул мечом понизу, и на этот раз метя по ногам. Лютобор с места взвился в воздух в великолепном кошачьем прыжке – кое-кому показалось, что на миг он даже завис над землей, – затем приземлился, едва ли не на голову соперника.
