Текст книги "К морю Хвалисскому (СИ)"
Автор книги: Белый лев
сообщить о нарушении
Текущая страница: 17 (всего у книги 32 страниц)
Лютобор крепко выругался, досадуя на неудачу, и стал разворачивать ладью, чтобы начать погоню.
– Оставь его, – велел боярин. – Нет смысла рисковать людьми. Сегодня и так все разрешилось гораздо благополучнее, чем можно было ожидать.
– Он может наделать еще кучу бед, – попытался возразить русс.
– Сомневаюсь, – усмехнулся Вышата Сытенич. – Кого испугает хромой волк с обрубленным хвостом? Пусть возвращается к своим хазарским хозяевам. Еще большой вопрос, как они его встретят.
Что мог ответить на это Лютобор. Разве не он первый даровал юту жизнь?
Горячий ветер уже издалека донес слова Эйнара:
– Мы еще встретимся, венд!
– В любое время, в любом месте и там, где нам никто не сможет помешать! – прокричал в ответ Лютобор.
Печенеги с правого берега тоже не полезли на рожон. Продолжая усиленно осыпать Эйнарову ладью стрелами, они проводили ее до конца гривы и повернули назад.
– Думаю, пора и нам убираться отсюда подобру-поздорову, – пробасил дядька Нежиловец. – Кто знает, что у этих колченогих на уме!
Однако в это время сверху донеслось:
– Эй вы! Правьте к берегу! С вами будет говорить хан Органа!
– Ну что за недоля, – простонал дядька Нежиловец. – Из огня, да в полымя!
– Я же говорил, что это измена, – злобно прошипел Белен. – И чего вы этому лесному татю доверяли?!
Лютобор вопросительно посмотрел на Вышату Сытенича. Тот спокойно кивнул.
Несколько всадников, выделявшихся среди своих сородичей не столько богатством одежды и оружия, сколько гордой осанкой и властностью манер, спешились и стали спускаться к отмели. Впереди шел крепко слепленный коренастый муж лет тридцати с небольшим, одетый в простой войлочный халат, из-под которого тускло поблескивала вороненая броня. Как любой человек, привыкший качаться на лошадиной спине или на пляшущей палубе, он шел слегка вразвалочку, по-видимому, не доверяя земной поверхности и ожидая, что она вот-вот куда-нибудь запропастится из-под ног. Его широкое круглое лицо было изрыто отметинами от выболевших язв: следов оспы или какой иной хвори, когда-то посетившей этот край. И только изображение духа ветра, предка рода Органа, красовавшееся на серебряной бляшке его пояса, говорило о том, что этот человек – хан.
Ладья пристала к берегу, и первым, кто ступил на борт, оказался сбежавший со склона живым потоком расплавленного золота, опередив хана и его свиту, пардус. Не уступая Малику ни статью, ни красотой, этот зверь был мельче и изящнее Лютоборова любимца. И хотя острые белые клыки и перекатывающиеся под пестрой шкуркой мышцы выдавали прирожденного охотника, одного взгляда на миловидную кошачью мордочку и изящные лапки доставало, чтобы понять – это самка.
Следуя вековому кошачьему ритуалу, Малик и его подруга обменялись церемонными приветствиями, передав на кончиках длинных белых усов последние новости, причем Малик, как настоящий мужчина, поспешил тут же рассказать о своих подвигах, описав их в самых ярких красках.
– Да не может быть! – восторженно промурлыкала степная красавица и чуть отпрянула в сторону, чтобы лучше разглядеть своего героя.
Малик утвердительно кивнул. Тогда его подруга подалась вперед и своим шершавым розовым языком облизала его довольную морду.
– А я думал, Хатун будет с Аяном на левом берегу, – с улыбкой заметил Лютобор, спрыгивая на берег и приветствуя хана и его людей.
– Она не любит воду, – коротко отозвался потомок Ветра. – К тому же, отсюда лучше видно.
Он шагнул навстречу руссу, и они заключили друг друга в крепкие объятья.
– Здравствуй, Барс, здравствуй, братишка, – приговаривал хан, похлопывая Лютобора по плечам.
– Храни тебя Тенгри хан, Камчибек! – отвечал Лютобор проникновенно. – Как же вовремя ты подоспел!
– Мы ждали тебя, брат! – пояснил степной вождь. – Узнав, что ты в Булгаре, мы каждый день посылали дозорных к реке. Так велела мать. К тому же, мои люди все равно собирались проучить этих морских разбойников.
Заметив недоумение на лице Лютобора, хан Камчибек усмехнулся:
– Разве ты забыл, что новости в степи разносятся быстро.
Новгородцы с изумлением смотрели на эту сцену. Теперь становилось понятно, где Лютобор выучил степные языки и обычаи, откуда он так досконально знал эти места. По родному дому, чай, и с закрытыми глазами пройдешь. Прояснилось также, кого искал пятнистый Малик и почему печенежские стрелы избегали палубы новгородской ладьи.
Белен, впрочем, не преминул скривить губы:
– Ну и родня! Рожа-то какая, словно мыши погрызли!
– А чем тебе такая родня, Белен, не угодила? – поинтересовался дядька Нежиловец. – Органа – ханский род. А после гибели от хазарских сабель двоюродного дяди, великого хана Улана, хан Камчибек встал во главе своего племени!
– Да как же так? – удивился Талец. – У хана Улана, что ли, своих сыновей не было?
– У печенегов иной обычай, – пояснил вместо старого воина Анастасий. – Басилевс Константин, описывая этот народ, специально отмечал, что у них власть переходит не к сыну, а к двоюродному брату или его сыновьям. Таким образом, племя возглавляет не одна семья, а целый род, прославленный знатностью и могуществом.
– Неплохо придумано! – пробормотал себе под нос Белен, видимо, примеряя степной обычай на себя.
– Ну и ну! – восхищенно воскликнул Путша. – А Лютобор у нас на весле с Драным Лягушонком сидит!
– А я с самого начала знал, что все хорошо закончится! – весело доложился Твердята – Поэтому ни чуточки не боялся!
– Ну да? – недоверчиво потянул своим бородавчатым носом дядька Нежиловец. – А вонь почему такая стоит?
– Так это ж рыба! – довольно осклабился гридень. – Ее разве отмоешь?
Тем временем другие ватажники сбросили сходни, и Лютобор со всеми положенными данному случаю церемониями представил хану боярина и его дочь.
– Друзья моего брата – мои друзья! – важно поклонился хан, исподволь, с большим интересом, но не нарушая приличий, разглядывая красу боярышню. – Будьте моими гостями!
– Благодарим за ласку, – поклоном на поклон ответил боярин. – Столь щедрое приглашение мы с радостью принимаем и надеемся впредь дружбой за дружбу отплатить.
Слова Вышаты Сытенича люди хана Органа встретили громкими приветственными криками и дружескими взмахами рук, все еще сжимающих грозные луки. Большинство новгородцев отвечали тем же. И только седоусые гридни старшей дружины, помнившие жестокие стычки на порубежье русской земли, продолжали с явным недоверием смотреть на обветренные до цвета ореховой скорлупы лица степняков.
– Неисповедимы пути Господни! – покачал головой дядька Нежиловец. – Не от них ли чаяли отбиваться?
– Мои воины отправятся домой напрямик через степь, – сказал хан. – А вас я хотел попросить помочь нашему младшему брату управиться с этим морским чудищем. Право слово, рыбак он всегда был никакой!
– За годы моего отсутствия Аян стал настоящим мужчиной! – прищурил переливчатый глаз Лютобор, с улыбкой глядя на левый берег, где младший Органа и его люди, словно хищные песцы, заставшие на отмели великана-кита, потрошили захваченный драккар.
– Я смотрю, брат, – продолжал он шутливо, – твои кони так отъелись на правом берегу, что уже одолевают в прыжке Итиль!
– Пока нет, – рассмеялся хан. – Просто когда-то один мальчишка-русс научил моего брата и его товарищей плавать. Теперь наука пригодилась.
– Обещаю, что обратный путь твоих воинов, будет гораздо приятнее, – заверил хана Вышата Сытенич. – Они это заслужили. Именно их отвага решила исход сегодняшнего сражения.
Хан Камчибек кивнул в знак того, что принимает похвалу своему родичу, однако не преминул заметить:
– Я, конечно, мало что смыслю в сражениях на воде, однако, думаю, что исход сегодняшней битвы решило прежде всего умение человека, сумевшего заманить корабль викингов на мель, а также отвага людей, помогавших ему.
Новгородцы одобрительно загомонили, а белоголовый Путша захлопал круглыми голубыми глазами и закрутил во все стороны головой.
– Так мы что, только притворялись, что убегаем? Как последний Гораций!
Похоже, смысл всего происшедшего дошел до него только сейчас.
Два цветка
И вновь великий Итиль качал на своей широкой груди ладьи, и вновь следом за снеккой шел плененный драккар, и вновь на этом драккаре распоряжался Лютобор. Воины молодого Аяна, сдерживая горячих коней, степенно ехали по правому берегу. Временами они махали руками и обмениваясь шутками с новгородцами и своими неудачливыми товарищами, которые пострадали от ютских мечей и стрел и теперь возвращались домой самым непривычным для себя способом – по реке, вверенные заботам Муравы. Ромей Анастасий, несмотря на слабость и возобновившуюся лихорадку, помогал девице в лечьбе.
Боярские ватажники и степные воины славно сработались, вытягивая из крепких объятий коварной мели захваченный ютский драккар. Хан Аян хотел было подключить к работе пленных датчан: лихие умельцы-печенеги захватили живьем не менее двадцати человек, но боярин и Лютобор отсоветовали. Пока шла работа, крепко связанные юты лежали, как мешки, на берегу и изводили работников своими дурацкими советами и издевательскими замечаниями. В конце концов, младший Органа пригрозил заткнуть им рты, и они притихли.
– Надумаешь продавать, – посоветовал брату Лютобор, – вези их порознь и сговаривайся с разными торговцами, а то они, чего доброго, еще найдут способ освободиться и перережут твоих людей!
– Не учи ученого! – беспечно рассмеялся тот.
Хотя Тороп лучше других знал, что такое участь пленника, викингов он нисколько не жалел. Свою судьбу они определили сами. Единственным грузом, которым был отягощен их драккар, оказался захваченный в землях сувазов и печенегов полон.
Среди пленников оказались Урантагыз, сестра пастуха Соната и ее дети. Сам Сонат в этом бою отличился больше других. Уроженец левого берега, он вызвался быть проводником Аяна и его людей. Именно он отыскал на берегу широкую балку с пологими склонами, в которой укрывался отряд до своего эффектного появления.
Измученные женщины и голодные дети плакали навзрыд и благодарили своих спасителей.
– Зря мы, все-таки, отпустили того, второго, – глядя на них, заметил дядька Нежиловец. – У него, небось, тоже полный трюм людей.
Однако полонянки отрицательно покачали головами.
– Все пленники были у Гудмунда, – пояснил со слов сестры Сонат. – Они с сыном даже поссорились. Тот был против разбоя на берегах. Говорил, что добра от этого не будет.
– Что ж, он оказался прав, – заметил боярин. – Жадность еще никому не приносила особой удачи.
Тем временем Лютобор и дядька Нежиловец осматривали драккар. Морской змей оказался в прекрасном состоянии. Лютобор поднялся на нос и с помощью нескольких гридней снял со штевня не уберегшего Гудмунда и его людей потерявшего свою силу дракона.
Связанный по рукам и ногам сэконунг сверкнул подбитым глазом:
– Что, венд, боишься, как бы этот змей ночью тебя не задушил? – хрипло рассмеялся он.
– Да нет, – спокойно отозвался русс. – Просто падали не люблю!
– Хороший корабль, – сказал он поднявшемуся на палубу Аяну. – Жалко будет отдавать его на дрова.
– Кто корабль пленил, тот пусть им и владеет, – великодушно кивнул головой молодой вождь. – А мне и моим людям достанет и того, что было на корабле!
Младший Органа был в прекрасном расположении духа. Еще бы! Его люди взяли живьем опасную дичь, при этом никто не погиб. А тут еще вернулся столько лет шатавшийся по дальним морям названный брат.
Рассматривая исподволь молодого хана, Тороп дивился, как же мало он схож со своим старшим братом Камчибеком. Конечно, оба они обладали смуглой кожей и иссиня черными волосами, оба смотрели на мир темно-карими блестящими глазами. Но на этом сходство заканчивалось. Словно в противоположность степенному, рассудительному старшему брату, Аян был подвижным, как ртуть, и горячим, как огонь. Правильные и тонкие черты его лица дышали любовью к жизни. Поджарое, худощавое тело человека, больше привыкшего к воинским упражнениям, чем к обильной еде и возлияниям, было упругим и гибким, как тело пардуса. А большие, чуть приподнятые к вискам глаза горели задором. Проще говоря, юноша был очень красив, даже по представлениям людей, привыкших к иным, чем в степи, понятиям о прекрасном. Он воспринимал битву как пир и жизнь как праздник, и каждый новый день сулил ему новые открытия и умопомрачительные приключения.
Ладьи уже преодолели большую часть пути, когда сопровождавшие их вершники неожиданно заволновались и спешно стали перестраиваться в боевой порядок.
– Это что еще за лихо они надумали? – нахмурил брови боярин.
– Нам навстречу едет вооруженный отряд, – отозвался с драккара Лютобор.
Мышцы его напряглись, рука застыла на правиле, он весь превратился в зрение и слух. Такое же напряженное ожидание выражали фигуры Аяна и его воинов, почти застывших с луками наизготовку.
– Ну вот, опять! – горестно простонал дядька Нежиловец, устало потирая виски. – Кого там на нашу голову еще несет?
Но вот выполненная в виде бычьей головы боевая труба проревела какой-то сигнал, и Аян скомандовал своим людям отбой, хотя от его былой веселости не осталось и следа.
– Это едет со своими людьми великий хан Куря, сын Церена, – пояснил Лютобор. – Его племя Явды Эрдим кочует к полудню от этих мест, иногда у самых границ каганата, и он богатеет за счет пошлин, которые берет с проезжающих через его земли ромейских и хвалисских купцов.
– Он тебе тоже родней приходится? – полушутя осведомился боярин.
– Хвала богам, пока нет! – нахмурил брови Лютобор. – Не очень-то я бы хотел породниться с этим наряженным в хазарскую парчу и набивающим мошну хазарским златом прихвостнем царя Иосифа.
Белоголовый Путша удивленно закрутил вихрастой головой:
– А что, разве между печенегами и хазарами есть какая-то разница?
– Не скажи это в присутствии моих братьев, – недобро сверкнул глазами Лютобор.
– В те времена, когда печенеги только перекочевали с левого берега и были еще слабы, хазары бессовестно помыкали ими, – пояснил боярин. – Они продавали в рабство печенежских детей и женщин, разоряли вежи, угоняли скот.
– А тех, кто не хотел мириться с подобным положением вещей, ждали острые сабли эль арсиев, – сурово добавил Лютобор. – Так погибли великий хан Улан и мой приемный отец, а хан Куря и не подумал прийти им на помощь!
Ромей Анастасий прищурил бархатно-карий глаз, внимательно приглядываясь к приближающимся всадникам:
– У этого Кури какой-то знакомый вид, – задумчиво проговорил он. – Не его ли это разбойники на пути из Херсонеса потрепали наш караван? Насилу ведь отбились!
– И это при том, что стратиг Херсонской фемы регулярно выплачивает печенегам мзду, чтобы не трогали владений империи и ромейских купцов, – фыркнул боярин.
– А этот хан не захочет нынче с нами учинить то же самое? – опасливо поинтересовался дядька Нежиловец.
– Может, и захотел бы, – пожал плечами Лютобор, – да спасибо Камчибеку, догадался выделить нам провожатых! Хоть хан Куря и недолюбливает моих братьев, самое большее, что он себе сейчас позволит, это покажет превосходство, выставив напоказ свое богатство и удаль своих людей.
Лютобор как обычно оказался прав. Поведение воинов племени Явды Эрдим иначе как демонстрацией назвать было нельзя. Отряд несся во весь опор. Холеные статные кони летели над степью, похожие на огромных гнедых, вороных и буланых птиц, вытягивая лебединые шеи, бешено раздувая ноздри, обнажив ровные зубы в призывном ржании. Если бы не звук нарастающего топота копыт, можно было бы подумать, что они вовсе не соприкасаются с землей.
Их седоки, молодые воины, красующиеся хвалисской броней, хранящие в ножнах дамасские сабли, нарочно горячили скакунов, показывая свое искусство. Они откидывались на круп, свешивались набок, поворачивались в седле задом наперед, бросали на землю камчи и на полном скаку их поднимали. Несколько умельцев сползли с седла и часть пути проделали, словно спутники Одиссея, привязанные к бараньему руну, под лошадиным брюхом.
Однако всех превзошел воин, ехавший по правую руку от хана. Он выделялся среди прочих как юношеской хрупкостью и гибкостью перетянутого в немыслимо тонкой талии драгоценным серебряным поясом стана, так и пышностью доспехов и конской упряжи. Особого внимания заслуживал его шлем ромейской работы, островерхий, с пышным султаном, снабженный для защиты лица искусно выполненной серебряной маской.
Выехав вперед, этот удалец сначала соскочил на землю, а затем, запрыгнув с разбега обратно на конскую спину, на полном скаку встал на седло и выпрямился в полный рост. Балансируя, как канатный плясун, он поднял лук, выстрелив в воздух, и до того, как стрела упала на землю, поймал ее на лету.
– Эк что выделывает, поганец! – покачал головой дядька Нежиловец. – Не хотел бы я с таким встретиться во чистом поле!
Хану Куре было около сорока или что-то вроде того, во всяком случае, его жесткие, иссиня-черные волосы едва только начали седеть. Похожие на две длинные раны от сабельных ударов глаза под острыми, вздернутыми к вискам бровями смотрели надменно и властно. Крючковатый нос, слегка нависающий над тонкими, изогнутыми презрительной насмешкой губами, придавал ему сходство с хищной птицей. Словно в противовес с более чем скромным облачением старшего из братьев Органа, наряд хана отличался вычурной, диковатой пышностью, неприятно напоминая парадные облачения ненавистного Булан бея.
Молодой Органа выехал вперед и в почтительном поклоне склонился к гриве коня:
– Храни великий Тенгри тебя, доблестный сын Церена, и дочь твою, прекрасную Гюлимкан, сияние красоты которой может сравниться только с блеском твоей золотой казны. Его же может затмить лишь сверкающая слава твоего великого отца.
Новгородцы удивленно переглянулись. Общий смысл этого длинного, наполненного витиеватыми славословиями приветствия им передал Лютобор, и теперь они переспрашивали друг друга: о какой дочери идет речь и вообще, при чем тут дочь.
Но в это время воин в серебряной маске выехал вперед и стянул с головы шлем. По холке коня рассыпался блестящий гладкий шелк роскошных черных кос, перевитых монистами, и голос слаще дикого меда произнес:
– И тебе тех же благ, Аян сын Тобохана!
Новгородцы от удивления аж привстали со своих мест:
– Надо же! Девка! – вырвалось у Тальца.
– Степная поляница, – почесал затылок Путша. – Прямо как в песне!
– Так где ты, дядька Нежиловец, не хотел бы с такой встретиться? – наклонившись к старому кормщику, язвительно осведомился Твердята.
Это была княжна Гюлимкан, дочь великого хана Кури, прекраснейшая из дев, когда-либо рождавшихся под сводами степных шатров, вольное дитя буйного ветра, неукротимая и бесстрашная. Имя, нареченное девушке, означало Кровавый Цветок или Цветок цвета крови. Верно, поэтому дочь великого хана родилась с бестрепетным сердцем воина, превосходя удалью многих степных батыров. Девичья хрупкость и гибкость в ней сочетались с опасной хищной статью самки беркута или пардуса. И хотя нежный лик девушки и в самом деле был подобен яркому весеннему цветку, а изогнутые тугим луком губы, казалось, ожидали поцелуя, бездонная глубина ее агатовых глаз завораживала, как взгляд змеи, а упругость тела была смертоносна, как упругость клинка.
Княжна Гюлимкан смотрела на хана Аяна, не отрываясь, не замечая никого вокруг, и не нужно было владеть волхованием, чтобы угадать, какие чувства испытывает красавица к молодому вождю. Она их и не стремилась скрыть.
– Какая нужда привела вас в эти края? – спросил у хана Кури Аян, старательно избегая взгляда княжны.
– Рабов беглых ловили, – презрительно скривив тонкие губы, отозвался сын Церена.
Только тут новгородцы обратили внимание, что у нескольких ханских людей к седлам приторочены странные бесформенные тюки, из которых свешиваются, слабо шевелясь, спутанные ремнями, черные от грязи и пыли, человеческие руки и ноги и русые, растрепанные головы с разбитыми в кровь лицами.
– Матерь Божья, – ойкнул дядька Нежиловец. – Кажись, наши, русичи!
– Эти бездельники стерегли отару моей дочери, – невозмутимо пояснил хан Куря. – Пару дней назад Гюлимкан обнаружила, что пропала ее любимая овца, и, когда чабаны сознались в недосмотре, спустила с двоих из них шкуру. Остальные струсили и решили податься в бега. Но ты же знаешь, от меня не сбегают!
От этого рассказа Тороп почувствовал неприятное нытье в спине. Ему показалось, что и наставник как-то зябко поводит могучими плечами. Когда знаешь, каково это, когда в тело врезается плеть, рассказы про спущенную шкуру слушаются иначе.
Хан Аян это орудие хозяйской воли, похоже, тоже без особой надобности не применял.
– Может, стоило устроить сначала облаву на волков? – рассудительно заметил он. – А то, пока вы тут на чабанов охотитесь, сивогривые подерут и остальных овец!
– Чабаны ответят и за это! – сверкнула глазами княжна Гюлимкан. – Не ханское это дело – кошару от волков охранять! Или, может быть, ханы Органа сами пасут свои стада? – продолжала она, и в ее голосе вдруг зазвучала нега. – Скажи мне, молодой Аян, когда твоя очередь? – проворковала она игриво, изгибая тонкий стан. – Я с удовольствием навещу тебя, если ночь будет достаточно темна!
Хан Куря тем временем внимательно рассматривал медленно идущие по реке ладьи.
– Я вижу, ты сегодня с добычей, – повернулся он к Аяну.
– И с неплохой! – довольно улыбнулся молодой хан. – В наши земли с разбойным умыслом вторглись непрошенные гости из северных стран, так мы с братьями встретили их так, что навсегда отбили у них охоту разорять чужие дома и угонять в полон жен и детей.
– С братьями? – переспросил хан Куря. – Приемыш тоже здесь? – цепкие глаза хана кинжалами прошлись по палубе драккара и остановились на Лютоборе. – Что делает он в степи? Какую смуту собирается посеять?
– О чем ты говоришь, – удивился Аян. – Разве брат, вернувшийся из дальних странствий, не может просто повидать родню? Сегодня в нашей веже будет праздник, – продолжал он. – Мы собираемся подобающим образом отметить нашу победу и воздать честь Барсу, чье умение и отвага решили многое в этом бою. У нас большая радость, но она возрастет, если вы с вашими людьми окажете нам честь и присоединитесь к нашим гостям.
Яркие губы княжны Гюлимкан раскрылись в улыбке, как лепестки дивного полуденного цветка, о которых рассказывают путешественники. Хан Куря тоже изобразил на лице подобие любезности и кивнул в знак согласия. Его всадники перестроились, и дальше оба отряда двинулись уже вместе.
– Кажется, обошлось! – осторожно выдохнул дядька Нежиловец, – Никогда с этими погаными наперед не ведаешь, что получится!
Он поднял руку, чтобы промокнуть рукавом лоснящийся крупными каплями пота лоб и уже окончательно вздохнуть с облегчением, однако в этот момент произошло следующее. Одному из пойманных беглецов каким-то образом удалось освободиться от пут. Сбросив с коня воина, который придерживал его, «под путлище зажав», как выражались в степи, он упруго приземлился, мячиком прокатился по земле, вскочил на ноги, оттолкнул еще двоих воинов, попытавшихся встать у него на пути, и чуть было не дал деру. Но хан Куря неспроста хвастался, что у него еще никто не сбегал.
В воздух взмыли тугие арканы, но удачливее всех оказалась княжна Гюлимкан. Притянув одной рукой к себе полузадушенного бедолагу, красавица сгребла его за волосы и заглянула в вылезающие из орбит, налитые кровью глаза.
– Вздумал прогуляться в степи? – осведомилась она нежным голосом. – Сейчас мы это устроим!
Прикрепив другой конец аркана к седлу, красавица пустила лошадь бешеным галопом и вскоре скрылась из виду. Когда она возвратилась, по земле волочилось что-то пыльное и окровавленное, с трудом напоминающее человеческое тело. Впрочем, несчастный, похоже, все еще дышал.
– Уберите отсюда эту падаль! – велела она слугам. – Я с ним и остальными потом еще разберусь!
По ладьям пробежал ропот. Суровое воинское ремесло закалило сердца новгородцев, воспитав устойчивость к событиям подобного рода. И все же неоправданная жестокость княжны выглядела противоестественной.
– Ну и зверюга! – с чувством проговорил Твердята.
– Чистая волчица! – эхом отозвался Путша, губы которого предательски дрожали.
– Она просто дочь своего отца, – устало пояснил Лютобор.
И в самом деле, на лице хана Кури появилось выражение отеческой гордости.
– Видишь, молодой Аян, почему я всегда с легким сердцем отправляюсь в поход?! – назидательно произнес он. – Потому, что точно знаю: во время моего отсутствия разумница Гюлимкан и за челядью нерадивой присмотрит, и вежу от врагов оборонит!
– Придет время, – нежным голосом проворковала княжна, – также ревностно я буду заботиться о добре моего мужа, а затем и сыновей! Думаю, у меня их будет много! Взгляни, отважный сын Тобохана! Мои бедра широки, а груди упруги, и они ждут батыра, достойного сорвать с них покров!
И прекрасная княжна в подтверждение своих слов завладела рукой юноши и бесстыдно провела ею по своему телу.
Однако Аян отдернул руку едва не с отвращением:
– Не знаю, что тебе ответить, достойная дочь Кури! Боюсь, челядь дома Органа не привыкла к подобному обращению, а для защиты от врагов в нашей веже всегда остается достаточно мужчин.
Какую другую деву подобные слова, несомненно, задели бы. Но княжна Гюлимкан только звонко рассмеялась и весь остаток дороги весело щебетала о разных пустяках.
Хотя ни новгородцы, ни даже Лютобор понятия не имели, где находится сейчас вежа рода Органа – в степи, как известно, дома на одном месте долго не стоят – приближение человеческого жилья не замедлило о себе возвестить разноголосым собачьим лаем, блеянием овец, восторженным визгом ребятишек, запахом дыма, кислого молока и баранины. Несмотря на то, что подробности битвы были в общих чертах уже известны, а хан Аян послал людей предупредить, что количество гостей нежданно-негаданно увеличилось, завидев ладьи и всадников, почти все обитатели поселения оставили свои дела и устремились навстречу.
Больше всех, понятно, спешили матери, жены и дети тех, кто в сегодняшней битве сражался на левом берегу. Женщины напряженно смотрели вдаль, тщась в пока еще смутно различимых фигурах всадников отыскать знакомые черты. Где он, родимый? Едет ли верхом, красуясь удалью, похваляясь боевой славой и богатой добычей. Или, уязвленный жестоким железом, лежит, страдая от раны, полагаясь на доброту чужих людей. И не сведет ли его эта рана в могилу…
Но вот всадники подъехали ближе, и жены даже не побежали – полетели, как мчащиеся им навстречу птицы-кони. Но быстрее женщин и даже быстрее лошадей оказались крупные, лобастые, ширококостные псы. Бесстрашные хранители стад заливались радостным лаем, их черные губы были растянуты в собачьей улыбке, а крутящиеся во все стороны султаны пушистых хвостов лучше всяких слов выражали всю степень тепла и преданности, которой горели их умные карие глаза.
Тороп обратил внимание на белоснежно-белого мохнатого кобеля, выделявшегося среди собратьев крепостью и статью, а также размером длинных, отменно острых клыков. Выступая с неподражаемым достоинством, он, тем не менее, держался немного позади, видимо, считая недопустимым хоть на миг покинуть ту, которой служил.
Его хозяйка, совсем еще юная девушка, невольно тоже притягивала взгляд. Не выделяясь среди сверстниц какой-то особой красотой – так, девчонка как девчонка: косы до пят, свежее личико, нежный румянец на смугловатых щеках – она поражала своей хрупкостью и совершенно детской беззащитностью. Она двигалась с неуверенностью человека, пробирающегося в кромешной тьме по незнакомой комнате. Ее тонкая, почти прозрачная рука, вокруг узенького запястья которой был намотан кожаный поводок, напряженно цеплялась за белую собачью шерсть. А похожие на опушенные густыми ресницами черносмородиновые бусины глаза глядели прямо перед собой, смотря, но не видя, или же видя то, что недоступно зрячему взору. Она напоминала цветок с надломленным стеблем. Еще не померкли краски, еще пленяют свежестью лепестки, но призрак увядания уже простер над ним свою безжалостную руку. И хочется остановить его и удержать, крикнув: «За что?!». И, осознав свое бессилие, ты отступаешь, сохранив в душе нетленный образ ускользающей красоты.
Но вот, почуяв близость родного пастбища, радостно заржал долгогривый Кары хана Аяна, которому басовитым лаем отозвался верный поводырь, и лицо девушки озарило изнутри сияние такого запредельного счастья, что помнилось пади на землю тьма, его достанет, чтобы озарить весь мир.
Забыв об опасной для нее толчее, незрячая ускорила шаг, чтобы приветствовать человека, который, судя по всему, был ей дороже всех.
Она уже слышала голос молодого хана, приветствовавшего ее ласковым словом «Жар-жар» – милая. И вдруг сияние на ее лице померкло, сменившись выражением отчаяния и боли. Обостренный недугом слух уловил нежный перезвон бубенцов, украшающих налобник лошади и браслеты на запястьях княжны Гюлимкан. Напрасно верный страж, заменявший девушке глаза, нетерпеливо натягивал поводок. Напрасно ластилась пятнистая Хатун, желающая представить подруге хозяина своего отважного жениха. Хрупкий цветок безвозвратно поник, из надломленного стебля крупными каплями, горючими ручьями сочились то ли сок, то ли кровь.
На красивом лице княжны появилось выражение надменного превосходства:
– Бедняжка, Гюльаим! – воскликнула она, с притворной жалостью покачивая головой. – Какое несчастье! В самом расцвете юности лишиться возможности наслаждаться красотой мира! И это в тот самый год, когда доблестный сын Тобохана собирался отпраздновать с ней свой свадебный той!
И еще раз мерянин убедился, что прекрасная воительница обладает каменным сердцем. А ведь даже у мужчин обычно хватает благородства не глумиться над поверженным врагом. Тороп заметил, как при этих жестоких словах помрачнел хан Аян. Но что поделать, разве не сам он пригласил в дом гостей!
С головой погрузившись, в размышления и наблюдения, Тороп не заметил, как на кого-то налетел. В наступившей сутолоке это было немудрено.
– Куда прешь, холопина неуклюжий!
И вслед за окриком в воздух взмыла плеть.
Мерянин успел подставить руку, поймав в кулак обжегшую запястье кожаную змею, исподлобья глядя на ее чрезмерно ретивого хозяина. Перед ним стоял крепкий круглоголовый парнишка лет тринадцати-четырнадцати, обутый в красивые сафьяновые сапожки, одетый в шелковый халат, помимо красивого кушака подпоясанный ремнем, скрепленным бляшкой с изображением Органы Ветра.
По всем правилам воинской науки нынче следовало с силой потянуть руку на себя так, чтобы наглый обидчик потерял равновесие и слетал носом в пыль, но Тороп уже знал, что так не поступит. Белена или какого другого взбесившегося с жиру барчука проучил бы, не задумываясь. Но этот сопляк был уменьшенной копией хана Камчибека, разве что без оспин, а людям старшего Органа, да и младшего тоже, мерянин имел все основания считать себя обязанным.
