Текст книги "Повести, сказки, притчи Древней Индии"
Автор книги: Автор неизвестен
сообщить о нарушении
Текущая страница: 6 (всего у книги 26 страниц)
ДЖАТАКА О ВЕЛИКОЙ ОБЕЗЬЯНЕ (XXIV)
Перевод О. Ф. Волковой
Не столько собственным страданием мучаются добродетельные, как отсутствием добродетельных качеств у тех, кто причинил им зло. Вот как об этом назидательно повествуется.
Бодхисаттва жил как-то в одном благословенном уголке Гималаев; земля там от блеска различных минералов казалась разноцветной. Прекрасные леса и рощи были подобны покрову из темного шелка. Живописные, разнообразной формы холмы, как будто созданные намеренно, украшали эту местность. Там струились многочисленные ручейки и было много глубоких пещер и ущелий. Громко жужжали пчелы, и приятный ветерок овевал деревья с разнообразными цветами и плодами. Это было место игр видьядхаров.{89} Бодхисаттва жил здесь в облике большой одинокой обезьяны.
Но даже в таком состоянии он был проникнут сознанием праведного долга; благодарного и благородного по натуре, наделенного великой стойкостью, его не покидало, словно испытывая к нему привязанность, сострадание.
Сотни раз земля с ее лесами, великими горами и океанами в конце юги{90} водой, огнем и ветром разрушалась, но не великое сострадание Бодхисаттвы.
И вот Великосущный жил в том лесном уголке, поддерживая свое существование, как аскет, только плодами и листьями лесных деревьев и проявляя различным образом свое милосердие по отношению к встречавшимся ему живым существам.
Однажды один человек, пытаясь разыскать пропавшую корову и обходя все вокруг, сбился с дороги и, запутавшись в определении сторон света, забрел в тот уголок. Истощенный голодом, жаждой, холодом и усталостью и сжигаемый изнутри огнем отчаяния, он уселся у корней одного из деревьев, словно подавленный чрезмерной тяжестью уныния, и увидел несколько совершенно коричневых плодов тиндуки,{91} упавших из-за того, что они переспели. Он съел их, и из-за мучительного голода они показались ему очень вкусными; поэтому он с возросшей энергией стал оглядываться вокруг, отыскивая источник их происхождения. Он увидел выросшее на краю обрыва у водопада дерево тиндуки, склонившиеся ветки которого казались коричнево-красными от спелых плодов. Влекомый страстным желанием добраться до них, он поднялся по склону горы и полез на усыпанную плодами ветвь тиндуки, склонившуюся над пропастью. Страстно желая заполучить эти плоды, он добрался до самого конца ветки.
Та ветвь непрочная согнулась от чрезмерной тяжести и с треском вдруг сломалась, словно подрубленная топором у основанья.
Вместе с нею он свалился, как в колодец, в огромную пропасть, окруженную скалами. Благодаря куче листьев и достаточной глубине воды, он остался невредим. Выбравшись из воды, он стал карабкаться в различных направлениях, но не нашел нигде выхода. Чувствуя, что здесь ничто не спасет его от скорой смерти, он потерял всякую надежду на жизнь, и слезы скорби оросили его печальное лицо. Пронзаемый, как копьем, острым отчаянием, совершенно павший духом, он рыдал, одолеваемый мучительными размышлениями:
«Свалившегося в пропасть в глуши лесной, безлюдной, кроме смерти, кто меня увидит здесь, даже пытаясь разыскать?
Покинутого родными и друзьями и ставшего лишь пищей для москитов, попавшего, как дикий зверь, в ловушку, кто вытащит меня отсюда?
Садов, лесов и рек многообразную красу и драгоценными камнями звезд рассыпанных сверкающее небо – увы! – весь мир скрывает от меня мрак этой ямы, непроглядно-темный, как ночь безлунная!»
Не переставая рыдать таким образом, человек провел там несколько дней, поддерживая себя водой и упавшими вместе с ним плодами тиндуки. Меж тем великая обезьяна, блуждая по лесу в поисках пищи, зашла в то место, словно призываемая колеблемыми ветром кончиками веток дерева тиндуки. Взобравшись на него и заглядывая в пропасть, она увидела человека с провалившимися от голода глазами и щеками, с бледным и худым телом, страстно желающего, чтобы кто-нибудь заметил его. Великая обезьяна, тронутая несчастным состоянием этого человека, бросила поиски пищи и, пристально разглядывая его, сказала человеческим голосом:
«Находишься ты в пропасти, что недоступна для людей. Скажи ж мне, кто ты и откуда?»
Тогда тот человек с выражением страдания поклонился обезьяне и, глядя на нее со сложенными просительно руками, сказал:
«Я – человек, о Великоблаженный, заблудился, бродя по лесу; плодов желая, я с дерева того свалился и вот попал в беду.
Лишенный родственников и друзей, в великую беду попал я. О покровитель обезьян, будь мне защитой».
Услышав это, Великосущный проникся великим состраданием.
В беду попавший, друзей лишенный и родных, просительно сложивший руки, смотрящий удрученно, даже врагов заставит сострадать, а сострадательных особенно сочувствовать заставит.
И Бодхисаттва, проникнутый жалостью, стал ободрять его ласковыми словами, которые тот вряд ли ожидал услышать в такой момент.
«Не скорби о том, что одинок ты и потерял все мужество, свалившись в пропасть. Все, что сделали бы для тебя друзья, я тоже сделаю. Так перестань бояться!»
Сказав так, Великосущный тем подбодрил человека и, принеся ему много тиндуки и других плодов, ушел в другое место – упражняться с камнем весом в человека, проверяя, сможет ли он его вытащить. Затем, испытав меру своей силы и убедившись, что сможет вытащить его из пропасти, он спустился на дно и, движимый состраданием, сказал тому человеку:
«Пойди сюда, садись ко мне на спину и крепко за меня держись. Тебя извлекая, я пользу извлеку из тела бесполезного сего.
По мнению добрых, только в том и польза от тела бесполезного, что с помощью его приносят благо ближним мудрые».
«Хорошо!» – ответил человек и, почтительно поклонившись, взобрался на него.
Когда тот человек взобрался на него, он, от чрезмерной тяжести согнувшись, с трудом огромным вытащил его, при этом сохраняя стойкость духа, благодаря своей огромной доброте.
И вытащив его, довольный крайне, хоть и измученный и от усталости шатаясь, он отдохнуть решил на камне, как дождевая туча, темном.
И вот Бодхисаттва в силу чистоты своей натуры, не опасаясь вреда со стороны человека, которому он оказал услугу, доверчиво сказал ему:
«Так как этот лес легко доступен и беспрепятственно сюда приходят хищники, то, чтобы кто-нибудь вдруг не убил меня, заснувшего от утомленья, а тем бы погубил и свое будущее благо,
Ты стой на страже, наблюдая тщательно вокруг. Усталость совершенно одолела мое тело, и я хочу поспать».
Тогда тот человек, нагло притворившись послушным, ответил ему: «Спи, господин, сколько хочешь, счастливого тебе пробуждения. Я буду стоять и охранять тебя». Но когда сон одолел уставшего Бодхисаттву, он впал в низкие размышления:
«Кореньями, которые найти ведь очень трудно, или случайными плодами едва ли я смогу хотя бы поддержать свое измученное тело – что говорить уж о поправке!
И как, лишенный сил, пройду я через эти дебри? А мяса ведь его хватило бы, чтоб выбраться из этой дикой чащи.
Хотя и оказал он мне услугу, могу его я съесть, пожалуй, коли его таким создали.
Здесь, несомненно, приложим закон для черных дней,{93} и поэтому я могу взять его как пищу на дорогу.
Пока доверчиво он спит счастливым сном, могу его убить я. Ведь даже лев, пожалуй, будет побежден, коль встретится лицом к лицу с ним в битве – поэтому не стоит времени терять».
Решив так, этот негодяй с мыслью, ослепленной грехом корысти, которая уничтожила в нем чувство благодарности, лишила сознания праведности и разрушила мягкое чувство милосердия, стремясь только к свершению этого злодеяния, поднял, несмотря на чрезмерную слабость, большой камень и бросил обезьяне в голову.
Но так как он от слабости дрожал и проявил поспешность, стремясь свершить дурное дело, то камень, брошенный, чтоб погрузилась обезьяна в вечный сон, лишь разбудил ее.
Он не попал в нее всей тяжестью, поэтому не раздробил ей голову; лишь поцарапав обезьяну острым краем, упал на землю камень с громким шумом.
И Бодхисаттва с пораненной ударом камня головой, вскочив, смотреть стал, кто ж его ударил. Он не увидел никого, – лишь человека этого, стоявшего с пристыженным лицом.
Утратившего наглость и побледневшего от замешательства и неудачи. Страх горло иссушил его, он взмок от пота и даже глаз поднять не смел.
И вот Бодхисаттва, поняв, что это его дело, не думая о боли от раны, пришел в огромное волнение и сострадание из-за крайне дурного поступка, полного пренебрежения к собственному благу. Его не коснулись греховные чувства гнева и ярости, и, со слезами в глазах глядя на этого человека, оплакивая его, он сказал:
«Как, человеком будучи, о друг, пошел ты на такой поступок? Как ты помыслить мог об этом? Как совершил его?
Ты должен был ведь с мужеством героя свирепых отражать врагов, явившихся, чтоб причинить мне вред.
Если б я впал в высокомерие при мысли, что свершил я подвиг трудный, то далеко прогнал бы ты его, еще труднее подвиг совершив.
Как будто извлеченный из иного мира, из пасти смерти, из пропасти одной, спасенный ты, сделав это, упал поистине в другую пропасть.
Презренье низкому, жестокому неведенью, которое бросает мир, надеждами на счастье жалкий, в пучину бедствий!
Ты сам совлек себя на путь несчастий и пламенную скорбь зажег во мне, заставив потускнеть блеск своей славы доброй и с добродетелями дружбе помешав.
Увы, ты стал мишенью для упреков, ты погубил доверчивость. Какую выгоду от этого ты ждал?
Меня не столько эта рана беспокоит, как боль душевная, что ту вину, которая упала на меня в твоем грехе, не в силах смыть я.
Иди со мною рядом, чтоб мог тебя я видеть, – ведь сильные ты вызываешь подозрения, – пока из леса, полного опасностей, не выведу тебя я на дорогу, ведущую к селениям.
Ведь тот, кто нападет в лесу случайно на тебя, блуждающего без дороги одиноко и телом истощенного, напрасным сделает мой труд, предпринятый из-за твоих мучений».
Так, сожалея об этом человеке, Великосущный довел его до границ населенных мест, указал дорогу и проговорил:
«Достиг ты населенных мест, о друг! Покинь опасный лес с его дремучей чащей и иди счастливо. Старайся избегать дурных деяний. Обычно жатва их приносит лишь мученья».
Так та великая обезьяна с состраданием к тому человеку наставляла его как ученика, а затем вернулась в свой лес.
И вот этот человек, совершивший такое злодеяние, сжигаемый в душе пламенем раскаяния, был вдруг поражен страшной проказой. Изменился весь его вид, кожу испещрили пестрые нарывы, которые, прорываясь, заливали гноем его тело, и оно поэтому крайне дурно пахло. В какую бы страну он ни приходил, повсюду не верили, что это человек – столь ужасно изуродовала его болезнь, и так изменился его голос. Люди, считая его воплощенным дьяволом, прогоняли его поднятыми палками и угрожающей бранью. И вот некий выехавший на охоту царь увидел его блуждающего в лесу, как прета,{94} в грязной, истлевшей одежде, так что не было клочка, чтобы прикрыться, чрезвычайно отвратительного на вид, и спросил его с любопытством, смешанным со страхом:
«Твое проказой изуродовано тело, и кожа язвами покрыта, ты бледен, истощен, несчастен, и волосы твои в пыли.
Кто же ты – прета, пишача иль папман воплощенный, иль путана?{95} Иль ты собранье множества болезней, или одна из них?»
Поклонившись царю, человек ответил слабым голосом: «Я – человек, о великий царь, а не демон». И спрошенный царем, как же он дошел до такого состояния, сознался перед ним в своем дурном поведении и сказал:
«Пока что появился лишь цветок предательства по отношению к другу. И ясно, что плоды его еще мучительнее будут.
Поэтому предательство по отношению к друзьям считай врагом своим. С любовью нежной ты смотри на друга, который полон нежности к тебе. Кто поступает не по-дружески с друзьями, тот еще здесь в такое состояние приходит.
Отсюда видно, какой удел в том мире ждет тех, кто предал друзей и сердце запятнал корыстью и другими пороками.
В чьем сердце нежность и привязанность к друзьям, тому от них доверие, и слава, и помога; тот добродетель скромности постигнет и в сердце радость обретет, неуязвим тот для врагов, и ждет его богов обитель.
Зная теперь, о царь, влияние и следствие к друзьям хорошего или дурного отношенья, держись пути, которым добродетельные следуют. Идет кто по нему, того сопровождает счастье».
Таким образом, «не столько собственным страданием мучаются добродетельные, как отсутствием добродетельных качеств у тех, кто причинил им зло». Так должно говорить о величии Татхагаты,{96} а также почтительно слушая праведный закон, рассказывая о кротости и верности друзей и показывая греховность дурных деяний.
ДЖАТАКА О ДЯТЛЕ (XXXIV)
Перевод О. Ф. Волковой
Даже побуждаемый к дурным поступкам добродетельный человек не будет совершать их в силу своей непривычности к ним.
Вот как об этом назидательно повествуется.
Бодхисаттва как-то жил в одной лесной стране в облике дятла, отличавшегося своим сияющим оперением различных оттенков. Проникнутый состраданием, даже в таком состоянии, он не следовал обычному образу жизни дятлов, оскверненному причинением вреда живым существам.
Он был вполне доволен нежными побегами деревьев, благоухающими ароматами цветов и сладкими плодами, разнообразными по запаху и цвету.
Он наставлял как должно в праведности ближних, посильно помогая в беду попавшим, удерживал неблагородных от безнравственных поступков, свою заботу проявляя так об интересах ближних.
Таким образом, в том лесном уголке счастливо процветало под покровительством Великосущного множество животных, словно имевших в его лице наставника, родственника, целителя и справедливого царя.
И в той же степени, как многократно увеличивалось их число под покровительством величья сострадания его, в такой же мере росли и добродетели им охраняемых животных.
И вот однажды Великосущный, чувствовавший сострадание к живым существам, гулял по лесу. Он увидел корчившегося от нестерпимо острой боли, словно пронзенного ядовитой стрелой, льва с грязной от пыли и растрепанной гривой. Подойдя к нему, движимый состраданием, он спросил: «Что случилось, о царь зверей? Я вижу, что ты, несомненно, тяжко болен.
Из-за того ль, что слишком заносился ты перед слонами, или из-за стремительной погони за оленем? Чем вызвано твое недомоганье? Усталостью, стрелой охотника или какой-нибудь болезнью?
Скажи же, что с тобой, а также объясни, что нужно сделать для тебя. И если есть возможность у меня прийти на помощь другу, то будешь ты доволен тем, как я ее использую, чтобы вернуть тебе здоровье».
Лев рассказал: «О добродетельный, лучший из птиц! Мое недомогание вызвано не усталостью, не болезнью, не стрелой охотника. Кусок кости, застряв в горле, непрерывно терзает меня, как острие стрелы. Я не могу ни проглотить его, ни выплюнуть. Поэтому только друзья могут помочь мне. И если ты знаешь, как помочь, то сделай меня счастливым». Тогда Бодхисаттва, обдумав своим проницательным умом способ извлечения этого острого осколка, взял палку, достаточную по размерам, чтобы вставить ее в виде распорки в пасть льва, и сказал ему: «Открой рот, насколько можешь». Тот так и сделал. Тогда Бодхисаттва, укрепив как следует палку между двумя рядами зубов, проник до основания его глотки. Взяв клювом торчащий поперек горла кусок кости за один конец и расшатав его, он схватил его с другой стороны и, наконец, вытащил. Вылезая, он выбросил палку, удерживающую челюсти льва.
Хирург искусный и умелый так ловко не извлек бы, сколько бы ни старался, подобную занозу, как вытащил ее он благодаря своим талантам, развившимся не упражнением, а следовавшим за ним через рождений сотни.
Извлекши вместе с костью боль и причиняемые ею мученья устранив, возрадовался он тому, что удалил страдания причину, не меньше льва, спасенного от кости.
Такова праведная натура добродетельного человека:
Доставив счастье или отвратив несчастье от другого существа, хоть и с трудом великим, гораздо более доволен добродетельный, чем если б с легкостью он своего добился счастья.
Таким образом, Великосущный, избавив льва от страданий и радуясь этому всем сердцем, попрощался с ним и, выслушав его почтительную благодарность, отправился своим путем.
И вот однажды этот дятел летал повсюду, сияя блеском своих расправленных крыльев, и не смог нигде найти ничего пригодного для еды. Сжигаемый пламенем голода, увидел он того самого льва, наслаждавшегося мясом недавно убитой молодой антилопы. С испачканными кровью пастью, когтями и гривой, он был похож на осеннее облако, освещенное отблеском сумерек.
Даже оказав когда-то льву услугу, он с неприятными словами просьбы к нему все ж обратиться не посмел. И хоть он был в речах искусен, на этот раз его заставила стыдливость дать обет молчания.
И все-таки, желая своего добиться, он стал прогуливаться с робким видом перед его глазами. Но негодяй, хотя следил за ним, не произнес ни слова приглашенья.
Как семя, брошенное на скалу, как жертва, вылитая на потухший пепел, иль как цветок на дереве видула,{97} – такой же плод дает неблагодарному услуга, когда расплачиваться нужно.
Тогда Бодхисаттва, подумав, что тот, конечно, его не узнаёт, приблизился к нему, не испытывая никаких опасений, и попросил у него уделить что-нибудь, сопровождая просьбу по обычаям просителей надлежащими словами благословения.
«Да будет тебе благо, царь зверей, своей отвагой жизнь свою поддерживающий! Прошу тебя почтить просителя и увеличить тем свои заслуги и славу добрую».
Но даже когда к нему обратились с такими приятными словами благословения, лев, чье поведенье из-за его жестокости и себялюбия было недостойно благородного, посмотрел искоса на Бодхисаттву, словно желая испепелить его взглядом своих глаз, покрасневших от пламени гнева, и сказал: «Довольно!
Достаточно, что ты ушел живым, попавши в пасть ко мне, не знающему состраданья и пожирающему трепетных оленей.
Ты снова оскорбил меня, своею просьбой беспокоя. От жизни, видно, ты устал и хочешь мир иной увидеть».
Тогда его отказ, выраженный такими грубыми словами, вызвал чувство стыда у Бодхисаттвы, и он поднялся в небо. Он полетел своим путем, говоря ему шумом своих распростертых крыльев, что он – птица.
Между тем некий лесной бог, то ли потому что не мог вынести такого оскорбительного обращения или же желая испытать пределы сдержанной стойкости Бодхисаттвы, взлетел в небо и сказал Великосущному:
«О лучший из птиц! Почему ты, оказав этому негодяю услугу, прощаешь его оскорбительное обращение, хотя в силах отомстить ему? Что значит твое бесстрастное отношение к этому неблагодарному?
Как ни могуч он, но, напав внезапно, ты можешь вырвать у него глаза иль пищу утащить, зажатую в его зубах. Зачем же наглость ты его прощаешь?»
Тогда Бодхисаттва, хотя и оскорбленный грубым поведением, несмотря на подстрекательства лесного бога, ответил ему, раскрывая все благородство своей натуры:
«Довольно говорить о таких поступках. Не этим путем идут мне подобные.
Из сострадания, не из корысти поможет добродетельный в беду попавшему, и безразлично для него, поймет ли это тот. К чему же гнев здесь?
И тот – другой, не зная благодарности, обманывает только сам себя. Ведь кто, желая платы за услугу, вторично сделает ему добро?
А тот, кто оказал услугу, в мире ином достигнет праведности и ее плодов благодаря спокойствию, а здесь – блестящей славы.
Если услуга – праведный поступок, то кто же будет сожалеть потом? А то, что сделано в расчете на награду, – не услуга, а лишь отдача в долг.
Кто замышляет вред ближнему в обиде на его неблагодарность, тот добродетелью своею сначала славу добрую сыскав, затем ведет себя слонам подобно.
Если же ближний по неразумению не знает, как отблагодарить, он не достигнет того блеска, который любит только добродетели. Так кто ж благоразумный предпримет шаг такой, чтобы разрушить высоко поднявшуюся славу?
Вот это мне кажется наиболее подобающим.
Кто дружелюбья не питает даже после услуги, оказанной ему достойным человеком, того покинуть следует спокойно, без грубости, без гнева».
Тогда бог, радуясь всем сердцем подобным прекрасным словам, несколько раз с похвалой воскликнув: «Прекрасно, прекрасно!», сказал ему несколько приятных слов:
«Не носишь ты пучка волос на голове, себя не затрудняешь ты одеждой из рогожи,{98} но в остальном ты настоящий риши,{99} грядущее постигший. Ведь не одежда делает святого, поистине святой лишь тот, кто добродетелями наделен».
Отличив и почтив его таким образом, он исчез.
Таким образом «даже побуждаемый к дурным поступкам добродетельный человек не будет совершать их в силу своей непривычности к ним». Так следует говорить, восхваляя добродетельных. Это же нужно проводить в проповеди кротости и говорить так: «Человек, проникнутый кротостью, не знается ни с враждой, ни с оскорблениями. Он приятен многим людям, любящим его». Говоря о благоразумном спокойствии, следует привести следующие слова: «Мудрые, великие в своем благоразумном спокойствии, сохраняют блеск своих добродетельных качеств». Так же, восхваляя величие души Татхагаты и постоянное проявление благородства его натуры, следует говорить: «Таким образом даже в состоянии животного стремление к проявлению благородства характера не дает уйти с правильного пути».
