Текст книги "Ветер в черном (СИ)"

Автор книги: Average Gnoll

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 14 страниц)

– Интересное место, чтобы встретить тебя. – Маг слишком резко обернулся на знакомый голос и увидел Ринелда с бокалом виски в руке.

– Предлагаю разойтись, не обмениваясь вопросом, а что ты здесь, собственно, делаешь, – негромко предложил Хейзан.

– Ты уже себя выдал. Почему бы не поговорить двум гилантийцам, единственным на этом вечере? – Ринелд отпил из бокала, беззастенчиво демонстрируя, что он здесь только ради выпивки. – Ходят слухи, что третий – между прочим, член Высшего совета – погиб, исполняя высочайшее задание в Двуединой Империи. Хотя, на мой взгляд, он сейчас болтается на корабле где-нибудь в море Лезвия.

– Местные политиканы будут только рады, если корабль утонет, – ухмыльнулся Хейзан. – До той самой поры, пока я не исчезну из поля их зрения. Знаешь, я невероятно устал проповедовать среди них свою честность, которая на самом деле – ложь да дерьмо в качестве удобрения.

– Неужели это оказалось легче, чем сходить к Гелоре? – вскинул Ринелд блеклую бровь. – Кстати, твою спутницу скоро задавят числом.

Обернувшись, Хейзан увидел, как Рохелин нервно смеется в ответ на чью-то глупую шутку в окружении легких на помине кавалеров. Забыв о Ринелде, он ворвался в круг, рассыпался в извинениях и отвел Рохелин в сторонку.

– Кое-что кажется мне странным, – сказала она и огляделась, дабы убедиться, что их никто не подслушивает. – Я не видела ни одного слуги.

– Наверное, им просто приказали не мельтешить перед глазами гостей, – пожал плечами Хейзан. – А может, устроили собственный праздник и выпивают на кухне.

Несмотря на то, что его предположения были логичны донельзя, нечто смутное и полуабстрактное, как только зарождающаяся идея, проскользнуло в область под сердцем. Воздух, вино, одежды, плоть пронизало то ощущение невыносимой несуществуемости мира и оглушительной его яркости, что случается с больными падучей. Только сейчас в припадке должен был забиться не человек, а Белая Вода.

Хейзан поднял глаза на белую гипсовую галерею, достаточно высокую, чтобы человек мог скрыться там от чужих глаз едва пригнувшись.

– Красивый интерьер, не правда ли?

Хейзан повернулся и очутился лицом к лицу с невысоким человеком, дать которому можно было никак не меньше пятидесяти, но в чьих темных волосах начисто отсутствовала седина. Если взгляд Хейзана был проницательным, то этот мужчина видел людей насквозь – как летучая мышь видит препятствие во тьме при помощи эхолокации.

Невий.

– На мой вкус, несколько пошловато, – отозвался Хейзан; что ж, вступим в твою игру.

– К этому рано или поздно привыкаешь. Очевидно, вы не из аристократического круга? – сощурился Невий. – Значит, мы с вами в какой-то степени в одной лодке.

Настолько не верит в священство Кэаны, что пытается склонить гилантийца на свою сторону?

– Вам тоже доводилось нарываться на неприятности благодаря тому, что вы были верны себе?

– Мне доводилось многое, – расплывчато ответил Невий. – Но, скорее, это я заставляю людей нарываться на неприятности. Ради меня.

Хейзану невольно вспомнилось все, через что прошла и проходит Рохелин ради него, и он не скрыл своего раздражения:

– Я знаю, кто вы. Мы совершенно не похожи.

Невий пронзил его карим взором, буквально вскрывая каждую жилку незримым скальпелем, и тихо сказал:

– Я знаю, кто вы. – И махнул рукой.

Раздался свист, который Хейзан вначале принял за свист рвущейся у кого-то из лютнистов струны, но продолжением ему были изумленные вздохи. Кто-то закричал; Хейзан, оглушенный грохотом собственного сердца, продрался сквозь толпу и увидел Дальвехира. Ноги кэанца подкосились, и он рухнул на пол с противным треском: сломалась стрела, торчавшая у него из груди. Серые глаза остекленели, в то время как под телом начала расползаться багровая лужа.

Хейзан вскинул голову; одна из угрюмых теней, бегущих по галерее, пустила стрелу прямо по курсу. Хейзан увернулся, и та вонзилась в женщину за его спиной. Жертва не успела даже вскрикнуть.

На миг Хейзану показалось, что исчезли все звуки, а свет притупился. Взгляд случайно поймал Этельку. На лице женщины читалось горькое, искреннее сожаление.

Затем толпа взорвалась воплями.

Люди побежали сами не зная куда; зазвенело разбитое стекло и фарфор, кто-то прыгал через опрокинутые столы, а кто-то прятался за них же, подбирая юбки. Кто-то поскальзывался на разлитом вине, и беднягу немедленно давили перепуганные аристократы, с которыми он только недавно вел светскую беседу. Хейзан орал имя Рохелин, перекрикивая пение стрел, что летели не только в веринцев, но и во всех, кто волею судьбы оказывался поблизости или просто слишком громко вопил.

– Хейз! – В мага врезалась Рохелин и в панике схватила его за плечи. Страх на ее лице зеркалил страх его собственный. Хейзан потащил девушку за собой, расталкивая народ вспышками огня, но быстро понял, что это укажет убийцам цель, и перешел на локти.

В какой-то момент он зацепился взором за очередного мертвеца, над которым сидел Имрей… Хейзан даже не сразу понял, что он делает. Старик повернул голову, и Хейзан ужаснулся: усы Имрея были окровавлены, а изо рта капало.

– За Крайво! – вознесся над толпой искаженный голос, в звуках которого Хейзан с трудом узнал Невия.

Они с Рохелин метнулись прочь от главного входа и углубились в коридоры, которыми передвигалась прислуга. Ворвавшись в кухню, оба едва не споткнулись о труп поваренка. Стрелы торчали всюду, словно проросшие через мертвых людей камыши. Одну из служанок пригвоздило к стене, точнехонько между рассохшихся досок. Убийцы исполнили свою работу на совесть, особенно с учетом того, что никто ничего не услышал.

Хейзан и Рохелин отыскали тайную лестницу и бегом спустились по ней. Разбив окно магией, Хейзан взобрался на подоконник и первым спрыгнул вниз; приземлившись на бочки с вином, он помог спуститься Рохелин. Запертую дверь каменного дворика Хейзан вынес с плеча; только тогда беглецы позволили себе оглядеться – и увидели, что второй этаж Белой Воды полыхает. Избавиться решили ото всех – а потом, очевидно, представить трагедию как чью-то неосторожность.

Хейзан только теперь понял, что у него из колена торчит осколок стекла. Рохелин сбила ноги в кровь после того, как сбросила каблуки. Тем не менее, обоим надо было убираться отсюда, и поскорее.

Когда они, хромая, пересекали рыбацкий квартал, красноватый от ослепительного зарева и мутный от запаха, Хейзана заставила встать столбом внезапная идея. Панические голоса вдалеке только поддержали ее.

– Хель. Бежим к порталу.

…ко времени, что они добрались до Старого Города, пол-Хефсбора по ту сторону реки превратилось в факел. Всю стражу стянули туда, чтобы спасать тех, кто был на это не способен, и разгонять появившихся на улицах мародеров.

Миновав гулко-серую арку, Хейзан и Рохелин по щербатой лестнице спустились вглубь земли. Факелы высвечивали копоть на потолке и узоры каменных стен, что переплетались в мигающем свете, точно огненные змеи – подергивая кончиками хвостов.

Портал, упокоенный в ночи, заявил о себе раньше, чем предстал глазам. Воздух отяжеляла некая липкость, расслабленность бытия, что могла проявиться и головокружением, и чувством дежа вю, и нетвердостью шага. Вот оно, у дальней стены-тупика – зыбь в пространстве, образующая, если присмотреться, трещину.

Хейзан вслушался в голос портала; тишина, благословленная тишина.

До тех пор, пока из-за спины не прозвучало – прекрасным женским голосом – заклинание, сбивающее с ног.

Хейзан выругался и приподнялся на локтях, закрывая собой Рохелин. Факелы освещали высокую черноволосую женщину в простом, но безупречно скроенном платье, что склонилась к неудачливым беглецам – и Хейзан различил ее ярко-синие глаза.

– Хойд?.. – ошеломленно выдохнула Рохелин.

– Императрица Хойд, дорогая моя, – ровно произнесла Хойд и неожиданно подала девушке руку. – Вы тоже возьмитесь. Ну же! – поторопила она, и тон ее не предвещал ничего хорошего.

– Я маг, – недоверчиво ответил Хейзан. – Если вы хотите меня переместить, предупреждаю: я умру.

– Какая жалость, – безо всякого сожаления промолвила Хойд. – Однако за поджог вы должны ответить.

– Мы здесь ни при чем, – прошипел Хейзан и, улучив момент, ударил императрицу под колени. Та рухнула на землю, а Хейзан вскочил – только затем, чтобы снова услышать короткое, но действенное заклинание.

– Прибавим высочайшее оскорбление, – сказала Хойд, поднимаясь и отряхивая ладони. – Будете сотрудничать?

Хейзан сплюнул кровь на каменный пол.

– Будем.

Полдороги (их везли на чертовой карете, но с цепочкой, оковывающей руки) Хейзан ораторствовал как мог, выбивая прощение себе и Рохелин и убеждая императрицу, что они не причастны к произошедшему в Белой Воде и сами едва унесли оттуда ноги. Первое, к сожалению, не было чистой правдой, что Хейзан понял не сразу – и переменил тактику.

– Веринцы? – презрительно отозвалась Хойд, когда Хейзан рассказал о гибели Дальвехира и других. – Мне по-своему жаль их, но… как детей. А я не люблю детей, потому что они не могут помочь себе сами.

Хейзан так и думал: вся политическая деятельность веринцев оказалась муравьиной возней и имела большее значение как его попытки добраться до портала.

Лгать кертиарианке Хейзан не мог, так что он изложил Хойд правду как есть.

– Это звучит абсурдно… однако вы честны со мной, – задумалась императрица. – Значит, Фивнэ не умер, а только лишь застрял на материке. Похоже, мне придется вспомнить о милосердии и снять с вас провинность. Хотя бы потому, что я знаю, насколько сбивает с пути истинного отчаяние.

Очевидно, она говорила о своем отце Баугриме, которого – никто не говорил этого в открытую, но знали все – ей пришлось отравить, чтобы взойти на трон.

– Тогда отправьте Рохелин назад в ее странствие, – попросил Хейзан, почувствовав нежданный ответный порыв. – А я как-нибудь разберусь.

– Нет нужды. В замке есть второй портал, мой личный – и мной же созданный когда-то. Но сегодня я им уже воспользовалась. К тому же, вы зверски измотаны. Однако, – прицокнула она языком, – заночевать вам придется в темнице.

Хейзан мысленно чертыхнулся.

– А если я извинюсь?

Хойд отчего-то засмеялась.

– Я не из тех правителей, которым нужны извинения, – покачала она головой. – Все слуги спят, некому погреть воду, а в таком виде я не могу пустить вас в чистую спальню.

Хейзану снилось нечто на грани горячечного бреда. Пугающая до шелеста костей женщина, огромная и уродливая – изо рта торчат зубы, похожие на лошадиные, а половина головы раздута втрое вместе с белесым глазом, как несоразмерны бывают часы на башне. Потом были колючки, летевшие сквозь него, раздирая одежду и кожу, пока он не вспомнил о магии в руках своих и не испарил те в пепел. Так стоял он, перебрасывая магию от одной раны к другой и просыпая черные струйки, с безмолвной улыбкой, пока небо не рухнуло ему на плечи.

Странно, но, проснувшись, Хейзан помнил сон до мельчайшего. Прежде все сны, что оборачивались рухнувшим небом, оставляли в памяти лишь концовку, а здесь… вплоть до бликов на глазу чудовища.

Странно.

Алый идол Эоластрейанихтур вошел в дом Мричумтуиваи, коротко кивнул слугам, и те скрылись за дверью. На столике возле очага стояло полное блюдо ароматной жареной дичи, но Эолас проигнорировал еду и сел за письменный стол, который притащили из его прежнего обиталища Мундеримиого и его ученик-кузнец, такой же крепкий и прямолинейный. Оба по-прежнему считали рисование крючков на бумаге блажью, но в руках идола слова подневольно становились священными. Мричумтуивая даже порывался объявить написанное Эоласом частью Клятвенника, но тот вежливо отказался.

– Мои тексты не указывают пути в ад, – соврал он. – К тому же, вы в них не разберетесь.

Если бы не вечная зима Руды, эта ненавистная зима, он остался бы там, где наконец мог позволить себе высокомерие без неприятных последствий. Одно из таких последствий, едва не сломавшее ему нос, позже стало для него единственным другом не считая сестры.

Эолас обмакнул перо в чернильницу и начал скорописью набрасывать черновик второго рассказа. Первый, об Идущем, он написал, как только вернулся преображенным, запершись в своем доме и буквально слыша, как люди снега ходят вокруг на цыпочках. Ему понадобился целый день, но по нынешним меркам Эоласа он справился быстрее ветра.

В дверь постучали, и на пороге появился Ледниорарри.

– Господин Эолас, – быстро поклонился он; Леднио был единственным, кто называл Эоластрейанихтура прежним именем, и Мричумтуивая однажды уже пригрозил, что принесет его в жертву новому идолу – а именно, пустит кровь. – Парлитоу вернулся с ответом.

– Спасибо, Леднио, – поблагодарил Эолас и, когда дверь закрылась, вскрыл письмо тонкой полоской магии. Внутри оказалась бумага, сложенная пополам, на которой печатными буквами было написано заклинание и поставлена одна-единственная лигатура “A-s”. Знакомая лаконичность кертиариан.

Читая заклинание, Эолас попытался вспомнить, как произносить буквы “ą” и “ř”, но решил, что и “а” с “р” сойдут. Едва ли в случае чуть-чуть альтернативного произнесения заклинание приведет его в другое место – лишь вберет в себя меньшее количество энергии, чем могло бы.

Эолас снова разыскал Ледниорарри; припадающие к земле люди снега начинали раздражать его.

– Поведай им что-нибудь многозначительное и достойное прежних идолов, – попросил он Леднио и лживо прибавил, видя сомнение в его робких глазах: – Я верю, что у тебя получится.

Собрав свои нехитрые пожитки и книги в мешок, расширенный изнутри при помощи заклинания той же сестры, алый идол Эоластрейанихтур зачел длинное, причудливое слово, на его вкус звучащее как отрыжка черта, и покинул Руду навсегда.

Открыв глаза, он почувствовал во рту омерзительный привкус, которого не ощущал с юности – сырой земли и свежих отходов. Эолас приподнял голову и обнаружил, что лежит в сточной канаве напротив своего дома.

Удружила Агнес, нечего сказать!

Шипя под нос ругательства, Эолас вылез из канавы, как назло, на глазах сразу нескольких прохожих, и спешно перебежал улицу, покуда не появился кто-нибудь знакомый. Пройдя в конец длинного коридора множества дверей, Эолас скинул плащ, чей песцовый воротник был бессердечно замаран грязью, повесил на крючок и вошел в свою комнату.

Знакомый запах пыли перебивался ароматом духов Агнес, что чинно восседала на его стуле, закинув ногу на ногу, и курила в открытое окно. Выглядела она моложе своих тридцати семи; карие глаза выдавали в ней женщину строгую, а размах бровей и небрежная прическа – несколько вздорную.

– Когда-нибудь ты прекратишь издеваться надо мной, но только не сегодня, верно? – мрачно произнес Эолас.

– Здравствуй, Эолас, – ухмыльнулась Агнес, отложив трубку в сторону.

– Я уже многократно просил тебя, – Эолас наклонился и вытащил из-под ножки стула книгу; тот шатнулся, и Агнес с грязной руганью едва не свалилась на пол, – не подпирать стул моими книгами.

– Но он качается! – запротестовала Агнес.

– Ничто – повторяю, ничто не может оправдать такого варварства.

– Вот твоя благодарность за спасение, братишка: назвать меня варваркой! – театрально взвилась Агнес.

– Ты знаешь, Агнес, что в мире не существует людей, перед которыми и за которых я мог бы чувствовать благодарность, – отрезал Эолас, придирчиво рассматривая книгу, на которой появился заметный след. Вздохнув, он поставил томик на полку. – Зачем ты пришла?

Сестра отвернулась, скрестив руки на груди. Эолас знал, что следует немного подождать, и ее обида утихнет; ускорить процесс можно было бокалом вина, но, кажется, она его с собой опрометчиво не захватила.

– Я поговорила с Тобиасом, – сказала она наконец, – для чего мне, кстати, пришлось с ним переспать, а ты знаешь, насколько он мерзкий. Он мне рассказал, что столкнулся с такой же проблемой, как и ты. Утверждает, что его магия по пути к четвертому измерению просто исчезает.

– Я чувствую это несколько иначе – большей частью как наслоение льда, в который обратилось измерение, – задумчиво прикоснулся к подбородку Эолас.

– Должно быть, ты слишком много времени провел в снегах, – пожала плечами Агнес. – Так или иначе, он припомнил что-то из ученических времен, раскопал свои записи и нашел там подсказку – благодари небо, что старый хрыч ничего не выбрасывает, – с легкостью обозвала она сорокалетнего Тобиаса. – В ранних летописях гилантийцев из Таллоу упоминается аномалия, которая мешала перемещению, вот только поражала она выборочно. Те гилантийцы назвали ее проклятием и быстро избавились от своих коллег, чтобы оно не распространилось. Насколько я поняла, учитель Тобиаса привел эту историю в качестве примера скудоумия древних.

– Таллоу, – кивнул Эолас. – Значит, оригиналы этих летописей сейчас находятся…

– …в Северной библиотеке Чезме. Ты ведь не собираешься туда отправиться? – вскинула бровь Агнес.

– Собираюсь, сестра, причем не откладывая. Следует только докупить бумагу, чтобы заняться в дороге новым циклом рассказов, – сказал Эолас, постучав пальцами по столу.

– У тебя мания величия, – хмыкнула Агнес. Встав, она хлопнула брата по плечу; Эолас отшатнулся, словно от прокаженной, заставив Агнес прыснуть. – Причем я как о твоих писульках, так и о Чезме.

Агнес, будучи женщиной неглупой, принадлежала к громадному слою общества, захватывывшему большинство простолюдинов и лишь редких аристократов – людям, которые совершенно не понимали художественную литературу. Ее математический склад ума приимал исключительно научные труды, отвергая философию, поэзию и даже историю ради формул, на основе коих кертиариане изготовляли заклинания, и лингвистических глубин, постичь которые даже такой словесник, как Эолас, был не в силах. Богатая рифма или изящный слог проходили мимо ее ушей, в отличие от диковинных звуков, которых не существовало в естественных языках – они были созданы искусственно, чтобы максимально приблизить то или иное заклинание к искомому – недостижимому – значению.

Распрощавшись с сестрой, Эолас закупился в лавке письменными принадлежностями по хорошей скидке – продавец был давним поклонником его творчества, хоть и угасал на глазах с каждым прочитанным текстом. Жаль, если он умрет раньше срока – его дочь, иногда подменявшая отца на рабочем месте, всегда брала с Эоласа полную цену.

На попутном извозчике Эолас добрался до постоялых дворов на окраине Эстерраса и нашел там хозяина телеги, который за чеканную монету согласился завезти господина куда угодно по дороге в Выйрес, даже если для этого придется взять на юг. Раскрыв походной столик, когда-то сделанный на заказ, Эолас продолжил работу над вторым текстом, прерываясь на мысли, что было бы неплохо поискать в Чезме также что-нибудь про осадки красной пылью – если будет время.

Прошло восемь долгих дней пути, прежде чем Эолас обнаружил себя у серебряных врат Северной библиотеки Чезме. Войдя в храм учености, он вдохнул полной грудью прохладный воздух грандиозных архивов и понял: он дома.

Еще четыре дня ушло на то, чтобы отыскать в этой громаде, ослепительный шпиль которой возвышался над городом, словно стрела, нужную ему летопись. Еще два – чтобы вспомнить основы древнеталлийского и более-менее пристойно перевести искомый отрывок на всеобщий. Так, сидя за длинным, почти бесконечным библиотечным столом Зала Таллоу и Темного Нино, он корпел над тремя свитками сразу – толковым словарем древнеталлийского, летописью гилантийцев и своим переводом, – и сверял результат, иногда обращаясь к другим главам летописи, чтобы уточнить второстепенные значения слов или незнакомые названия.

“Лето пятьсот девятое. На исходе весны снизошло на Лионума и других его собратьев проклятие. Стали, значит, снаряжать их за мыльным камнем в деревню Дринда, как обнаружилось, что не могут они перемещаться четвертым измерением. Никогда прежде не встречали гилантийцы подобной напасти и предки их тоже. Гиланта отвернулась от проклятых, посему убили их, а тела сожгли.”

Скудный язык летописей умолчал обо всем, что могло бы навести Эоласа на мысль. Кое-что, тем не менее, показалось ему любопытным, а именно использование слова thifarth – “проклятие”, которое в других источниках передавалось как “озарение”.

На следующий день его снова одолела мигрень, и очнулся Эолас лишь глубокой ночью. Смятая постель под спиной казалась складками камня, а ноздри шевелил сладковатый запах гари. Эолас поднял голову, принюхиваясь, бросил взгляд в окно гостиницы – вдалеке поднимался серый, в багряной кайме столп, мерцая и переливаясь, как лента реки. Едва слышные голоса приобрели окрас криков.

Вновь задул ветер, нанося эхо пожара; запах окреп, небо точно зазвенело. Однако вместо того, чтобы встать и закрыть окно или, по крайней мере, повернуться лицом к подушке, Эолас все смотрел. Смотрел, пока незаметно для него дым не обволок углы и не куснул за пальцы – Эолас едва не проснулся, но тотчас провалился обратно, чтобы вместо белесых следов от зубов на руках и без того бледных обнаружить втиснутый под кожу красный пепел, похожий на лед. Так грязь примешивается к лицам императоров, отчеканенным на монетах.

Необычные осадки… в области пятьсот девятого года. Где угодно, не только в Таллоу.

Эолас пришел в себя уже под утро и, захваченный новой идеей, незамедлительно выдвинулся в библиотеку. Пробираясь узкими улочками Чезме, он, казалось, еще чувствовал аромат загадочного пожара; что могло гореть так ослепительно?

Ветер принес клочки пепла, серым пушком пороша улицу, ведущую прямо к серебряным вратам. Эоласа объяло плохое предчувствие.

Когда он вышел на площадь, то понял, что сиял в его видении далеко не столп дыма, а шпиль. Как сказал ему захожий ученый, все еще сжимающий в руках спасенные книги, маги подоспели вовремя, но один из залов Северной библиотеки обвалился до основания.

– И какой же? – с замиранием сердца спросил Эолас.

– Зал Таллоу и Темного Нино.

========== Бридж ==========

Магией заштопав порванный осколком стекла плащ, Хейзан потер перебинтованную ногу и огляделся. Слуг подняли рано, и после того, как гости императрицы как следует отмыли грязь и кровь, Хойд пригласила их в одну из гостиных – обставленную намного скромнее, чем роскошные особняки хефсборских аристократов. Выдавали себя только черное дерево и белый камень, который, по словам Рохелин, добывался на Крайнем Севере и стоил целое состояние. Обивка и шторы были такими же монохромными; даже смоляные волосы и бледные лица именитых северян, чьи портреты висели вдоль лестницы, дополняли общую бесцветную гармонию.

– Это Хеф, – рассказывала Рохелин в ожидании императрицы, указав на диптих – слева изображен суровый мужчина, чьи волосы развеваются на ветру, меч обнажен, а рваный стяг за спиной пропускает лучи утреннего света; справа – поседевший старец, в чертах которого с трудом узнавался тот же человек. – Его часто пишут в двух вариантах – как полководца и как императора. Таков символ: он прекратил войну, и люди смогли дожить до старости. Это – Мирисс, его жена и мать его восьми детей. Да, госпожу Ассенизатора назвали в ее честь. А это, – кивнула она на хмурого человека, выделявшегося из толпы брюнетов темно-каштановыми волосами, – Херумор. Правая рука Хефа и знаменитый поэт. Al’ hentend mi mi hentend olt. “Всем, чем я дорожил, я дорожил в одиночестве”.

– Вся моя жизнь в одной строке, – усмехнулся Хейзан. В книге о Хефе, которую он читал, Херумор удостоился лишь почетного упоминания – и, должно быть, совершенно зря.

– Ты похож на него, хоть ты и не поэт. Даже внешне.

Все, чем я дорожил, повторил про себя Хейзан, украдкой любуясь тонким профилем Рохелин. Когда эта девушка успела запасть ему в душу? Когда он, вернувшись от Крайво, не сдержал другого внутреннего огня – или раньше, гораздо раньше?

Дверь отворилась, и порог переступила Хойд – темно-синий наряд в пол обнажал мраморно-белые плечи, на которые ниспадали свободной волной черные волосы. Сочетание трех цветов, принадлажащее императорским величествам обоих полов уже сотни лет.

Хойд молча повела их по широкому коридору, вдоль каменных стен которого висело наградное оружие. Неприметная дверка между алебардой и двуручным мечом не могла скрыть разреза в реальности, и Хейзан отогнал мутную сонливость.

– Только, – попросила Рохелин, прежде чем они шагнули в портал, – я отправлюсь в Ретенд. В Чезме мне нечего делать.

Хейзан не стал вновь распинаться, сколько дерьма они вместе пережили, лишь сказал:

– Как хочешь, только я с тобой. Попрощаемся как следует, не впопыхах, а до Чезме я как-нибудь доеду – там недалеко.

Отправив Хейзана с обозом меенских товаров, который выдвигался из столицы Таллоу в Чезме, Рохелин, чьи губы еще дышали недавним поцелуем, вернулась в город. Тоска, которую могло бы принести расставание, молчала, точно рыба, пред легкостью воздуха и стремлением – неважно куда, но однозначно вперед. Чувство съежилось от беспомощности и рассыпалось в пыль, словно кирпич под ударом молота. Хотелось зайти в таверну и пообещать всем выпивку за свой счет, обнять прохожего; что угодно столь же глупое, сколь искреннее.

Следующий рассвет она наконец-то встретила не хмурясь. Поддержала непринужденную беседу с приютившей ее двуединкой Анной и, окрыленная, отправилась на городской рынок. Рохелин уже бывала в Ретенде и заранее знала, где продаются восхитительные ловцы снов, к символике которых она, как сновидица, питала слабость.

Раздумывая над двумя махонькими ловцами-булавками – небесно-голубым и лесным, с деревянными бусинками, – Рохелин наконец выбрала первый. Бросив торговке серебряную монету и заколов ловцом рубашку, девушка пропустила мимо ушей залихвацкий свист какого-то наглеца, но оглянулась на голос торговца янтарем. Такой подошел бы к глазам Хейзана, пронеслась мысль. Может, когда-нибудь они еще увидятся…

Едва Рохелин пересекла затопленную народом улицу, ее внимание привлек посетитель соседней лавки. Со спины он показался ей знакомым; Рохелин вытянула шею, пытаясь разглядеть лицо человека. Тот чуть-чуть повернул голову, обнажая орлиный профиль, при виде которого Рохелин похолодела.

– Невий, – шепнула она.

Что он тут делает? Только теперь Рохелин поняла, что за спиной Невия стоят двое городовых, а сам он подсовывает продавцу какую-то бумагу. Рохелин спряталась за тентом, а когда Невий и его спутники удалились, подошла к торгашу, старательно делая вид, будто заинтересована товаром – морскими звездами и ракушками якобы из Лоремна (чье название на вывеске было нацарапано через “а”).

– А что это за письмо? – кивнула она словно бы невзначай на бумагу, которую продавец рассматривал, почесывая в затылке.

– Да кого-то ищут, небось морковку спер, – хмыкнул торговец и бросил свиток Рохелин. – Сказали развесить, иначе штраф.

Рохелин развернула листок и прочла:

“Разыскивается особо опасный преступник. Приметы: волосы темные, лицо мерзкое, глаза золотистые, росту средне-высокого. Вознаграждение в пять сотен серебром.”

Рохелин тихо выругалась и вернула объявление с натянутой улыбкой:

– Спасибо.

И метнулась через толпу в сторону, противоположную той, где скрылся Невий. Не сразу она обнаружила, что кто-то сорвал с рубашки свежекупленную булавку, оставив лишь две дырочки.

– Не беги! Стой!

Голос Рохелин проскальзывает мимо ушей, как все голоса, и путается в кустах орешника. Слизь. Всюду слизь, будто каждого из дождевых червей этой реальности выцарапали из-под земли и вывернули наизнанку.

А что это за реальность, к слову?

Перепрыгиваешь ручей, чувствуя, как его дыхание опаляет подошву. Хлюп. Чавканье преследует, от него – лишь на деревья, но руки срываются с ветвей. Небо, располосованное закатом в цвет вянущего шиповника – почему оно под ногами?

Отвлекающий маневр. Вглядись, клокочет внутри. Отдайся не зрачку, а краю век, чуть ниже ресниц, чуть выше радужки.

Видишь?

Хагенон.

Черным-черно.

Треугольник пламени – расселина или прорыв меж занавесей Белой Воды?

Хагенон.

Хагенон.

Ха…

И нет уверенности, небо рухнуло на плечи или плечи нашли на небо.

Хейзан очнулся от собственного судорожного вздоха и какое-то время лежал, пытаясь отделить явь от сновидения и пялясь на июльские звезды в вышине. Наконец он оторвал затылок от узелка со скарбом, на который лег прикорнуть, и сел, потирая руками голову. Та звенела тремя слогами, звучащими как два.

Что, черт возьми, такое Ха’генон?

Издали донесся хохот, и Хейзан оглянулся через плечо. Поляна, где обоз остановился на ночь, была вдоль и поперек усыпана кострами; Хейзан невольно вспомнил костры Хефсбора, адепта Кельдеса и… казалось, это было невероятно давно – на том же отрезке временной линии, что и ученичество или жареные крысы. Недавнее запечатлело лишь Белую Воду; однако нельзя сказать, что кровавая баня потрясла душу Хейзана до основания – в конце концов, эта душа пестрила темными пятнами, которые оттолкнули бы даже Рохелин. Какие-то из них представляли собой ожоги, какие-то состояли из чуждой материи, имевшей нечто общее с Гилантой, оставшиеся чернели – до чего банально – запекшейся кровью.

За костром сидели трое – купец, сопровождавшая его женщина в кэанском плаще – очевидно, залог сохранности товаров – и фермер, что как раз готовил в углях печеную картошку. Последний щедро поделился едой с товарищами, за что Хейзан был ему премного благодарен.

– Говорят, на тракте видят черт-те кого, – с набитым ртом сообщил купец. – Один мой знакомый рассказал, что его брат подобрал в дороге какого-то хмыря с черной башкой – и еле ноги унес, он его чуть не загрыз, понимаешь ли!

– Негра, что ли? – почесал в затылке фермер.

– Да не негра, дубина! – гаркнул купец так, что ошметки картофелины полетели во все стороны. – Негры полностью черные, ну, окромя рук и пяток, а у этого только голова была. По крайней мере, так ему показалось в сумерках.

Фермер хмыкнул:

– Так бы сразу и сказал. Грабануть твоего брата хотели, а ему и примерещилось по пьяни…

– Не моего брата, а брата моего знакомого, – перебил его купец.

– Да какая в жопу разница.

Купец стиснул кулаки, но кэанка неожиданно докоснулась его плеча, и он мгновенно переменился в лице, словно ему вогнали дозу морфия.

– Спасибо, Нэсси, – поблагодарил он, ласково потрепав кэанку по щеке, – мне намного легче. Благодари богов, что дорогая помогла мне избавиться от плохих мыслишек, – обратился он к фермеру. – И, раз такое дело… У меня есть в загашниках одна бутыль – со дна Глиняного моря, понимаешь ли!

Когда купец и фермер утопали за спиртным, недоуменный Хейзан подсел ближе к Нэсси и с замиранием сердца спросил:

– Как вам удается влиять на его мысли? Это же… феноменально.

Кэанка засмеялась.

– Магия здесь ни при чем – даже если он так думает. Скециус считает меня едва ли не богиней и скачет по мановению моей руки, словно щенок, – с явным удовольствием констатировала она.