Текст книги "Ветер в черном (СИ)"

Автор книги: Average Gnoll

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 14 страниц)

Та ночь была одной из многих, но волею судьбы стала для Руды особенной. Мечтатель прогуливался по синим в ночи холмам, зная: вьюги не будет, а волки не выйдут из леса, ведь обоим идолам люди снега поклоняются истово и старательно. Взгляд мечтателя блуждал, как и его мысли; может ли оказаться так, что это мир не имеет никакого значения, а звезды – такие прекрасные звезды! – являют собой всё?

– В них действительно есть высший замысел, – произнес глубокий голос за спиной мечтателя.

Юноша обернулся, и вначале ему показалось, словно он не видит ничего – но потом он разглядел складки плаща и бледные руки. В глубине рукавов сверкало звездное небо, что было ему так знакомо… и одновременно оно было совершенно иным. Кроме привычных белых точек там полыхали розовые, будто чьи-то веки, спирали, алые хвосты комет и пронзительно-голубые взрывы.

Мечтатель поднял глаза, и ему улыбнулась луна – уложенный на спину серп, тонкий, как руки невидимого незнакомца. Длинные золотистые волосы ледяным водопадом пролились по краям черного, словно бездна, лица.

– Словно бездна, из которой я вышел, – улыбка не двигалась, а слова проросли из ниоткуда внутри мечтателя.

– Ты читаешь мысли… ты говоришь моими мыслями…

Внезапно незнакомец исчез и появился снова, заставив мечтателя повернуться. Теперь тот висел в половине человеческого роста над землей, и на фоне звездного неба юноша мог увидеть его размашистый силуэт.

– И летаю, – промолвил он.

– Ты – третий идол? – высказал мечтатель неожиданную догадку.

– Я – первый идол, – поправил его невидимка. – Я создал этот мир, и мое имя Чарснотилингерра.

– “Дитя звездного склона”…

– Да-да, я знаю, как меня зовут, можешь не повторять, – отмахнулся Чарснотилингерра; рукава качнулись, и звезды внутри них на миг смешались с настоящими – или именно они и были настоящими? – в ослепительно сияющее действо. – Теперь и ты знаешь. Принеси своим братьям и сестрам знание обо мне.

– Они не поверят мне, – нервно рассмеялся мечтатель. – Они мне никогда не верят.

– Неужели я напрасно вложил в тебя стремление к звездам? – с неожиданной мольбой в голосе произнес Чарснотилингерра.

Мечтатель долго смотрел на молчаливую луну-улыбку и наконец прошептал:

– Тогда я заставлю их поверить.

Возвратившись домой, он отыскал в материнском доме факел и кремень; затем проник в хранилище и достал оттуда несколько горшков с жиром. Рассвет наступил гораздо раньше, чем ему следовало наступить, ибо пожар высветил все до последней мелочи – начиная страхом в человеческих глазах и заканчивая выщербинами на деревянных лицах второго и третьего идолов.

А Чарснотилингерра растворился в ночи, зная, что мечтатель правильно уловил второе предназначение ночного идола —

разрушать.

– Ты уверен, что не списал мечтателя с себя и не хочешь сжечь Фикесаллерамник дотла? – спросил Эолас, выискивая подсказки на лице Леднио. Тот покачал головой; быстро проверив его поверхностные мысли, Эолас понял, что юноша честен.

– А зря.

Ночь стояла ясная, чему Эолас был несказанно рад. Мричумтуивая с неохотой сказал ему, что, дабы попасть к Колодцам Руды, идти следует немного южнее созвездия Волка; иной человек снега на месте Эоласа гордо заявил бы, что в священной миссии ему помогают все три идола. Эолас лишь поднял повыше песцовый воротник и молча – в знак своего презрения – отправился в путь.

В какой-то момент он хотел обогнуть Фикесаллерамник по Западной грани и скрыться в лесу – в конце концов, волков легко отпугнуть огнем, – но боялся, что дотошный Мричумтуивая всюду послал разведчиков. Значит, просто уйдет настолько далеко, насколько ему позволяет хилая физическая форма, и просидит всю ночь у костра где-нибудь под холмом, пряча дым при помощи магии.

План пошел крахом через несколько часов, когда Эолас уже сидел возле костра, размышляя над собственным существованием. Мелкий снег, что начал сыпаться ему на плечи, наперво лишь раздражал, но вскоре заронил беспокойство. Во мраке нельзя было различить, насколько темны подступающие тучи, а осень в Руде никогда не радовала погодой, несмотря на все почитания снежного идола.

Предчувствие не обмануло Эоласа: пламя всколыхнулось от ледяного порыва ветра, так что пришлось докинуть еще хворосту, столь предусмотрительно захваченному с собой. Мог бы, конечно, использовать письмо, которое так и не передал Парлитоу, но жечь рукописи Эолас не привык.

Снег повалил, словно жуки, выпущенные из банки. Эолас закутался плотнее в свой плащ, жалея о том, что не взял с собой запасного; впрочем, Мричумтуивая не позволил бы. Ненавистный холод жег лицо тем же огнем, только много более жестокосердным.

Время пресмыкалось перед дыханием, ползало на брюхе, собирая занозы и пыль. Пустота пролегла от уха до уха нитью столь крепкой, что разрубить ее можно было лишь вместе с головой. С треском разрывались волокна в костре, напоминая то, как лопаются тысячи глаз – фасетчатых, отраженных и бесконечно самоподобных.

Последним, что Эолас помнил, был вой черноликой, снежнобородой бури, одетой в волчью шкуру.

Хлопья снега падали тихо и бесчувственно. Наблюдатель словно бы летел в паре человеческих ростов над пейзажем – медленно и неторопливо, погруженный в свои мысли, которых не было, как не было и его сущности – все стерлось неоспоримой белизной. Его взгляд привлекла цепочка следов, и наблюдатель двинулся вдоль нее, немного взяв вниз. Впереди показался человек, продирающийся сквозь снег; обогнув его, наблюдатель разглядел длинные волосы и высокий рост; остальное скрывал снег и то, что человек держал голову опущенной, глядя себе под ноги.

Грядет третья ночь, полная звезд, только не в этой области мира, донеслись до наблюдателя мысли человека.

– Я знаю, что ты его так и не остановил, – раздался голос из ниоткуда.

Снег летел наискось, искаженный порывами ветра. Человек шел; наблюдатель про себя назвал его Идущий.

– Снежная буря однажды разорвет саму себя.

– Но вначале разорвет тебя, – словно украдкой произнес голос.

– Предсказания, которые уже сбылись – все, на что ты способен?

Ветер смахнул прядь с плеча Идущего. Идущий отмахнулся от ветра.

– Жалкое ты создание, кем бы ни был.

Голос из ниоткуда казался Идущему более человеческим, чем его собственный – хриплый как крики метели и будто стеклянный.

– Твой разум – ледяная пещера, и слова твои лишь эхо отраженных под сводами мыслей. Даже спрятанных в самом дальнем тупике. Даже произнесенных полушепотом.

Наблюдателя резко потянуло назад, и он сорвался вниз; мир завертелся мириадом снежных хлопьев и гнусными порывами ветра, утаскивая наблюдателя глубже в воспоминания Идущего, вспыхнувшие ярче безумной звезды.

– Ау-у! – воскликнул смутно знакомый человек, приложив руки к уголкам рта. Его юный голос многократно отразился от сводов, подобных небу в своем ярко-голубом цвете и небывалой высоте, и разбежался по уголкам пещеры, как струйки водопада. – Надо же. Похоже, мы здесь одни.

– Неудивительно, – пробормотал Идущий, стараясь не стучать зубами от холода. Несмотря на то, что жители Руды как следует утеплили их, лед, казалось, проникал ему под сердце. Возможно, в буквальном смысле.

Юноша пробежал вперед и скрылся за поворотом, оставив Идущего в одиночестве. Подняв светловолосую голову, Идущий позволил себе как следует наглядеться на причудливые образования изо льда, подпиравшие потолок пещеры, словно изукрашенные колонны. Кое-где они разрастались по образу ветвей, переплетенных между собой в тонкие этюды, местами – походили на фигуры животных.

– Скорее! – донесся до Идущего размноженный голос его спутника. – Здесь что-то невероятное!

Идущий бросился на голос, но поскользнулся и растянулся на оледеневшей земле вместе со скарбом, который рассыпался в радиусе пары метров. Цедя ругательства, Идущий принялся собирать вещи обратно в мешок – трут, кое-какая еда, теплая одежда…

Войдя наконец в следующий зал, он подивился тому, что стены там были гладкие, как вода в штиль. Спутник ждал его, расхаживая кругами.

– Ты где застрял? – обиженно вопросил он.

– Упал, – коротко отозвался Идущий.

Юноша бесцеремонно схватил его за руку и потащил за собой; пальцы у него были крепкие, и упрямства хватало, так что Идущий даже не пытался вырваться.

Тогда Идущий и увидел, о чем так восторженно говорил его спутник. Ряд идеально круглых дыр в полу, словно выбитых древним великанским инструментом. Осторожно подойдя к краю одного из провалов, Идущий заглянул внутрь и увидел лишь синеву, переходящую в черноту. Из глубины отчетливо тянуло могильным холодом.

Стянув с плеча мешок и покопавшись в нем, Идущий достал пустую бутылку, которую они распили еще несколько часов назад, и бросил в дыру; прислушался. Звона так и не донеслось.

– Что это, как думаешь? – спросил юноша.

– Кажется, я знаю, – медленно произнес Идущий. – Это Колодцы Руды.

Глаза у мальца блеснули.

– Колодцы Руды? Те самые, которые тянутся до земного ядра и откуда идолы когда-то вывели первых людей?

– Не тянутся и не вывели, – вздохнул Идущий, в очередной раз поражаясь легковерности своего спутника. – Однако я понимаю, почему люди снега считают именно так.

– Тебя там не было, так что ты не можешь знать наверняка, – наставительно возразил юноша.

– Жителей Руды там тоже не было. Послушай, – примирительно поднял ладони Идущий, – давай не будем пререкаться?

– Когда ты уже перестанешь мне указывать? – нахохлился юнец. Идущий почувствовал, как в нем вскипает злость.

– Когда ты прекратишь вести себя как деревянный болван навроде тех, которым поклоняются люди снега! – воскликнул он, и фраза цветисто зазвенела под сводами пещеры.

– Не говори так об идолах! Они могут существовать! – Ответный возглас смешался с беснующимся эхом.

– Чему я тебя учил?! Всегда сомневайся! Любое знание может оказаться ложью!

– Да клал я на твое учение!

Идущий сам не понял, как схватил нерадивого ученика за плечи и одним движением отшвырнул его – не влево, где было совершенно безопасно, но в противоположную сторону. Упав, юноша покатился по ледяному полу прямо к колодцу; Идущий услышал мерзкий скрип ногтей, а затем – долгий вопль, чьи пронзительные ноты бросились под потолок и взорвались крещендо.

Носком сапога Идущий провел борозду на снегу, где сидел – или на белом горизонте?

– Черт с тобой, – бросил он, выдав равнодушному наблюдателю свое меенское происхождение.

– И не один, – усмехнулся голос.

– Смотри, до чего ты меня довел. – Идущий встряхнул окоченевшими до синевы пальцами – семью из десяти. – Ублюдок.

Прижав локтем узелок, он поднялся на ноги, и – дальше, резким шагом раздирая снег.

До наблюдателя доносился смутный шепоток, что вихрился вокруг головы Идущего, но разобрать слов он не мог. Наконец голос вернулся к своему прежнему звучанию:

– …столько напрасных шагов.

Внезапно Идущий остановился.

– Я хочу остаться один, – медленно произнес он.

Отсветы на снегу чуть дрогнули – бестелесная сущность голоса качнулась в недоумении. Если прежде Идущий выбрасывал предложение целиком, точно рыбу из лунки, то сейчас каждое из четырех слов было оковано льдом.

Идущий и сам услышал это. Распахнув полыхающе-голубые глаза, он выговорил слово к слову:

– Я приказываю тебе убираться прочь, кусок оленьего дерьма.

Ответом ему было молчание. Неужели?..

– Слишком просто, – прохрипел Идущий. – Не может быть, чтобы я десять лун, двадцать – сколько я вообще здесь?.. и – вот так…

Снежный вихрь толкнул Идущего в спину и должен был принести с собой насмешлвивое “Не может”. Не принес.

Идущий ждал долго – как рассохшийся ночной идол Чарснотилингерра, не смея даже тяжелым дыханием стряхнуть падающий снег с плеч, волос и ресниц. Вслушиваясь, всматриваясь и впитывая. Снег, казалось, делал то же самое – и не узнавал ничего, кроме собственного шелеста и стука сердца Идущего. Идущий же узнавал лишь стук собственного сердца и шелест снега.

Эолас очнулся и хрипло, протяжно вдохнул, чуть не поперхнувшись незримыми иглами льда. Единственным его порывом было найти бумагу, перо, чернила и записать все, что он увидел…

Первая паника сменилась мрачным пониманием своего незавидного положения. К тому же, костер уже затух, и, если бы минуло еще немного времени, Просторы навсегда потеряли бы одного из гениальнейших своих сынов.

Но теперь у Эоласа был ориентир. Теперь он видел кроваво-красную тропу, что вела от места его стоянки – не здесь ли когда-то проходил и убийца? – к ледяной пещере, скрывавшей в себе Колодцы Руды. А даже если это только видение, вызванное воспаленным от холода разумом, то когда-нибудь – когда-нибудь – он дойдет до края и тем самым выйдет обратно к Фикесаллерамнику. Такова была особенность субреальностей: уроженцам Просторов была доступна лишь малая их часть, и некая аномалия рано или поздно возвращала странствующих магов туда, откуда они начали свой путь.

Оставалось только не замерзнуть насмерть. Проклятая Кровья Сыть…

Вопреки желанию Эоласа, случайные слова в его голове вскоре начали складываться в предложения. Детали, принадлежащие разным частям творящегося текста, раскладывались по невидимым полочкам – и какой-то частью своего закристаллизованного разума Эолас понимал, что не забудет их. Раньше ему всегда приходилось записывать идеи и отрывки, иначе они моментально стирались из памяти, особенно, если являлись перед сном.

История умолчала о мучениях Идущего, которые он, несомненно, испытывал, но Эолас решил быть последовательным и отказаться от их описания. Впервые то, что он создавал, не имело под собой прямого или косвенного нападения на человеческую душу, обладая чем-то куда более своеобразным и действенным. Душа Эоласа горела, растапливая летящий снег, что снедал его физическую оболочку; он напишет цикл подобных рассказов, и история об Идущем будет его венцом. Руда, место, совершенно неблагосклонное к писателям, действительно принесла ему вдохновение.

Но если вначале работа в разуме Эоласа шла взахлеб, то, чем дальше он пробирался сквозь вьюгу, тем косноязычнее становились целые абзацы и тем больше чужеродных мыслей проникало сквозь полуприкрытые веки. Эолас не боялся смерти, как истинный гилантиец, но как же это было неправильно: умереть и не создать. То ли дело написать текст, достойный достойнейших, и уйти из бренного мира – глупый юношеский пафос, источник многих бед, однако убеждение, верное в своей основе. Сейчас Эолас не был способен на нечто более изящное: холод проникал все глубже.

Выход был один: отдаться зиме как своему родному дому. И то, и другое он ненавидел, однако меньше, чем людей.

Эолас остановился и мучительным движением распахнул руки, превращаясь в статую. Ветер испещрит ее трещинами, снег наполнит эти трещины, а то, что волосы статуи пока еще развеваются – вопрос времени.

И тогда Эолас услышал голос.

Открыв глаза, он увидел вдалеке странную процессию темной синевы. Пришпорив коней, всадники один за другим растаяли во мгле, оставив после себя тонкую, едва различимую мелодию.

“Слышишь? Скачут.

Трое их.

А четвертый – ты.”

Горевластное солнце просачивалось под веки и заставило в конце концов проморгаться. Когда взгляд сфокусировался, Эолас понял, что лежит на свежем снегу, а удивительно чистое для середины осени небо над ним сочится бледным светом. Зверски болела голова.

Поднявшись, он едва не упал снова, но прекрасно чувствовал как руки, так и ноги. Эолас окинул себя мутным взглядом и увидел, что мех на его одежде частично опален; должно быть, на грани обморока он призывал огонь и так согрелся, а заодно – довел сознание до бессилия. Затем он перевел взор на горизонт и облегченно разглядел там лес, а за ним – проглядывающую из тумана деревянную тень Фикесаллерамника. Законы не подвели.

Только почему вся земля вдалеке красная?

Эолас медленными шагами добрался до границы странного явления и, опустившись на одно колено, зачерпнул ладонью покрывшую снег субстанцию. Та сверкающим алым песком просыпалась у него между пальцев; ничего подобного Эолас раньше не встречал и не читал об этом. Вскинув голову, писатель по-прежнему не увидел никаких облаков – в том числе багряных, которые могли быть источником необычных осадков.

– Господин Эолас! – раздался голос. То был Ледниорарри, застывший посреди красного пыльного моря. – Вы живы!

Эолас выпрямился, все еще держа перед собой руку, откуда – сказал бы кто-нибудь впечатлительный – лилась подобная снегу кровь. Из дымки за спиной Леднио появились другие люди снега: Мричумтуивая, Мундеримиого, Парлитоу… И если на лицах множества Эолас прочитал лишь ошеломление, то глаза Мричумтуиваи светились еще и благоговейно.

– Аракспленаус свершился, – сказал он и склонил седую голову.

Услышав слова вождя, люди снега обменялись ахами и взглядами, после чего один за другим поклонились тоже; Леднио так и вовсе припал к земле. Головоломка в разуме Эоласа сложилась стремительно. Вождь сыплет метафорами, все как одна из которых гласят об одном: произойдет что-то, чему нет аналога среди живых. Из ниоткуда появляется опальный персонаж, которого все считали мертвым, потому что никто не может пережить окаянную ночь. Природное явление, которому нет объяснения, поражает народ, издавна привыкший отождествлять эти явления с божественными силами.

– Наконец-то подобающее отношение, – произнес четвертый идол Эоластрейанихтур.

========== Припев ==========

– Крайво Фийян к вашим услугам, – золотоволосый кэанец чинно поцеловал руку Рохелин, а сам впился зеленым взглядом. Рохелин вновь развеяла мысли в дым и сделала почтительный вид полной незнакомки. Пронесло – не узнал.

Хейзан, приодетый в изящный костюм, мерку для которого брал Гартлан – попечителю кладбищ приходилось время от времени исполнять работу запивших гробовщиков, – вежливо подтянул девушку к себе. Повязку на плече спрятали под костюм, чтобы не давать лишнего повода для пересудов, но Хейзан все равно бахвалился вскользь, что защитил возлюбленную от хулиганов.

Предыдущее собрание веринцев было его триумфом. Разумеется, непутевый Гартлан вернулся не то что с пустыми руками – с предостережением от Муравьедов, что следующий посланник получит отравленную стрелу между глаз. Даже большие деньги, с неохотой предоставленные Энелором, не переубедили наемников – а что еще может убедить наемников, как не деньги? Очевидно, в роли оратора Гартлан был настолько бездарен, что даже Муравьедам стало тошно.

Шырп и Вез, тот бледный юноша со взором горящим, на два голоса предлагали отправить-таки Хейзана на повторную миссию, искренне желая ему скорейшей смерти. Когда Дальвехир пригрозил им отстранением от дел, Вез, несмотря на окрик Энелора, кто явно играл для него роль второго отца среди веринцев, гордо удалился. Тем не менее, малолетний националист появился на светском вечере, поводом которому была помолвка дочери некого Йохонта и где обещали быть как веринцы, так и светляки – в составе многих других.

Дочь Сольгрима, которую уже многие годы не видели в Хефсборе, а тем более – на званом ужине, завоевала приличную часть общего внимания. Хейзан чувствовал, насколько Рохелин нелегко не прекращая здороваться с напыщенными аристократами, поэтому брал пустую болтовню на себя.

Хейзан и Рохелин как бы создали собой двухстороннюю крепость. С одного фланга – она изучает обстановку, подавая ему редкие сигналы прикосновением к рукаву, с другого – он рассматривает людей и идет с ними на контакт, позволяя Рохелин словно бы подныривать под волну высоких гостей и видеть изнанку. За неделю они научились доверять друг другу почти интуитивно и общались без слов, словно шпионы Альэру, которая не преминула появиться на вечере лично. Как раз прошла мимо, презрительно глянув на Крайво и возведя глаза к небу.

– Чем это Паучиха так недовольна? – между делом поинтересовался Хейзан у Имрея, который промакивал усы возле длинного, устланного белой скатертью стола.

– Есть у нее такая привычка – затаскивать в постель всех своих врагов, – отозвался старик вполголоса. – С Крайво у нее это, – он свистнул, – не получилось.

– По мальчикам? – понимающе кивнул Хейзан.

– В том-то и дело, шо нет. Просто… не захотел. Странный, а? – покачал головой Имрей, наблюдая за Альэру, которая склонилась над блюдом с креветками, демонстрируя обнаженную спину и едва прикрытую натянутой тканью заднюю часть. Хейзана тронула за локоть Рохелин, и тот подал знак Имрею, что ему надо отойти.

– Мне душно, – тихо произнесла Рохелин. – Пойдем к окну.

Дожди подошли к концу, и уже третий день погода стояла истинно июльская, полная солнца и безоблачных небес. В этой связи окна в особняке были нараспашку, и легкий ветерок шевелил бязевые занавески.

– Боюсь, это не для меня, – мрачно промолвила Рохелин, опершись руками на подоконник. – Я не хочу быть дочерью Сольгрима. Для них, – добавила она, словно бы жалея о сказанном и пытаясь придать ему несколько иную окраску, чем услышал Хейзан.

– Я понимаю, что это вызывает у тебя плохие воспоминания, но придется немного потерпеть. И потанцевать тоже – мы все-таки изображаем влюбленных.

Рохелин вздохнула и подала ему руку. Хейзан повел ее по кругу, тщательно стараясь не наступить девушке на ногу.

– Веза видишь? – спросил он, украдкой отодвинув плечо.

– Вижу. Кривится.

– Можно сделать еще лучше, – Хейзан не сдержал улыбки. – Поцелуй меня.

Он предвидел, что Рохелин даст ему пощечину, но вместо этого она, не произнеся ни слова, обхватила его руками за шею и прикоснулась губами к губам. И, несмотря на свои вызывающие обстоятельства, поцелуй оказался более искренним, нежели все взаимоотношения Энелора и Сив.

Слишком искренним для этой политики.

Никто из них не отрицал теплых чувств по отношению друг к другу, но находил излишним говорить об этом вслух. Оба понимали, что рано или поздно разделят постель, что, возможно, связь между ними окрепнет до поистине любовной, но это было естественными ожиданиями мужчины и женщины, волею судьбы очутившихся в одной лодке. Рохелин, однако, надеялась, что ее это минует – только потому, что не успеет развиться столь стремительно, чтобы догнать девушку в ее странствии.

Раздался звон стекла, и Хейзан оборвал поцелуй. Вез, идеально причесанный и в высоком воротнике, превзошел себя: слишком сильно сжал бокал при виде ненавистной ему парочки.

– Вез! – раздался озабоченный голос, и к нему подбежала какая-то женщина в цветах. – Тебе нельзя пить, ты еще слишком юн!

Хейзан задохнулся еле слышным смехом, как и Рохелин, продолжавшая держать его за руку.

– Эти веринцы действительно смешны, – сказал кто-то у них за спиной. Обернувшись, Хейзан увидел рыжеволосую женщину лет сорока, которая явно пыталась скрыть свой возраст большим количеством косметики на лице и руках. – Но они хотя бы не пытаются продвигать среди других нашу религию, – произнесла она, бросив косой взгляд на Ирвина с Ульрихом, которые втолковывали что-то двум недоуменным северянам.

– Не любите своих коллег? – съязвил Хейзан.

– Не люблю, когда они слишком часто вспоминают о преступлениях, которые едва не свершились, – прикрыла подведенные глаза женщина. – Меня зовут Этелька.

– Сульно, – представился Хейзан подставным именем. – А это Рохелин, любовь всей моей жизни.

Этелька засмеялась.

– Это я заметила. Видите ли, Сульно, почитание Кэаны – это то, что люди непросвещенные зовут Светом, и не зря, – несет за собой созидание, а не разрушение. К сожалению, мои собратья не осознают этого до конца, хотя я постоянно твержу им об этом.

– Мой друг говорил мне, что созидание и разрушение не противоположны, а всегда действуют в связке.

– Поэт? – вскинула зачерненную бровь Этелька.

– Хуже. Писатель.

– Как правило, они ничего не понимают в этом, – отмахнулась кэанка. – Созидание всегда материально, будь это доброе дело или прекрасное чувство – такое, как у вас с Рохелин. Или у меня с Къялти… который, к сожалению, мертв.

– Сочувствую, – бросил Хейзан, уже наполовину отвернувшись.

– Но мое чувство к нему живо! Понимаете? – схватила Этелька его за плечо. Хейзан взглянул в ее сверкающие слезами голубые глаза и произнес лишь:

– У вас сейчас тушь потечет.

Рохелин исчезла – должно быть, пошла в уборную. Хейзан обшарил глазами ближнее окружение; из числа знакомых ему людей он увидел лишь Дальвехира, который прятал в карман окровавленный платок.

– Они все такие сектанты, как Этелька? – полюбопытствовал Хейзан. Дальвехир посмотрел на него с недоверием, но тучи быстро развеялись.

– Вот что значит впервые столкнуться со своими антагонистами, юный Хейзан. Когда-то молодая, младше Веза девушка по имени Этелька требовала от подельников отрезать гилантийцу голову и повесить ее над воротами Ореола. Она лишь пытается загладить свою вину перед Кэаной. У всех это проявляется по-разному; и если Ирвин с Ульрихом пытаются найти новых адептов, то Невий, я подозреваю, давно не верит ни в какие божественные силы.

– Поэтому и возглавляет светляков, – кивнул Хейзан. Дальвехир неумело приподнял уголки рта, напомнив Хейзану этим жестом пресловутого друга-писателя:

– Верно, юноша.

– Хейз, – возникла из ниоткуда Рохелин. Последнюю букву прозвища она оставляла звонкой – таков был легкий тиольский акцент, что только прибавлял ей обаяния. – И вы, Дальвехир, тоже. За мной! Это важно для всех веринцев.

Хейзан хотел подозвать ее и обменяться парой слов – пусть объяснит хотя бы вкратце, что происходит, – но Рохелин решительно повела их сквозь толпу. В одном из углов зала, где были расставлены для гостей чудесные мягкие кресла, вальяжно сидел Крайво Фийян и рассказывал не меньше чем десятку зевак:

– …так значит, вы ничего не слышали о веринцах? Несмотря на то, что формально эти люди соблюдают фанатичную верность короне, они занимаются ни чем иным как банальным укрывательством. Я имел возможность лично прикоснуться к следственным архивам Хефсбора и нашел там подтверждение своей теории. Серийный убийца, маньяк, бывший узник тюрьмы на Крайнем Севере – а туда, насколько вы знаете, отправляют лишь особо опасных преступников, – разгуливает среди нас благодаря патронажу таких же аристократов, как и мы.

Возле окна стоял мрачный, словно жрец темных сил, Энелор. Переглянувшись с обоими союзниками и Рохелин, Хейзан сжал костяшки до белизны.

– Разумеется, он лгал, – заявил Энелор на внеочередном собрании веринцев. Хейзан коснулся локтя Рохелин; веринцы прочитали в этом жесте лишь стремление защитить от наветов и возлюбленную тоже, но в действительности он означал “Обрати внимание”. Рохелин легонько кивнула, обозначив, что понимает. Кертиарианин Энелор действительно покрывает Имрея наравне с Дальвехиром – значит ли это, что все трое в сговоре?

О эта политика, устало подумал Хейзан, потирая виски.

– В подобной ситуации нам следует действовать решительно, – хлестко произнес Дальвехир. – Прежде, чем Крайво пустит имя Имрея по ветру, и блюстители закона явятся по нашу душу, мы должны заставить светляка замолчать. Желательно – навсегда.

Дальвехир опустился назад в кресло. Шырп присвистнул; сутулая Мирисс впервые на памяти Хейзана расправила плечи и спросила:

– Кого из моих подопечных вы желаете привлечь?

– Никого. Это должен быть кто-то из нас.

Хейзан сам удивился тому, что каждый из взглядов, даже Везов, направился на него. Моргнул, вопросительно указал пальцем на себя; затем ухмыльнулся:

– Можете быть уверены, в этот раз я не подведу. Лишь дайте координаты.

Рохелин нервно покусывала ногти все время, что Дальвехир расписывал местоположение дома Крайво, а остальные веринцы давали молодому магу напутствия. Покуда эта реакция вписывалась в их игру, можно было ее себе позволить.

– Хейз, – тихо позвала Рохелин своего спутника, когда веринцы начали расходиться. – Ты перегибаешь палку.

– Я лишь делаю то, что необходимо, Хель, – заверил ее Хейзан. – Встретимся позже, мне нужно поговорить с Дальвехиром.

Рохелин проводила его рассеянным взглядом и со вздохом покачала головой.

Хейзан нагнал Дальвехира в галерее; тот, увидев молодого мага, ускорил шаг и нырнул за дубовую дверь, но запереться не успел. Внутри оказался рабочий кабинет, заваленный бумагами сверху донизу; Дальвехир обогнул одну из кип и подоткнул другую.

– Боитесь? – бросил Хейзан.

– Не хочу выслушивать глупые вопросы, – процедил Дальвехир.

– А как насчет обвинений?

Серые глаза Дальвехира полыхнули, и Хейзан понял, как он жалеет о том, что не навесил на себя амулет удушения.

– Ну?

– Я знаю, что Крайво не лжет – хотя бы потому, что он говорил это Альдому наедине, когда ему не было нужды рисоваться.

– Вы там были? – приподнял бровь Дальвехир.

– Я – нет, но Рохелин – была.

– Конечно, – сказал Дальвехир; губа его нервно дернулась. – Допустим, я действительно укрываю Имрея по старой памяти. Это все, что вы хотели из меня выбить?

– Есть что-то еще, – возразил Хейзан.

– Неужели?

Хейзан подавил накатившее бешенство и проговорил с расстановкой:

– Мне не слишком хочется бросаться на вас и срывать амулет против чтения мыслей – и, надеюсь, не придется. Так что признавайтесь, о чем вы втайне договорились с Энелором.

– Почему именно с Энелором? – спросил Дальвехир с завидным самообладанием.

– Уж кто-кто, а кертиарианин с первых же слов уличил бы Крайво во лжи по тональности голоса.

Дальвехир внезапно отбросил рукой стопку бумаг, что тут же разлетелись по кабинету.

– Мы держим Имрея на случай, если понадобится избавиться от кого-нибудь, чья охрана может обнаружить убийц Мирисс. – Закашлявшись, он признался: – На очереди Фивнэ.

– Фивнэ? – искренне удивился Хейзан. – Мне казалось, он один из вас.

– Мы не можем допустить, чтобы светляки добрались до него прежде нас и в суматохе прибрали к рукам место в Высшем совете.

– Почему бы вам не дождаться, когда Фивнэ умрет сам? Или хотите испробовать оружие под названием Имрей в действии? – язвительно вопросил Хейзан.

– Должность в Совете – пожизненная. Выживший из ума Фивнэ едва ли поднимет престиж гилантийцев. Императрица больше не захочет иметь с ними дела.

– Уж не меня ли вы хотите поставить на его место?

Дальвехир смолк, мрачный, как грозовая туча. Хейзан в неверии коснулся рукой лба; веринцы с их безумными планами превзошли себя.

– Я ведь даже не северянин…

– У нас нет другого выхода. Светляки должны знать свое место.

Хейзан покачал головой, а затем выдавил из себя улыбку – гилантиец, роль которого он играл, пришел бы в восторг от раскрывшихся перспектив.

Снаружи его встретила Сив, накручивая на палец медный локон.

– О чем ты там разговаривал с Дальвехиром? – медовым голоском пропела она.

– А ты разве не подслушивала? – раздраженно бросил Хейзан, впрочем, не сводя взгляда с ее открытого декольте.

– За дубовыми дверьми, к сожалению, ничего не слышно, – посетовала Сив и неожиданно погладила Хейзана по руке. Тот вспомнил, как она вздрогнула от его случайного прикосновения… похоже, еще тогда она положила на него глаз.