Текст книги "Ветер в черном (СИ)"

Автор книги: Average Gnoll

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 14 страниц)

========== Эпиграфы ==========

Like the tide, shadows flow towards the shore of light.

The night comes whirling like a maelstrom.

Warring waves of crackling clouds embrace this nightside landscape.

<…>

And as I reach the surface once again,

these powers are under my control.

Now I am one with the night sky majesty.

– Emperor – The Majesty of the Nightsky

***

И был там зов, скорбящий зов небесных твердей пустоты,

Великолепно-серый, он летел от неба до черты

Великих Сущностей во мгле, где уронился, как слеза,

Как дерево сухих ветвей и как льняные небеса.

– “Плач Серых гаваней”

Ты знаешь, кто не

Раскаты грома.

– из “фонетического” перевода на всеобщий меенского эпоса Атла (”Сказ”)

========== Пре-интро ==========

Она бежала.

Вернее, ей казалось, что она бежит – в действительности ее пошатывало от дерева к дереву, а босые шаги топтали траву по заколдованному кругу.

Она бежала, но потом – пряталась, таилась, а затем взрывалась хохотом и – танцевала в шторме летящих листьев, подобно болванчику на ярмарке. Ветви царапали ей щеки, тернии рвали одежду, но она этого словно не ощущала.

Она протянула руку и рванула реальность, будто отрез ткани, но когда она разжала пальцы, из них просыпались только листья бузины.

Вывернутый наизнанку гром звенел в ушах пронзительно-высокими тонами. Она отбросила листья и слезы.

Ветви кололи шею.

Многогранник в ладони – тоже.

Развалины.

Мир раскалывался об ее взгляд, обращаясь в нечто совершенно иное, чем ему предназначено быть.

Она бежала ему навстречу.

========== Часть 1: В ночи | Интро ==========

Серый свет из-под половиц насторожился. В таверне стоял гам, нетипичный для светлого дня, но каждый обращал внимание лишь на себя и своих собутыльников. Серый свет бесцеремонно пролетел через узоры, нацарапанные косоватыми ножками стульев, многолетние пятна пролитого эля и прочую требуху. Осколки стекла преумножили свет на его пути, но изначальный одинокий луч растерял-таки свой трепет возле кусаного столика на троих. Двое гостей сидели с одной стороны, третий – напротив.

– Так ты говоришь, – начал мужчина с мускулистыми руками, сидевший рядом с другим, чье лицо было покрыто оспинами, – нам нужно выстроить – как ты енто назвал?.. – деолох?

Молодой человек против них, дать которому на вид можно было лет двадцать пять, кивнул.

– Именно – диалог. Как раз поэтому люди используют таверны, а не лобные места, чтобы решать свои вопросы.

– Или чтобы драку и ужин совместить.

Юноша улыбнулся своеобразной улыбкой, отразившей одновременно сожаление, иронию и снисходительность. Улыбка мгновенно исчезла, но оставила следы в мелких мимических морщинках – знаках того, что юнец не чурается выражать эмоции.

– У тебя будет время пожрать, Лард. Вы двое лучше скажите, какого черта вы меня обвиняете в смерти своего липкого дружка?

Рябой выставил указательный палец:

– Это ты подстроил лавину на перевале!

Юноша пожал плечами, как если бы речь шла о рубке дров или чем-нибудь ином, не менее будничном.

– Работа такая. Гнухен мне ни слова не говорил насчет своих планов. Да я даже имени его собаки не знаю, хоть она меня и облаяла.

Разговор прервала носильщица, увидевшая, что чарки гостей пустуют; пощипав девку за мягкое место и заполучив еще одну кружку паршивого пива, Лард вернулся в мир живых.

– Когда мы достали Гнухена, он тебя назвал. Так вот ты здесь, и в ус не дуешь, и мы тожа здесь, а друг наш, – Лард приобрел угрюмость, – друг наш – умер.

– Приведите мне Гнухена, и мы побеседуем вчетвером. А, постойте, где-е же он?.. – многозначительно протянул юноша. – Мне в какую сточную канаву обращаться, парни? Вы его туда затолкали.

Лард потупил взор, но продолжил настаивать.

– Но, Хейзан, – имя он произнес так, словно оно было названием болота, – если бы он тебе…

– Считаешь, меня вынудила бы отказаться чья-то возможная смерть? – поднял бровь Хейзан – жест, совершенно присущий его лицу, постоянно менявшемуся, точь-в-точь как выражение темно-золотистых – странный цвет – глаз.

– Ты бы подумал, – сказал второй.

Хейзан вперил взгляд прямо в его серые глаза навыкате и проронил с подчеркнутой скукой в голосе:

– А ты, могильщик, родной, подумал темной дождливой ночью, когда перед тобой насыпали золота с тем, чтобы ты спрятал… кое-что?

Рябой затрясся как осиновый лист.

– Колдун!

Хейзан вздохнул, словно разговаривал с ребенком, который никак не может уразуметь очевидного.

– Это ты, Наузь, восстановил в памяти все это. Даже если, подозреваю, память твоя неглубока.

Лард решил, что настало время вмешаться:

– Мне твои фокусы волшебные не сдались, парень. Я, чтоб его, пришел сюда по делу. Дело это – ты. Слушай, даж если ты знать не знал…

– Однако я знал.

Если бы у серого света были голосовые связки и не было нужды хранить молчание, он бы присвистнул. Длинно.

– Ты разве не должон отрицать свою вину? – спросил Наузь с полным непонимания лицом.

– Я должен, Наузь, делать то, что считаю правильным делать, – ответил Хейзан. Кажется, могильщика это запутало только сильнее.

Лард коснулся кудлатой бороды.

– Так Гнухен все ж сказал тебе?..

– Нет. Но что ты можешь подумать, видя столько огня в чужих глазах, в то время как их обладатель повторяет снова и снова: никто не пострадает, никто не пострадает?

– Я не охотник до чужих глаз… в отличье от тебя. – Ларда, казалось, пробивал холодок каждый раз, когда темно-золотистый взгляд Хейзана прохаживался по нему. – Ничего это не меняет.

– Но прежде, – заметил Хейзан, – я был лжецом. Твое мнение обо мне вольно не меняться, но правила, как обо мне судить, изменились, и от этого тебе не отвертеться.

Лард смешался, но ничто не могло пошатнуть его упрямства.

– Это было горе. Для меня, для Наузя, для Авроры – горе.

– О, так у него жена из Двуединой Империи? – осведомился Хейзан как ни в чем не бывало.

Все произошло в одно большое мгновение, составленное из маленьких – Лард замахнулся рукой, в которой держал пиво, Хейзан присел, вжав темноволосую голову в плечи, и громкий звук разбитого дерева надвое с плеском огорошил таверну. Повисла тишина. Хейзан выпрямился и оглянулся к пахучему пятну на стене.

– Хорошая была кружка. Я бы мог сказать вдобавок “хорошее было пиво”, но, – он жестом указал Ларду, – не хочу портить репутацию человека, который всегда говорит правду.

– Жопу не рви, колдун, – процедил Лард и смачно сплюнул.

– Нормальное пиво! – вякнул кто-то из угла.

– Что ж, спасибо за беседу, господа. – Хейзан поднялся на ноги и, театрально обведя взглядом заведение, бросил на стол несколько медяков. – Моя доля.

Лард буравил его уничижительным взглядом, но молчал. Наузь немедленно вмешался:

– А ну стой, ты!.. Не! Хер ты этого ублюдка отпустишь, Лард!

Лард лишь пришикнул на него:

– С тобой позже побалакаем.

Когда входная дверь со скрипом затворилась, Хейзан позволил себе смешок, больше похожий на фырканье, и стряхнул с себя воображаемые остатки чужих взглядов. Миновав жалкого бродягу, который опорожнял желудок под вывеской, изображавшей чешуйчатую заднюю часть и хвост некой твари, Хейзан направился к воротам буквально в дюжине домов от места, размышляя.

Какого черта он вообще откликнулся на столь странное обращение? Даже если махнуть рукой на место встречи – “Виверний хвост” зачастую приносил заказы, пусть и малооплачиваемые, – сторонние вопросы касательно летальных исходов подозрительны как евнух в борделе. И вот – остался на бобах. Приходилось надеяться, что в Хефсборе, как и в любом стольном граде Просторов, найдется пристойная работа.

Где-то горела куча тряпья, источая едкий дым, так что Хейзан завернулся в плащ и ускорился, не обращая внимания на брехание трехногой собаки – привычный звук. Будучи еще учеником, Хейзан устроил целый книжный штурм в попытке выяснить, почему собаки лают именно на него, но потерпел неудачу и втык от Кееаара, что занимался не тем. Давно дело было, много воды утекло… соленой, в одной реальности отразившей ярко сияющую звезду, которая так спутала моряков, а в другой – лишенной звезд вовсе.

Одной серебряной монеты было достаточно для стражников, чтобы выпустить нездешнего из бедняцкого Нижнего Хефсбора; те лишь почему-то переглянулись. Почему, Хейзан понял, когда размотал ткань с лица и не почувствовал никакой разницы – воздух тяжело сползал духотой, обещающей летнюю грозу. Маг тотчас же поднял глаза к небу; мирный закат отменялся – черная пелена туч сужала кольцо над черепичными крышами Серого квартала.

– Госсов глас! – выругался Хейзан.

Развернувшись, он бросился к сторожке, где удачно схватил за рукав последнего из скрывшихся внутри стражников.

– Самим тесно! – гаркнул (если убрать ругань) тот и хлопнул дверью у Хейзана перед носом. В квартал тем временем ворвался холодный ветер, вздымая клубы пыли и донося далекий гром. С неба закапало.

Хейзан торопливо обозначил на темнеющей земле треугольник для межпространственного перемещения, но его попытку бегства оборвал… не совсем дождь. То были несколько вещей, на которые ушло всего-то пара сердцебиений; в основном – непроглядный мрак и жестокий – крайне жестокий, хотя личностью он являться не мог и черт ее носить тоже – наплыв воды.

Ошеломленный Хейзан постоял так немного во тьме, пока вода свободно струилась по его одежде и затекала внутрь. Затем он механическим движением рук поднял капюшон и пошел… куда-то.

Очаги горожан манили сквозь окна, словно фонари на болоте, обещая тепло, кров, выпивку и человеческое участие. Приведенный одним таким фонарем, Хейзан постучал в стекло, но ответа не последовало.

– Вы там все вымерли, что ли?! – крикнул он и застучал яростнее. Ему повезло родиться с безупречной реакцией, ибо парой мгновений позже окно открылось, и оттуда выплеснулись помои.

Мокрый как утопленник, Хейзан блуждал в новорожденном мире грома и плавучих крыс. Четыре измерения отказались содействовать буре, и за то поплатились – три из них она крутила, растягивала и вовлекала в бессердечное искажение, в то время как четвертое распалялось бесцветными лотосами и шепотами более всегласными, нежели гром.

Никаких столпов, только вода, вопреки мнению Кееаара о том, что столь махонькое слово может объять сами Великие Сущности как пространственная универсалия. Кееаар был мудр, но даже у мудрецов найдутся слабости. У него их был целый ворох.

Было не разобрать, Хейзан это продирается через водоворот, или водоворот продирается чрез него. Крохотные частички магии на задворках сознания тихо и как-то по-женски вздыхали, подергивая рябью сущее, что было скорее побочным эффектом, нежели чем-то сколь-нибудь полезным.

Неизвестное время спустя (но много позже, чем источилось умение Хейзана составлять метафоры) он натолкнулся на дверь. Безо всякой надежды маг постучал и стал ждать, наблюдая за галлюцинациями, проявлявшими себя как внезапные вспышки на всём и застилавшими взор почище ливня. Услышав, как со скрипом проворачивается в замке ключ, он принял за галлюцинацию и это. Но молодая девушка-северянка, которая открыла ему дверь, была совершенно точно настоящей (и миловидной, но недостаточно красивой, чтобы тоже оказаться видением). Сжимая в руке свечу, она молча провела Хейзана прямиком к очагу.

Когда он осознал, что были то не галлюцинации, а обыкновенные молнии, то немного успокоился, но все еще был мокрым как черт-болотник – поэтому принялся испарять воду дрожащими руками, через которые магия направлялась из сознания мага на его промоченную одежду. В качестве завершающего штриха, Хейзан откинул назад свои волосы, выглядевшие как шерсть на брюхе у дворняги, и высушил их тоже. Владелица дома тихо появилась у Хейзана за спиной и подсунула ему пиалу с чем-то горячим. С тех пор, как Хейзан был в ее власти, она не произнесла ни слова.

– Спасибо, молчаливая миледи, – поблагодарил он и сделал глоток – напитком оказался пунш.

– Рóхелин.

– Хейзан.

Они пожали руки.

– Откровенно говоря, Рохелин, – сказал Хейзан, доканчивая пунш, – не хочу злоупотреблять вашим гостеприимством. Я исчезну как летний сон, если вы предоставите мне немного свободного места для магической защитной фигуры… и если сами того захотите.

– Так вы маг, – понимающе кивнула Рохелин. – Раз так, у меня к вам просьба. В знак благодарности, возьмите меня с собой.

Хейзан заморгал в логичном непонимании, но Рохелин продолжила:

– Я странница. – Она говорила так, словно ставила невидимую точку после каждого короткого предложения. – Другой маг обещал захватить меня в Выйрес. Но буря все планы смела.

– Не повезло. Красивый хоть? – спросил Хейзан напускно безынтересно. Рохелин проигнорировала вызывающий вопрос, но ответила столь же провокационно:

– С тобой повезло.

– Однако я пока не согласился, – напомнил ей Хейзан, позволив своему выразительному лицу многозначительную улыбку. – Я бы попросил один поцелуй, но пунша было достаточно.

Грубовато, понял он тут же; как и всегда в его исполнении, однако может сработать.

– Благодари моего отца, он поставил его в погреб.

Не сработало.

– Почту за честь выразить ему свою благодарность за столь добросередечную дочь, – саркастически провозгласил Хейзан, аж прикоснувшись к сердцу в порыве игры. Рохелин подняла бровь:

– Нужно ли быть доброй, когда стоит указать на место?

Искорки в ее глазах, чей цвет оставался тайной в обстановке мрака и огня, подсказали Хейзану, что девушка не злится.

– Хорошо, признаю, вышло как-то… резко, – сказал он, обойдя извинения. – В Выйрес еще собираешься?

– А куда собираешься ты?

Хейзан слегка усмехнулся, но произнес почти вдохновенно:

– Скорее всего, тебе не понравятся желто-серые скалы под беззвездным небом, где на лиги вокруг – ни единой живой души.

– Тогда зачем тебе туда? – поинтересовалась Рохелин.

Хейзан усмехнулся вновь:

– Я там живу.

Ни слова больше не говоря, он встал и деловито выщелкнул из руки немного пламени. Рохелин задула свечу и поставила ее на стол, чей угол маячил на краю светового круга, образованного новым источником света. Хейзан отпустил горсть огня в свободное плавание и начал бесконтактно вычерчивать два тетраэдра – вокруг Рохелин и вокруг себя. Закончив, он взмахом руки задул летающий огонек, так что комнату и двоих людей в ней теперь освещали лишь угли в угасающем очаге да случайные вспышки молний. Можно и глаза не закрывать, подумал Хейзан и потянулся к Гиланте, безднствующей за пределами Универсума, чтобы отщипнуть клочок магии; затем он растворил его в своем сознании, которое залил ярким изображением: главная площадь одноименной столицы Выйреса – рынок, таверна “Лиловый тролль”, бордель; и, наконец, послал выделенную субстанцию четвертому измерению.

Измерение раскололо магию, как если бы та ударилась о каменную стену.

– Какого… – Хейзан попробовал снова, но изменчивая поверхность озера внезапно превратилась в толстую корку льда.

– Что-то не так? – подала голос Рохелин. – Гроза?

– Нет-нет, – Хейзан потряс головой. Он изменил картину назначенного места на берег мрачного моря Ийецинны, где стоял его дом, но магическое измерение осталось гладким как мрамор. – Черт! – Еще попытка, опять вхолостую; снова нет, снова нет, снова нет; черт, черт, чертчертчерт! Хейзан едва удержался от того, чтобы выхлестнуть из ниоткуда огонь, памятуя, что находится в помещении.

Полуживой из-за головной боли, которую принесло перегруженное сознание, маг испарил ненужные больше защитные клети и оперся на угол пресловутого стола.

– Я не понимаю, – выдохнул он. – Твой дом проклят или что?

– Не слышала об этом. – Рохелин помогла ему сесть.

– Это фигура речи, проклятий не существует, – отмахнулся Хейзан, откинувшись на спинку стула. – Но прежде я не сталкивался ни с чем подобным.

– Я смогу уловить смысл не будучи магом?

– Боюсь, что нет. Ты никогда не ощущала ни магии, ни четвертого измерения. Ты даже не знаешь, как они являют себя, когда работают правильно. – Брови его были сдвинуты, в глазах – с поволокой из-за боли – плескалось злое раздражение. Он сам не заметил, как начал рассуждать вслух. – Но здесь они совсем не работают. Нет, подождите; магия все еще со мной, в моем сознании, так что, может, проблема с четвертым измерением? Или самое возможность путешествовать с его помощью задета? Черт возьми, мне нужно обсудить это с другим магом. А еще лучше – узнать, только ли у меня так… хорошо, если у всех, то есть ужасно… но всем плевать, особенно среди нас, ха-ха… – имел он в виду то ли гилантийцев, то ли каждого из магов Просторов.

– Я здесь, – напомнила Рохелин с северной прямотой. Подлинная дочь своих отцов… хотя внешне – не совсем. Нет, белая кожа и черные как вороново крыло волосы на месте, так же как и строгие черты лица (за исключением, пожалуй, тонкого, но острого носа), однако она… милая. И не такая высокая, как ее соотечественницы.

Хейзан отвел от нее глаза и понял, что дрожит.

– Рохелин, – сказал он. – Я в заднице.

Какое-то время тишину нарушал только вой разъяренной бури.

– Ты драматизируешь, – наконец сказала Рохелин.

Хейзан бросил без лишних раздумий:

– Тогда почему дрожит твой голос?

Сейчас у него не было сил изображать манеры, каким его никогда не учили, в отличие от единственного человека, которого он мог бы назвать другом.

Она не ответила, но Хейзан этого и не ждал. Оставив Рохелин наедине с ее недомолвками, он вновь разжег очаг – вручную, голова все еще раскалывалась – и докинул туда поленьев. Гроза снаружи, кажется, вознамерилась властвовать всю ночь, и вопросы без ответов глодали оттого лишь сильнее.

Не могла же она иметь альтернативную природу и действительно оказаться волеизъявлением Сущностей, вопреки всему, что известно о них человеку? С другой стороны, Гиланта безмолвствовала, а значит, ее высшее сознание по-прежнему было занято чем-то иным, если к нему вообще применимо слово “занято”. Но, будь затронуто четвертое измерение, хаос пожрал бы весь Универсум – а он стоит, как стоял испокон веков.

После бесконечного молчания Хейзан наконец предпринял попытку заговорить:

– Давай сочинять. Тебе нужно что-то сказать отцу, когда он вернется.

– О, – встрепенулась Рохелин. – Он не вернется. Это мой дом. Невзирая на мнение сраных городских властей.

– Я предвижу за этим горестную историю, – ответил Хейзан со всей осторожностью, на которую был способен. Когда женщина ругается, это всерьез.

– Неважно.

Ох, как же, подумал Хейзан с нарастающей усталостью.

– Ну, мой отец тоже мертв.

Рохелин подняла стальной взгляд и сказала ровно:

– Разве я говорила, что мой отец мертв?

– Ладно, – признал поражение Хейзан. – Выходит так, что семья для нас обоих тема неподходящая.

– Я через это стократно проходила, – внезапно продолжила Рохелин. – В своем странствии. Эй, красавица, кто твой папа? От кого род ведешь, незнакомка? Мы рассказали тебе о своей семье, теперь твоя очередь. Постоянно.

В ее словах не было скорби, лишь нечто вроде сокрытого бремени, уловить которое смогла лишь Хейзанова незаурядная проницательность.

– Люди по природе любопытны, – пожал он плечами. – Говоря “любопытны”, я имею в виду в том числе “наблюдательны”, “пытливы”… и “везде суют свой нос” тоже.

– А ты из них кто? – спросила Рохелин с вызовом. Хейзану она нравилась все больше и больше. С такой можно позволить себе патетику.

– Я искатель. Во вторую очередь, разумеется, в первую я – маг. Но что я не могу изменить, я наблюдаю и выучиваю. Не с тем, чтобы повторить, конечно.

– Радуйся, я тоже искатель, – она улыбнулась впервые за весь чертов вечер. – Моя вотчина – то, что меня окружает. Не люди с их чаяньями. Шире.

– Твоя вотчина – Просторы, – предположил Хейзан.

Ледяные небеса нависали над головой – так во сне взбегает по позвоночнику ощущение, будто ты никогда не проснешься.

Э́олас смотрел на безголовые тела, прикопанные в снег возле его ног.

Поднялся ветер, и Эолас зарылся глубже в песцовый воротник. Тени угольно-черных нагих ветвей отплясывали с изяществом перепуганного молодого оленя. Если бы головы мертвецов были на месте, они различили бы серые глаза и белоснежные просторы за спиной обладателя оных. Тверди слились воедино; на земле наливалось кровью предзакатное солнце, а в небе сталкивались между собой край леса, Западная грань и снежное море – ровно на том пятачке, где стоял Эолас. Невидимая красная тропа, обрамленная сугробами, вела от обезглавленных мертвецов – и вглубь чащи.

Рубаха на каждом из тел была разрезана крест-накрест вместе с грудью. Помимо нее, на трупах были только шерстяные штаны. Все указывало на то, что мертвецы эти – клятвопреступники, что неудивительно, ведь жили люди снега согласно иносказаниям Клятвенника.

Отсутствие брызг крови говорило о том, что своих голов преступники лишились уже после смерти. Вернее, вспомнил Эолас, сначала они лишились глаз, переданных ночному идолу, и уже безглазые головы отсекли для идола снежного. Остальное предназначалось волчьему идолу, и тела отнесли на опушку поодаль от крепости.

Эолас не жалел преступников, невзирая на то, что сухостойные слова Клятвенника безжалостно коробили его чувство прекрасного. Эолас не жалел преступников; они могли быть поумнее и не пытаться стащить еды из крепости под полной луной. Но большей частью Эолас не жалел преступников потому, что нет никакого резона жалеть мерзлые трупы. Тем более, человеческие.

Пошел снег. Эолас по-прежнему не шевелился, лишь поднял глаза на маячащие в подступающем сумраке деревья. Ему почудилось, будто он слышит чей-то мучительный вздох.

Люди снега почитали своих идолов с непроизносимыми именами классически – через сделку. Возьми их, ибо они – такие же, как мы, на кого ты охотишься с начала времен, только лишенные жизни. В них та же кровь, но холоднее на вкус, и под сень тех же деревьев вторгаются они – в твою власть. Возьми их и оставь нас. Забери их глаза и одари нас взамен способностью видеть во тьме – не застилай своих звезд тучами.

Обыкновенная для примитивных народов идея влиять на погоду, особенно остро проявленная тогда, когда эта погода может сгубить. Обыкновенное для примитивных народов стремление видеть божественное начало в тем более опасной, тем крепче неотъемлемой природной силе.

Для Эоласа это было очевидным, но сейчас, когда он вглядывался поверх безголовых мертвецов в ледяной, утонувший в синеве лес, ему становилось не по себе.

Пора возвращаться, решил он; в этой стране, которую люди снега зовут Рýда, ночь наступает быстро и эффектно. Разумеется, Эолас, будучи магом, с легкостью прогнал бы волков, но это означало оставить их голодными.

Идя дорогой, оставшейся после того, как обремененные люди протащили по снегу трупы, Эолас добрался до стражника из числа рассеянных по периметру. Впрочем, трудно было назвать стражником человека, даже не вооруженного. Они обменялись взмахами рук, и Эолас продолжил путь к темной громаде форта Фикесаллерамник, откуда отделились два пригарцовывающих огня и направились к нему. Двое людей с факелами.

– Как-то безрассудно для вас, Эолас, – сказал один из них. – Что-то случилось?

– Ничего. Вам не следует волноваться постольку, поскольку я всегда держу ситуацию под своим контролем. Но если вы хотите проявить вежливость касательно меня, то смотрите в оба.

– И Чарснотил эти оба захапает прежде, чем ты его полное имя скажешь!

Оба факельщика были, вне сомнений, навеселе, и Эолас подхватил их задорный хохот сдержанным смешком. Болваны, пронеслась мысль. Все еще улыбаясь, он спросил:

– Сегодня какой-нибудь праздник?

– Праздник! – проревел второй факельщик. Эолас мысленно возвел глаза к небу. – Сегодня у моего брата день рождения. Он…

Эолас вкрадчиво перебил его:

– Полагаю, Мричумтуивáю обрадовало бы ваше семейное единство, ибо это залог единства кланового, но… разве не должны люди, чья работа связана с огнем, соблюдать трезвость? Вождю вряд ли понравится, если он проснется и обнаружит, что ему лижет ноги огонь, только потому, что кто-то нежданно-негаданно уснул возле деревянной стены.

Всеобщее веселье резко развеялось; факельщики переглянулись.

– М-м… – запнулся первый. – Вы же не скажете Мричумтуивае, правда?

– Пожалуйста, – добавил второй, словно виноватый ребенок. Эолас едва удержался от гримасы отвращения.

– Разумеется, не скажу – это ваши дела. Думаю, что вы достаточно сильны духом, чтобы признаться самостоятельно.

Эолас произнес это как раз, когда они достигли крепостных ворот. Внутри не было необходимости в лишнем свете, поэтому факельщики разошлись, понуро-задумчивые.

Эолас решил, что жители уже попрятались по домам, но порыв ветра принес с собой шум множества голосов, так что он направился прямиком к главной площади – и обнаружил там все население Фикесаллерамника, сгустившееся вокруг чего-то, пока ему неведомого. Как бы тошнотворно ни было, Эолас начал протискиваться сквозь толпу. Какой-то мужик не захотел его пускать, и после краткого противостояния локтей Эолас просто лягнул его в живот и едва ли не вывалился на воздух.

Толпа окружала позорный столб, к которому был пригвожден взъерошенный юноша лет двадцати. Ни нагой, ни в исподнем, как те безголовые преступники, он, тем не менее, был одет вполовину легче, чем средний человек снега.

– Кто это? – спросил Эолас у старухи по правую руку от себя. Она открыла рот, чтобы ответить, как позади раздалось душераздирающее заявление:

– Он меня ударил! Вон тот тощий в песце!

Эолас обернулся и увидел, как мужик, чье лицо наполовину закрывала нечесаная борода, грозит ему кулаком. Но прежде чем тот привел свои угрозы в действие, появился еще один участник событий:

– Он? Да ты сбрендил!

Обладатель зычного голоса оказался крепким мужчиной с ожогом на щеке. Мундеримиóго, кузнец.

– Он меня ударил! – повторил бородатый паразит.

– Дубина! Он не может никого ударить, потому что он человек искусства. Писец, вон он кто такой. Впредь найди кого-нибудь еще, чтобы кулаки почесать.

Бородатый не рискнул спорить и исчез, как дым, где-то в недрах толпы. Эолас вздохнул облегченно.

– Благодарю, Мундеримиого, и доброго тебе вечера. Не мог бы ты мне объяснить, что происходит, но не здесь, а там? – Эолас кивнул в сторону позорного столба.

– А, на здоровьице, – ответил Мундеримиого с щербатой улыбкой, тронувшей обе розовые – одна от ожога, другая от мороза – щеки. – Там? Там разведчик вастаков. Парни поймали его пару часов как, он пытался пролезть через гóвна. Он тут на всю ночь. Если свезет – хе-хе – выжить, завтрева будет суд – Мричумтуивая то сказал. Хм. Он тебя ждет, наверное. Ну что, не смею задерживать! Писец в песце, хе-хе.

Вывалив на Эоласа всю эту словесную груду, Мундеримиого, фальшиво насвистывая, пошел себе дальше. Кузнец принадлежал к числу людей, которые делали “свое дело” и относились снисходительно к тем, кто не привносил в мир ничего материального, например, писателям. К несчастью для Эоласа, в таких вопросах почти все люди снега были столь отсталы, кроме отдельных случаев. Он не раз уже жалел, что выбрал для поиска вдохновения Руду, оставив за бортом многие другие снежные края Просторов.

Эолас обогнул позорный столб, держась края толпы, и оказался на тихой темной улице. Молодой вастак поплатится жизнью за собственную глупость – пробираться сточными водами, надо же! – сегодняшней ночью, которая в этой субреальности длится около двадцати часов. Даже если выживет, Клятвенник приготовил ему наказание – перед тем, как раздать парня идолам, ему отрежут ноги. Люди снега не были жестоки ради жестокости, они всего лишь занимались своим делом – на Просторах они были известны как прирожденные палачи и пыточники. Высший инквизитор Двуединой Империи, родины Эоласа, был родом со снежных равнин Руды – по крайней мере, слухи говорили, что это правда, а наверняка не знал никто.

Наконец, Эолас добрался до дома Мричумтуиваи и постучал, игнорируя молоток в виде совы, несомненно вышедший из кузницы Мундеримиого. Открылась дверь.

– О-о, дражайший Эолас! Я ждал тебя с тех пор, как мы поймали этого мальчишку. – Акцент Мричумтуиваи, заключавшийся в том, что он произносил предложение как одно слово, для незнакомца был на слух совершенно неразборчив. К счастью, Эолас провел в Фикесаллерамнике уже две недели, и тех оказалось достаточно, чтобы привыкнуть. – Проходи, проходи.

Эолас зашел в дом и вытер ноги. Дома людей снега состояли из одной комнаты, что восходило к их предкам, жившим в чумах, но эта самая комната вмещала все, что необходимо. Четыре стены дома Мричумтуиваи увешивали шкуры таким образом, что бревенчатых стен не было видно даже на палец. Пылко горел очаг, но еще ярче сияли бесчисленные свечи, так что светло было как днем. Всего лишь иллюзия: солнце едва ли когда-либо посещало этот дом, лишенный окон. Однако Мричумтуивая боялся темноты (он никогда не упоминал этого вслух, но был неосторожен с поверхностными мыслями, а магу только того и надо), и свечи, огни, пламя преследовали его всюду. Вот почему пьяному факельщику лучше было бы не говорить вождю ничего о том, что огонь может привести к пожару.

Мричумтуивая пропустил Эоласа вперед себя, и маг сел на пол напротив очага, подогнув под себя ноги. Вождь остался стоять – не за счет своей должности, но из-за больных коленей.

– Видел ли ты уже… о, наверняка видел, мои люди сформировали столь широкую толпу. – Мричумтуивая демонстрировал свое незнание языка почти в каждом его аспекте. – Завтрашний день будет суд… А, мой друг, в твоих глазах вопрос. Конечно же, он не проведет всю ночь снаружи, может, пять часов, а может, шесть… но никак не больше восьми.

– Не забудьте только тщательно вымыть его перед началом.

– Ты о чем гово… а! – Его привычка восклицать! была вторым препятствием на пути к пониманию, но Эолас терпел. Он вытерпел людей куда более кошмарных. – Никого не было в сточных водах, это придумка. Мальчишку поймали на Восточной грани, рядом с лесом. Но у него с собой была взрывчатая вода, и он наверняка бы использовал ее на водостоке.

Опять Гиндюльгáлю его надурил, подумал Эолас. Какую взрывчатку можно приготовить в подобных условиях? Однако он не стал разуверять обманутого вождя – лучше не ссориться с единственным лекарем в клане.

– Я уже сконструировал основную часть моей завтрашней речи, – похвастался Мричумтуивая. – Страх! Пойманный накануне разведчик показал нам, что для вастаков мы настоящий источник страха!

Эолас усмехнулся про себя двусмысленному пассажу. Концепция в целом тоже выглядела сомнительно.

– Основная метафора, – продолжал вдохновленный вождь, – такова: вастаки – словно перепуганный до смерти человек. Он пытается отбиваться не глядя, так и они подсылают первого же мальчишку, который им попался.

Эолас не выдержал:

– Это аналогия, а не метафора.

– О-о! Спасибо, Эолас. Писателю лучше знать. Что ты думаешь, к слову? Прав ли я?