Текст книги "Ветер в черном (СИ)"

Автор книги: Average Gnoll

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 14 страниц)

– Немного похоже на Сущности, – сказала Рохелин.

Хейзан улыбнулся ее прозорливости, удивительной для не-мага.

– Есть теория, что старшие черти – неуклюжее мифологическое переложение Сущностей на законы зримой вселенной. Другое дело, что эти верования прорастают корнями сильно дальше первых магов. Но черт их знает, этих меенцев.

Несмотря на то, что в низине стояла прохлада, Хейзан совершенно измаялся длинным рассказом, поэтому подошел к ручью умыться.

– Они всегда были умным народом, – сказал он, зачерпнул в ладони ледяной воды и плеснул на лицо. Утираясь рукавом, продолжил: – Когда кэанцы пришли к ним со своей религией – сожгли послов-священников в бане, и не из-за собственных языческих верований, а из чистого презрения.

– Я об этом наслышана, – Рохелин села рядом и, стянув сапожки, окунула ступни в воду. – И о двуединцах, что защищали своего Посланника. Вплоть до войны. Короткой, но кровопролитной.

– Фанатики с обеих сторон едва ли могут послужить милосердию. – Хейзан задумчиво посмотрел на лоснящиеся камыши и отломил один из них. – Говорят, их можно есть.

– Только корни, – ответила Рохелин и кашлянула: – Почему они ненавидели гилантийцев?

Хейзан отшвырнул камыш в ручей и так же задумчиво пронаблюдал за тем, как он уплывает вдаль.

– Суть их культа заключалась в том, что магия – нечто священное, дарованное нам свыше, и к нему нельзя прикасаться. Гилантийцы же пропускают магию через сознание, а значит, оскверняют ее. Вдобавок, Гиланта – еще и абсолют эгоизма, ведь сознание – это ты и есть, жалкий человечишка. А они эгоизм не любили, хотя во всем его проявляли.

– Значит, внутренний огонь это саморазрушение? – спросила Рохелин. Хейзан оперся обеими руками на траву и выпрямил спину, щурясь на мягком осеннем солнце.

– Поэтому гилантийцами восхищаются дурные юнцы, но затем жизнь дает им по лбу, и они идут драить коровники.

– Зато проживут дольше.

Хейзан отмахнулся:

– И без Гиланты в сорок умрут.

Краем глаза взглянув на Рохелин, которая беззаботно, словно бы путники не направлялись в логово Обездоленных, болтала ногами в воде, он сосредоточил магию и легким движением ладони поджег желтую кувшинку-кубышку, приютившуюся в омуте. Огонек поплыл по воде вместе с листьями, источая блеклый дымок.

– Красиво, – тихо произнесла Рохелин.

Хейзан проглотил нахальную фразочку “Я знаю” и задул пламя по щелчку пальцев. Кувшинка закачалась на поверхности, невредимая.

– Когда-то в Древнем Сканде от кэанопоклонников откололась ветвь, прозванная гударлингами, – сказал он. – Они сохраняли веру в священство магии, однако практиковали Гиланту. От них осталось странное очень заблуждение, будто в темной магии, как они это называли, есть нечто творческое. Скорее, нечто исследовательское, с той лишь разницей, что ты ищешь скрытые знаки не на стенах могилы, а внутри самого себя.

– Они и сами странные были, – отозвалась Рохелин. Не страннее, чем простые гилантийцы, подумал Хейзан.

– Не спорю, – промолвил он вслух. – Но магия – не созидание, а изменение. Всегда. Можно, конечно, сказать, что создавать значит преломлять что-то, когда-либо виденное и слышанное, и даже будешь немножко прав, но… эти стрелы разнонаправлены. Эолас как-то раз объяснял мне. Используя магию, ты знаешь, что получишь, а созидая – никогда. И, с его слов, “от бездыханной суммы измененного творение отличает капля клея – или крови”.

Это несомненно было красивым – более красивым, чем его маленький фокус, – но Рохелин его таковым не назвала. Глаза его назвала – тогда, позавчера, когда они приходили в себя после шторма.

– Как расплавленное золото, – шепнула она.

Хейзан сказал, что это из-за заката, но Рохелин только лучезарно улыбнулась:

– Что за скромность?

Раздался плеск, вернувший его в реальность – Рохелин швырнула в воду прибрежный камешек. Тот проскочил над водой три раза и ушел на дно. Хейзан поднял другой камешек, примерился и бросил – раз, два, три… пять. Окинул Рохелин победным взором; девушка насмешливо склонила голову, признавая поражение.

До Ха’генона оставалось полтора дня пути темным лесом, и, когда они уже собирались сниматься с места, Хейзан позволил себе последнюю метафору:

– Это все равно что дорога.

– Что?

– Магия. Прямая, как стрела, и ты на ней – межевым столбом. За тем исключением, что межевые столбы не мнят себя управителями вселенной, а мы – всегда, даже если отрицаем.

Леут не писал об этом, однако наверняка думал – как думает о власти каждый, кто ею облечен.

– Дорога хитрее, чем ты полагаешь, – произнесла Рохелин, наклонившись и смахнув тину с края Хейзанова плаща.

– И поэтому, – сказал Хейзан, чувствуя, как расстилается вдалеке новое откровение, – магия вновь похожа на нее.

Под сапогами – лиги до земли, солнечный свет вихрится кружевами. Рохелин стоит спиной к туче, и ее метущиеся волосы сливаются с чернотой. Две стены, мгновением позже – земля разверзается в глину, что наощупь как стеклянные бусины – по крайней мере, скользит точно так же. Вновь Рохелин, не перед ним, но под – бежит пальцами по позвонкам и вскрикивает, запрокинув голову. Петли скрипят. Не буди лихо, пока оно тихо. Irtaa kyl salmia – человек только брешь. Усилием мысли он обрывает раздражающее мельтешение и встает в полный рост – лишь затем, чтобы на гордо расправленные плечи, истертые ее бледными руками, рухнуло небо.

…Свет половины луны словно бы окуривал траву и кроны деревьев серебристыми испарениями. Рохелин, сидящая на страже, выдыхала это же сияние – под сенью листвы стоял не по-сентябрьски гулкий холод.

Хейзан долго лежал с открытыми глазами и ворочался с корня на корень, проклиная северный ветер, от которого заныло его плечо. В конце концов он поднялся на ноги и уселся рядом с Рохелин. В голове царил полный бардак – вот что бывает, горько подумал он, когда на привычный мир обрушивается небо.

– Хель… – начал было Хейзан, когда Рохелин неожиданно оборвала его:

– Почему Хель?

Хейзан озадаченно пожал плечами:

– А как я должен тебя называть? Рохля, да простят меня боги?

– Не смешно, – отрезала Рохелин.

Хейзан проглотил язвительный ответ и честно описал свои ощущения:

– Хель кажется мне куда более выразительным и… северным именем, чем какая-нибудь Роши.

Рохелин кивнула с еле заметным усилием, которое не укрылось от Хейзанова проницательного взгляда. Маг осторожно коснулся ее плеча и погладил, не намекая ни на что, кроме молчаливой поддержки.

– Отец называл меня Рошик, – наконец призналась она.

– О нем ты всю ночь думала? И прошлую тоже?

Рохелин покачала головой, но Хейзан знал, что она лукавит: не удержался и проник в ее мысли, которые высветили полноватого мужчину, показывающего дочери, как стрелять из лука. Рохелин, которой на вид было лет тринадцать, заложила тетиву и отпустила – но чуда не случилось, и стрела ушла мимо, вонзившись в соседнее дерево. Сольгрим еще раз объяснил ей, как правильно ставить ноги и держать локоть…

– Знаешь что, Хель? – тихо произнес Хейзан. – Смирись. В твоей жизни еще будут мужчины, которые тебя не предадут – наставники, братья и любовники. Хоть я, скорее всего, и не один из них.

Только ли потому, что его самого бросали на произвол судьбы бесчисленное множество раз?..

– Не надо, – попросила Рохелин, но Хейзана было уже не остановить.

– Только я тебе вру, потому что в самой людской природе заложено стремление предать. Мы сволочи, Хель.

– Хейзан…

– Нет, слушай, – говорил он распалясь, – даже если слышишь не слова, а то, как брехают на меня псы. Или плещутся волны, где ни звезд, только рыбы, которых я терпеть не могу. Пусть плавают, конечно им, но на вкус они чертовски отвратительны. Пусть… уж кто-кто, но я, – Хейзан усмехнулся с какой-то снисходительностью то ли к себе, то ли ко вселенной (что сейчас было для него одним и тем же), – имею право произносить это “пусть”. Уж кто-кто – медиатор, межевой столб, способный вскипятить слои воды и сварить лупоглазых рыб заживо. Власть, да? Ан нет; все – недожатая всесильность, все – мельчайший скол, заставляющий сомневаться, что атом неделим: великоватым будет. Сломанный масштаб – эта жизнь, яркая, но недолгая вспышка в созвездии Киля – а эхо-то, эхо… до глубин, где рыбы уже другие. Совсем другие.

Три – вернее, чуть больше, на четвертинку, как у цитруса – удара сердца он удушливо молчал.

– Черт возьми, – выдохнул.

Тьма окружающего леса обрела аромат пролитых чернил. Рохелин всхлипнула и закрыла руками лицо; кто из теней Скорбящего был настоящими Обездоленными – люди с мертвыми головами или они двое? Чье существование жестокая воля извне исказила сильнее?

– Мне так жаль, – прошептала она. – И тебя, и себя.

– Ты хотя бы умеешь проживать чужую боль как свою собственную.

Проклятие почище того, что привело их в Скорбящий, мелькнула мысль.

– Почему Гиланта не может сжалиться и даровать тебе нечто большее? – пробормотала Рохелин, не рассчитывая на ответ, однако Хейзан его дал:

– Бессмысленно взывать к Кэане, рваться к Кертиаре, упрашивать Гиланту. У них нет личности, нет той искалеченной сути бытия, которую мы так ищем. Они сами – бытие. – Маг глубоко вдохнул, погружаясь в аффект своих мыслей, диаметрально противоположный асвертинской пустоте. – Если однажды они и явят свой бесконечный разум, то заставят нас сделать абсолютно все, что прикажут.

========== Часть 5: Гроза | Хор ==========

Первым знаком того, что Эолас на правильном пути, была речушка, родившаяся у него на глазах из затхлых болотцев и тины. Густо заросшая тростником и аиром, она неторопливо окатывала крутые берега, точно кот облизывал молочную кринку. Несмотря на то, что тумана было не видать, Эолас не рискнул спускаться в долину, однако неотступно следовал руслу.

Когда река вышла из низины и раздалась вширь, появились едва заметные останки фундаментов – они отзывались под ногой твердым, в отличие от рыхлой лесной подстилки. Затем Эоласу встретились развалины церкви, густо увитые зеленым плющом; внутри взрастал из земли разбитый алтарь, потемневший от крови, которая лилась на него многие века назад. Теперь на сотни лиг вокруг простирался великий безбрежный лес; природа вернула все, что отобрал у нее людской род.

За садом одичавших вишен Эоласу преградили дорогу заросли шиповника, а за ними – глухо-серая, покрытая копотью стена. Осторожным полукругом Эолас обогнул развалину и, сам того не ведая, выбрался на древний тракт, который привел его прямо ко вратам Ха’генона. Впрочем, трудно было назвать вратами железные двери с повыпадавшими заклепками, в плотный слой застланные ржавчиной. Странно; создавалось впечатление, что ворота сковали уже после гибели Ха’генона – только это могло объяснить, почему они не рассыпались в прах за восемьсот лет. Эолас аккуратно, даже робко толкнул створку – и она свалилась, подняв нечеловеческий грохот и тучу рыжей пыли. Заклекотали птицы; оглушенный, Эолас призвал Гиланту в страхе, что из-за угла повалят Обездоленные, но так и не дождался.

Страх перерос в любопытство, и Эолас, перешагнув упавшую дверь, миновал каменную арку и оказался во внутреннем дворе. Река пересекала его гладким полотном, усыпанным листьями ив. Берег был убран в тот же глухой гранит, но часть облицовки лежала расколотой на дне. Отделенный рукавом реки островок почти полностью занимало огромное дерево неизвестной породы, внутренняя сторона чьих листьев серебрилась на солнце. Птицы вновь расселись по веткам, когда поняли, что им ничто не угрожает.

Угрожает ли что-либо мне, подумал Эолас?

Тишина однажды уже обманула его. Но во дворе было не сказать, чтобы тихо: поквакивали лягушки, кто-то невидимый бултыхался в воде, даже ветер прорвался через обнаженный дверной проем и всколыхнул высокую траву и Эоласовы волосы. Однако черная громада Ха’генона безмолвствовала, и это угнетало; прижимало к земле, словно пыталось выдавить из груди весь воздух.

У Эоласа закружилась голова, когда тот поднял ее, чтобы рассмотреть, где кончается этот квадратный колодец исполинских размеров. Ненормальная чернота стен наводила на мысль, что когда-то Ха’генон сожгло драконье пламя, – невзирая на то, что драконов не существует.

Темные провалы, где раньше висели двери, одновременно звали и отталкивали своим зияющим мраком. Но альтернатив у Эоласа не было: прежде, чем до Ха’генона доберутся Хейзан и Рохелин, ему нужно изучить замок на предмет Иррсаота, Обездоленных и боги ведают чего еще.

Сделав из толстой ветки примитивный факел, которому не требовалась промасленная тряпка, поскольку зажженное на нем пламя было магического происхождения, Эолас заглянул в один из коридоров нижнего этажа. Шаги гулко отзывались под невидимым потолком; более бледные прямоугольники на стенах указывали на то, что прежде их украшали гобелены – ныне давно истлевшие. Коридор привел Эоласа в, очевидно, тронный зал, где в факеле не было нужды – потолок обвалился, и кривые зубы изувеченных стен скалились в вышину. Через кроны деревьев Эолас различил башню, каким-то чудом оставшуюся целой – под “чудом” Эолас подразумевал магию. Не там ли прячется человек, в чьих руках Иррсаот рассыпал столько последствий по всем Просторам?

Эолас знал, что может столкнуться с ним в любой момент, и крепче сжимал факел – едва ли незнакомец – или незнакомка? – встретит гостя с распростертыми объятиями. Конечно, Эолас всегда полагался на свое красноречие, однако чуть что, и ему придется вступить в бой. И когда он успел настолько изменить себе, жалкому трусу, который прячется в нору от любого шороха?

В детстве Эолас увлекался замками ранней эпохи и знал в общих чертах, как они устроены, однако Ха’генон не собирался соответствовать ожиданиям. Завернув за угол, Эолас рассеянно подумал, что, кажется, уже проходил здесь, но счел, будто все замковые коридоры похожи между собой. Только когда он вернулся к разрушенному залу, где росли такие же деревья и так же щерился дальний угол, похожий на собачью голову, Эоласа проняла дрожь. Он припомнил, сколько раз поворачивал и куда; худо-бедно привлек пространственное мышление, с которым у него всегда были проблемы – дорогу от своей каморки до издательства он заучивал пару месяцев, – и пришел к категорическому выводу, что никак не мог обойти Ха’генон по кругу.

Или мог?

Раз главные ворота были нетронуты, хозяин Иррсаота и его Обездоленные пользовались черным ходом либо проложили путь через обвалившиеся части замка. Если бы Эолас нашел эту лазейку…

На сей раз он решил осматривать каждую комнату, что ему попадается. Во мраке поджидала новая напасть – сделав несколько шагов в обратном направлении, Эолас натолкнулся на груду камня. Она никак не могла появиться там за время, что он размышлял в искупленном природой зале: Ха’генон безмолвствовал. Или же поглощал все звуки, кроме птичьего пения и шума листвы.

Эолас отыскал бывшую кухню; печь заросла вьюном, а над разрушенным дымоходом покачивались еловые лапы. Из пасти погреба сочилась дымка, и Эолас спешно бросился обратно, пока она не осыпала его новым градом бессердечных воспоминаний.

Смежные помещения слуг Эолас не стал изучать; вряд ли хозяин Иррсаота, кем бы ни был, хранил артефакт там. За следующим поворотом он снова выбрался на воздух, во второй двор, мимо решетки, через которую текла река – и утопала в лесной зелени. В кустах Эолас увидел человеческий силуэт; незнакомец стоял спиной. Окликнуть его Эолас не решился, поэтому просто замер в ожидании – до тех пор, пока в разум не прокралась мысль, что один взмах магического лезвия решил бы все проблемы, даже если этот человек – хозяин Иррсаота.

…в реку с задорным плеском шлепнулась черная голова. Кровь стянула течение липкой пленкой, окрашивая воду в багрец.

Ха’генон безмолвствовал.

Только к ночи Эолас наконец отыскал винтовую лестницу, которая не могла увести его никуда, кроме башни. Пытаясь не задеть факелом стену – лестница вилась так, что должна была мешать нападению преимущественно праворуких воинов, – Эолас поднимался по высоким, щербатым ступеням и к первой площадке совершенно запыхался. Сквозь оконце не было видно ни зги, лишь задувал дикий ветер. Вскоре он окончательно выбьется из сил, в этом нет сомнения; как же тогда он поведет разговор с кэанцем, чьей беспечности – или злому умыслу, и Эолас не знал, что хуже, – ему придется противостоять?

Добравшись до вершины башни, Эолас едва не сполз на пол. Долго стоял, наклонясь и положив руки на колени, и пытался отдышаться; в груди шумело, голова ходила ходуном, а ноги дрожали, словно у припадочного.

Когда каменная кладка перестала отдаваться гулким эхом в ответ на его судорожные вдохи, Эолас подхватил брошенный факел и осветил дубовые двери. Два предположения: либо их повесил кэанец, которого он разыскивал – дуло бедняге, наверное, – либо Иррсаот каким-то образом поддерживал место своего хранения в первозданном виде. Эолас уже не сомневался, что отыщет артефакт здесь, не в сердце Ха’генона, но в его воздетой к небу ладони.

Дверь с поскрипыванием отворилась, и в следующий миг Эоласа ударило по лицу нечто черное и скользкое, точно мокрое полотно. Эолас завопил и отшатнулся, но хлопки крыльев над головой быстро привели его в чувство; всего лишь летучие мыши.

Мысленно отругав себя за мнительность, Эолас заглянул внутрь. Его встретила круглая комната, подтверждающая теорию о влиянии Иррсаота на свое окружение – казалось, не прошло даже дня с тех пор, как Ха’генон пал пред неведомой силой. Единственным, на что Время наложило свои руки, был желтый скелет, привалившийся к книжному шкафу – останки прежнего хозяина Иррсаота. Прочие детали настолько не изменились, что Эолас долгое время не решался переступить порога, лишь рассматривал и отчего-то внюхивался – пахло не сыростью и не смертью, а вишневым цветом, словно стоял май и ветер принес аромат через бойницы. Ненормальный запах, а на вкус Эоласа еще и приторно-омерзительный.

Бóльшую часть комнаты занимал овальный стол, а по центру его лежала карта, окруженная углублениями для свеч. Чернильные знаки и местность ничего не говорили Эоласу, ясным был лишь кружок в правой части карты, обогнутый лесом и рассеченный напополам рекой – Ха’генон. Несколько свечей валялось на полу: кто-то в спешке перевернул их, когда убегал. Там же сорвался с чьей-то руки цепной нож, обагренный кровью. На спинке стула висел наискось белый, как луна, плащ. Подойдя ко шкафам, Эолас взял одну из книг и раскрыл ее посреди текста, но тесно утрамбованные штрихи, похожие на клинописные, были ему незнакомы.

Либо он разминулся с хозяином Иррсаота, либо тот посетил Ха’генон лишь затем, чтобы забрать артефакт.

Эолас обратил внимание на ржавчину, тронувшую лезвие цепного ножа. Если Иррсаот замедлял течение Времени, значит, по исчезновении артефакта оно возьмет свое семимильными шагами.

У Эоласа не осталось сил на спуск – он боялся, что попросту споткнется и скатится вниз по тысяче каменных ступеней, поэтому решил заночевать в башне, искренне надеясь, что она не обрушится прямо под ним. Завтра он еще раз осмотрит замок – лишь бы Ха’генон не чинил ему новых препятствий, – а к вечеру должны объявиться Хейзан и Рохелин. С ними-то он и поделится неутешительными новостями, а заодно – донесет, что больше не желает участвовать в этом безумном… предприятии. Сбегать в открытую было бы попросту невежливо.

А пока…

Эолас магией починил сломанное перо, найденное среди книг, долил воды в чернильницу, перевернул карту и бледными, но четкими буквами вывел многообещающее название последнего рассказа: “Алый крест”.

Ступая вдоль извилистой реки, огибающей деревья, что тянули корни сквозь ее сыпучий берег, Хейзан разглагольствовал уже битый час обо всем, что приходило в голову. Только так он, кажется, мог разграничить момент нынешний и содрогающий призрак минувшей ночи.

– …то есть, люди, как правило, делят сны – на хорошие, на кошмары, на эротические. А для меня сны, все до одного, просто странные. И не имеет значения, какие во время сна я испытываю эмоции – я от них будто отстранен… или остранен.

– У меня эмоций может быть целый спектр, – сказала Рохелин. Былые слезы высохли, но стыдливое чувство вины за свою импульсивность осталось, и Рохелин не знала, куда от него деться. – Чужих, своих, абстрактных. Но поутру я все равно забываю.

– Однако ты вспомнила сон о Путеводном, – возразил Хейзан.

Рохелин перескочила через ручеек, заросший осокой, и бросила:

– Это спонтанно. И редко. Чаще всего мои сны остаются где-то на изнанке.

– Как гилантиец, я исследовал ту часть своего сознания, где рождаются сны, – Хейзан ручейка не заметил; засадив сапог прямо в воду, чертыхнулся. – До Ха’генона я думал, что они всего лишь перерождают впечатления в причудливое месиво, но теперь не уверен. Может статься, они как-то цепляются за ноосферу – невидимыми крючочками, а как только один из них выпадает, через дырочку проникает ментальная энергия.

Говоря откровенно, он слабо верил в собственные рассуждения, которые родились под влиянием момента.

– А у сновидцев? – спросила Рохелин.

– Я не был внутри твоего сознания, так что понятия не имею.

Рохелин остановилась и прищурилась.

– Даже мыслей не читал?

Хейзан загадочно улыбнулся и развел руками. Рохелин укоризненно покачала головой в знак того, чтобы он молчал об этом и дальше.

Вскоре заросли стали непроходимыми, и Хейзану с Рохелин пришлось вступить в реку, чтобы не терять направления. Сапоги оскальзывались на иле, промоченная ткань мешала передвигать ногами, но путники упорно шли, пока солнце катилось по небу через кургузые облака.

С юго-востока, откуда они продвигались к Ха’генону, замок был разрушен сильнее, чем в других его частях. Река уводила в зеленую пущу, пересыпанную замшелыми камнями в человеческий рост и даже выше. Продираясь через кустарник, путники заметили сломанные ветки и оборванные догола листья.

– Мы здесь не одни, – сказал Хейзан.

У Рохелин екнуло сердце, и она укорила себя за напрасный страх. В конце концов, с нею маг, который защитит ее от Обездоленных… одного или двух. Тем не менее, ей казалось, что словами о ложной власти Хейзан значительно преуменьшил свои способности, и загадочная сила, что в нем таится, однажды проявит себя – так или иначе.

Перед путниками выросла обглоданная Временем стена; река убегала по водостоку, протиснуться через который, даже рассыпав проржавевшую решетку одним взмахом руки, не представлялось возможным. Соседний пролом зарос ежевикой, и Хейзан, недолго думая, поджег ее. Испарив огонь с почерневших веток, Хейзан решительно втоптал колючки в землю и, дав знак Рохелин следовать за ним, вошел на территорию Ха’генона, прислушиваясь. В глаза бросилось тело, лишенное головы, которая забилась в заросли осоки на берегу.

– Вряд ли это наша императрица убила собственного слугу. Значит, Эолас сдержал слово.

Хейзан говорил громко и безо всякого трепета; казалось, его совершенно не трогает древность Ха’генона и эхо ушедшей цивилизации, пронизывающее замок от укутанного землей основания до вершины башни, что виднелась через раскачивающиеся кроны. Рохелин же едва сдерживала дрожь.

Она бывала в замках, в том числе разрушенных, но Ха’генон не был на них похож. Черный и угрюмый, Ха’генон безмолвствовал, и в этом скрывалось нечто сюрреалистическое – почти как ее странствие. И то, и другое длилось на протяжении вечности, которая вросла корнями в саму ткань мироздания – но Рохелин осадила себя, памятуя, что ее странствие значимо лишь для нее одной, в то время как этот замок окутывал паутиной весь Скорбящий – целую субреальность!

Первое было иллюзией.

Эолас проснулся уже на исходе дня – и обнаружил, что уснул прямо за столом, выписывая почти невидимые буквы поперек листа с его края – иначе не влезало. Проглядев написанное, он вычеркнул излишнюю кровь, после чего свернул бумагу в свиток и направился к лестнице. На спуск ушло почти столько же времени, сколько на подъем – после вчерашнего подвига зверски болели ноги. Эолас не мог скрыть раздражения, что его старания оказались напрасными.

Когда он добрался до верхнего коридора, его внимание привлекло странное: Ха’генон не безмолвствовал. Эхо чьих-то шагов, причем умноженных на два, носилось под потолком густым туманом звука. Либо Обездоленные, либо парочка не менее сладкая, если не сказать слащавая – Хейзан и Рохелин.

Эолас притаился на лестнице, готовый в любой момент сосредоточить магию. Кто-то поднимался по ступеням. Когда они вышли на гулкий вечерний свет, прорывающийся через дыру в потолке, Эолас увидел знакомые лица.

– Добрый вечер, – сказал он, появившись из сумрака.

Обменялись приветствиями, и Хейзан сразу перешел к делу:

– Тебе удалось что-нибудь выяснить?

– Ха’генон крайне неприветлив к своим гостям, как и Скорбящий в целом. Я отыскал бывшего хозяина Иррсаота – вернее, то, что от него осталось, – но самого артефакта не обнаружил. Нынешнего его носителя – тоже.

– Ты не мог изучить весь замок, – задумчиво произнес Хейзан.

– Не мог, – миролюбиво согласился Эолас. – Однако он с завидным упрямством водит меня по кругу.

Рохелин толкнула Хейзана плечом:

– А я тебе сказала. Мы в том зале уже были.

– Как человек, который провел здесь целую ночь, могу сказать, что смысла в дальнейшем изучении Ха’генона нет. Хозяин Иррсаота покинул его некоторое время назад.

– Хозяйка, – поправил Хейзан. Поймав вопросительный взгляд Эоласа, он объяснил: – Местные жители рассказали нам о королеве Обездоленных, которая скрывается именно что в Ха’геноне.

– Где-то поблизости есть деревня, – сказала Рохелин. – Я помню карту.

Но Ха’генон не собирался просто так отпускать нарушителей своего покоя. Хейзан и Рохелин едва не переругались, споря, куда им следует повернуть, а потом – выйдя на ту же треклятую лестницу. Эолас лишь тяжко вздыхал про себя, уже научившись повиноваться Ха’генону во всех его мистических проявлениях.

В конце концов они выбрались из северного крыла и свернули на запад, поневоле рискуя пересечь невидимую границу и очутиться там, откуда вышли несколько дней назад. Над Скорбящим сгущался осенний мрак – черные тучи медленно откусывали по кусочку розового неба.

После блужданий длиной в час или два их встретила деревня, чертовски похожая на ту, куда привел их Кивий, но в действительности – лишь бледное ее подобие. Меркнущий свет посылал прощальный привет слабым, призрачным лучом, прорывающимся из-под сени туч. Наступала ночь.

В отличие от деревни Кивия, эта была окружена крутой насыпью, точно рвом, и Хейзан пожалел, что не умеет ходить по воздуху. Кое-как перебирая руками в попытке удержать равновесие и цепляясь за колючие стебли, торчащие из земли – так, что исколол себе все пальцы, – Хейзан спрыгнул в мягкие заросли внизу. Рохелин попыталась повторить его прыжок, но немного не долетела и покатилась по склону, ругаясь и царапая почву. Хейзан тут же подскочил к девушке и осмотрел растрепанную голову – никаких ран, по счастью.

– Я подожду вас здесь, – сообщил Эолас. Его едва было видно на фоне темного ночнеющего леса.

– Трусишь? – ехидно поинтересовался Хейзан.

Далекий гром оттенил спокойный голос Эоласа:

– Правильно рассчитываю свои силы.

Хейзан махнул рукой и двинулся по утоптанной земле в сторону домов. Рохелин последовала за ним, старательно вычищая грязь из-под ногтей.

Их встретила гнетущая пустота; запустение Ха’генона не шло с ней ни в какое сравнение. Из замка люди ушли давным-давно, а здешние обитатели исчезли как будто бы накануне.

Хейзан толкнул одну из дверей, и оттуда вырвался омерзительный запах гниения. Намотав плащ на лицо, Хейзан вошел внутрь и осмотрелся. Скромная обстановка, обычная для представителей угасающего народа: неуклюже сбитая мебель, кособокие ставни на единственном окне, никакого намека на книги или даже лубковые картинки. Одеяло на кровати было изорвано, словно кто-то разодрал его руками в приступе беспамятства.

Распахивая двери, Хейзан окидывал комнаты быстрым взглядом; Рохелин взялась за дома напротив. Все говорило о том, что жители деревни превратились в Обездоленных и теперь бродят по здешним лесам – или Просторам, куда перенесла их заботливая владычица. Сколько же таких разрозненных селений опустело под ее злой волей?

Чернота окутывала Скорбящий все непрогляднее.Чистый звездный свет заволокло, и Хейзану пришлось запалить на руке пламя, чтобы разглядеть хоть что-либо, но если пойдет дождь, они с Рохелин лишатся и этого. Однако осмотреть следовало каждое божье здание – вдруг проклятая императрица прячется именно там?

Если она не покинула Скорбящий вопреки уверениям старейшины.

Остался последний дом – маленькая убогая землянка, приютившаяся за огородом, который уже начали отвоевывать сорняки. Сверкнула молния, и ее мертвенно-бледный свет отразился на бревенчатых стенах. Рохелин нервно сглотнула, но Хейзан ощущал лишь желание поскорее завершить безнадежное дело и вернуться в Ха’генон, пока не грянул ливень.

Дверь болталась на одной петле, противно вскрипывая, точно плача. Затем Хейзан понял, что плач настоящий и доносится из дальнего угла землянки. Пахло мочой и плесневелым хлебом. Хейзан пустил огонь в свободное плавание и направил его туда, где выводил пронзительные рулады неизвестный человек – женщина, судя по голосу. Рохелин нервно схватила мага за локоть, избегая смотреть в угол. Снаружи громыхнуло.

Пламя высветило скрюченную женщину с грязными, когда-то светлыми волосами, босую и в каком-то подобии ночной рубашки, порванной на спине. Виднеющиеся позвонки выдавали ее жутковатую худобу. Женщина не замечала ничего, кроме собственного горя и невидимого предмета, который накрывала грудью. Иррсаот?

– Миледи? – тихо позвал Хейзан.

Женщина повернула голову, и Хейзан невольно отшатнулся. Слезы проделали зримые дорожки на ее щеках, разъев кожу до кости; скорбящая сама почти превратилась в Обездоленного. Должно быть, это ужасно больно, мелькнуло в голове; но не больнее, чем то, что терзало плакальщицу изнутри.

– Меня зовут Хейзан, – с усилием произнес маг. – Кто вы, миледи?

Женщина разжала губы, обнажив остатки зубов, выпавших от истощения.

– Когда-то, – прохрипела она, – меня звали Рун. Но теперь я Фрида.

Хейзан не понял, что она имеет в виду – должно быть, совсем безумна. Рун… кажется, это означает “соль”.

– Вы из Меена, верно? Я жил там долгое время, – он выдавил улыбку, надеясь дружелюбием отвлечь внимание Рун от Иррсаота – лишь чтобы выхватить его и броситься наутек.

Рун не ответила, глядя сквозь него стеклянным взглядом. Лишь тогда Хейзан осознал, что она ничего не видит.

– Хель, – шепнул он еле слышно. – Отвлеки ее как-нибудь. Я заберу Иррсаот.

Рохелин сдавленно кивнула и подняла с пола обломок доски. Швырнула в сторону – гнилье развалилось надвое, и один из кусков задел спину Рун. Она резко обернулась, и Хейзан магией выдернул Иррсаот из рук его хозяйки.