Текст книги "Ветер в черном (СИ)"

Автор книги: Average Gnoll

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 14 страниц)

– Иногда я прихожу в его бывшее обиталище и изучаю надписи на каменных стенах, – произнес Хейзан рассеянно. – У меня бы сноровки не хватило при помощи магии вырезáть слова столь аккуратным почерком. Я и на бумаге-то клякс наделываю, когда пишу.

– Так кто твой подлинный наставник? – спросила Рохелин. – Леут или Кееаар?

Листья притихли, а Хейзан посмотрел на девушку взором непривычно серьезным и каплю строгим.

– Я сам.

Хейзан потянулся к вязанке и подбросил в костер еще хвороста, рассыпав искры; Рохелин едва успела подхватить подол юбки. Какое-то время они сидели молча, вглядываясь в красно-черные уголья; Хейзан подумал, что однажды Ийецинна приобретет такие же оттенки. Леут писал (а подвергать сомнению его слова причин не было – он как никто иной разбирался в природе “своей” субреальности): “Когда в беззвездном небе Ийецинны появится крохотная сияющая точка красного цвета, это будет означать, что пора уходить отсюда и никогда не возвращаться”.

Рохелин тоже думала, что никогда не вернется; и все-таки, почему? – глодало Хейзана уже не любопытство, но стремление наконец-таки разобраться.

Сейчас или никогда.

– Твой отец не умер, верно?

Рохелин вздохнула, понимая, что ее прижали к стенке – впрочем, она не испытывала боле страха или стыда, а вздохнула скорее из неизбежности.

– Поэтому я так задержалась в Хефсборе, – сказала она. – Трудно получить наследство от человека, формально еще живого. Даже если он завещал тебе делать с домом все, что захочешь. Пустые слова.

Хейзан склонил голову, глядя на нее вопрошающе – однако не собирался торопить. Рохелин поднялась на ноги и прошлась вокруг костра, подцепив носком сапога еловую веточку, столь похожую на те, которые Сольгрим приносил в дом ее детства под Йоль.

– Ты знаешь, тиольцы – потомки Обретеня и его людей, – повела она Хейзана – за нитью. – Но не их одних. Аборигены Северного Астлема, лунные жрецы, тоже оставили след. И если бы только в летоисчислении.

– Те самые, что канули в небытие давным-давно, – кивнул Хейзан, давая понять, что прочел о жрецах в том числе.

– Те самые. Баугрим потому и хотел построить библиотеку. Вернуть часть исконной культуры домой. Культуры, к которой вдруг начали обращаться взгляды. Иногда – банальное любопытство к тому, кто мог быть твоим предком. А иногда – вера в то же, во что верили они.

Она выдержала паузу – наподобие тех, которыми игрок пытается оттянуть момент, когда кости перестанут тяготить его руку и покатятся по доске.

– Что я могу сказать наверняка – отец не оправился от смерти матери. Даже я, совсем юная, пережила. Он – нет. – Рохелин подняла глаза наверх, к иссиня-черному небу, где поблескивала одинокая звезда. – Кто-то из сотен его знакомых как раз увлекся текстами лунных жрецов. Раздобыл копии свитков. Отец зарывался в них все глубже, даже когда тот знакомый перегорел. Я как сейчас помню разговор о полумесяце. Огонь в глазах, где раньше клубилась тоска. Я было обрадовалась. Ненадолго. Тоска никогда не пропадала.

– И в один прекрасный день он ушел.

– В общину, где-то в горах. К таким же, как он, жить по лунной вере. Оборвав нити былого без возврата.

Нить же ее рассказа пока уцелела, ненадолго скрывшись из вида, натянутая до прозрачного предела. Хейзана невидимостью было не обмануть; кого угодно, но не его.

– Я приняла его выбор. С трудом, – выдавила Рохелин сквозь стиснутые зубы, опустив очи долу. – Время научило меня. Но инстинктивную нелюбовь к религиям я так и не одолела.

Она села рядом с Хейзаном, уткнувшись лицом в колени. Хейзан почувствовал себя ужасающе лишним, но все же спросил:

– Плачешь?

Рохелин отрицательно замотала головой.

– Жалею.

Кто-то другой на месте Хейзана утешил бы ее словами, что тоже отправился бы в странствие после такого удара, но Хейзан вспомнил, что его мир предавал раз за разом, поэтому не стал лгать.

– Когда-нибудь я отвечу тебе откровенностью на откровенность, и мы будем квиты, – сказал он. – Но не сегодня. Прости.

На следующий день они были вынуждены сделать привал часа в четыре пополудни – прошел короткий, но всеобъемлющий ливень и промочил лес сверху донизу. Высушились магией, так что простудиться холодным осенним днем путникам не грозило, но Рохелин все равно потряхивало, и она попросила Хейзана задержаться, дабы отдохнуть еще немного. В конце концов она задремала, и Хейзан понял, что привал медленно перерастает в ночевку – однако не стал будить девушку, а пошел расставлять силки; свежее мясо не помешало бы.

Когда разочарованный Хейзан вернулся ни с чем, Рохелин уже проснулась и чистила ноготки, сидя на кривом корне. Хейзан прислонился к соседнему дереву и первым нарушил молчание, когда оно стало невыносимым:

– Что для тебя важно, Хель? Именно странствие или само движение?

Рохелин промолвила в некотором недоумении:

– И то, и другое.

Хейзан задумчиво соскреб с коры дерева мох, сдул с пальцев зелень и вновь посмотрел на Рохелин.

– Может быть, не слишком вежливо о таком говорить, однако… – начал он и вдруг улыбнулся, – кажется, я знаю, чем ты меня привлекла.

Рохелин вспомнились те противные мужчины из таверн, которые, нагрузившись элем, осыпали комплиментами ее вполне заурядную внешность, и она понадеялась, что Хейзан не окажется столь же мелочным.

– И чем же?

Маг посерьезнел; Рохелин про себя отметила, что это лицо идет ему куда больше насмешливого. Разве что он чуть-чуть сдвигал брови, так что на лбу проступали морщинки, скрадывающие долю обаяния.

– Тем, что ты, будучи совершенно другим человеком, ступаешь схожей дорогой. Я не странник, но я маг – человек, который движет предметы и людей. Подчиняет их себе.

Другие маги задумывались над этим не настолько крепко и точно не посвящали долгие ночи подобным размышлениям, поэтому Хейзан не без оснований считал их своей личной чертой. Едва ли он когда-либо от них избавится, подумал Хейзан; вот и теперь вышло на поверхность помимо его воли.

– Ты ошибаешься, – возразила Рохелин. – Я никогда к этому не стремилась.

Хейзан ощутил легкое раздражение человека, новоиспеченную теорию которого подвергают острастке.

– Потому что ты по другую сторону зеркала – тебя подчиняет дорога.

То был удар по ее священной свободе, однако Рохелин не стала упоминать об этом вслух.

– И снова ошибаешься, – натянуто улыбнулась она. – Мы с ней добрые друзья. Хоть она и даже более несносна, чем ты.

Пускай, мелькнула мысль в голове Хейзана. Совсем другие вещи имеют значение, и уже долгие годы он не заявлял о них во всеуслышание – а если так обращаться со смыслом жизни, он либо растает, точно сахар в воде, либо выйдет меж твоих лопаток кинжалом.

– Я маг, а значит, должен менять вселенную вокруг себя и меняться сам, – сказал он. – Иначе что со мной будет? – вопрос повис в воздухе, но Хейзан подбросил его собственным ответом-выдохом: – …застекленею, застыну. Как памятники великим, безвозвратно канувшим в прошлое. Никогда не замечала, насколько жалко они выглядят? С их каменными глазами, голубиным дерьмом на темечке. Вечной позой, даже самая спокойная из которых выглядит судорогой агонии. Они не могут сделать ничего. Они бессильны. Но они мертвы, а я – жив. Пока что, – прибавил он с горькой усмешкой.

Хейзан отвел пламенеющий взгляд в сторону, словно бы приглядываясь к кусту жимолости, чьи листья уже тронула первая желтизна. Рохелин слушала внимательнее, чем когда-либо.

– Я говорю иным – нет ничего прекраснее пожара, что обуревает мое сознание в миг, когда я отдаю ему магию. Поэтичная брехня, в которую люди охотно верят, хлопая рыбьими глазами. А если отбросить все это дерьмо, если не лукавить ни в чем, хоть человек на это и не способен… – Хейзан смежил веки, сосредотачиваясь на внутреннем взоре, что в эту минуту полыхал огнем громче Ха’генона – Рохелин могла услышать звездное мерцание образов перед его закрытыми глазами. – …нет ничего прекраснее, чем делать вещи иными.

Он моргнул, так что Рохелин на миг увидела его зрачки – черные, как крылья грачей, вспархивающих над сугробами белка через золотистое солнце. Ничто, обращенное в нечто.

– Магия – это не чудеса, не драконы, не стихия, – трижды качнул головой Хейзан. – Магия – это чистая энергия искажения. Власть – то, что дает мне Гиланта, прошивая насквозь, то, что дают другим Кертиара и Кэана. Даже самый ничтожный клочок магии изменяет во вселенной больше, чем все слова, когда-либо мной произнесенные – а я произносил много, и крайне редко – попусту. Каждое изменение, подвластное мне, бесценно. Само осознание, что я могу, сама возможность – бесценны. Ибо что может быть дороже, чем напомнить Вселенной: я, черт бы меня побрал, все еще жив?..

Рохелин не решалась даже сдвинуться с места, чтобы не расплескать то, что услышала. Наконец она сумела вымолвить:

– Ты раньше кому-нибудь это рассказывал?

– Эоласу, – проронил Хейзан, словно разговаривал с самим собой. – Возможно, незнакомцу-другому в таверне по пьяни. Женщине – нет.

Рохелин немедленно заметила несостыковку, однако не смогла поверить в то, что это ложь.

– По пьяни?

Хейзан посмотрел ей в глаза; мучительная улыбка тронула его лицо – так слабо, что оно почти не изменилось.

– Иногда никакая Гиланта не может противостоять желанию нажраться.

Повинуясь внезапному, но едва ли удивительному порыву, Рохелин поднялась на ноги – и рывком обняла его. Уложив его голову себе на плечо и ласково гладя по волосам, Рохелин тихо спросила:

– Что могло произойти?..

Хейзан отстранился, но Рохелин настойчиво не убирала рук; глядя девушке в лицо, Хейзан провел пальцами по косичке возле ее уха и так же вполголоса ответил:

– В том-то и дело, что я не знаю. Когда-то я останавливался на предположении, что это все из детства, когда меня никто замечать не замечал. Обычный энарский бродяжка, который очень хотел, чтобы кто-то обернулся. Но сейчас я совсем запутался. Прошло уже столько времени, а оно только сильнее стало, – гневно произнес он, стиснув плечо Рохелин.

– Мое чувство тоже сильнее с каждым годом, – сказала Рохелин и неожиданно устыдилась: почему она опять уводит все к себе? Она достаточно уже наболтала – и о своем отце, и о жажде странствия, – так пусть Хейзан выразит то, что его гложет, не находя препятствий. – Прости. Говори.

– Я достаточно уже наболтал, – слово в слово повторил Хейзан ее мысли. Рохелин ожидала, что он выскользнет из ее объятий, но вместо этого маг наклонил голову и коснулся девушкиных губ.

Рохелин ответила на поцелуй, отбросив рассеянную мысль, что, будь она мужчиной, могла бы узнать больше. Нежное начало получило куда более страстное продолжение, чем она думала: Хейзан решительно увлек Рохелин в ложбину между корней и дернул завязки ее рубашки. Рохелин обхватила его, что-то тихо мурлыча – настолько тихо, что, даже целуя ее шею, Хейзан не мог услышать.

Мокрые палые листья лепились к спине, но Рохелин не обращала внимания, завороженная градом касаний. В какой-то момент ее стон сорвался на плач, ринулся к ветвям и остался в них, исколотый.

И Хейзан утонул в ней, как в шторме, что выдирает вселенную с корнями, осколками рушит и возносит столпы, крадет свет и низводит четыре измерения до двух едва дрожащих атомов – жгучих точек в ее зрачках, видимых даже сквозь крепко сомкнутые веки. Шторм волок его прочь, но он вел самого себя и вел ее – через вихри, рукава цветущих в небе молний-рек, разъедающий кожу ливень, все дальше, все невыносимей – и добрался до ока урагана.

Тишина.

Бликнуло солнце – из тех закатных лучей, что кажутся последними, покуда не проскальзывает в листву еще один. Вселенная медленно теряла в бледности и избавлялась от остатков пламени.

Родился – возродился? – рыхлый шелест, и с его какофонией Рохелин прижалась к Хейзанову плечу.

– Боги, – хрипло проронила она.

– Мы с тобой? Может быть.

Очнулись от холода, каким ночной лес щедро угостил их за опрометчивость уснуть нагишом. Нет, не боги – богам не бывает холодно и их не утомляют споры о природе могущества, странным образом воспоследовавшие за любовным актом.

…Хейзан сидел, присутулившись, на стволе поваленного дерева и вглядывался в заполночную ветвистую черноту. Сон к нему так и не вернулся, и он решил, что принесет больше пользы сторожá привал, а не ворочаясь с бока на бок.

Рохелин спала у него за спиной и спала беспробудно. Хейзан вспомнил, как она рассказывала о придворных сновидцах императора Иврилла, к которым приставляли отдельного человека с тем, чтобы он охранял их сон. Забавно вышло: этих сновидцев выгнали взашей не из-за своенравия дара, но опомнившись, когда те стали давать чересчур много предсказаний рода “Империи грозит страшная беда, если ваше Величество не сделает так-то”. Позже стало ясно, что кучка сновидцев управляла страной разумнее, чем один Иврилл, чей взгляд был устремлен в будущее и не задерживался на настоящем. Высшему совету расширили полномочия.

Лес дышал монотонно и едва вздымаясь. Цикады зудели у основания черепа, светляки пересыпали траву сияющими точками, глухо шумела листва, и все – ровно, как море без прилива. Иногда Хейзан зажигал на ладони пламя, но даже его языки ворочались мирно, подстраиваясь под общий ритм.

Где-то трескнула ветка. Хейзан поднял голову, но как трескнула, так и затихла – значит, лесная живность бегает. Он успел уже забыть об этом, когда вдалеке затрещало снова – жалобно и напополам с шуршанием.

Напрягшись, Хейзан прислушался. Шум не прекращался, и, как только он обрел ясные очертания, Хейзан вскочил на ноги. Да, кто-то ломится через кусты, и, судя по тому, откуда звуки доносятся, должен выйти к привалу прямо перед ним.

Во мраке замаячил силуэт, напоминающий человеческий. Хейзан сглотнул.

– Кого черт несет? – крикнул он. Темная фигура замерла на миг, но не ответила и лишь скорее рванула через кустарник, укрепив Хейзана в подозрении. Сбить голову. Сбить голову этой твари, и она сгинет.

Неизвестность жалила как змея, и Хейзан с размаху швырнул клок огня, целясь не в фигуру, а рядом. Вспыхнули низкие сухие ветки, осветив лицо – черт не разобрать, но светлое – и четырехзубые вилы. Человек, не Обездоленный заорал, сбросил вилами горящие ветки и спешно затоптал их, вздымая тучи искр.

Стихло. Все еще ослепленный ярким пламенем, Хейзан не видел незваного гостя, но мог поклясться, что тот испуганно смотрит в его сторону, крепко сжимая древко. Звук плотных шагов и шелест, становящийся громче – надо же, не сбежал.

Человек остановился шага за три. В полулунном свете Хейзан сумел различить нестриженые черные волосы и изорванные рукава, не более. Опасливо зажег огонь, но человек не отшатнулся, а с любопытством взглянул вначале на ладонь мага, и не думающую гореть, потом в глаза. Обычный крестьянин – чертовски уродливое лицо, чертовски ржавые вилы и чертовски зарос грязью. Бороды не было – видимо, не росла.

Крестьянин сказал что-то; Хейзан не понял ни слова.

– Ты говоришь на всеобщем? – спросил он.

Пару ударов сердца крестьянин задумчиво молчал, а затем произнес:

– Еррнех вуррь мунь.

– Все с тобой ясно, – процедил Хейзан. – Но спасибо на том, что ты не Обездоленный.

Крестьянин недоуменно насупился. Шорох сзади – Рохелин то ли проснулась, то ли решилась напомнить о себе.

– Хейз? Что слу…

Крестьянин заглянул Хейзану за спину; едва он увидел поднявшую голову Рохелин, лицо его припадочно дернулось. Он разинул черную пропасть-рот, издал нечто вроде клича и бросился к Хейзану с вилами наперевес.

Безумный высверк взгляда, ржавые зубья – рыжее обычного от огня, который Хейзан успел распалить и подсечь им ноги нападавшего. Тот рухнул, а в ушах Хейзана осели собственная ругань, застлавшая скрип цикад, и тяжелое дыхание.

Возле прохудившихся сапог крестьянина загорелась трава, но тот упрямо бухнулся на колени и нашарил выроненные вилы.

– Даже не думай, – прошипел Хейзан, зажигая пламя для следующего удара.

– Погоди. – Рохелин поднялась на ноги – одновременно с крестьянином. Хейзан примерился; вдруг крестьянин застыл и заморгал, будто что-то ясно различимое скрылось с глаз долой. Опустил вилы.

– Какого…

Крестьянин заговорил было, но опомнился. Показал пальцем на себя, потер закрытые глаза, затем взъерошил немытые волосы и указал на Рохелин. Хейзан обернулся к ней, потом обратно.

– Ты обознался, – медленно произнес он. – Значит, ты кого-то ищешь. Дочь или жену, с черными волосами.

Вновь что-то неразборчивое. Притоптал дотлевающую траву и смотрит – с надеждой.

– Похоже, он ждет от нас помощи, – мрачно заключил Хейзан. – И как сказать ему, чтобы убирался откуда пришел, пока Обездоленные не утащили?

– Давай я. – Рохелин перешагнула через дерево, села, оправив юбку. – Посвети мне.

Она отломила веточку, расчистила землю перед собой и жестом поманила крестьянина. Хейзан чуть не отпрянул от застарелой вони, когда тот приблизился. На пламя налетели мотыльки и мельтешили перед лицом, время от времени поджариваясь.

Рохелин нарисовала фигурку с темными волосами и вилами, указала:

– Это ты. Хорошо? – Стерла носком сапога, изобразила другую фигурку – с такими же волосами, но в юбке. – Та, кого ты ищешь. – Набросала деревья, окружающие ее. – Лес. Она ушла в лес?

Крестьянин понуро кивнул. Рохелин вновь нарисовала фигурку с вилами и обнесла лесом и ее.

– Ты пошел искать ее.

Кивок.

– Тебе не надо было этого делать! – произнесла она с отчаянием как можно более паническим и, стерев часть деревьев, начертила подобие черепа. – Ты погибнешь! – Она изобразила третью фигурку, с черной головой, и направила стрелу от нее к первой, в юбке. Крестьянин ткнул заскорузлым ногтем в третью фигурку и прошептал что-то голосом, полным ужаса. Хейзан толкнул его плечом.

– Про Обездоленных ты знаешь. Так какого черта ты потащился в лес, тебе жизнь не мила?

Крестьянин виновато показал на первую фигурку.

– Хейзан прав, – наставнически сказала ему Рохелин, после чего дорисовала поодаль от леса дом и начертила жирную стрелу от второй фигурки. – Возвращайся. Ты бессилен.

Сложив руки на груди, крестьянин замотал головой.

– Ты погибнешь! – повторила Рохелин, обведя череп, на что крестьянин гордо вскинул подбородок и заявил нечто, очевидно означающее “Я не боюсь!”. Хейзан ругнулся сквозь зубы.

– Хель, давай я прогоню его к чертям собачьим и на этом закончим.

– Можешь попробовать, – пожала она плечами. – Но ручаюсь, он не отвяжется.

Крестьянин действительно не собирался уходить, даже когда Хейзан пришел в бешенство и, толкнув, гаркнул “Прочь!”, указывая пальцем в сплетение деревьев. Опасаясь за Рохелин – мало ли, что взбредет в голову этому дикарю, – Хейзан просидел рядом с ней всю ночь, слушая два дыхания – ее, тихое, и его – хриплое и булькающее. Хейзан и сам грешил храпом, но подобного безумия горловых звуков не слышал никогда, даже в щелкающем языке тьекитемцев.

Рохелин проснулась рано, когда крестьянин еще беспробудно дрых, поэтому Хейзан предложил бросить того здесь и уйти как можно скорее. Однако по велению какого-то злого рока Рохелин споткнулась о корень и подняла тучу шуршащих листьев, да еще и жестоко выругалась; крестьянин немедля очнулся. Потянувшись, так, что Хейзан отпрянул от зловония его подмышек, абориген вдохновенно прокричал что-то и махнул рукой – дескать, следуйте за мной.

– Как думаешь, он отстанет от нас, если мы проводим его в деревню? – спросил Хейзан у Рохелин, изучая карту. – Мы не сильно отклонимся, меньше чем на лигу.

Рохелин лишь пожала плечами и оглянулась на крестьянина, который смотрел на обоих умоляющими воловьими глазами.

– Узнаем, только если сделаем.

– Он, похоже, считает нас великими воителями, – сказал Хейзан, когда они с Рохелин уже следовали за новым знакомым, который путался в собственных ногах и вспрыгивал от любого шороха. – Впрочем, по сравнению с ним любой великим будет.

– Будь снисходительнее, – посоветовала Рохелин. – Бóльшая часть людей – такие.

– Хорошо, что ты не Эоласа об этом просишь – он бы проломил тебе голову. Точнее, – усмехнулся Хейзан, – попытался бы.

– Это вера в меня или неверие в него?

Хейзан передразнил ее былое недоумение:

– И то, и другое.

К вечеру крестьянин вывел их на покатый склон, под которым раскинулась на опушке небольшая деревня буквально в десяток домиков. Подобные деревушки всегда казались Рохелин достойными местами для того, чтобы встретить старость – имея свой небольшой садик и добрых соседей, которые не нарушают твое долгожданное одиночество.

Едва из крайнего дома, больше похожего на сарай, выглянула кудрявая черноволосая девчушка, крестьянин бросил вилы и, подбежав к ней, подхватил на руки. Появились другие жители – грязные, небритые, – глядя на незнакомцев кто с подозрением, а кто – словно на небесных покровителей. Крестьянин опустил дочку на землю и ринулся в увитое диким виноградом здание. Оттуда он привел седовласого человека, чья окладистая борода была аккуратно расчесана, вопреки всем впечатлениям путников о жителях деревни. Рохелин сделала шаг назад, так что Хейзан остался единственным послом перед лицом старейшины.

– Кивий сказат… вы – колдýны, – усиленно подбирая слова на всеобщем, произнес седовласый.

Кивий, подумал Хейзан; он бы удавился, если бы носил такое имя.

– Только я, – ответил он, на всякий случай указав на себя пальцем. Старейшина кивнул.

– Вы тут помочь… от мертвяки? – с надеждой вопросил он. Хейзан покачал головой:

– Кивий ошибся. Мы просто путники, ищем Ха’генон.

Старейшина принял озабоченный вид.

– Хагенон? – повторил он. – Там плохо. Там она.

– Кто? – спросил Хейзан, и старейшина окончательно разволновался.

– Вы знат нет? – всплеснул он руками. Затем он подошел к Хейзану и, наклонившись – пахнуло какой-то едкой травой, которой старейшина, очевидно, забивал запах немытого тела, – шепнул ему на ухо: – Королева мертвяк.

…Дождь стучал по соломенной крыше дома, куда поселили гостей деревни. Спальное место было всего одно, и то узкое, так что Рохелин лежала на боку рядом с Хейзаном, тесно к нему прижавшись. Это пьянило, но Хейзан боялся, что попросту разломает хлипкую кровать на части, если возьмет на ней Рохелин.

– В Энаре есть легенда, вернее, детская сказка об императрице в зачарованной башне, – заговорил он, чтобы отвлечься от манящего тепла, которое источала девушка. – Ее запер туда единственный сын, когда захватил трон, и стенания императрицы разносились над всей землей, пока даже солнце не перестало всходить на небо, удрученное ее горем. Сыну пришлось выпустить мать, но даже тогда она не прекращала плакать, ведь несмотря на то, что она была свободна, боль от предательства не утихала. Только когда она сбросилась со скалы, все вернулось на круги своя – отмучилась бедняжка.

– Ты уверен, что это детская сказка? – спросила Рохелин. Хейзан пожал плечами:

– Сказки жестоки под стать самим детям.

Рохелин задумчиво намотала на палец прядь его волос. Хейзан взмолился, чтобы она сейчас не сказала что-нибудь по-женски умилительное о детях или призналась, что мечтает о двух девочках и мальчике, и Рохелин не подвела:

– Не люблю детей. Пока повезло – ни разу не беременела.

Хейзан не удержался от того, чтобы многозначительно протянуть у нее над ухом:

– Со мной тебе это не грозит.

Рохелин вскинула бровь:

– Разве бесплодие магов – не слухи?

– Слухи, – подтвердил Хейзан. – Однако у нас замечательная способность к контрацепции. Кэанцам, правда, неудобно – любиться с амулетом на шее… того и гляди горло любовнице перережешь.

– Ты и так перережешь. Если захочешь.

Хейзан подавил смешок.

– Икаешь? – поинтересовалась Рохелин, явно переиначив его собственное вчерашнее “Плачешь?”.

– Смеюсь, – улыбнулся Хейзан. Заглянул ей в темно-болотные глаза, а в следующее мгновение – расхохотался, искренне, как мальчишка-восьмилетка. Рохелин подхватила этот смех и пихнула Хейзана локтем так, что он едва не свалился на пол.

В эту ночь сны Хейзана объяла тьма – не запредельная и великая, но тьма этой вселенной. В одно из улепетывающих мгновений он встретил Ринелда – тот стоял спиной и равнодушно взирал на оковы, мотыльками тянущиеся через мрак.

Утром они наконец-то они наелись до отвала свежей дичью, которую зарезали прямо у них на глазах; Эолас бы выразил отвращение, но его здесь не было. Возможно, его уже и в Скорбящем нет, подумал Хейзан, зная трусливую натуру своего друга.

Отказавшись от помощи Кивия, но лукаво пообещав, что вернут его жену домой, если встретят, путники еще до полудня вернулись на незримую дорогу до Ха’генона. Когда Рохелин рассказывала Хейзану очередную историю из странствия, посвященную Марпу и Хрустальным горам, о которых по всем Просторам ходили легенды разной степени сомнительности – от призрачных разбойников до заверений, что человеку заблудившемуся Хрустальные горы непременно укажут путь, но прежде подвесят над пропастью, – маг спросил:

– Ты не находишь, что по Просторам чертовски опасно странствовать, особенно женщине, особенно – в одиночку?

Он не стремился опекать Рохелин, которая временами казалась ему более сильной личностью, нежели он сам, как не стремился и навязаться к ней в спутники – однако проявил естественное для человека уже не чужого беспокойство.

– Толика здравого смысла, Хейз, – пожала плечами Рохелин. – Тогда безопасно. Слушаю я более умело, чем говорю. Главное – помнить, что все земли разные. В одной тракт надежно охраняют отряды короля. В другой – охраняют, но сами не прочь кого ограбить. В третьей дорога тебе через лес и только.

Она перебралась через особенно толстый корень и отряхнула юбку от древесной пыли.

– Не совру. Бывало. Бывало, но до сих пор я выходила сухой из воды. Резвый конь, вооруженный попутчик. Случай.

– Или писатель-двуединец, ненавидящий людей, – прибавил Хейзан. Рохелин обернулась на него, глядя с некоторым сомнением.

– Он действительно их ненавидит?

Хейзан спрыгнул в небольшой овражек, усыпанный палой листвой, оставшейся еще с прошлой зимы, и подтвердил:

– Всей душой. – Он подал Рохелин руку, помогая девушке спуститься. – Несмотря на то, что на вид он холоден, аки ледники Меена, я не встречал человека, который более пламенно относился бы к своей философии.

Покинувшее было Рохелин сомнение вернулось с новой силой; даже подозревая, что Эолас, каким он хочет казаться, и Эолас настоящий – принципиально разные люди, Рохелин не могла совместить то, что говорил Хейзан, и образ Эоласа, в котором писатель ей предстал.

– Огонь – последнее, с чем бы я его сравнила.

Хейзан снисходительно покачал головой:

– Не каждое пламя становится пожаром, Хель. Его огонь горит ровно и синим, поэтому чужаку может показаться, будто это ледяные клыки.

– Разве для него не все чужаки? – бросила Рохелин. Натолкнувшись на криво упавший ствол, она, недолго думая, подлезла под него, но идущий следом Хейзан развел руками – ему не позволял рост и размах плечей.

– Не все так просто, – сказал он, когда Рохелин протиснулась назад, и они двинулись обходным путем через кусты. – Прошлый год вообще был из ряда вон – он встречался с женщиной. С женщиной, Хель! – воскликнул Хейзан с ноткой отчаяния. – Но она была поклонницей его текстов, что, думаю, многое объясняет – Эолас жаден до славы как никто другой.

– Ты ведешь себя как старуха-сплетница, – заявила Рохелин и нарочно отпустила ветку так, что она едва не хлестнула Хейзана по лицу.

– Можно подумать, это худшее из моих качеств, – фыркнул тот.

– Женщины ведутся на ублюдков, – сказала Рохелин – и, похолодев, опомнилась: – Я сейчас про Эоласа. Не про тебя.

– Знаю, что не про меня.

Хейзан произнес это настолько нагло, что Рохелин захотелось отвесить ему пощечину, но она сдержалась. Вместо этого она продолжила тянуть цепочку своих рассказов, переместившись с юга на север – в Дуват. Именно там она когда-то встретила таинственного незнакомца с длинными черными волосами, после ночи с которым невзлюбила коротко стриженных мужчин и узнала, что такое удовольствие – ее первый любовник, семнадцатилетний тиолец и бывший друг детства, совершенно не умел удовлетворять женщину. Разумеется, Рохелин смолчала об этом перед Хейзаном, тем более, что история о похищенном двойнике местного наркобарона была куда интереснее.

Когда Рохелин призналась, что в Меене она побывала всего единожды, Хейзан застыл и обернулся к ней с выражением, преломившим, казалось, все его лицо – на мелкие части.

– Как ты могла?

Рохелин смутилась; не говорить же, что столкнулась только с собачьим холодом и непрошибаемым пьянством, поэтому и возвращаться не хочется?

– Я непременно доберусь до меенских лесов. Когда-нибудь.

Хейзан рассеянно прикоснулся ко лбу:

– Ты ведь даже не знаешь, кто такие черти, да?

Рохелин лишь покачала головой:

– Расскажешь? Если хочешь.

– Конечно, хочу, – заявил Хейзан и усмехнулся: – Должна же ты понимать, кого я все время, черт возьми, призываю.

– Здесь ручей рядом, – сказала Рохелин, уловив далекий звук текущей воды. – Остановимся там?

Явно удивленный ее знанием местного леса, Хейзан спросил:

– Ты на карте видела?

– Нет, я шум слышу.

Хейзан постоял, переминаясь с ноги на ногу и прислушиваясь. Его ушей достигал только шум листвы да стук неутомимого дятла, разносившийся под кронами.

– Поверю на слово, – решил он.

Рохелин вновь повела; она слышала гораздо больше – поскрипывание веточек друг о друга, шебуршение в кустах какой-то мелкой живности, а листья для нее переливались множеством оттенков, которые она могла бы с легкостью повторить на лютне – если бы умела играть на ней. Годы странствия научили ее сливаться с лесом в единое существо, чувствовать в воздухе не только резкие запахи, но и тонкие аллегории ароматов; даже настроение, которым встречали странницу деревья, птицы и невидимые звери. Если бы она подняла глаза туда, где стучал дятел, то увидела бы его отчетливо, словно прямо перед собой, в то время как Хейзану пришлось бы долго-долго всматриваться и щуриться.

Они спустились в низину, разрезанную блестящей лентой ручья, и отыскали иву, которая, казалось, была создана для того, чтобы под ней сидеть и вести безмятежную беседу. Хейзан поведал Рохелин вначале о младших чертях – бесятах, чей облик и особенности менялись в зависимости от местности. В каждой деревне свои черти, пошутил он, и это действительно было так – кто-то связывал младших чертей с лесом, кто-то – со временем года, кто-то считал их духами погибших детей, но все сходились во мнении, что они несут хлопоты, пакости и мелкие разрушения. Когда Хейзан заговорил о старших чертях, лицо его приобрело таинственность. Так меенцы называли ледяные громады на крайнем севере; они не считали их великанами, которые когда-нибудь проснутся, как жители Древнего Сканда, однако верили в то, что эти льды – живые, только живут и мыслят совсем иначе, нежели простые смертные.