Текст книги "Ветер в черном (СИ)"

Автор книги: Average Gnoll

сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 14 страниц)

Когда Рун поняла, что произошло, она взвыла – так, что сердца обоих похитителей Иррсаота обратились в ледяные глыбы. Рун перевернулась на живот и поползла; ударилась головой о стену и вновь зашлась рыданиями.

– Верните! – ревела она. – Верните!!!

Хейзан не сразу осознал, что за холод лег ему в свободную руку.

– Сделай это, – всхлипнула Рохелин. Хейзан передал Иррсаот ей и, сделав шаг к беснующейся Рун, занес кинжал над ее затылком.

Рукоять выскользнула у него из пальцев, когда Рун забилась в агонии. Впервые за свою жизнь Хейзан испугался того, что убил человека – невзирая на то, что она жаждала избавления всем сердцем.

– Идем, – выдохнул он.

Как только Хейзан выбежал наружу, ему за шиворот стукнулась капля, но он даже не обратил внимания. Лишь когда зашипело пламя, которое он увел за собой, Хейзан понял, что вернуться в Ха’генон они не успеют.

Да и не нужно.

Из-под козырька одного из домов отделилась тень; Эолас. Спустился-таки, не выдержав ожидания. Так ли уж долго они здесь пробыли?

Шторм сгущался над лесом безграничной и упрямой пеленой. Дождь полил, и огонек затух, так что теперь искателей Иррсаота и сам артефакт в ладонях Хейзана освещали лишь вспышки молний – почти непрерывные. Но прежде, чем кто-либо из магов начертил защитную фигуру и покинул Скорбящий навеки, случилось необъяснимое.

Хейзан смотрел не отрываясь на Иррсаот; восьмиугольник в центре средоточия, чьи края переливались изящными волнами, блеснул белым пламенем. Гроза отступила на второй план и одновременно пронзила Хейзана, точно кинжал – голову Рун, повергая мага в неожиданный стазис. Время поклонилось и исчезло.

И тогда Она заговорила.

В переводе на людской язык Ее не-слова, воплощенные в вековечных образах, звучали так:

Ты обязан его уничтожить.

Иррсаот сильнее даже тех, кто проложил пути за пределами пределов, и ни одна беспечная душа не должна боле прикоснуться к нему, а тем паче – сосредоточить энергию в его недра, простирающиеся фрактальной последовательностью глубже, нежели способно проникнуть Время.

Хейзан видел, как песок, столь напоминающий густую патоку, наталкивается на прозрачное стекло, а из ямы под ним тянутся чернильные щупальца.

Нас оно не заберет, даже если Просторы будут разрушены до сияющего основания…

Многие тысячи солнц.

…потому что гибель нынешней итерации предначертана иными источниками власти. Однако Я забочусь о вас, чего нельзя сказать о Моих сестрах.

Кто ты? – спросил Хейзан, заранее зная ответ.

Ринелд был прав…

Ты не нуждаешься ни в каком объяснении, Хейзан. У тебя сердце волка, но душа твоя куда более сложносочиненна, чем у любого зверя, даже самого мудрого, даже – легендарного.

Хищник бежит по снежному лесу – и по собственной воле прыгает на стрелу, пущенную из ниоткуда. Драконье пламя охватывает Ха’генон – Хейзан не мог представить, что когда-то замок выглядел так величественно.

Ты примешь меня, потому что иного исхода нет. Я не могу обещать, что это не убьет тебя, однако человеческая жизнь ничтожна в сравнении с тем, что способен сотворить Иррсаот в руках глупца – в руках любого смертного.

Как ты и сказал, Они заставят тебя сделать абсолютно все, что прикажут.

В следующее мгновение Хейзана оглушил свет – и ослепил гром. Внутренний огонь взметнулся до самых звезд, пробивая тучи, воздух и вакуум лучом безлунной ночи, волной бескрайнего океана и искрой далекой, слабой, но все же – надежды.

И небо рухнуло.

Реальность вскипела, а деревья сгорали дотла без прикосновения пламени, обращаясь в глухую просинь вечной пустоты, подвешиваясь в ней, как темноголовая висельница. Хейзан слышал вопль каждого из кусочков, на которые распадалось Сущее, тысячи тысяч клочков, внезапно обретших голос, который доселе был лишь ровным шумом лесного полога.

А громче всех кричал Иррсаот.

Рохелин, треплемая ветром, судорожно потянулась к магу, которого окружал морок запредельного. Эолас же схватил ее за локоть и безо всякого защитного тетраэдра, рискуя сгинуть в тисках четвертого измерения и ее туда же отправить, призвал Гиланту – и та откликнулась быстрее, чем когда-либо, перебросив Эоласа и Рохелин через границу кошмарного сна в Эстеррас.

========== Аутро ==========

Скорбящий не отступился от скорби. В энарской сказке мир возвратился к прежнему состоянию, как только безутешная женщина погибла, но Лайентаррен не пережил того, что у его императрицы отняли Иррсаот.

Рохелин обнаружила, что стоит в той же самой позе, только не на земле, а на дощатом полу, и руки ее тянутся к пыльным книжным шкафам. Резко обернувшись, она увидела только Эоласа, который выглядел зверски изможденным, словно перемещение выпило из него все силы. Впрочем, снаружи он всегда казался усталым – не то из-за синяков под глазами, не то сам по себе, сутулый и хмурый.

Неверие пронзило ее раскаленным мечом демона из преисподней. Она видела, как молния бьет в Иррсаот, как фантомные белые полосы вьются по рукам Хейзана, отскакивая от локтей; как гром расчетверяет небо по сторонам света, и оно рушится, лишившись оси, тверди и чего угодно еще, что вменяли ему религиозные трактаты…

А Эолас стоял здесь, точно прирос, и не собирался ничего предпринять.

– Эолас! Он же там остался! – крикнула Рохелин и встряхнула двуединца за плечи; тот немедленно отпрянул, словно от грязного бродяги с ужасным дыханием, и прошипел:

– Руки.

– Эолас… – умоляюще выдохнула Рохелин, взгляд которой подернулся солоноватой дымкой.

Не раз и не два она теряла дорогих людей, начиная от матери, когда ей было всего пятнадцать, и заканчивая многочисленными попутчиками – магами и не-магами, женщинами и мужчинами; победителями, что в конце концов проигрывали, и преступниками, обернувшимися жертвами, – поэтому думала, что уже научилась горевать умеренно. Но сейчас ее распирало изнутри, как горящее здание, чьи стены должны были вот-вот обвалиться под лижущим их безумным огнем.

Внутренним огнем.

Человек, которому она открыла столь многое…

Рохелин взвыла и ударила кулаками по столу, так что дрогнула стопка рукописей; костяшки пронзило болью, но боль эта не шла ни в какое сравнение с тем, что вздымалось, точно девятый вал, в глубинных слоях ее души. Рохелин замерла в его тени – и волна нахлынула кипящим маслом, сметая все на своем пути, превращая зеленые земли в выжженную пустыню.

Она плакала навзрыд, наклонившись над треклятым столом, и слезы ее размывали застарелые пятна от чернил. Эолас смотрел на безутешную девушку молча, попеременно вспоминая то момент, когда он плакал в последний раз – ему было двадцать, и он разрыдался от бессилия перед собственной выдуманной бездарностью, – то, уже эпитафически, Хейзана. Их долгие разговоры о философах, затрагивавшие самые различные аспекты их трактатов и жизней, от низменных до возвышенных; прогулки через лес, когда каждый думал о своем, не нарушая священной тишины; даже кража фамильной реликвии, за которую Хейзан опрометчиво взялся от безденежья – и попросил Эоласа о помощи. Лишь постоять на страже, заверил он, однако засада разбила их планы в пух и прах, и магам пришлось улепетывать от погони на другой конец города.

Впервые за долгое время Эоласу захотелось поднять бокал вина; мешала только боязнь забыться и опьянеть. Ему как гилантийцу позволяла это та же трещина в сознании, что отзывалась время от времени “днями украденного солнца”.

Рохелин все еще всхлипывала, но основной порыв уже стих, и муки ее ненадолго улеглись перед вторым приступом. Тогда и напомнил о себе разум.

– Что вообще произошло? – просипела она.

Эолас успел поразмыслить и над этим.

– Аракспленаус.

– Что?.. – моргнула Рохелин.

– С языка людей снега это означает “волеизъявление”. Так они назвали появление четвертого идола, сиречь меня, в системе их верований. В случае Хейзана это было… – Эолас смолк, ощущая легкий трепет перед тем, что собирался сказать: – …волеизъявление Великой Сущности. Аракспленаус Гиланты.

– Но вы же понимаете, что он… – Рохелин судорожно сглотнула, – …что он погиб?

Эолас мысленно выругался тому, насколько медленно до нее доходит, и напускно вздохнул:

– Понимаю.

– А я – нет.

В следующий миг Рохелин снова взорвалась рыданиями. Эолас, которого плачущие люди, в особенности – женщины, немилосердно выводили из себя, холодно произнес:

– Не хочу показаться бестактным, миледи, однако прошу вас взять себя в руки. Иначе мне придется выпроводить вас из своей скромной каморки.

Рохелин отняла ладони от лица и подняла на Эоласа красные распухшие глаза; писатель вновь подивился тому, насколько уродливо проявляют себя человеческие чувства.

– Ты мразь, – прошипела она и оттолкнула Эоласа плечом.

Хлопнула дверью Рохелин так, что обвалился ряд книг на одной из полок.

Селиста, молодая исследовательница Кэаны из Энара, вышла в яблоневый сад при академии, чтобы привести в порядок взъерошенные мысли. Сегодня она едва не сорвалась на особенно дерзкого ученика, который никак не желал уразуметь, что возраст преподавателя никак не связан с его знаниями. Старичье, которое втайне бесилось, зная, что Селиста превосходит его своим умом, тоже действовало на нервы – сразу двое старших коллег незаслуженно придрались к ее учебным методам.

Незаметно для себя Селиста очутилась в дальней части сада. Росла там в основном дичка, а руки садовников никогда не прикасались к местной высокой траве и густым зарослям. Погруженная в размышления, Селиста так и витала в облаках, пока не споткнулась, как ей показалось, о корягу. Откуда здесь коряги, пролетело в голове – воды поблизости нет…

Селиста опустила взгляд и едва не вскрикнула. Под кустом лежал ничком человек – темноволосый юноша немногим старше ее. Присмотревшись, Селиста ужаснулась – плащ его промок от крови, и кровью же было заляпано все лицо, причем создавалось впечатление, что натекла она прямо из закрытых глаз. С огромным трудом пересилив страх – вдруг она натолкнулась на мертвеца? – Селиста дрожащей рукой нащупала пульс незнакомца… слабо, но стучит. Живой!

Вновь спотыкаясь, уже о собственные трясущиеся ноги, Селиста бросилась бежать – не в академию, а к себе домой, ведь ее отец Огиус славился по всему Энару как талантливейший врач и целитель. Если кто и способен был привести в чувство таинственного незнакомца, то именно он.

В то время как его учитель Кееаар говорил о столпах, Хейзан впоследствии упоминал нити – все нити. Они натягивались, словно струны, и на плоти запредельного выступала кровь, которая и была магией. Четвертое измерение пересекало вакуум плотным течением – густым потоком марева, ощущавшегося разбитыми позвонками. Хейзан не отрицал, что все это может оказаться горячечным бредом, но раз Гиланта в какой-то момент была его частью – не мог ли он увидеть, что творится за пределами Универсума, собственными не-глазами?

Целый месяц он не приходил в сознание, а Огиус боролся за его жизнь – то теряя, то обретая. Селиста же была уверена, что обрела кого-то – но пока не до конца понимала, кого. Она почти никогда не ходила на второй этаж дома, однако после того, как там устроили постель больного, стала подниматься все чаще – и даже заимела привычку перед сном сидеть возле незнакомца и вслушиваться в еле заметное дыхание. Селиста постоянно задавалась вопросом, как можно настолько привязаться к человеку, с которым ни разу не говорила, и сама не могла ответить; ночью она просыпалась в холодном поту от кошмаров, в которых больной умирал на ее глазах, а отец не мог ничего сделать – лишь бормотал молитву, которая из спасительной медленно перерастала в поминальную.

Одним августовским вечером – время в Цепи полностью соответствовало времени на Просторах – Селиста, как и всегда, сидела подле больного, попутно расчерчивая с помощью магии схему построения средоточия, которую завтра должна была представить комиссии. Переведя взгляд на лицо юноши – такое странное лицо, словно составленное из двух половинок: одна бровь изгибалась дугой, в то время как другая росла ровно, а глаза были посажены чуть по-разному, – Селиста вдруг заметила, что ресницы его слабо подрагивают. Наклонилась, и тогда юноша приоткрыл глаза удивительного золотистого цвета, который не могли испортить даже лопнувшие сосуды в белкé.

– Наконец-то, – выдохнула Селиста, со внезапной нежностью проведя рукой по его спутанным волосам. Незнакомец что-то шепнул одними губами – что-то короткое, напоминающее имя или отдельный слог, – но Селиста не заметила, в один прыжок бросившись от постели к лестнице: – Отец, он очнулся! Очнулся!

Хейзан уронил голову назад на подушку и, проваливаясь в былую угрюмую черноту, больше подумал, нежели вымолвил:

– Нет… не Хель.

На следующий день он уже сидел и тогда же обнаружил шрамы – когда снял рубаху, чтобы Огиус обработал пролежни. На обеих руках от запястий до локтей протянулись ровные полосы серой омертвевшей кожи – словно борозды в земле, проведенные плугом на равном расстоянии друг от друга.

– Откуда это? – спросил Огиус. – Я всю голову сломал, пытаясь понять, как можно заполучить такие шрамы. Первый случай за мою многолетнюю практику.

– И, скорее всего, последний, – ответил Хейзан; на лице его невольно прорезалась улыбка. – Это следы Великой Сущности.

– Кэаны? – недоуменно переспросил Огиус.

– Гиланты. – Хейзан провел пальцем по одному из шрамов и ничего не почувствовал. – Я видел записи вашей дочери, которые она здесь бросила. Она маг, верно? Возможно, она поможет пролить свет на то, что со мной случилось.

– Селиста! – позвал Огиус, и девушка немедля взбежала по лестнице на второй этаж. Увидев Хейзана с обнаженным торсом, она зарделась, однако быстро подавила смущение и села рядом, рассеянно улыбаясь. Откинула золотистые волосы за спину – на свету из оконца они лучились, точно пламенели.

– Селиста, – обратился к ней маг, – меня зовут Хейзан. Гилантиец.

– Рада знакомству, – заморгала Селиста и вцепилась в пальцы протянутой им руки, словно утопающий – за плавник. Взгляд ее упал на шрамы, и она невольно ойкнула, прижав ладонь ко рту.

– Да… об этом, – произнес Хейзан и решил начать издалека. – Тебе известно что-нибудь об артефакте под названием Иррсаот?

– Конечно! – воскликнула Селиста; глаза ее загорелись, а сама она подобралась, дабы гордо сказать: – Мой профиль как мага – потерянные артефакты и легенды о них.

Хейзан вскинул бровь:

– Вот как? Тогда что ты думаешь о теории, будто Иррсаот – не артефакт, а нечто хтоническое? Изъян нашей вселенной, который позволяет нарушать ее неписаные законы, а заодно – разбрасывает по ней случайные аномалии?

Селиста хотела возразить, что его слова ничем не подкреплены, однако в разуме мелькнула безумная догадка.

– Ты нашел Иррсаот?

Медленный кивок.

– И уничтожил.

Селиста крепко схватилась за оголовье кровати, чтобы не упасть без чувств. Перед глазами заплясали мушки.

– Как ты это сделал? – только и сумела выдохнуть она.

– Не столько я, сколько Гиланта, – признался Хейзан – и чертыхнулся, когда Огиус принялся втирать целебную мазь в особенно глубокую рану. – Я отправился в библиотеки Чезме, как только обнаружил, что гилантийцы больше не могут перемещаться с помощью четвертого измерения. Там же я встретил Обездоленного, – несколько слукавил он. – Незадолго до этого я видел сон о Ха’геноне…

– Подожди, – остановила Хейзана Селиста, тщетно пытаясь уследить за сюжетом его злоключений. – Можешь рассказать еще раз, только медленнее и в подробностях?

– Подробности уже не важны, – отмахнулся Хейзан; далекое минувшее слепилось в клубок, разорвать которого он был не в силах. – Так или иначе, я прибыл в Лайентаррен и там отобрал Иррсаот у его новой хозяйки, меенки по имени Рун. Тогда-то Гиланта и… заговорила со мной.

– Словами? – изумилась Селиста.

Хейзан помотал головой.

– Образами. Аллегориями, которые казались мне более ясными, чем летнее небо. Нечеловеческими метафорами, вплетающими в себя что-то без границ и пределов…

Закончив свои манипуляции, Огиус тихо поднялся на ноги и оставил Хейзана и Селисту наедине, невольно усмехнувшись предчувствию, что эти двое не только поладят, но и привяжутся друг к другу всем сердцем.

– Я любил одну женщину…

Внутри у Селисты заклубилось что-то остроугольное и жгучее – смесь внезапной ревности и неверия. Затем она разозлилась на саму себя; глупо было думать, что взрослый маг с прекрасными золотыми глазами одинок.

– Странницу по имени Рохелин. – Хейзан встал с кровати и стиснул кулаки, оглядевшись, точно в поисках какой-то подсказки. – Я должен ее найти.

Селиста едва сдерживала накатившие слезы. У богов нет сердца.

– Если она странница, – выдавила она, стараясь спрятать как можно дальше свое оскорбленное чувство, – как ты ее отыщешь?

– Я знаю, что она собиралась в Ме… погоди, ты плачешь?

– Аллергия на пыль, – отмахнулась Селиста, зная, что врет совершенно неумело, и не проницательный взгляд Хейзана ей обманывать.

Хейзан склонился к ней близко-близко, отчего по спине Селисты пробежали мурашки.

– Селли, – вполголоса произнес он, – я знаю, что ты ко мне чувствуешь – и не понимаю сам себя. Возможно, это путешествие наконец поможет мне разобраться, а заодно разложить по местам все, что я изведал.

В груди екнуло; то, что он говорил… то, как он это говорил – пело, будто надежда еще не потеряна.

– Я отправлюсь с тобой, – решительно заявила она. – В печку академию.

Ей показалось, что во взоре Хейзана промелькнуло сожаление.

– Хорошо, – сказал он – и коснулся губами ее лба. Под ложечкой у Селисты вспыхнул бессильный гнев – сожалеет он. В лобик целует. Как же…

– Не кори себя за то, что уничтожил Лайентаррен, – ласково произнесла Селиста, укрыв желание погладить Хейзана по темным волосам, вьющимся от влажной стылости. – Это сделал не ты, а Гиланта.

Хейзан не стал распаляться перед нею, что гибель Скорбящего была делом именно его рук, и только это осознание – самолюбивое осознание – поддерживало на плаву его новую жизнь. В конце концов, Селиста не знала ничего о смерти – и о том, что убийство переворачивает мир с ног на голову лишь однажды.

Таверн в Тайме, столице Меена, теснилось больше, нежели звезд на небе. Хейзан и Селиста успели проверить из них всего ничего, прежде чем на город опустилась в два выдоха молчаливая северная ночь. Хейзан уверял, что Рохелин должна была заглянуть в Тайме перед тем, как отправиться в путешествие по меенским лесам; Селиста кивала, про себя умоляя всех богов, чтобы Рохелин загрызли волки.

Они остановились на постоялом дворе некого Кайюса – самом крупном во всем Тайме, настоящем перекрестке сотни дорог, ни одна из которых не была дорогой Рохелин. Селиста с содроганием думала о дне завтрашнем, когда Хейзан потащит ее по другим трактирам, полным пьяных северян и удушливого запаха протухшего мяса, однако остаться не рискнула бы – вдруг Хейзан встретит-таки свою Рохелин и забудет про нее, Селисту, навсегда?

В дверь постучали; шорохнув плащом, Хейзан открыл и обнаружил на пороге самого Кайюса, седовласого и обстоятельного.

– Я узнал у одного проходимца, милорд, – сразу перешел к делу Кайюс. – Он пытался пристать к какой-то черноволосой девушке, и она едва не пырнула его ножом, который выдернула из сапога аки молния.

– Скорее всего, это она. – Селиста видела со спины, как Хейзан расправил плечи, и едва не сплюнула прямо на дощатый пол. – Кто-нибудь знает, куда она отправилась?

– Я спрошу.

Хейзан обернулся к Селисте, играя улыбкой; внезапно он подхватил ее на руки и закрутил по всей комнате – так, что у девушки захватило дух.

– Мы почти нашли ее, Селли! – воскликнул он и прижал Селисту к себе, завороженно глядя сквозь затхлый воздух вширь и вдаль. Селиста опять едва не разрыдалась – повезло, что Хейзан не видит ее искаженного лица.

Говорят, что истинная любовь бескорыстна, но ее любовь была эгоистичной и жестокой, разрушая не только стены, но и все, что скрывалось за ними. Ничего, подумала Селиста; рано или поздно справедливость возьмет свое.

Блеклый березовый лес встретил путников тишиной, которую Хейзан научился ценить после того, как услышал подлинный гром. Все краски выцвели, даже зелень листвы и голубоватый оттенок кустов полыни. Стоило какому-то зверьку нарушить безмолвие треском упавшей ветки, и Хейзан сходу оборачивался, пытаясь разглядеть маячащий за деревьями человеческий силуэт – но вновь и вновь понимал, что обознался.

Они сделали привал в овраге, усыпанном свежей желтой листвой – осень гнала коней все яростнее с каждым новым днем. Селиста зверски мерзла, но с милым рай и в шалаше – тем более, что, когда она пожаловалась на холод, этот милый укрыл ее своим плащом. Тот пропах пóтом и давнишней гарью, но Селиста вдыхала гнетущий запах с обожанием.

– Я не знаю, что буду делать, когда мы ее найдем, – признался Хейзан. Он сидел, обхватив руками колено и повесив голову; Селисте так и хотелось утешить его теплым объятием, но она не решалась.

– Когда или если? – спросила девушка.

Хейзан тяжело вздохнул и согласился с ее замечанием:

– Если.

Селиста придвинулась к нему, как бы случайно задев рукой его руку. Задул ветер, и кэанка машинально смахнула упавший листок с виска своего возлюбленного.

– Хейз, – прошептала она совершенно иначе, чем когда-то Рохелин, – приглушив последний согласный. – Тебе дали шанс на новую жизнь, и ты должен ее прожить, а не скитаться сквозь пустоту в поисках давно утраченного человека. Ради отца, который тебя выходил… и ради меня.

– Селли, я… – Хейзан запнулся, поймав ее умоляющий горечавковый взгляд. Он знал, что рано или поздно это случится – не когда она увязалась за ним, но намного, намного раньше; должно быть, когда приоткрыл глаза и увидел ее профиль с легкой горбинкой на фоне свечи.

Селиста потянулась к нему, как умирающий человек – к священнику, и Хейзан, из слабости далеко не минутной, поцеловал ее – жадно, словно пытался выпить девушку досуха, а следующим движением увлек на травяной ковер. Аромат полыни кружил голову, превращаясь из скорбного в страстный.

Там же Хейзан и взял Селисту – женщину, которая полюбила его с первого взгляда. В пылу ему мерещились воздыхатели, которые стремились отнять у него прекрасную и одинокую Селисту, и Хейзан с волчьим ревностным рычанием оберегал от них свою любимую, которая так искренне стонала, переплетая их тела в цепь из множества раскаленных звеньев.

Холод подступающей осени не мог остудить жара и тихого смеха влюбленных, которые лежали, прижавшись друг к другу, словно горизонт – к закатному небу.

– Я никогда такого не испытывал, – признался Хейзан, гладя девушку по золотистым волосам. Та притворно удивилась:

– Никогда-никогда?

– Никогда, – повторил Хейзан и накрыл ее губы своими, вновь погружаясь в томное сверкание обжигающих звезд-прикосновений. Селиста обняла его, чувствуя, что вот-вот задохнется от счастья.

Хейзан прервал поцелуй, на что Селиста обиженно насупилась, и твердо сказал:

– Мы завтра же возвращаемся в Энар. И ты будешь моей.

…горсть золы просыпалась между пальцев, медленно превращаясь в черных бегучих муравьев. Следуй за ними. Она подчинилась незримому наблюдателю, чьи руки были скованы Контрактом, и двинулась вдоль тонкой нити из насекомых. Песок забивался между пальцев ее босых ног. Песок – или прах?

Муравьи взбирались на пыльное дерево, лишенное листвы, однако усыпанное белыми цветами. Она сорвала один и тут же отбросила – лепестки обожгли ее руку, точно палящее солнце. Подул ветер, и круговерть белых лепестков объяла ее тело горстью пламени, калеча, но не убивая.

Почему ты никак не можешь оставить меня? – взмолилась она, и мир превратился в темную тишь обгорелого кладбища. То, что осталось от Белой Воды.

Что будет, если исчезнут все звезды?

Ответ пришел сам собой.

Ийецинна.

Рохелин проснулась от того, что попутная телега, куда она забралась накануне, остановилась. Оторвав затекшую щеку от мешка с картошкой, странница бесшумно спрыгнула на мостовую и проскользнула мимо конюшни в ближайшую таверну под названием “Четырнадцатый холм”. Утром таверна стояла полупустая, и Рохелин без опаски, что ее ущипнут за ляжку или проводят гиканьем, подошла к трактирщику, который протирал стойку замызганной тряпкой.

– Не подскажете, где живет писатель по имени Эолас?

Память Рохелин упустила из виду все, что случилось после того, как она выбежала от Эоласа – вплоть до следующего утра.

– Понятия не имею, – развел руками трактирщик. Рохелин мысленно выругалась; и на что надеялась, зная, что Эолас не бывает в питейных заведениях?

– Эолас? – донесся женский голос из небольшого алькова для богатых гостей. Обернувшись, Рохелин увидела темноволосую девушку в черно-бордовом платье, нижняя часть которого была забрызгана грязью – так же, как и удивительно маленькие бархатные туфельки. – Два квартала к югу, дом почтенного Сэмюэла. Последняя комната по коридору.

– Вы…

– Меня зовут Вивиан, – представилась девушка. – Передайте ему от меня, что он последний ублюдок.

Рохелин рассеянно кивнула, вспомнив слова Хейзана о том, что Эолас встречался с какой-то женщиной, и ее невольно замутило от воспоминаний. Выйдя наружу, Рохелин жадно глотала свежий воздух, пока дурнота не отступила, а проглянувшие слезы – не высохли. Ей хотелось развернуться и уехать из Эстерраса как можно дальше, возможно – в Вилки, а оттуда – через портал переместиться в Терналвэй, субреальность, благодаря которой Двуединую Империю называли Двуединой; однако Рохелин подавила это вполне естественное желание, напомнив себе, зачем она здесь.

Эолас встретил странницу прохладно – та оторвала его от редактуры, – но вежливо и даже угостил травяным чаем. Тепло напитка ненадолго потеснило ледок в груди у Рохелин, и она сказала словно бы без боли:

– Мне нужно в Ийецинну.

– Хочешь почтить его память? – мгновенно уловил Эолас ее мысль.

– Да. Пусть его могила будет там, а не в Скорбящем.

Эолас молча протянул ладонь, и Рохелин стиснула его холодные, истертые пером пальцы.

Ее оглушил шум прибоя.

Открыв глаза, Рохелин тут же зажмурилась вновь – черная волна разбилась о камень, и брызги полетели прямо в лицо. Стойкий запах соли проникал не только в ноздри, но и под кожу. Белая пена окутывала прибрежную гальку густым слоем не-снега. Из-под валуна к Рохелин бросился краб – она едва успела отскочить, – и волна накрыла его, унося на глубину. Было видно невооруженным глазом, как береговая линия ухает вниз в каком-то шаге от кромки воды.

Эолас кивком указал Рохелин на хижину, приютившуюся между скал со вкраплениями желтизны. Серое небо едва пропускало солнечные лучи через свою тонкокрылую пелену. Мокрые камни скользили под ногами, сапожки разъезжались, так что Рохелин пришлось вытащить кинжал и повесить его на пояс.

– Вивиан попросила меня заколоть? – приподнял бровь Эолас, выдав тем самым, что читает ее мысли – Рохелин как раз раздумывала над тем, стоит ли передавать ему послание девушки.

– Вслух – нет. Но была бы рада.

– Как и ты, если бы я не представлял собой единственное связующее звено между тобой и Хейзаном, – констатировал Эолас.

В двери не было замочной скважины – от кого запираться, если ты один на этом мрачном берегу? Рохелин осторожно вошла, ступая по тому же мокрому камню – должно быть, вода поднималась, пока хозяина не было дома. И не будет, горько подумала Рохелин; а море рано или поздно поглотит память о Хейзане без остатка.

Домишко был обставлен скромно, если не сказать убого – небольшой очаг с вязанкой дров, явно добытых откуда-то с Просторов, книжные шкафы, вручную сбитая (и оттого косоватая) кушетка да письменный стол. Свитки, оставленные на столе, потемнели от влажности, но магия наверняка вернула бы им прежний вид.

Рохелин, подобрав юбку, расчистила пол перед очагом от золы, а Эолас витиеватым почерком начертил слова:

“Хейзан. Гилантиец, верный друг и человек редкой честности. 1511 – 1536 гг. от вознесения Посланника.”

Ставший могильным камень впитал магию, и надпись стала чернильно-черной. Эолас взял с подоконника свечу, прикосновением к фитильку зажег, поставил над именем. Рохелин прочла снова – и молча упала на колени.

То было солнечное утро, прозрачное, как крылья стрекозы, и напоенное грибным дождем. Хейзан и Селиста ступали по влажной траве, взявшись за руки, вдоль скромного ряда самых близких. Огиус почтительно кивнул юноше, за чью жизнь боролся так яростно; мать Селисты, такая же голубоглазая, светло улыбнулась, младший брат – показал одобрительный жест. Хейзан ответил всем и сразу белозубой ухмылкой и притянул Селисту к себе; дескать, прощайтесь со своей сестрой и дочерью – теперь она принадлежит мне. Теперь мы принадлежим друг другу.

Семья Селисты настояла на древнем энарском обряде, и жениха с невестой встретил кэанец в летах, все время кутающийся и покряхтывающий. Хейзан и Селиста выставили предплечья рука к руке; она – бледное, он – прорезанное серыми роговыми полосами. Кэанец одним движением ножа пустил кровь обоим, и та, смешавшись в единое целое, пропитала черную землю. Хейзан невольно обратил внимание, что из той части раны, которая приходилась на его загадочные шрамы, кровь не шла. Лишь бы это не означало, что он теперь наполовину мертвец-Обездоленный.

Кэанец отвесил короткий поклон, а Хейзан снял с макушки Селисты венок из остролиста и надел его на себя. Наклонившись, шепнул:

– Надеюсь, остролист не символизирует, что я хочу тебя отравить.

Селиста засмеялась.

– Это восходит к тому, что раньше свадьбы игрались зимой, когда трудно отыскать живые цветы.

– Знаю, – отозвался Хейзан и поцеловал невесту.

Хейзан и Селиста сплели пальцы и подняли руки, демонстрируя две красные нити, которые кэанец повязал им на запястья в знак того, что встреча этих двоих была судьбоносной. Гости взорвались радостными криками; кто-то хлопнул в ладоши, и вскоре аплодисменты подхватили уже все, заглушив этим громом даже птичий клекот в кронах деревьев.

Громом…

Сама Гиланта была залогом их союза, убедил себя Хейзан – и погладил по волосам Селисту, которая блаженно прижалась к его плечу.

Жизнь Хейзана замкнулась в кольцо – не только потому, что он возвратился в родной Энар. Каждый день походил на предыдущий; Хейзан подумать не мог, что эта размеренность охватит его целиком и будет вдохновлять так же, как и жена-кэанка. Забыв об учении, которому прежде посвящал все свободное время – и, более того, на алтарь которого положил зрелость и старость, – Хейзан помогал Селисте в создании средоточий и проведении экспериментальных обрядов. Однако с пришествием осени он все чаще вспоминал об Ийецинне и книгах, что там оставил – включая собственные наработки на основе трудов Леута. Порой так и заседала в голову мысль, что те или иные тупиковые идеи он мог бы продолжить, основываясь на новом знании о Гиланте, которое Сущность подарила ему самолично.