Текст книги "Цейтнот (СИ)"

Автор книги: Anna Jones

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 14 страниц)

Клинту казалось, что она его избегает. Да что уж казалось! Она действительно его избегала. Опускала взгляд в пол, когда он смотрел на неё, словно стесняющаяся девчонка, на которую впервые посмотрел парень. Отделывалась от него парой тихо сказанных небрежных слов и исчезала где-то в дебрях дома, и Бартон становилось неприятно. Его избегали, а это мало кому придётся по вкусу.

Ванда бродила по участку живой тенью, держа на руках Нейта, пока Лора готовила ужин. Что-то шептала ему, баюкая и улыбаясь, целовала полулысую, покрытую пухом голову. И смеялась, звонко и чисто, глядя на то, как он трясёт в воздухе ручками. У Клинта сердце замирало, когда он ловил этот момент. Было в этом что-то до дрожи притягательное, что-то очаровательное в том, как Ванда держит его сына, как гладит его лицу, как прижимает к своей груди. Что-то внутри у Бартона переворачивалось от этого зрелища.

Он ощущал себя покинутым. Раньше Ванда помогала ему с ремонтом: красила стены, носила инструменты, да просто могла сидеть рядом, и они болтали о чём-то своём, о каких-то малоинтересных мелочах. Ванда, сидя на досках, болтала ногой, смотрела на него из-под полупушистых ресниц, и этот взгляд колол его спину тысячью невероятно острых игл. Это был взгляд восхищения. И Клинт это нравилось. А к хорошему быстро привыкаешь.

Он звал её с собой, боясь опуститься до жалких уговоров, и она нехотя шла. Испуганная, затаившаяся, робкая. Она сидела в углу, прижав к подбородку колени, наблюдала за тем, как он забивает гвозди, думала о чём-то своём личном, а Клинт, исподтишка глядя на неё, вспоминал их поцелуй. И в голове всплывали слова Наташи, грубые, разоблачающие, правдивые. Бартон всё пытался уловить в воздухе влюблённость, исходящую от меланхолической Ванды, вглядывался в её лицо, анализировал движения тела, ловил во взгляде несуществующие эмоции. Смотрел, глаза себе чуть ли не дыр стёр, но никак не мог понять, правда ли это. Действительно ли она в него влюблена?

– Ты так часто заполняешь свой дневник. Тебе нравится?

Ванда замерла, словно бы оглушённая, глаза её заметались по помещению, и молчание длилось непозволительно дольше, чем могло бы.

– У меня задание от психотерапевта. Я пишу эссе.

– На какую тему?

– Ответственность.

– И что же ты уже написала? – Клинт на неё не смотрел, изредка прекращал долбить молотком по стоически прямым гвоздям, чтобы слышать, что говорит Ванда. Но не надо быть гением, чтобы понять, что ей абсолютно не хотелось ему говорить о своих мыслях. Будто бы они какие-то неправильные, тёмные, постыдные.

– Ответственность – это дар, потому что он дан не всем. Мы держим ответ не только перед другими людьми, но и перед самими собой. Мы даём себе обещания, и мы должны их сдерживать. И ответственность нам в этом помогает, – было видно, с каким трудом Ванде даются эти слова, будто она придумывает их на ходу. У Клинта было такое чувство, что он читает школьное сочинение Купера. – Любое наше действие влечёт за собой определённые последствия. И если бы мы не несли ответ, то мир бы захватил хаос.

– В чём ты ответственна? – поинтересовался у неё Клинт.

Ванда запнулась, не ожидая такого вопроса. Стушевалась, задумчиво кусая губы.

– Жить за двоих – за себя и за брата. Не подводить его и делать всё, чтобы его смерть не была напрасной. Вот, например, ты чувствовал ответственность за меня, когда Пьетро заслонил тебя от пуль. Почему? Потому что он отдал свою жизнь за тебя, оставив меня одну. И тебя гложила совесть, заставляя страдать. Ты не мог не прийти ко мне.

Слова Ванды больно резануло его по сердцу, хотя Клинт считал, что уже смирился со смертью Пьетро. Рука задрожала и молоток с грохотом опустился на пол, всего лишь в паре миллиметров от гвоздя.

– Мы за всё в ответе. Я – за разрушенные города, убитых людей, созданного Старком Альтрона. Здесь же тоже моя вина. Ты – за свою семью, детей, этот дом…

– За тебя.

Губы у Ванды дёрнулись, смыкаясь.

– Люди ответственны за свою любовь. Они влюбляются, дарят её другим, влюбляют в себя, а потом бросают тех, кого они любили, предают. Забирают чужие сердца. Влюбляясь, мы несём ответ за свои чувства, ведь они могут причинить боль другим людям.

Бартон нахмурился и обернулся, но Ванда тут же перевела взгляд с него на свои руки. Было в её словах что-то весьма говорящее, откровенно-обнажённое. И Клинт вдруг разозлился, ему хотелось, чтобы Ванда призналась ему, сказала всё начистоту, а не кидалась в него обличающими, приторно абстрактными словами.

Клинт хотел прочитать её дневник.

Он слишком часто мозолил ему глаза, чтобы о нём даже не вспоминать. Ванда не всегда носила его с собой, Бартон знал, что она хранит его на второй полке прикроватной тумбы. Блокнот был слишком запоминающимся: ярко-малиновая обложка была словно тряпкой для быка. Пухлая тетрадь, возможно, хранила самые сокровенные мысли Ванды, и именно их Клинт и хотел знать. Однажды девушка забыла в машине свою сумку, и Клинт знал, что в ней лежит этот чёртов дневник и соблазняет его одним лишь своим гипотетическим присутствием. Ванда вернулась за сумкой минут через пять, и Клинт столкнулся с её испуганными глазами. Она наверняка подумала, что он возьмёт его пролистать. Будто чувствовала. Но Бартон слишком сильно уважал чужое право на личное пространство, чтобы просто так взять и влезть Ванде в душу.

Клинт всю голову себе сломал, пытаясь придумать, как вывести Ванду на чистую воду. Ему казалось, что это жизненная необходимость, без правды он обойтись не сможет. И когда Ванда отказывалась с ним говорить, предпочитая увиливать, то желание разобраться у Бартона лишь усиливалось.

Ванда не решалась подходить к нему ближе, чем на расстоянии вытянутой руки, и ему казалось, что с каждым днём дистанция всё увеличивается и увеличивается. И его это задевало, будто она намеренно сводила их общение на нет. Словно он в чём-то провинился перед ней, хотя Клинт и понимал, что Ванда пытается держаться на безопасном расстоянии, потому что – если, конечно, она действительно в него влюблена, в чём Бартон ещё не был уверен, – боится выдать себя.

Но сколько бы она не старалась сдерживаться, её выдавали несущественные мелочи, на которые раньше бы Клинт просто не обратил внимания. Ванда могла зависнуть на несколько секунд, скользя липким взглядом по его торсу, когда он переодевался на озере. Пыталась не смотреть на него, когда он вытирался полотенцем. Усиленно отводила взгляд, развлекая на берегу Лилу, когда он, мокрый, проходил мимо. Пожирала его взглядом, делая вид, что не ему предназначается этот влюблённо-восхищённый вздох. Но кому ещё, разве что Куперу.

Клинта смущал этот взгляд, рождал в душе странную радость, давно забытую, но уже знакомую. Он так чувствовал себя, когда на него точно так же заинтересованно заглядывалась Лора.

Ответственность, – напоминал себе он, когда под боком сопела жена, а он бездумно разглядывал потолок, не в силах уснуть, зная, что где-то через несколько комнат спит Ванда. Намёки намёками, но надо иметь силу, чтобы во всём разобраться, а не делать выводы, полагаясь на собственную проницательность. И уши, которые иногда могут услышать то, что им не предназначалось.

– Он тебе нравится?

– Он симпатичный, с такими завихрушками вот тут, на висках, – Лила понизила голос почти до едва слышного шёпота, и Клинт, хоть и не намеревался подслушивать, всё равно встал под дверью, заинтересованно ловя лепет дочери. – У него очень яркий красный рюкзак, и он помог мне донести мой ланч.

– Это так мило, – улыбаясь, протянула Ванда, и Клинт, не сдержавшись, заглянул в дверной проём, чтобы увидеть её лицо.

Ванда забралась к Лиле под одеяло, наверное, читала ей сказки на ночь, и их обеих освещал лишь горящий рядом с кроватью торшер. И, по всей видимости, они обсуждали первый день Лилы в школе в этом учебном году.

– А потом нас начали дразнить его друзья, и мы больше не виделись до конца уроков. Тупые мальчишки!

– Его смутили, нельзя на это обижаться.

– Если кто-то со своим мнением его смущает, то пусть ко мне больше не подходит. Мне нужны решительные, – деловито заявила Лила, насупившись, и Клинт едва успел подавить рвущийся из горла смех.

– Найдёшь себе другого.

– Это у вас, взрослых, всё так просто. Захотел – нашёл другого, а у меня не так!

– Это же всего лишь симпатия. Даже не влюблённость, Лила. Такое быстро проходит.

– А симпатия может перерасти в нечто большее? – поинтересовалась дочь, глядя Ванде в глаза.

– Во влюблённость, а влюблённость – в любовь.

– Любовь – самое сильное чувство?

– Я думаю да. Самое сильное, что есть на свете.

– Даже сильнее, чем смущение?

– Конечно!

Девочки замолчали, Лила словно бы осмысливала сказанное, а Ванда наблюдала за ней, накручивая прядь своих волос на палец. Клинт постучал в дверь, и обе синхронно вздрогнули.

– Лила, тебе пора спать, завтра в школу.

Ванда выползла из-под одеяла, и Клинт поцеловал дочку на ночь, пожелав ей сладких снов. Погасил торшер, прикрыл за собой дверь и тут же схватил Ванду за руку, когда она собиралась уйти к себе.

– Надо поговорить.

– О чём? – занервничала она, обеспокоенно теребя край футболки.

– Давай спустимся вниз.

Ванда шла следом, будто бы ведомая на казнь, и чувствовалась в её шагах некая обречённость и испуг.

Ответственность, – напоминал себе Бартон. Мы несём ответственность за тех, кого приручили, – гласит бессмертный, набивший оскомину «Маленький принц». Клинт действительно отвечал за Ванду, за её родившееся чувство, за её страдания и переживания, за её поцелуй. И его это пугало. Пугала неизвестность и то, как Ванда расстраивалась. Клинт меньше всего хотел, чтобы она страдала по его вине. Бартон чувствовал себя виноватым, что не заметил этого раньше и не пресёк на корню, прежде, чем она успела его поцеловать. Он видел, как сильно Ванда корит себя за это, как она подавлена, как расстраивается, смотря на него. Бартон винил себя за то, что позволил ей разглядеть в нём героя, за то, что вызвал в ней противоречивые чувства. И причинил боль.

Ответственность предполагает смелость признаться в собственной вине и бесхребетности. Клинт считал, что он вправе называть себя трусом. Он заслужил. Настало время проявить решимость.

Ванда стояла перед ним, безлико потерянная, вслушивалась в ночной стрекот насекомых, шум ветра в кронах близлежащих деревьев. Ловила движения Клинта взглядом, запоминала.

– Ты влюблена в меня?

У неё спёрло дыхание, она перестала дышать, Бартон это заметил. Заметил, как она побелела и губы её дёрнулись, пытаясь ответить.

– Что?! – она нервно рассмеялась, звонко и фальшиво, и смех этот прокатился по лужайке.

– Ванда, я всё знаю, – он взял её за плечи, холодные и острые, и она затихла, в ужасе глазея на него с открытым ртом. – Необязательно притворяться, что всё хорошо, что ты ничего не чувствуешь. Не стоит отрицать, я догадался.

Царила упруго неловкая тишина, ужас витал в воздухе невидимым сгустком, и у Ванды практически перестало биться сердце. Она присела на ступеньки, скованно сложив руки на коленях. Клинт опустился рядом. Они долго молчали.

– Я понимаю тебя. С одной стороны, это прекрасное чувство и оно тебя питает, ты витаешь в облаках, мечтаешь, у тебя словно растут крылья за спиной. С другой стороны, оно тебя пугает, потому что ты понимаешь, что между нами ничего не может быть. Ты ведь это знаешь?

Ванда моргнула, глядя куда-то перед собой, внутри рождалась дикая боль от понимания, что её разоблачили.

– Да, – с трудом прошептала она. Клинт мягко взял её руки в свои, согревая.

– Возможно, это даже не влюблённость. Просто интерес, любопытство, красивое чувство, замаскированное в любовь. Просто никто не проявлял к тебе свою заботу в эти последние месяцы. И то, как я к тебе относился, заставило проснуться ответные чувства. Я вижу, что ты не хочешь делать больно моей семье, я вижу, как ты давишь себя изнутри, запрещая даже смотреть в мою сторону. Я понимаю, каково тебе.

В его ладонях её маленькая рука дрожала, но не от холода. Ванда едва дышала, царапая стеклянными глазами темноту перед собой.

– Между нами ничего не будет. Я женат, у меня есть дети, я старше тебя на целую твою жизнь. Будь я даже свободен, у нас бы в любом случае ничего не вышло. Я не могу ответить тебе взаимностью, ты ведь понимаешь?

Ванда напряжённо кивнула.

– Ты должна смотреть на своих ровесников, искать своего человека среди них. В будущем ты оглянешься назад и со смехом вспомнишь, о чём сейчас думала. Это покажется тебе жуткой нелепицей. Не надо расстраиваться из-за этого. Я не твой человек.

Клинт внимательно изучал, как меняется лицо Ванды, как она хмурится, чуть ли не плача, как поджимает губы, как прикрывает глаза, с трудом сглатывая. Она освободила свою руку, будто бы не желая прикасаться к Бартону впредь.

– Прости меня, пожалуйста, за всё, – хрипло начала она. – Я сделала столько ужасных вещей, мне так жаль. Я знаю, мне не стоило даже смотреть на тебя, думать о тебе так, но… И прости меня за поцелуй, – Ванда всхлипнула, – я не хотела, не знаю, что на меня нашло. Как помутнение. Я просто смотрела на тебя и мне хотелось прикоснуться к твоим губам…

Её голос дрожал, срываясь на визг, и Клинт обнял её, прижал к себе, и она вцепилась в него, шумно дыша в грудь. Обжигая.

– Ну-ну… Всё в порядке, я нисколько не злюсь. Не стоит извиняться. Я сам виноват.

– Ты ни в чём не виноват, это всё я!

– Тише, не надо, – Клинт удержал Ванду, когда она попыталась возмутиться, прижал сильнее, носом зарываясь в её волосы. – Тише.

Она старалась не плакать, кусала губы, давя в себе всхлипы, цеплялась ногтями ему в спину и судорожно вздыхала, опаляя шею жаром. Он гладил её по голове, утешая, ждал, пока она успокоится.

– Не надо представлять меня героем. Я не такой. Я просто сделал то, что от меня требовалось. Не надо сразу же бросаться на первого встречного, что начинает о тебе заботиться. Ты ведь не собака.

Клинт посмотрел Ванде в лицо, когда она от него отстранилась. Она выглядела до ужаса разбитой.

– Не расстраивайся.

– Мне стыдно.

– Не надо стыдиться, – её волосы в его пальцах казались шёлком.

– Я хочу уехать отсюда. Завтра же! Я больше не могу здесь находиться. Ты всё знаешь! Мне стыдно, – голос сорвался на крик. – Я не могу смотреть тебе в глаза.

Клинт молчал, обдумывая это предложение. Он не решался её отпускать, ведь кто тогда о ней позаботится, проследит, чтобы она ходила на тренинги? Где гарантии, что она снова не впадёт в депрессию и не попытается себе навредить?

– Я подумаю, ладно?

Ванда покачала головой, закрыла лицо в ладонях. От неё одуряюще пахло болью и стыдом. Клинт отвёл её наверх, с замирающим сердцем смотрел, как она одиноко бредёт в свою комнату. Он обнимал этой ночью Лору и сквозь пелену спящих комнат ощущал, как Ванда плачет в своей постели.

========== Часть 11 ==========

– Тема нашего сегодняшнего занятия – чувство вины и стыд. Перед тем, как уйти из жизни, большинство самоубийц испытывают вину за то, что собираются совершить. Они понимают, что их собственная смерть избавляет от проблем только их, при этом они обрекают окружающих их людей на страдания. Это оставшимся в живых придётся заботиться о похоронах, оповещать родственников, ходить на кладбища и прочее. Чувство вины усиливается, когда попытка суицида оказывается неудачной. Мы виним себя за многое: за то, что не получилось, за то, что кто-то помешал, за то, что струсили, за то, что хочется попробовать ещё или, наоборот, за то, что мы вообще попробовали. Вина рождает стыд. Мы стесняемся поделиться наболевшим с другими, потому что, узнав, что мы пытались покончить с собой, к нам начинают относиться с презрением. Ведь для большинства обывателей наложить на себя руки значит проявить слабость. И нам стыдно в этом признаться, потому что нам и так больно, а окружающие при этом нас травят. Люди замыкаются в себе, предпочитая ни с кем не делиться своими чувствами. Вина и стыд – базовые элементы жизни, но это негативные чувства, и нельзя их хранить в себе. Нужно избавляться от груза.

Пока наставник говорил, Клинт с неприкрытым беспокойством разглядывал притихшую Ванду. Она сидела прямо напротив него, в каком-то старом бесформенном свитере, размера на четыре больше неё, и смотрела себе под ноги, низко опустив голову. Грязные непричёсанные волосы сосульками прикрывали её красные глаза. Бартон практически был уверен в том, что она прорыдала всю ночь.

Она с ним не разговаривала, утром не вышла к завтраку, не поздоровалась с Лорой и детьми, молча уселась в машину, даже не глядя в сторону Клинта. Она не реагировала ни на утренний гундёж детей, ноющих, что в школу им жутко не хочется, ни на пытающегося привлечь её внимание Бартона. Он даже не знал, слышит ли она сейчас что-либо или с головой погружена в невесёлые мысли. Одно он знал точно – тема сеанса была как никогда кстати. Он тонул в собственной вине, Ванда тонула в собственном стыде.

– В любом случае, есть ситуации, в которых вы виноваты и отвечаете только перед самим собой. И себя нужно простить. Есть ситуации, когда вы виноваты перед близкими, и нужно попросить прощения у них. Есть ситуации, когда вас делают виноватым, но вы себя таковым не считаете…

Клинта немного раздражал монотонный бубнёж наставника, пока не сказавшего ничего полезного. Его угнетало мрачное настроение Ванды, и его гложило, что он приложил к этому руку. Он старался говорить с ней мягко, только бы не задеть её чувства, но всё равно Бартон ощущал себя так, словно бы сломал Ванде жизнь. Будто бы не пощадил её. Но лучше задушить её любовь в зародыше, чем пожинать плоды.

– А теперь я раздам каждому по листку бумаги и вы должны будете нарисовать то, что вас беспокоит. То, что делает вас виноватым, то, что заставляет вас стыдиться. Можете пользоваться ручками, цветными карандашами, фломастерами, даже акварелью. Всё необходимое лежит на столике посреди круга.

Клинту вручили альбомный лист, невероятно белый, аж рябило, и Бартон взглянул на Ванду. Она всего лишь на мгновение подняла на него свои глаза и тут же опустила, напряжённо шевеля пальцами, то и дело цепляясь то за свитер, то за волосы. Бартон не то, чтобы рисовать не умел, он даже не знал, что ему следует изобразить. Он знал, что его тревожит – Ванда, но стоит ли рисовать её?

Наступила тишина, наставник включил какую-то заунывную музыку, больше похожую на шум прибоя. Наверное, она должна была расслаблять, но Клинта она вгоняла в тоску. Он бездумно провел остро заточенным карандашом по бумаге, лишь бы что-то было, и снова посмотрел на Ванду. Она также бездумно водила ручкой по листу.

Бартон попытался сосредоточиться, но Ванда отвлекала. Она выглядела до боли несчастной и в сердце от этого неприятно щемило. Он вчера ночью разрушил её мечты. Клинт понимал, что в сложившейся ситуации поступил как никогда правильно, но всё равно было тошно.

На лицо Ванды упала прядь, и Клинт карандашом повторил её изгибы. Вина. Нужно нарисовать её. Он зарубил чувства Ванды на корню. Бартон прочертил волну, ещё одну, получилось нечто, похожее на корень дерева.

Он понимал, что Ванде было крайне неприятно слышать его обличающие слова, больно. Но она была неглупой, она прекрасно понимала, что между ними вряд ли что могло получиться. Нельзя было тешить её надеждами, это чревато. Клинт был уверен, что Ванда его понимает, просто ей нужно время, чтобы успокоиться.

– Это сердце?

Клинт вздрогнул, когда наставник, в этот раз мужчина, подошёл к нему сзади, вглядываясь в его рисунок. Бартон кивнул.

– Кто-то пустил корни в ваше сердце? – заинтересовался психолог, и Клинт напрягся, глядя на свой изрисованный неумелой рукой лист. Корни пронзали анатомически правильное сердце, в силуэте дерева едва ли можно было узнать лицо Ванды, но психолог явно угадал. Он смотрел прямо на неё.

– Вы ведь не пытались покончить с собой? Ходите лишь в качестве поддержки?

Клинт кивнул.

– Вините себя в том, что кто-то оставил в вашем сердце свой образ, или стыдитесь этого?

– Скорее виню себя в том, что я пустил корни в чью-то душу.

– Но разве это от вас зависело?

– Я этому способствовал.

Клинт страшно хотел знать, что нарисовала Ванда, что на душе у неё, но рисунка он не видел, заметил лишь, что она рисовала углём. Когда психолог разглядывал лист Ванды, он поднял на Клинта глаза, и у него внутри внезапно похолодело.

– Ну, пожалуй, на сегодня хватит. Время для объятий. Учёными доказано, что…

Ванда смотрела на Бартона настороженно и навстречу ему не шла, поэтому пришлось ему сгребать девушку в охапку. Она была напряжена, почти не двигалась, и на секунду Клинту показалось, что он обнимает дерево. Затем Ванда мучительно выдохнула и привычно положила свою голову ему на грудь, и он прижал её к себе, чуть ли пытаясь в ней раствориться. От неё пахло старым, залежавшимся в шкафу свитером и ластиком, прошедшимся по бумаге.

– Это скоро пройдёт, – прошептал он ей на ухо, и она кивнула, обнимая его крепче.

Клинт едва дышал, слушая, как ему в грудь бьётся её сердце, и думал о том, что именно испытывает к Ванде. Ответственность, чувство долга, заботу, нежность. Внутри разливалось нечто чистое и горячее, и определение этому Бартон дать не мог. Было лишь понимание, что он испытывает к Ванде далеко не просто дружбу.

***

Проще было делать вид, что болезнь прошла, чем в слезах признаться, что ей всё ещё тяжело. Ванда искусно притворялась, натягивала на лицо лёгкую улыбку, стараясь не слишком переборщить, иначе выходило неестественно. Она всё равно пыталась как можно меньше времени проводить с Клинтом, просто-напросто рядом с ним ей становилось неловко, к тому же он взял за привычку смотреть ей прямо в лицо. В такие моменты Ванда боялась, что он заметит, что она насквозь фальшивка.

Она действительно пыталась, старалась изо всех сил, вдалбливала себе в голову, что должна вычеркнуть свои чувства к Бартону из сердца. Не выходило, Ванда лишь злилась на себя за бесхарактерность и трусость. Наедине с самой собой ей хотелось взвыть, ногтями впиваясь себе в кожу, лишь бы заглушить душевные страдания. Когда она выходила из комнаты, то излучала ложную радость и дышала через раз, лишь бы никто не увидел, что она прогнила изнутри.

Если Лора и дети верили на слово, просто потому что плохо её знали, то перед Клинтом притворяться было страшно. Ванда боялась, что он её раскусит. Раньше она легко могла обвести его вокруг пальца, сейчас же это сделать было труднее. Он теперь знал её как облупленную. Возможно, если бы они больше друг друга не видели и не общались, ей было бы легче. Она смогла бы быстрее его забыть, по крайней мере, постаралась бы. Но Клинт отпускать её не спешил.

Ванда не знала, как начать разговор. Не знала, с какой стороны подойти к проблеме и как найти в себе силы вообще решиться на это.

– Ты пришла? – удивился Клинт.

Ванда сидела на недостроенном крыльце гостевого домика, пряталась от накрапывающего дождя и участвовала в воображаемых диалогах. И тут же подорвалась, услышав его голос.

– Думал, ты сегодня весь день будешь с Лорой. Я тут только что докрасил стену и мне нужно сходить за инструментами. Ты что-то хотела?

Ванда замялась, чувствуя, как внутри от одного только взгляда Клинта разливается трепет. И что-то яростно крутится в животе, когда он облизывает губы. Вкус которых она знает, но уже не помнит, и так хочется возродить это ощущение покалывания на собственном языке.

– Мне нужно с тобой поговорить.

– Да? – Клинт, кажется, насторожился, судя по тому, как он сдвинул брови к переносице. – Тогда давай пройдёмся.

Ванда молчала, собираясь с мыслями, пыталась отогнать навязчивые образы и успокоиться. Бартон задумчиво разглядывал её профиль, и это бесило.

– Я бы хотела пожить в городе.

Клинт остановился, и Ванде пришлось притормозить, хотя разговаривать на ходу ей было удобнее.

– Почему?

Девушка мотнула головой, чтобы ветер неаккуратно растрепал её волосы и закрыл лицо. Сердце колотилось на корне языка.

– Это из-за… того, что… да?

– Д… Нет!

Клинт растерянно моргнул и его лицо исказилось в гримасе типичной жалости, которую он испытывал к Ванде. Её это разозлило. И придало сил.

– Я больше не хочу здесь жить! Не потому что вы плохо ко мне относитесь, отнюдь! Просто я не могу злоупотреблять вашим гостеприимством. Это слишком. Я уже оправилась, мне лучше, я хожу на сеансы, делаю успехи. Вчера психотерапевт меня похвалил. И я действительно чувствую, что я выздоровела. Поэтому я больше не вижу смысла находиться в этом доме. Мне пора начать жить заново. Одной.

Клинт вздохнул, рука потянулась взлохматить влажные от дождя волосы.

– Ванда…

– Отпусти меня, перестань относиться как к больной. Ты приютил меня, чтобы я пришла в себя и успокоилась. Позволь мне покинуть твоё гнездо. Я уже взрослая.

Бартон едва заметно поморщился, но молчал, что-то обдумывая, и эта пауза Ванду жутко раздражала. Клинт явно не был в восторге от этой идеи.

– Ещё рано.

– Рано?! Когда уже будет пора?

Клинт покачал головой, ему не хотелось её отпускать. Но и держать подле себя было невероятно эгоистично.

– Ты ещё не готова.

– Послушай…

– Я знаю, ты злишься…

– Да, злюсь! Потому что мне невыносимо здесь, рядом с… Пойми, я не могу больше!..

– Я боюсь!

Ванда осеклась.

– За тебя. Я знаю, что тебе больно за то, как я с тобой обошёлся. Но по-другому я не мог, ты понимаешь. Да, наверное, сложно забыть… то… что… – Клинт запинался, словно бы боясь произнести лишнее.

– Что я люблю тебя?

Бартон вздрогнул и замолчал.

– Ванда… – прошептал он, чувствуя, как по шее беспорядочно носятся мурашки. Она стояла перед ним бледная, бескровные губы дёргались, кажется, в ужасе. В глазах застыл страх.

– Не могу избавиться от своих чувств, пока я здесь, – едва слышно прошептала она, Клинт бы даже не расслышал, если бы ветер не донёс слова.

– Именно поэтому я не могу тебя отпустить. Я боюсь оставлять тебя одну после того, как нашёл тебя в ванной. Я боюсь, что ты повторишь то, что задумывала, потому что не сможешь справиться. А я виноват! Я! И я не могу снова оставить тебя разгребать свои проблемы одну. Я хочу помочь, но пока не знаю как. Но знаю одно: я тебя не отпущу, чтобы ты ничего не натворила.

– Думаешь, что все эти месяцы я исправно ходила на эти чёртовы сеансы лишь для того, чтобы снова решиться на самоубийство?! – Ванда внезапно рассмеялась. От напряжения. – Из-за тебя?

Возмущения застряли в горле, когда она увидела, как он на неё смотрит. Клинт выглядел потерянным, тихим и почему-то испуганным. И Ванда вспомнила, когда видела этот взгляд, полный тоски и отчаяния. Когда он доставал её из ванны и судорожно, крича что-то, пытался привести её в чувство. И на мгновение она открыла глаза. Сейчас он смотрел на неё также.

– Я тогда думал, что ты умерла, – с дрожью в голосе признался он, отводя взгляд. – Не хотел бы снова это ощутить. И не хотел бы вспоминать. Никогда. Но каждый раз, когда я отвожу тебя в город или сижу в машине, жду, когда ты вернёшься с сеанса, я вспоминаю, каким тяжёлым было твоё тело и какой ты была насквозь мокрой. Я помню, как пахла ванная. Твоей кровью. И знаю, что испачканное кровью полотенце всё ещё лежит в этой чёртовой комнате! И мою футболку, в которой я был в тот день, Лора бесчисленное количество раз пыталась отстирать, но пятна всё равно остались. Я не могу это забыть. Проще стереть мне память. И я не хочу снова доставать твоё тело из воды. Или из петли. Я больше не хочу думать о том, что ты мертва. Из-за меня.

– Я бы никогда.

– Не хочу тебя отпускать не потому, что пытаюсь удержать возле себя, зная, что нравлюсь, а потому, что боюсь.

Ванда вздрогнула, и голова мотнулась против воли с каким-то диким скрипом в шее. Она даже и подумать не могла, что ему тогда было настолько страшно. И даже не знала, что он боится повторения. Ей казалось, что он измывается над ней, держа её рядом. Упивается её преданностью и тает от одного взгляда. Будто бы его греет одно лишь знание, что она от него без ума.

– Если ты такого обо мне мнения, то грош цена твоим усилиям, – мрачно заметила она, разворачиваясь, чтобы уйти. Страх страхом, но такое недоверие было словно пощёчиной. Он всё ещё считал её маленькой бедной девочкой, нуждающейся в его помощи. И ведь он знал, к чему это привело.

***

Неделя прошла в зловещем молчании. Ванде было стыдно и неловко перед Клинтом, злость прошла, но обида осталась. Ей казалось, будто он наплевал ей в душу, посмев в ней усомниться. И это признание, оно выбило её из колеи. То, как он обнажил перед ней душу, посвятив в свой самый жуткий кошмар, её напугало. Наверное, она не была готова к таким откровениям.

Бартон после того дня ходил мрачнее тучи. Всё время молчал, лишь изредка отвечая на вопросы односложными фразами. Было беспокойно, и он считал, что причина в Ванде. Он знал, что поступает по отношению к ней крайне эгоистично, заставляя находиться рядом с ним, хотя прекрасно понимал, что ей это невыносимо. Но страх был слишком велик, чтобы его пересилить.

Что-то внутри трепыхалось, когда Ванда на него смотрела, когда проходила мимо, когда он просто о ней думал. А думал он о ней теперь постоянно. Знал, что обидел, и хотел извиниться, но язык тут же присыхал к нёбу, когда он пытался только представить их разговор. Это чувство одержимости его пугало, а поделиться проблемой было не с кем. Не с Лорой же было это обсуждать.

Он вообще всё тщательно скрывал от жены, и стычку с Вандой, и её чувства, и собственную боль. И эта недосказанность словно вбитые клинья между ними. Он много чего не говорил Лоре, не всегда можно делиться проблемами с женой. Для этого идеально подходила Наташа. Иногда она называла себя «Бартоновской жилеткой», и ему это не очень нравилось. Но в целом, Нат была права. То, что не знала Лора, знала Наташа. Но говорить с ней о Ванде было себе дороже. Романофф её не любила, скорее даже презирала. И он хранил это беспокойство внутри, разрывался от странных чувств, выход которым дать просто-напросто не мог. Нельзя. Он даже не знал, что это, что именно он чувствует к Ванде, и почему?

Клинт видел, как менялось лицо Ванды, стоило ей увидеть, как он прикасается к Лоре, когда она готовит завтрак, как он обнимает её, пока они смотрят телевизор. Что-то гасло в её глазах, становилось чёрным, и это заставляло его убирать руки от своей же жены, нервно отворачиваться, стараясь не сталкиваться взглядом с Вандой. Он видел, как их с Лорой идиллия причиняет ей боль. И старался обезопасить Ванду. Невольно Бартон замечал, что стал меньше времени проводить с женой, будто её остерегался. Не говорил с ней, когда рядом Ванда, перестал целовать Лору на её глазах, ужин теперь проходил в тишине. И за это было стыдно. Сразу перед всеми: Лорой, Вандой, перед самим собой.