Текст книги "Ледокол (СИ)"
Автор книги: Ann Lee
сообщить о нарушении
Текущая страница: 15 (всего у книги 16 страниц)
И руки его, что крепко держат, тоже больно.
– Ты что себе напридумывала? – встревожено, бормочет, – Никуда не пойдёшь, пока не поговорим!
И в это время на этаж приезжает лифт. Из него выходят трое мужчин, и все прямиком к нам.
– О, Кир Дмитриевич, – шутит один из мужчин, и протягивает Киру руку, для рукопожатия – лично встречаете?
– Ага, – скалиться Кир, и поспешно жмёт протянутую руку, и кивает в сторону своего кабинета, – проходите, сейчас буду.
А я, улучив этот момент, пока он меня отпустил, быстро заскакиваю в лифт, и Кир только и успевает, бросит на меня убийственный взгляд, и двери сходятся, и я как ополоумевшая жму на кнопку первого этажа. И оседаю по стенке вниз.
Чувствую, как внутри зарождается истерика, Ползёт, душит, давит. Лишает дыхания, И сердце болью в груди ощущается. Слёзы щиплют глаза. Пытаюсь дышать глубоко, чтобы успокоиться, но выходит плохо. Выходит наоборот. Перед глазами так и стоит высокая, изящная Катя.
Почему я так на неё реагирую?
Что за комплекс неполноценности?
Но не могу, ничего с собой поделать. Кто угодно, но только не она. Даже Жанна, так не жалила. А она, просто наповал.
После того как я узнала, как он её любил, как сносил всё вокруг, только ради неё. Я не могу спокойно сопоставить её и себя, потому что проигрываю. Ей.
Мне кажется, что в глубине души, очень-очень глубоко он её ещё любит, и в этой глубине совсем нет места для меня. Потому что так бесследно не проходит такая большая любовь. Даже если у тебя другая жена, и ты её может даже и любишь, что такого, если кусочек твоего сердца занят другой?
– Эй, вам плохо? – надо мной склоняется какой-то парень.
Да мне плохо! Плохо! Я только что повела себя как ревнивая психичка! Сбежала, поджала хвост, вместо того чтобы спокойно разобраться. В конце концов, Кир не давал мне повода подозревать его в чём-то. Он с ума по мне сходит… Но… Но эта закрытая дверь, она меня вывела из равновесия, снесла мне крышу напрочь.
Парень помогает мне встать на ноги, и что-то говорит, предлагает вызвать скорую. Я отказываюсь, уверяю, что всё в порядке, просто жарко, и голова немного закружилась.
Прекрасно осознаю, что Вова уже получил все распоряжения по поводу меня. Но мне так не хочется домой. Хочется побыть одной, и подумать, собрать в голове весь этот пазл, смириться с существующим положение дел.
Я вызываю такси, и прошу подъехать к самому входу бизнес-центра, потому что Вова припарковался, дальше на стоянке. Он, конечно, стоит у машины и ждёт, когда я выйду. Но мне хватает времени, чтобы прошмыгнуть в машину такси, пока он смотрит в другую сторону, всего мгновение, я уже сижу, скрыта от его глаз.
Называю водителю адрес.
22
Моя старая квартира так и стояла бесхозная, ни кем не занятая.
Я здесь давно не была. Всё осталось, как и было когда мы с Андреем переехали к Киру, собрав немногочисленные вещи, в основном это были личные мелочи.
Я отодвинула толстую портьеру, в комнате которую раньше занимал Андрей. Её окна выходили во двор. Один из тех, где под тенью деревьев собираются бабульки, и бегают по площадке детишки. Приятный такой двор, домашний, уютный. И очень мало машин, потому что в основном пенсионеры одни живут. Вот сейчас, все выползли на солнышко погреться. Мамаши с детишками в песочнице, старушки по лавочкам, и солнце заливает весь двор, прячется в набухающих почках деревьев, и ласково греет, нежит в своём тепле.
Я оглянулась на запылённую мебель. Когда-то мы с Юрой брали для Андрея эту швейцарскую стенку, в кредит. Андрей прыгал от радости, когда Юра, наконец, приладил её. Не слезал с неё, казалось спать был готов повиснув на брусьях. Я качнула их и они медленно, поддались, раскачались. В луче солнца тут же взметнулась пыль.
Я погладила косяк, на котором мы отмечали рост Андрейки. Отметины шли с года. А ещё здесь были надсечки с названием мама и папа. Только они и остались от нашей семьи.
Я прошла в зал и забралась в любимое когда-то кресло с ногами. Здесь было душно, но совсем не жарко, как на улице, ведь окна все закрыты наглухо. И так умиротворяющее тихо. После всех сегодняшних эмоции на пределе, здесь был островок спокойствия и какого-то даже забвения. И это именно то, что мне сейчас было нужно. Немного забвения.
Спокойствия.
Умиротворения.
И я даже не против немного вздремнуть. А может и уснуть.
Меня будит запах сигарет, и кофе.
Я открываю глаза, темно. Обалдеть, я вздремнула.
Неуклюже сползаю с кресла, и против воли потягиваюсь. На кухне горит свет, и я прекрасно знаю кто там.
Кир стоит ко мне спиной, положив руки в карманы. Смотрит в окно, курит рядом с открытой форточкой, зажав сигарету зубами. Его пиджак лежит на стуле рядом со столом, на котором стоит пустая чашка с остатками кофе. Сверху валяется распущенный галстук.
– Успокоилась? – спрашивает он, даже не поворачиваясь.
– Как ты меня нашёл? – вместо ответа спрашиваю я, и давлюсь зевком. В голове неприятно шумит, и тело ломит от неудобной позы, в которой заснула. Я потираю слезящиеся глаза.
– Ты серьёзно думаешь, что можешь сбежать от меня, красивая,? – поворачивается он лицом, затушив сигарету в блюдце.
Его лицо непроницаемо.
– Я и не хотела сбегать. Просто хотелось побыть одной, – пожала плечами, игнорируя тяжёлый взгляд, который чисто физически заставлял трепетать. Но я храбро сбросила этот морок, научилась за это время, и отвернулась, потянулась к кружке, набрала воды и напилась, а, то что-то совсем в горле пересохло.
– А что дома, нельзя побыть одной? – режет слух, низкий недовольный голос.
Он так и стоит у окна, руки по-прежнему в карманах держит. Рубашка на груди расстегнута, и на ключицах и шее, видна надпись. Плечи устало, опущены, и голова немного склонена. Рассматривает меня, наверняка пытается понять, готовлю ли я ему скандал.
– Я что в рабстве? – злюсь.
– Ты замужем, – парирует Кир, – могла бы сообщить, что свалишь на свою старую хату.
– Когда, интересно, я должна была это тебе сообщить, когда ты со своей бывшей закрылся в своём кабинете, или когда выпроваживал меня из офиса? – обида всё ж прорвалась, как я не хотела выяснять по этому поводу отношения.
– Ты вымораживаешь меня своей ревностью, – рычит Кир, подаваясь вперёд, словно к прыжку готовился.
– Считаешь, что напрасно? – гордо вскинула подбородок.
– Считаю, – говорит коротко.
– Ну, тогда объясни, может, я чего-то не понимаю, Кир, – внутри поднималась такая ярость, на то, что он, как ни в чём не бывало, продолжает строить из себя альфа-самца. – Ты сам-то как себя повёл бы, поменяйся мы местами?
Он ничего не ответил, только плотнее сжал губы, так что они побледнели.
– Что никак не привыкнешь отчитываться, ну так ты женат, придётся! – язвлю я.
Видимо его терпению приходит конец, потому что он аккуратно смещает меня к стенке, и также аккуратно меня там зажимает, вроде и не давит, но и свободы особо нет. В стену руки впечатывает, словно в ловушку заключает, и нависает, давит своим взглядом.
– Давно за борзоту свою не отвечала, – рычит он, и носом по моей макушке ведёт, запах втягивает, – всякая ересь в голове!
– А тебе, я смотрю нравиться этот накал! – кривлюсь я в усмешке, и толкаю его в грудь, – ну давай продолжай доводить меня! А после, может соизволишь ответить, какого хрена твоя драгоценная Катя делала у тебя в кабинете, в котором вы заперлись? – снова его толкаю, потому что завожусь опять.
Но Кир перехватывает мои руки, и разводить их в стороны, заставляя вскинуть вверх голову и посмотреть на него.
– Ничего мы там не делали, – рычит в ответ, – эта дура припёрлась на работу наниматься, и решила по старой памяти меня соблазнить, и дверь закрыла, а тут ты…
– И что, ты не соблазнился? – хмыкаю я, скинула со своих, его руки, и снова толкнула, потому что душно мне, и дышать совсем нечем. Навис тут своей махиной, ароматом горьким опутывает, глазами ледяными давит, мне жарко стало и сердце задробило.
– Блядь, когда ты поймёшь, что кроме тебя, мне никто не нужен? – Кир совсем не отталкивается, а даже наоборот, ещё ближе становиться, насколько позволяет мой живот, и за подбородок моё лицо держит.
– Даже она? – смотрю требовательно, сканирую, любую фальшь учую.
– Даже она, – склоняется к моим губам, – даже хоть кто, – пробный поцелуй, короткий, быстрый, – только ты, – и снова склоняется, прихватывает зубами за нижнюю губу оттягивает, всасывает, отпускает, – сучка моя борзая!
– Слиняла! Полгорода перерыл, Вову чуть наизнанку не вывернул, – и снова в губы вгрызается, стон вырывает. Я обхватываю его за шею, потому что ноги подводят, опора нужна.
– Вот было бы мне по хуй на тебя, вставал бы у меня каждый раз, как ты мимо пройдёшь? – Кир кладёт мою руку на отчетливый бугор под его брюками.
– И всё равно Кир, – капризничаю я, руку, тем не менее, не убираю, сдавливаю твёрдый член, глажу, выпирающую плоть, – тебя это не оправдывает, и не прощает. Мог сразу всё объяснить!
– А ты стала бы слушать? – ворчит он, и дыхание переводит, шумно так с хрипом. – Давай заканчивай, – руку мою отстраняет, – проигрались, и хватит, дома продолжим, если захочешь!
– Я требую наказания, – надуваю губки, когда он отходит.
– И чего ты хочешь? – Кир натягивает пиджак, и запихивает галстук в карман.
– Пойдёшь со мной на УЗИ, – решаю я.
– Зачем? Мы же вроде уже выяснили, пацан у нас будет!
– Не мы выяснили, а я одна, а хочу с тобой!
– А это не вредно столько УЗИ делать? – делает попытку избежать наказания.
– Не вредно, – развеваю, все его надежды на избежание этой процедуры, – как раз на тридцать второй неделе будет последнее, и если ты найдешь, хоть какой-нибудь способ этого избежать, я тебе весь мозг съем, ты знаешь, я это умею!
– Блядь, а бриллианты не сойдут, – кривится Кир.
– Не сойдут, – показываю язык.
– Ну, тогда готовься отрабатывать сегодня, – прихватывает меня за зад, когда я отвернулась, собираясь выйти.
– Офигеть, Кир! – возмутилась я. – Как это так получается? Ты накосячил, а я отрабатывай!
– Уметь нужно, красивая, – ржёт Кир.
– Эксплуатируешь, беременную женщину, не стыдно? – продолжаю фырчать я.
– Беременная женщина, сама находит приключения на свою задницу – заявляет это хамло.
Так мы и переругиваемся, пока выходим из квартиры, а потом из подъезда.
А на улице резко замолкаем, потому что в нашем уютном, домашнем дворе, где так любят играть маленькие дети, и сидеть под тенью деревьев старушки, стоят три тонированных джипа, вокруг которых собралась целая армия.
23
Мужчины что стоят вокруг, сплошь головорезы. Вот видно по ним. По их тяжёлым жёстким взглядам, по позам хищников, по оскалам и ухмылочкам, когда они видят нас. А самое страшное, что Кир, задвигает меня за спину, и материться.
Значит это враги, и у нас большие неприятности.
Из центральной машины выходит ещё один. Идёт вальяжно, смотрит остро. На нем элегантный костюм, начищенные туфли.
Ну что сказать, у бандитов появился стиль, не девяностые!
Он низкий, и худой. Полностью седой. И глаза его чёрные, страшные. Их я уже рассмотрела в машине, в которую он нас пригласил. Кир так сжал мои пальцы, что мне стало больно, и я даже пискнула, и он нервно на меня оглянулся, и ослабил хватку. Помог залезть в машину, и сам сел рядом. Седой мужик, сел на переднее сидение. Водитель тут же вышел, оставив нас одних. И все эти волки, в человеческом обличие окружили нас, встали рядом с машиной. Я рассматривала их массивные фигуре, в свете фар. Они тихо переговаривались, зло посмеивались.
– Ну и чё за кипишь? – цедит Кир, впиваясь взглядом, впередисидящего мужчину. Он так напряжён, что мне кажется, я слышу треск его рубашки на плечах. Словно ещё мгновение, и он кинется на седого.
– Охолони, Ямал, – скрепит голос седого. Неприятный такой, словно пенопластом ведут по стеклу. – Я приехал поговорить с тобой!
– Да ты что, Эдик! – презрительно выплевывает Кир, его имя. – С десятком бойцов, прекрасно зная, что я один с женой!
Эдик медленно разворачивается. Вот тогда я и рассмотрела эти страшные, безжизненные глаза. Глаза человека, нет не человека, монстра, который одним щелчком пальцев раздавит тебя, не посмотрит не на что.
– Ты очень борзый, Ямал, – Эдик тоже зло чеканит слова, – как влез в наши темы, борзо, так и слиться захотел, всё в чистые схемы перевести. Да только так не делается, я тебя предупреждал, чтобы мою землю не трогал!
– Она не твоя, – тихо роняет Кир.
– Моя, – настаивает Эдик, – и у меня на неё другие планы! И если ты размяк, и решил от дел отойти, под юбку своей девахе залезть, то вот тебе условие моё, всё что имеешь, отдаешь мне, и тогда расклад чист.
– Не треснет ли твоя харя, Эдик! – Кир немного подался вперёд, а я от страха вцепилась в его локоть. Но он этого даже не заметил.
– Я разговариваю с тобой, только потому, что есть за тобой люди, с которыми ссориться мне не резон, – Эдик даже ухом не повёл, равнодушно смотрит на Кира.
– Иди на хуй! – презрительно кидает Кир, и тянет меня за собой, на выход.
– Имей ввиду Ямал, если выйдешь отсюда без меня, словишь пулю в башку упрямую, а девку твою по кругу пущу, – скребёт голос Эдика, и я вздрагиваю.
Похоже мы в западне. И Кир тоже это понимает, потому что останавливается, всё ещё сжимает мою руку, но замирает. Прикидывает варианты, обдумывает.
– Гарантии какие, – наконец цедит он.
– Всё очень просто, – Эдик растягивает тонкие губы, в подобии улыбки, и я даже не знаю что хуже, когда он словно истукан не выдаёт никаких эмоций, или вот так улыбается. Он достает какую-то папку и протягивает Киру. Тот берёт и пробегается глазами. Я тоже смотрю туда, но ничего не понимаю. Какие-то печати и размашистые подписи, печатный текст.
– Подготовился, – скалиться Кир, поднимает на седого тяжёлый взгляд.
– Я тебе сразу сказал, что ты не с тем связался, – отвечает тем же Эдик, и кидает Киру ручку, – подписывай, или он мне отойдёт после твоей смерти.
Кир ловко ловит ручку, и ставит свой размашистый росчерк в конце документа, кидает Седому.
– Подавись, Эдик, и больше не смей подкарауливать меня, если есть планы на будущее, – режет тишину, низкий голос Кира, он снова берёт меня. Его руки словно огонь, обжигают мои холодные пальцы. Я просто заледенела от страха, хотя в машине было довольно тепло. Но тело моё всё покрылось ознобом, и когда Кир переплёл свои пальцы с моими, мне стало хоть немного легче.
– Когда так явно выставляешь свои слабости напоказ, будь готов, что по ним нанесут первый удар, – хмыкает Эдик, одарив меня презрительным взглядом. Проходится полностью, начиная от макушки, лица, шеи груди, и заканчивает на большом животе, который я на инстинктах, тут же прикрываю. Он задерживает на нём прожигающий взгляд, и брезгливо кривит губы, и я плотнее вжимаюсь в Кира.
– На хуй иди, со своими речами, – рычит Кир, – давай вылезай, отмашку своим давай.
– Да не вопрос, – кидает Эдик и выходит из машины, и мы следуем за ним.
Под прицелом тяжёлых и откровенно злых взглядов мы садимся в машину Кира, и уносимся прочь из этого двора.
Я сижу в оцепенении. Мозг, только сейчас начинает осознавать, чего мы избежали. Что могло произойти.
Кир с кем-то разговаривает по телефону. Отрывисто и быстро. Матерится и отдаёт команды. В конце бросает, что это ещё не всё. И поэтому машина летит со скоростью света по вечерней дороге. Он торопиться успеть что-то предпринять, сделать последующий шаг.
А меня с такой же скоростью накрывает истерика. Она всё же добралась до меня. В моём состоянии такие эмоциональные качели, неминуемо приведут к выплеску всех впечатлений. Сперва я беззвучно плачу, но потом меня прорывает настолько, что всё моё тело сотрясается в рыданиях. Я складываюсь пополам, но ремень безопасности давит мне на грудь, и я немного отклоняюсь в бок, продолжаю реветь, сползая щекой по прохладному стеклу. Слёзы, просто потоком льются из моих глаза, я даже утирать их не пытаюсь. Меня настолько захватывает отчаянье, и безысходность, что я даже не понимаю, что мы уже давно стоим на обочине. И дверь с моей стороны открыта, и Кир матерясь, отстёгивает мой ремень. Вталкивает мне пластиковое горлышко бутылки, наклоняет, и я делаю судорожные глотки воды, больше проливаю. Краем сознания, понимаю, знаю, что он не любит всей этой кутерьмы. Он ненавидит, когда я плачу. Но ничего не могу поделать с этой реакцией тела на стресс. Реву, самозабвенно, шмыгаю носом, размазывая по лицу солёные слёзы. Вот сейчас он меня пошлёт, далеко и надолго. У него и так неприятности, а я тут устроила…
Но он садиться на корточки рядом со мной и обнимает, гладит мою голову, и голос его низкий ласковый, утешает меня, просит успокоиться.
– Ну чего ты разошлась, красивая? – воркует он. – Тебе нельзя нервничать, а ты ревёшь!
Я в изумлении отстранилась от него, всхлипывая, рассматривая сквозь пелену слёз.
– Ты… ты… ты не злишься на меня? – заикаясь проговорила я.
– Юль, чё за хрень ты несёшь? Почему я должен злиться на тебя? – Кир вытирает с моих щёк слёзы, встревожено рассматривая моё лицо. – Что случилось-то? Испугалась?
– Да, – шмыгаю носом и снова заливаюсь слезами, упираюсь лбом в его плечо. – Очень испугалась!
– Ну, всё тих, тих, – снова гладит, успокаивает меня Кир.
Честно не ожидала от мужа такого проявления заботы. Того что будет успокаивать и по голове гладить, слёзы мои утирать.
– Всё нормально! Слышишь, нормально! – Он поднимает моё лицо, и заглядывает в мои глаза. – А будет ещё лучше. Обещаю, больше никто тебя не напугает, никогда, всё будет хорошо! Ты мне веришь?
Киваю, и он нежно касается моих губ. Целует солёные дорожки слёз. Согревает своим дыханием, и гладит. Не знаю, что на него нашло, может и сам понял всю серьёзность той ситуации, в которую мы чуть не попали, может, прочувствовал всё моё отчаянье, или просто сделал скидку на моё положение. Но Кир терпеливо меня успокаивает, утешает. Он никогда так со мной не разговаривал. Никогда не был таким трепетным и нежным.
– Всё серьёзно? – спрашиваю я, немного успокоившись.
– Тебе не о чём беспокоиться, я всё решу, – он поднимается, разминает затёкшие ноги. В его кармане звонит телефон, и прежде чем принять вызов, он аккуратно ставит мои ноги в машину и пристёгивает ремнём, закрывает дверцу.
Разговаривает на улице. Если и слышно что-то, то только отдельные фразы. Понятно, что не хочет посвящать меня в свои дела, но мог хоть что-то объяснить.
– Кир… – пытаюсь я начать разговор, когда он садиться в машину.
– Не лезь в это Юля, – обрывает и заводит мотор, – у тебя есть, о ком заботится, а об этом позабочусь я.
Машина набирает скорость. Я даже не пытаюсь протестовать, или выпытывать что-то. Просто нет сил. Откидываюсь на сидение и жду, когда мы доберёмся до дома.
24
Закатное солнце озарило комнату оранжевым светом, проникая сквозь тонкие занавески, преломляясь, рассеиваясь, заливая всё вокруг золотым теплом. Грубые белые каменные стены, отразили свет, усиливая впечатления огня. Вся комната запылала, заиграла. Лучи даже в кроватку к Ромке заглянули, упали на умиротворённую мордашку, но не разбудили. Ромка был невозмутим, и не восприимчив ни к чему, кроме голода. А если учесть что он только что вкусно отобедал, высосав свой долю молока, то помешать его сну не могло даже солнце.
Я выглянула с террасы вниз, во двор, где Андрей носился с соседскими мальчишками с мячом, огибая многочисленные пальмы огороженные камнями, и ловко лавируя между лавочек. Мальчишки заливисто смеялись и их смешанная речь, то русская, то английская, то и дело срывалась с губ. Они, то дразнили Андрея, то просили дать им тоже шанс поиграть. Оба мальчика наших соседей, тоже русских, были младше Андрейки на два года, но жили они здесь, уже шесть лет. Влад и Женька. Погодки. Их родители познакомились здесь. Оба были в командировке, а потом как-то решили остаться тут, где триста дней в году светит солнце, и всегда слышен прибой моря. Андрей и Вера, стали первыми с кем я здесь познакомилась и подружилась.
Мальта.
Никогда в жизни даже представить не могла, что буду жить не на Родине.
Никогда.
Но за Киром пошла, не спрашивая не о чем.
Тогда, весной, ещё в России, всё закрутилось невозможно быстро. После всех тех событий, время словно ускорило свой ход. За неделю было принято решение о переезде. И не просто переезде. А переезде в другую страну. Можно только гадать, как можно было так быстро подготовить документы, визы, для въезда в страну Евро Союза. Хотя большие деньги всегда решали всё. Тяжелее всего было объясниться с родителями, донести, что нет никаких вариантов, чтобы остаться, и что своего второго внука они увидят только по видео связи, или может, когда соберутся на многочасовое путешествие, которое надо сказать, я на седьмом месяце беременности, перенесла нормально, не считая затёкшей спины и отёкших ног.
Мама долго плакала, отец хмурился, а я как заводная повторяла, что сама не хочу уезжать, но надо, очень надо. Кир никогда не говорил мне, но я и сама догадалась, что раз приняты такие меры, то ситуация накаляется, и жизнь поставлена на кон.
Кир в те дни был просто сгустком напряжения. Он почти не разговаривал, а только рычал. Возле дома дежурили постоянно охранники. Андрея забрали из школы, и не выпускали не под каким предлогом. На все мои вопросы Кир просил не лезть в это, и поэтому мне оставалось только додумывать, догадываться.
Дингли.
Живописный скалистый край на Мальте. Его обожают туристы. Тут на всех возвышенностях стоят скамейки, и смотровые площадки, чтобы можно было присесть и погрузиться в нирвану, наблюдая, как бирюзовое море набегает на острые камни, и как в нём тонет по вечерам солнечный диск, и возрождается утром.
Невероятная красота. Чудесная, сказочная, и чужеродная.
Солёный раскаленный на солнце воздух, чужой.
Постоянные камни, и кактусы.
И бесконечное небо.
Всё чужое, не родное.
Мы жили в глубине города, можно сказать, что за ним. В деревне, если это применимо для Дингли. Он, по сути, сам город посёлок.
Когда нас, уставших, и обессиленных, после перелёта, довезли до дома, я даже не взглянула на него. Кир только бросил, что теперь это всё, что у нас есть. А было, кстати, не мало.
Дом, в мальтийском стиле, двухэтажный, каменный, со ставнями на окнах. И даже кое какая обстановка имелась. И современная кухня. И сад был вокруг. Оливковые и лимонные деревья. Многолетние, раскидистые. И внутренний двор, с пальмами, и каменным полом, с фонтаном, и бассейном. Дом стоял на возвышенности, и со второго этажа, было видно море. И это всё, что теперь у нас было. И это было не мало, потому что мы были друг у друга. Но ночами, когда мы лежали в кровати, я тихо плакала. Я не могла никак смириться, и принять. Всё для меня было чужеродным и непонятным. Я боялась выходить из дома, сидела в нём как в тюрьме, даже на море ни разу не ездила, хотя Кир, старался, как мог. Но моя депрессия только усиливалась. Мне казалась, что я одна, хоть мы и вместе. Я чувствовала чужеродность во всём и никак не могла настроиться на жизнь здесь.
А однажды ночью, видимо устав от моего нытья, Кир рассердился и сказал, что я могу хоть сейчас собирать чемодан, и возвращаться обратно, раз мне так невыносимо рядом с ним. И что все мои признания в любви к нему не стоят ни хрена, раз я при первой же трудности ною, целыми днями, и много всяких матерных слов, в стиле, и в манере Кира. А я только усилила поток слёз, не в силах объяснить, почему собственно плачу.
Это всё слишком для меня!
Я никого здесь не знаю, и ничего не понимаю. Я словно в ступоре, в дурном сне, никак не могу очнуться. А потом, предварительно перекурив пару сигарет, он сгрёб меня в охапку, и вынес из дома, усадил в машину, не слушая не протесты, не вопросы, и повёз на ближайший утес, на одну из смотровых площадок.
В темноте, под светом круглой луны, мы стояли, оперившись о каменный борт, и смотрели на шумевшее внизу море.
Надо быть поэтом, чтобы описать всю ту красоту, ночного моря, звездного неба, что встречалось с большой водой на горизонте.
Ночного пьянящего воздуха, соленного, даже на такой высоте. Ласково теплого бриза, что развивал мои распущенные волосы, и путался в складках, простой сорочки, в которой я спала. Успела только сверху кофту натянуть. Кир и вовсе стоял в сланцах, и пижамных штанах, по пояс голый, со своими причудливыми рисункам на коже. Ветерок обдувал горячие щёки словно успокаивая, и призывая попробовать полюбить это место. Зажить спокойно.
А потом заговорил Кир. Тихий низкий голос, словно в душу мне проникал. Он говорил о том, что никогда в жизни он никого так не любил как меня, и мои слёзы, терзают его словно, я ножом каждый день ковыряю его сердце. И если мне здесь так плохо, он готов отпустить меня, лишь бы я была счастлива. Говорил и говорил, перемежая признания и маты. И не смотрел совсем на меня, словно не мог видеть. И тут я поняла, насколько я эгоистична. Насколько зациклена на себе. Ведь есть ещё он, и ему тоже пришлось переехать, принять все изменения в жизни ради меня. В той жизни у него тоже остались друзья и родители, и здесь кроме меня у него никого нет. И до этого момента, вроде как, и меня не было.
Я прижалась к нему, и закрыла рот, поцеловав. Потом шептала, просила прощения, и снова целовала, разглаживала сведенные брови, и видела, как светлею серые глаза, как расслабляется лицо. Чувствовала, как крепче сжимаются его руки. И в один голос мы признались друг ругу в любви.
А потом, словно другая жизнь началась. Оказалось наши соседи тоже русские, и оказалось что их не так уж и мало здесь. И много чего, оказалось, стоило только открыть глаза, и начать жить. И мальтийцы оказались очень гостеприимными людьми. Они были неторопливыми и расслабленными, и это немного сбивало с толку. Но как говорила Вера, это сперва так, а потом втягиваешься и понимаешь, что если назначил встречу с мальтийцем на утро, то лучше ждать его к обеду, а, то и к вечеру.
Ну а там и Ромка подоспел. Срок в срок. Правда пришлось делать кесарево, такой богатырь родился четыре сто, и пятьдесят пять сантиметров.
Всё прошло успешно. Медицина у них тоже на высшем уровне. И Ромку и меня выписали уже на пятые сутки. Кир не отходил от сына с первых дней. Особенно если учесть, что после операции я ещё была слаба, и они с Андреем, были моими феями крёстными.
Андрей помогал по хозяйству, хотя Кир и нанял местную женщину, по имени Неста. Она была темноволосой, пышной женщиной средних лет, и каждый раз улыбалась, когда мы встречались взглядами.
С горем пополам я приноровилась общаться с местными, на ломаном английском, а вот Андрейка, который в школе изучал именно его, свободно общался, иногда подвисая, когда слышал в ответ слишком быстро сказанную фразу. Кир тоже не затруднялся в общении, имея в арсенале несколько распространенных фраз, да и все кто с ним общался уже через несколько дней сами начинали говорить по-русски.
В этом был весь Кир!
25
Я стояла на террасе, и ждала Кира домой. Он арендовал недалеко отсюда помещение, и переделал его в спортивный зал, который теперь пользовался большой популярностью, как среди мальтийцев, так и русских, и даже парочка немцев, что жили здесь, приходили в зал. Сам Кир преподавал дзюдо, для всех желающих, а у детей так вообще вёл бесплатно.
Сегодня был отменный вечер. Июль и август, с их раскалённым воздухом сменил мягкий сентябрь, и теперь даже днём можно было понежиться на солнце, без риска схлопотать тепловой удар. Мы часто с Ромкой выбирались в сад, пока Андрей был в школе, а Кир на работе. А по вечерам, так вообще была сказка, и мы все вместе ездили к скалистым берегам или спускались к берегу, купались в море. Ласковый ветерок, доносил ароматы лимонов из сада, и нагретой земли, издалека доносились крики чаек, и оранжевый, теплый свет закатного солнца, озарял уходящий день.
Я всё же полюбила этот скалистый берег. Четыре месяца прошло, как один день.
Кир подошёл сзади и обнял меня за талию, чмокнул в щёку.
– Как я тебя пропустила? – удивилась я, обнимая сверху его руки.
– Не знаю, – бормочет Кир, зарываясь носом, в мои волосы, – я тебя прекрасно видел. Стоит, мечтает. О ком думала, красивая?
– Конечно о тебе, – улыбаюсь я.
– И что думала? – мурлычет Кир, нацеловывая мою шею.
– Кир, может сперва поужинаем, а потом, я тебе всё расскажу, – я немного отстраняюсь.
Всё же мы стоим на виду, а внизу бегают дети.
– Блядь, я так соскучился, – рычит он, утаскивая меня в комнату, – и если мне не изменяет память, сегодня нашему сыну два месяца, а значит и ты вполне здорова! А ты предлагаешь мне подождать!
– Кир, – пытаюсь высвободиться из его лап, которые уже бесцеремонно задрали подол моего сарафана, оглаживаю бёдра, – всё не так просто, и я могу быть ещё не готова. И, по-моему, я старалась утолять твою жажду.
Он резко развернул меня лицом, и, прищурившись, посмотрел.
– Да твой рот вне всяких похвал, – хмыкает он. – Только не пойму, чего ты ломаешься. Трахаться разучилась за это время? Так я напомню.
Я окончательно выворачиваюсь из его рук.
– Ты дурак! – бросаю обиженно, и выскакиваю из комнаты, на ходу поправляя сарафан.
Ужинаем в молчании.
В напряженном таком, что хоть ножом режь. Андрей, поначалу пытавшийся болтать, сникает, поддавшись общему настроению. Я пытаюсь не смотреть в холодные изучающие глаза. Потому что не хватает мне духу объяснить мужу, что я не готова к близости с ним. А он прёт напролом.
Ледокол!
И его можно понять, конечно. Тем более что Кир очень темпераментный. Он мне все уши прожужжал, как он это со мной сделает, насколько это будет долго, и как откровенно. И вот сегодня ровно два месяца с моей выписки. И я…
Ну как ему донести, что стесняюсь я теперь себя. Он такой высокий стройный, со стальными мускулами. Держит себя в форме. Сейчас ещё и загорелый. Мечта!
И я.
С огромными сиськами, наполненными молоком, с животиком, и широкими бёдрами. Я столько раз смотрела на себя в зеркало, и до черноты перед глазами боялась раздеться перед ним. Натягивала длинные сорочки, и ворчала, когда он начинал меня щупать. Ему раньше нравилась моя фигура. Соотношение тонкой талии и пышных бёдер. Да грудь сейчас большая, но что с ней будет потом. Андрея я не кормила грудью, не было молока, зато с Ромкой его столько, что приходиться сцеживаться. А Кир смотрит на меня, и он не отступит. Это он мне так, передышку дал.
Наверху закричал Ромка.
– Сиди, – роняет Кир, на встрепенувшуюся меня. Я так хотела слинять, и такой повод подвернулся.
Кир встаёт из-за стола, и уходит наверх. Я смотрю на свою рыбу в тарелке, которую просто расковыряла вилкой, и даже не съела ни кусочка.
– Мам, вы поругались? – спрашивает Андрей, видя, какими взглядами мы обмениваемся с Киром.
