Текст книги "Гражданин О (СИ)"

Автор книги: Amycus

сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 14 страниц)

– Ты меня с ума сведешь, – шепнул Гоша, но продолжить не успел – Олесь попробовал двигаться сам.

Он прислушался к боли, пересилил себя, насадившись глубже, для этого пришлось отпустить свой член и упереться руками в кровать. Догадался слегка расслабить мышцы, и стало чуть легче.

Боль была не сильной, да и не боль почти – так, жжение, но это портило удовольствие.

Олесь закрыл глаза и закусил губу. В какой-то момент, видимо, когда пресловутая простата была задета, он выгнулся, беспорядочно шаря по кровати руками.

– Олеська…

Он что-то ответил, кажется, по-глупому назвал его «Гошенькой», но потом потребовал продолжать, выбирая самые грязные выражения, которые смог в этом состоянии вспомнить. Хотелось услышать эти сдавленные вздохи, увидеть, как Гоша теряет свою вечную невозмутимость.

Гордеев двигался в нем, напряженно дыша, сосредоточенный и серьезный, и Олесь решил во что бы то ни стало сломить броню: обхватил его за шею, притянул к себе и начал вылизывать его рот: губы, десна, зубы. Совершенно ненормальные движения, такие же животные, как недавнее поведение самого Гоши. Это сработало: тот охнул, задвигался быстрее – Олесь едва держался в сознании, каждый толчок вызывал волны удовольствия в паху. А потом Гоша начал стонать. Не низким своим басом, а высоко, словно ему было больно, хотя от боли так не стонут.

Олесь собрался, обхватил его ногами за пояс и начал говорить. Он рассказывал, как ему приятно чувствовать в себе Гошин хуй, какой тот большой и твердый. Что Гоша охренительно пахнет и настолько же охренительно стонет. Как ему хочется увидеть Гошин оргазм. И на последней фразе тот действительно кончил, зажмурившись и дрожа всем телом; в этот момент его член был глубоко внутри, и Олесю казалось, что достает до желудка.

Он бы не расстроился, если бы больше ничего не произошло – настолько приятным оказалось отслеживать Гошины реакции. Но тот, чуть придя в себя, даже не стал ничего говорить: сполз ниже и сразу же заглотнул член Олеся почти до основания, а потом просунул внутрь два пальца, сразу же нажимая на простату.

Олесь закричал. Сочетание пальцев и языка довело его до оргазма быстрее, чем он ожидал. Член пульсировал у Гоши во рту, а Олесь что-то кричал, зажмурив глаза, и под веками лопались белые круги.

Когда он немного пришел в себя, то почувствовал на животе тяжесть – Гоша лежал, уткнувшись в него лбом и хрипло выдыхая. Олесь погладил его по голове, сделав это неосознанно, и не стал отдергивать руку. Было все равно. После такого – все равно.

– Ты умер? – спросил Олесь, вспоминая их первый раз.

– Да-а… – прошептал Гоша и прижался губами к его животу. – А за такое говорят спасибо. Олеська…

– Ш-ш-ш… – он продолжал гладить его по голове.

Гоша лег на спину, закинув одну руку за голову, а вторую положил на Олесино бедро.

– Мне хорошо с тобой, – сказал он в потолок.

Олесь напрягся: с Гордеева станется сначала наговорить чего-то приятного, а потом отморозиться. Знаем, проходили.

– Мне с тобой тоже... ну, ты в курсе, я уже много чего рассказал.

– Да уж, – сказал Гоша и прикрыл глаза.

Точно стесняется, решил Олесь.

– И трахать я тебя больше не буду, – добавил тот; захотелось выматериться. И двинуть в глаз – тоже. – Нет, не потому что... короче, тебе больно. Пока не заживет.

– Ну, есть много других способов, – моментально подобревший Олесь провел большим пальцем по его пухлой нижней губе. – Ты ведь не будешь в обиде?

– Нет, – сказал Гордеев. – Способов и правда много, – и улыбнулся.

***

В воскресенье вечером по дороге в Москву Олесь почувствовал, что говорить не о чем: Гоша отвечал односложно, курил и даже несколько раз поговорил по мобильнику. Выходные заканчивались, и заканчивалось приятное уединение. Вопреки логике Олесь Гордеева прекрасно понимал: сам хотел остаться один и заранее раздражался тому, что надо заехать к Катерине за оставшимися вещами, да и вообще узнать, как она.

Наконец, "Порш" подкатил к подъезду, и Гоша просто открыл багажник, не делая попытки даже выйти из машины. Олесь намек более чем понял: достал сумку и быстро попрощался. Гоша кивнул, и через минуту умчался, даже не поцеловав его на прощание. Сначала Олесь расстроился, а потом в голову пришла нелепая мысль, что он как девица на выданье, и получилось хмыкнуть.

– Пошел ты, Гордеев, – буркнул он себе под нос и зашагал к дому.

***

Понедельник, вторник и среда пролетели как один день. Олеся таскали на съемки и совещания, Олесю взрывали мозг работодатели и подчиненные, и времени думать о Гордееве как-то не представилось. Это было его личное "Забыть Герострата", думал Олесь, в последнее время начавший очень много читать. Сначала он делал это для того, чтобы не смотреть телевизор, который в новой квартире принимал дикое количество бесполезных каналов. Потом – чтобы как-то отвлечься, а скоро и вовсе втянулся. На неделе должны были начаться съемки клипа, Олесю постоянно названивал Лилечкин продюсер, уточняя, свободен ли он, и каждый раз перенося даты.

В четверг на совещании Олесь пил третью кружку кофе за день и мечтал о собственной кровати, которая ему светила глубоко за полночь: Гордеев приказал явиться на съемки клипа не позже девяти вечера.

Маргулин распинался о повышении продаж и успехах отдела, намекая на премиальные, а Олесь выразительно смотрел на Пашку, продолжая пить кофе.

– А в чем выражается повышение? – спросил Павел, мило улыбаясь.

Олесю в этой улыбке почудился волчий оскал.

– Мы заключили несколько комплексных договоров, и...

– ...меня волнуют цифры в рублях. Можно в валюте. Сколько?

Маргулин замялся, потянулся за бумажками, и тут Пашку прорвало. Олесь впервые видел его в гневе и наконец понял, как тот дорос до поста генерального в свои двадцать шесть: Пашка методично, со вкусом, толком и расстановкой размазывал Маргулина по стенке, даже голос не повысив. Олесь даже заслушался.

Остальные присутствующие втягивали головы в плечи, отводили глаза и делали вид, что они не при делах.

Минут через пять, когда Маргулин был бледнее стены, Пашка прервался, поднял трубку телефона и вызвал к себе кадровика.

Пока та поднималась, Маргулин, понимая, что это – все, увольнение, нервно перекладывал бумажки, а потом посмотрел на Олеся.

– Доволен, сучонок?

– Не особенно, – ответил он, откидываясь на спинку стула и складывая руки на груди. – Есть еще такой момент, как упущенная прибыль, но это доказать сложно. В целом – да. Спасибо, доволен.

Олесь сказал это под впечатлением от речи Пашки и еще от того, что чувствовал свою правоту, но его слова вызвали обратный эффект: несколько директоров обменялись понимающими взглядами, а Маргулин и вовсе побагровел.

– Павел Николаевич знает, кого брать на работу, – отрывисто сказал он. – У нас теперь модели в бизнесе разбираются. Или сосут хорошо, еще не понял.

Пашка ничего сказать не успел, потому что Олесь, сам от себя не ожидая, вдруг холодно произнес:

– А это прямое оскорбление, Владик. Но не мне, а генеральному.

– Мне-то что?! – заорал Маргулин. – А вот тебя непонятно с какой радости взяли! Где, в каком уставе написано, что коммерческие директора на всех столбах могут жопы светить?!

– А где сказано, чем должны заниматься директора в свободное время? – сухо спросил Пашка. – Я ему еще премию выпишу за то, что он нам бесплатно пиар делает.

– Паша, не хотел я тебе говорить, – казалось, Маргулина сейчас разорвет на части от ярости, – но у нас всех возникают сомнения в том, что ты головой думаешь, а не жопой. И как ты эту свою жопу используешь, если у тебя пидор по правую руку сидит.

– Владик, тебя вопросы морали начали волновать? – спросил Пашка елейно. – Когда ты "Мак" окучивал, когда у меня наличку выпрашивал на представительские расходы, отвез их директора в сауну и заказал мальчиков – волновали? Мальчиков, Владик, не девочек.

Тот побледнел еще заметнее, на скулах проступили багровые пятна.

– Я сам услугами этого агентства пользовался. Правда, девочек заказывал, но это неважно, меня там любят и обо всем рассказали, – Пашка говорил эти жуткие стыдные вещи с непроницаемым лицом, и Олесь вдруг понял, что не собирается скрывать свою ориентацию. Сложится с Гордеевым что-то или нет – неважно. Благодаря Гоше получилось понять, что быть гомосексуалом не стыдно. – Так что, Владик, ты вернешь мне потраченные на мальчиков деньги? Договор с "Мак" так и не заключили, нужно как-то компенсировать.

Маргулин встал, глухо выругался и вылетел из кабинета пулей.

Пашка удовлетворенно хмыкнул, обвел взглядом присутствующих и сказал, что Маргулина придется уволить по статье, за несоблюдение трудовой дисциплины. Олесь был уверен, что теперь количество шепотков в конторе поуменьшится. Да, обсуждать будут, но теперь по углам и без шуточек.

– Олесь Андреевич, от лица коллектива приношу вам свои извинения, – тем временем продолжил глумиться Пашка, которого и Пашкой теперь трудно было назвать. – Уверен, что многие захотят извиниться лично, если требуется.

– Спасибо, Павел Николаевич, – ответил Олесь. – Слово "пидор", безусловно, неприятно слышать, но это вопрос образования, наверное. И общей морали, – он с удовольствием повторил это слово.

– Значит, на том и порешили. Все, господа. Собрание закончено.

Директора потянулись вон из переговорной, а Пашка окликнул Олеся и попросил задержаться.

– Олесь, слушай, – он нахмурился и, схватив со стола маркер, начал вертеть его в руках. – Маргулин, конечно, мудак, но нечто правильное в его словах я нашел. Мы – вполне узнаваемая компания, пост у тебя ответственный... Я понимаю, что деньги и хобби, но... ты бы выбрал, что тебе надо. Уволю Маргулина – другой найдется. И ты себе лоб расшибешь доказывать, что ты не верблюд.

– Жопа – это еще ладно, – напряженно сказал Олесь. – А вот когда твои директора в моей личной жизни захотят покопаться, начнется она самая. Прав ты был, Пашка, когда про мальчиков сказал. И такого дерьма у каждого найдется вагон и маленькая тележка.

– Как знаешь. Я еще посмотрю, но мне бы хотелось, чтобы ты остался. Я уже говорил.

– Паш, спасибо.

– Не за что, – он хлопнул его по плечу. – И, кстати, тебе спасибо за то, что со страховкой своего этого… друга ты ко мне пришел.

– Да мне за что? Ты же помог.

– Нет, – покачал головой Пашка, – ты меня не понял. У тебя ведь печати, ты мог бы сам втихаря все сделать, я бы не узнал. Но ты пришел. Значит, честный. Для меня это самый важный показатель.

Олесь выходил из здания, ощущая досаду и даже какую-то злость. Несмотря на похвалы, основной темой беседы был выбор и прочее. Выбирать не хотелось, хотя было ясно, что если придется, то Олесь выберет нормальную работу, а не карьеру модели.

Звонок мобильника вырвал его из мрачных размышлений, и Олесь, не посмотрев на номер, рявкнул в трубку:

– Да!

– Олеська, начало девятого. Приглашенная звезда нас почтит своим присутствием?

К вопросу о выборе своего, подумал Олесь.

– Выбирай тон, Гордеев. Я только что с собрания, на котором услышал в свой адрес очень много приятных слов.

– Увольняйся, будем продолжать делать из тебя звезду.

Олесь разозлился еще сильнее.

– Я отлично работаю, чтобы ты знал. И только что с моей подачи уволили одного из начальников отдела.

– Это прекрасно, но мы тебя заждались. И возьми на завтра отгул.

– Погоди... а ты там что забыл?

– А я решил посмотреть на работу оператора, – сообщил Гоша. – Может, переквалифицируюсь. Неужели ты по мне не скучал?

Скучал, хотел сказать Олесь. Глаза бы мои тебя не видели.

– Не особенно – работы много, – сказал он. – Но если решишь потрахаться – зови. Милый, – и отбой нажал.

– Значит, правда пидор, – раздалось из-за спины, и он уже знал, кого увидит, когда повернется. Обиженного Маргулина.

– Значит, – ответил и улыбнулся. – Завидуешь?

– Завидую твоей изворотливости. Я ведь звонил в твою контору, узнавал, как ты там работал, и мне все рассказали. Ни опыта, нихрена – чем ты Пашку захомутал? Неужели и правда настолько хорошо сосешь?

Олесь вспомнил Гошу, утренний минет и покачал головой.

– Я плохо сосу, пока не научился. Не пойму, что тебе покоя не дает. Ладно бы работал хорошо, а так всю компанию подсирал своими липовыми сводками. Какого хрена мне было это терпеть?

– Да я тебе даже не подчиненный!

– Ну и что? Я за финансы отвечаю, они напрямую от тебя зависели. Подставлять голову из-за ленивого урода как-то не хочется.

– Ты вместо этого меня подставил, пидор, – Маргулин шагнул к нему, попытавшись схватить за воротник рубашки.

Олесь успел увернуться.

– Ничего, ты себе везде теплое место найдешь, я в тебя верю.

От кулака увернуться уже не вышло, и Олесь получил в живот со всего размаху, но не растерялся и, глотнув воздуха, ответил. Их смогли растащить только подбежавшие охранники, а Маргулин еще долго орал, что все равно Олеся достанет. Тот в ответ молчал – не хотелось уподобляться.

Глава 15

Понятно, что когда Олесю удалось добраться до места съемок, он был немного не в себе. Всю дорогу себя накручивал: то ли злость на Гошу решил перенести на Маргулина, то ли выпендрежа с присутствием Гордеева на съемках не понял, но факт оставался фактом: когда Гоша сам вышел его встречать, Олесь только мрачно на него зыркнул и от поцелуя уклонился.

– Я тоже рад тебя видеть, – сказал тот, улыбаясь. – Что, офисные будни тяжелы?

– Бля, – отозвался Олесь, беря в руки мобильник.

Совсем с этими происшествиями забыл о завтрашнем отгуле. Он быстро набрал Пашку и сказал, что хочет взять выходной. К его удивлению, Павел Николаевич уже знал о драке, поинтересовался, все в порядке, и отпустил с миром на два дня. Судя по всему, Гордеев из разговора не упустил ни единого слова.

– Олеська, я смотрю, ты продолжаешь агрессию разводить... – попытался пошутить он.

Олесь снова на него посмотрел очень мрачно и ничего не сказал. Хороший был момент, очень правильный, они словно поменялись местами, но радости он не испытывал.

– Гордеев, не трогай меня сейчас. Я злой.

– Да забудь ты про этого своего, у нас до девяти вообще времени не остается, а ты еще даже на площадке не появился. Хорошо, что Лилю еще гримируют. Тебе бежать надо.

– Ничего, без грима справлюсь, – ответил он раздраженно. – Ты специально меня контролируешь, что ли? Думаешь, не справлюсь без тебя совсем? Гордеев, перестань обращаться со мной как со своей личной комнатной собачкой!

Последние слова он выкрикнул Гоше в лицо и ушел искать кого там... режиссера или оператора.

В павильоне было грязно. Не просто неубрано – на полу кое-где валялись обертки от конфет, бумажки, окурки. Курили, по всей видимости, прямо здесь, потому что воздух был пропитан запахом сгоревшего табака и старых тряпок; краска на стенах облупилась. Помещение больше напоминало какой-то заброшенный склад, чем павильон киностудии. Олесь поморщился, оглядываясь по сторонам.

Лиля сидела на высоком стуле, и около нее колдовала гримерша, накладывая макияж. Он оглянулся – ни одного знакомого лица в поле зрения не было, даже продюсера Олега. Потоптавшись на месте, Олесь подошел к Лиле и улыбнулся настолько широко, насколько позволяло его испорченное настроение.

Та сразу заулыбалась в ответ, принялась щебетать о съемках. Через десять минут было решено, что Олесь будет сниматься в той же одежде, в которой пришел, только рубашку сменят. Идея клипа состояла в том, что юную Лилю любил какой-то мальчик, но она не отвечала ему взаимностью, а потом они встретились уже взрослыми, и она поняла, насколько ошибалась.

Гоша пришел чуть позже, когда уже Олеся усадили на стул, а Лилю отправили на площадку, чтобы осветители выставили свет.

– Слушай, – сказал Гордеев девушке-гримерше, – может, его покрасить? Будет знойный мачо. Ему пойдет темный цвет волос.

Та кивнула, и Олесь разозлился еще сильнее.

– Ты тут кто, консультант? Режиссер? Нет – свободен.

Гордеев нахмурился.

– Ты на что обижен, милый?

– Красить волосы не дам. Мне еще работать.

– Это тоже работа.

– Знаешь, – Олесь отвел руку гримерши от лица и повернулся к Гоше, – я посчитал доходы от основной работы и от съемок и был приятно удивлен. Но проблема в том, что лицом я смогу торговать еще года два...

– ... десять, скорее.

– Десять. А на своем месте буду зарабатывать вдвое больше уже через год, и через двадцать лет буду все так же востребован. Это хобби, не более того. И... найди себе другого мальчика для раскрутки, если тебе делать нехрен.

Гоша собирался что-то ответить, но вернулась Лиля, и оказалось, что присутствие Олеся потребуется где-то к часу: в павильоне собирались снимать только поющую на сцене Лилю. К этому моменту песню Олесь уже выучил наизусть, ее крутили раз за разом, и висящие под потолком колонки грохотали так, что приходилось разговаривать, повышая голос.

– Лиля! – рявкнул кто-то справа, и все обернулись. Олег, злой и растрепанный, смотрел из-под насупленных бровей. – Мальчик не придет, отказался. Ненавижу моделей, блять!

– Черт, – сказала она, – что же делать? Девять вечера, кого мы сейчас найдем?

– Что случилось? – сразу же влез Гордеев, куда без него.

– Георгий, как хорошо, что ты здесь! У тебя же есть мальчики-модели? Нам нужен совсем чтобы школьник, – быстро сказал мрачный Олег, – блондин, чтобы на главного героя похож был. По сценарию они сначала в школе вместе учатся, а потом встречаются вот с ним, – он кивнул на Олеся. – У тебя же с собой записная книжка?

– Школьник? – переспросил Гоша. – Олег, найдем. Сейчас я... – он было вытащил телефон, но Олесь, все еще раздраженный, не дал ему договорить:

– У меня есть, – сказал и улыбнулся. – Он только год назад школу закончил... если не врет.

Он спрыгнул со стула и, достав мобильник, быстро набрал Ростика. Тот вполне ожидаемо согласился и даже пищал в трубку, что Олесь, конечно, редкий засранец, но ради такого он согласен на все. Олесь прикрыл трубку рукой и спросил, что мальчишке нужно захватить с собой, но сразу разулыбавшийся Олег выхватил у него телефон, представился и сам все рассказал.

Ростислав прибыл минут через двадцать и выглядел сногсшибательно.

– Привет, – он чмокнул Олеся в щеку. – А я как раз в клуб собирался, вы меня в дверях поймали. Пойдет?

Он демонстративно покрутился, и Лилечка, которая ради знакомства покинула помост, радостно всплеснула руками.

– Какой мальчик красивый, боже мой! Олесь, и где ты таких находишь? – спросила она, стреляя глазками.

Олесь неожиданно понял, что Гоша Ростика никогда не видел. Разве что церемонию смотрел. Если бы Гордеев только что съел лимон, у него и тогда не было бы такой вытянутой физиономии.

– Знакомьтесь, – сказал Олесь; волны злорадства растекались по груди теплой волной, – Георгий, это Ростислав.

– А, так это ты – тот самый знаменитый фотограф? – хмыкнул Ростик и посмотрел на Гошу оценивающе, проведя взглядом линию от лба до носков туфель и назад.

– Фотограф тебя вдвое старше и в отцы тебе годится, – буркнул тот.

– Боже меня упаси от таких отцов, – Ростик картинно закатил глаза, и все рассмеялись.

Олег сдержанно поблагодарил Олеся и снова куда-то умелся, сообщив, что его присутствие не требуется до часу ночи как минимум. Гордеев тут же предложил вместе поужинать.

– Я лучше сам схожу, – сказал Олесь, покачав головой.

Интересно, Гошу когда-нибудь отшивали так, как это делает обычно он сам? Если да, то почему у него стало такое лицо, будто у ребенка, которому запретили смотреть телевизор? А если и так? Олесь Гоше ничего больше не был должен, и все эти попытки контролировать откровенно напрягали. Приятно было, что кто-то занимается твоей карьерой, продвигает, но Олесю это было не нужно. Он даже мысли не допускал, что Гоша приехал именно ради нового опыта. Да, на курсах им рассказывали, что плохой менеджер всегда все делает сам и не умеет грамотно делегировать полномочия. Так и Гоша, вероятно, думал, что без него солнце в нужное время не выползет из-за горизонта, и было ясно, Олесь для него – беспомощный мальчик без особых талантов. Разве что задница неплохая. Роскошная, да.

Об этом Олесь размышлял, пока ел, возвращался обратно и курил на улице. Пора было выбирать, Пашка прав. Олесь выбирал самостоятельную жизнь.

В студии царила атмосфера всеобщей любви, и только хмурое лицо Гоши выделялось на этом фоне прекрасным грустным пятном. Олесь обозвал себя бездарным поэтом и подошел к Ростику, которого превратили в еще более ангелоподобное создание. Сразу же вспомнилось, как этот ангел умеет себя вести.

– Олесик! – радостно воскликнул Ростик. – Ты представляешь, Лилечка говорит, что я могу стать моделью. Я весь в предвкушении! – он жеманно похлопал ресничками, и Олесь догадался, что мальчишка стебется.

– Ох, – выдохнула Лиля, увидев их рядом. – Как хорошо, что они оба блондины, правда, Гошенька? Посмотри, они и правда похожи!

Ростик обнял Олеся за пояс и картинно поклонился:

– Это я в возрасте восемнадцати лет, это я в тридцать… Олесь, тебе сколько? Тридцать три, да? Лиля говорит, что я буду играть тебя молодого.

– Юного, – поправил Олесь, обнимая его за пояс. – И мне двадцать шесть.

Пацан явно издевался. Не в первый раз.

– А с самим собой – это как называется? – спросил Ростик и призывно толкнулся в него бедрами. – Это же ожившая мечта любого гея! А, Олесик?

Первым порывом было его оттолкнуть, но Олесь краем взгляда выхватил из толпы недовольное Гошино лицо и обнял Ростислава в ответ.

– Я подумаю, дружочек.

– Правда? – спросил и подмигнул, малолетний нахал.

– Олесь, вам переодеваться пора, – сообщила подошедшая к ним костюмерша, и пришлось выпустить Ростика из объятий.

На какое-то мгновение он даже задумался – может, стоит и вправду попробовать с Ростиком? Этот точно не будет смотреть на него как на низшее существо. А потом вспомнил, как блевал в ванной, и решил, что нет, не стоит. Юноши – это прекрасно, но пусть лучше друг с другом обжимаются.

После переодевания, очередной порции лака на волосы, блеска для губ и толстого слоя пудры Олеся отправили во двор, где стоял большой автобус. Когда внутрь набилось человек пятьдесят, водитель крикнул, что никого больше ждать не будет, и автобус поехал куда-то в сторону центра. Всю дорогу Олесь обнимал Ростика и болтал с Лилечкой на отвлеченные темы. Гордеев сидел где-то сзади и молча сопел.

Сожаление по этому поводу Олесь испытал только один раз, когда закрыл на минуту глаза, потому что на уютном автобусном сидении его немного укачало и начало клонить в сон. Сразу же вспомнилось, как они спали с Гошей: тому нравилось обниматься, особенно спросонья, прижиматься и весьма приятно постанывать.

Олесь сразу же себя одернул и обнял Ростика крепче. Мальчишке явно понравилось, и маленькая ладошка легла на бедро, застыла и медленно поползла вверх. Лилечка делала вид, что ничего не замечает, рассказывая Ростику, как приехала в Москву три года назад в надежде стать известной певицей, а тот внимал ей с большим интересом. За разговором выяснилось, что Ростику все-таки есть восемнадцать: Лилечка попросила его паспорт и долго изумлялась тому, что даже на фотографии в нем мальчик божественно прекрасен.

Ночь еще не кончилась, удивительно было рассматривать полупустые улицы, подсвеченные фонарями. Олесь очень давно не гулял по ночному городу, последний раз – когда встречался с Катериной, и их прогулки затягивались до самого утра, потому было некуда податься.

Натура оказалась двором-колодцем, окруженным еще дореволюционными домами. Олесь посочувствовал жильцам, потому что когда поставили огромные прожектора, обслуживающий персонал принялся орать. Особенно громко – режиссер Виталий, какой-то известный. Олеся с Ростиком отправили на скамейку, которая была за кадром, и Олесь курил, расспрашивая мальчишку о бывших сотрудниках, и расцветал от ненарочитого внимания – Ростик ему разве что в рот не заглядывал. Это оказалось приятно.

Гоша был занят – помогал оператору устанавливать камеру на рельсы, но периодически на них посматривал.

Потом, когда расставили оборудование, началась съемка. Олесь думал, что на фотосессиях творится бардак, но съемки клипа оказались сущим бедламом: никто не знал, с чего начать, песню, на которую снимали клип, то включали на всю дурь, то выключали, потому что было непонятно, нужно Лилечке петь во время съемок на натуре, или хватит кадров из павильона. Половина людей вообще были здесь непонятно зачем: шлялись по двору, ничего не делая и периодически сбиваясь в стайки.

Первой выпустили Лилю, нарядив в ярко-розовое облегающее платье. Она покачалась на качелях, потом еще раз, снова, и Олесь устал смотреть, как снимают одно и то же бесконечное количество раз. Потом позвали Ростика, который должен был стоять перед ней на коленях и что-то говорить, а когда сняли и эту сцену – Лилю переодели в строгий костюм, напялили на нее очки, собрали волосы в пучок, и на этот раз на коленях стоял уже Олесь.

К четырем утра эта тягомотина закончилась, оборудование снова собрали и под возмущенные вопли какого-то из жильцов, явно собрата Михалыча по уму, направились в центр.

Часть улицы была огорожена, и Олесь подпирал стену, снова выкуривая сигарету за сигаретой и начиная уставать от болтовни Ростика.

Его, как ни странно, спасла Лиля, которая отвела мальчишку в сторону, чтобы отрепетировать: Ростик должен был неловко целовать ее в щеку. Эта сцена вызвала у Олеся улыбку: поцелуй действительно получался неловким, Ростик никак не мог разобраться с руками, он, кажется, вообще боялся обнимать женщину.

– Олесь, покажешь, как надо? – попросила Лиля, и он помог, конечно.

Обнимал, гладил Лилю по волосам, целовал в щечку, а она розовела, мило смущаясь. Рядом появился какой-то журналист с фотоаппаратом – они постоянно приезжали и уезжали, о чем-то расспрашивали. Как же: новый клип мега-звезды. Катерина обожала такие передачи.

Виталий увидел эти обжимания и сразу же заорал, что надо снимать две одинаковые сцены и с мальчиком, и с мужчиной, потому что это круто. Вокруг них забегали, пришлось снова и снова изображать страстную любовь с Лилей, Олесь то смеялся, то матерился, но в целом захватило.

В какой-то момент он встретился с Гошей глазами и понял, что хочет к нему прикоснуться. Вот так, живо накрыло, он даже замер с Лилечкой в объятиях, но снова завертелось, гримерша поправляла его волосы, а Олесь стоял как дурак.

– А теперь… поцелуй ее, – послышался голос Виталия. – Ты повторишь за Ростиком, но он ее не в губы целует, а ты целуешь. Понял?

– В общих чертах… – кивнул Олесь.

– Поехали!

Олесь накрыл ее губы своими, Лиля прижалась к нему, ответила на поцелуй, но их тут же остановил окрик:

– Нет, нет! Не тот ракурс! Олесь, опусти руку на ее талию, Лиля, голову выше запрокинь, ты должна казаться Дюймовочкой!

И так – каждый раз, как только Олесь начинал получать удовольствие.

Потом снимали пробежку по городу. Сообщили, что Олеся и Ростика отпустят первыми, потому что Лиле предстоит бегать еще по трем улицам. Ростик выглядел отлично в обычных джинсах и футболке – Олесь подумал, что на его фоне будет действительно смотреться взрослым и умудренным опытом.

Лилю снова переодели, они прошлись мимо витрин и какого-то кафе, оператор орал, режиссер Виталик орал, Гордеев маячил где-то за камерой, и к моменту, когда начало светать, Олесь выдохся окончательно.

– А скоро заканчиваем? – спросил у Виталия, и оказалось, что еще один кадр, и все.

Ростик шепнул:

– Ты куда потом?

– Домой.

– К жене?

– Нет. Мы разводимся, никак не могу в ЗАГС доехать. Снимаю однокомнатную.

– О! – расцвел пацан. – А меня пригласишь?

Он бы отказал, если бы рядом не оказалось Гоши, который делал вид, что рассматривает распечатки с раскадровкой.

– Да, малыш, – сказал Олесь и, улыбнувшись, шлепнул Ростика по заднице. – Приглашаю и обещаю завтрак в постель.

– А саму постель? – тот аж зажмурился от удовольствия.

– А постель одна, – заговорщицки подмигнул Олесь.

И почувствовал себя мудаком. Знал же, что не будет трахать Ростика, что отправит его домой, а пацан снова обидится.

– Да, – вдруг сказал Гордеев, – а нас трое. Милый, что-то я стар, кажется, для такого уже…

Ростик повернул к нему голову.

– Ну, вы даете! Я думал, в вашем древнем возрасте групповухи уже не устраивают.

– Дядя шутит, – быстро прервал его восторженные писки Олесь. – Дядя…

Но договорить ему не дали. Гоша нахмурил брови, играя специально для Ростислава, Олесь это ясно видел, не первый раз уже.

– Дядя не шутит. Дядя сейчас какому-то малолетнему по заднице надает. По-отечески, – сурово сказал Гордеев.

– Ой, – блудливо улыбнулся Ростик. – А у вас прям это самое… любовь?

– У нас прям это самое, – поддразнил его Гоша.

Ростик посмотрел на Олеся и подмигнул ему: типа, если что, я рядом. И испарился, умный сучонок.

– Гордеев, это что за всплески ревности с утра? – недовольно протянул Олесь. – Ты за мою мораль печешься? Зря. Ему уже есть восемнадцать, я чист перед законом.

Гоша отложил распечатки на стул и в два шага преодолел разделявшее их расстояние. Обнимать не стал, но остановился достаточно близко.

– Да, я ревную, – сказал Гоша и отвел взгляд.

– И какого хрена?

Олесь тащился по полной от того, что получилось задеть Гошу. Признание в ревности было куда большим, чем он рассчитывал.

– Ты действительно собирался этого юношу к себе позвать?

– Я вопрос задал, – напомнил Олесь.

– А я сделал вид, что не услышал.

– Ну-у... как со слухом разберешься – обращайся, – он уже собирался уйти, но Гоша обхватил его за плечи, рванул на себя, и Олесь оказался в крепких объятиях. Синие глаза в рассветном солнце казались фиолетовыми, неземными какими-то.

– Прекрати меня тискать, тут люди кругом.

– Ты же мог тискать Ростика?

– Ростик меня хочет, мне можно.

– А ты меня, выходит, не хочешь?

– Отчего же? – Олесь попытался сдуть в сторону мешающую челку, но ничего не вышло: лака было слишком много. – Хочу. Но у нас ведь только секс, незачем нежность на людях демонстрировать. Другое дело – Ростик, он такой юный, такой невинный... ему хочется потакать.

– Я устал, – перебил Гоша. – Если ты хочешь отношений, вот он я – весь, – он раскинул руки в стороны. – Только предупреждаю сразу: тебе это не понравится… И мне, – добавил он спустя несколько долгих секунд.

Олесь замер, разве что рот не раскрыл от удивления. Недосып, большое количество кофе и полное отсутствие нормальной еды сказывалось: тело казалось ненастоящим, а все умозаключения – надуманными.

– Что? – переспросил он.

– Ведешь себя, как… – Гоша стиснул зубы и покачал головой. – Семейный, отношения… – в его глазах что-то вспыхнуло, и Олесь вспомнил, что Гордеев тоже не спал всю ночь и, наверное, находится в том же состоянии.

– Как? – спросил он вполголоса.

– Как капризная девка. Я устал, – повторил Гоша. – Я хочу тебя обнять, но мне для этого надо предлог какой-то придумывать. Надоело.