Текст книги "Гражданин О (СИ)"

Автор книги: Amycus

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 14 страниц)

– Это мальчик или девочка? – спросил Михалыч.

По дорожке к дому шел подросток лет четырнадцати, размахивая тоненькой костлявой ручкой в такт своим шагам. Бедра раскачивались из стороны в сторону, как на подиуме, а сам мальчишка выглядел так, словно только что закончил съемки в молодежном сериале и заскочил домой пообедать. Узкие шортики до колен, обтягивающие бедра, белая майка в обтяжку, такая, что под тканью угадывались соски, часы с широким ремнем, подчеркивающие тонкое запястье. И – эта сраная молодежная мода – немыслимая стрижка с челкой до носа.

– Что молчишь? Тоже понять не можешь? – хохотнул Михалыч. – Вот и я не могу. У самого такое же растет, бесполое.

– Здрасьте, – басом поздоровалось бесполое и небрежно приподняло руку, вглядываясь в циферблат.

– Пидорасов развелось, – продолжил любимую тему Михалыч, глядя парнишке в спину. – Это ж Петька Любимов из второго подъезда. С моим балбесом в одном классе учится. Чему их там учат, если все тощие и одеваются как гомосеки?

Олесь отхлебнул пива и подумал, что кому-кому, а Михалычу обсуждать чужой внешний вид не следует. Вечная траурная кайма под ногтями, неаккуратная щетина, пивной животик и майка в пятнах – этот набор никак не тянул на эталон красоты. Себя Олесь тоже красавцем не считал, но он хотя бы был аккуратно одет и относительно привлекателен. По крайней мере, Катя, жена, не жаловалась.

– А у нас на работе тоже один появился, – сказал он неожиданно для самого себя: обычно они с Михалычем трепались ни о чем под пиво, но острых тем не касались – видимо, сосед, как и сам Олесь, чувствовал, что они вряд ли смогут договориться. – Мелкий и вертлявый, постоянно мне на нервы действует. Лет семнадцать, только школу закончил, сын нашего генерального. Учиться, говорит, не хочу. Называйте меня Рос, – Олесь нагнулся и сплюнул на землю.

Обычно такие жесты ему были не свойственны, но рядом с Михалычем в нем поднималось, как ил со дна озера, что-то такое первобытное и быдловатое.

– Пристает? – спросил Михалыч лениво. Ему явно хотелось продолжать осуждать молодежь и сына-оболтуса.

– Нет! Намекает постоянно и подкалывает. Олесь, говорит, такая прелесть, такие реснички длинные, веснушечки. Ненавижу свои веснушки, блять!

– Мужик должен быть пьян, вонюч и волосат, – назидательно сказал Михалыч, почесывая брюхо. – А не педиком каким смотреться. Я своему так и сказал вчера: тебя раньше отпиздили бы в подъезде, кровью бы харкал. Не то, что сейчас. Девки тощие, пацаны на девок похожи. Не то что в наше время…

Наше время, подумал Олесь. Михалыч выглядел на полтинник, хотя был старше всего на десять лет. Общение с ним словно и самого Олеся делало более старым, и забывалось как-то, что недавно праздновали двадцатишестилетие. Это тоже было проблемой.

По всему городу в начале месяца висела реклама гала-концерта одного известного шоумена, они с Олесем были одногодками, и изображение улыбающейся рожи постоянно напоминало, что некоторые в его возрасте деньги лопатой гребут, а он ничего не достиг и вообще чмо.

– А двинуть ему нельзя? – спросил Михалыч, прерывая не самые светлые воспоминания.

– Кому? – очнулся Олесь.

– Сынку этому.

– Как ты себе представляешь? Он же сын генерального.

– Оболтус, – крякнул Михалыч и швырнул бутылку в мусорку, не попал, и она, жалобно звякнув, приземлилась на землю. – Бля. Три года баскетбола, – любимая шутка Михалыча почему-то вызвала раздражение, и Олесь поморщился. – Сходить за добавкой?

– Нет, – он покачал головой, – Катька пилить будет, если на рогах приду.

– Жена должна во всем слушаться мужа! – рявкнул Михалыч, и Олесь тихо хмыкнул: весь двор не раз и не два наблюдал, как благоверная этого сурового русского мужика гоняет его по двору в одних тапочках.

Внезапно захотелось спросить, действительно ли Михалыч такой дебил или просто притворяется.

– А, переживу. Что ты на выходных делаешь?

– В каком смысле? – уточнил Олесь.

– Ну ты с женой? Мы думали на шашлыки съездить. Я такие шашлыки делаю – заебись!

Олесь представил себе рафинированную Катьку рядом с Михалычем и понял, что дружеское общение стоит ограничивать посиделками на лавочке с пивом, иначе деградация не за горами. Впрочем, никаких других друзей у Олеся все равно не было, но лучше уж самому, чем вот так.

– К маме моей едем. На два дня, – соврал он и присвистнул: во двор въехал шикарный "Лендкрузер" со сверкающими черными боками, явно новый.

Район, в котором они жили, был околоцентральным, и здесь как нигде ощущалась классовая разница: в их доме жили и маргиналы вроде Михалыча, и олигархи-лайт. Видимо, "Лендкрузер" был новым приобретением кого-то из этих, модных.

Михалыч повернул голову и неодобрительно цокнул языком.

– О, приехал. Владелец заводов, газет, пароходов. Ну, посмотрим, как он припаркуется.

Его собственная «Лада-Калина» занимала почетное место во дворе, а автомеханика Михалыча знала вся округа: помогал по доброте душевной, измерявшейся либо в литрах, либо в купюрах. В словах соседа была доля истины, потому что дворик был небольшой, а машин много, и баталии за место на парковке порой шли нешуточные. "Лендкрузер" плыл по двору как большой черный пароход, изредка замирая возле свободных мест.

– Что, сука, не выходит каменный цветок? – поржал Михалыч и повернулся к Олесю, подмигивая.

Олесь посмотрел на его рыжеватые брови, на мясистые губы, заросшие седовато-рыжей щетиной, и с трудом сдержал желание скривиться.

Тем временем иномарка, сделав не очень изящный поворот, попыталась примоститься рядом с машиной Михалыча.

– Я... – начал Михалыч, тут его рот вытянулся буквой "О", а звук будто отключили.

"Лендкрузер" попытался въехать задом на свободное место, не рассчитал, водитель попробовал снова, и тут раздался лязг металла, а Михалыч взвыл.

Сначала Олесь не понял, в чем дело, потому что смотрел на рот Михалыча, но обернулся и сразу же мысленно посочувствовал владельцу "Лендкрузера": джип отъехал, и стало понятно, что вот-вот разразится скандал. На любимой "Ладе" соседа не хватало одной фары и был слегка примят бампер.

– Еб. Твою. Мать! – на последнем слове соседа сдуло с лавочки, и он стремительно (если, конечно, можно так сказать о стокилограммовом детине) побежал к "Лендкрузеру", крича по дороге что-то матерное и не поддающееся расшифровке.

Олесь вздохнул, думая о том, что шанс по-тихому сбежать домой откладывается на неопределенное время. Михалычу нужен будет свидетель, Михалычу нужно будет выжрать пару литров пива, чтобы заглушить сердечную тоску по любимой игрушке и так далее. Олесь покачал головой и поплелся следом.

Хозяином «Лендкрузера» оказался очень симпатичный парень примерно одного с Олесем возраста. Весь подтянутый, в дорогой одежде, пахнущий, как парфюмерный магазин. Он снял темные очки и, улыбаясь, смотрел на решительного Михалыча, изъясняющего по большей части матом.

– …ты охуел? – закончил пространную речь о косоруких водилах, которые права покупают, Михалыч, пользуясь любимым приемом всех автовладельцев – психологическим давлением.

– Что вы, – мелодично отозвался виновник волнений.

У Олеся от его голоса внутри что-то сжалось. Он думал, что такие голоса – суть есть компьютерные спецэффекты, а тут по-настоящему, такой тембр, что девки с ума, наверное, сходят. Вот бывают же такие, с ненавистью подумал Олесь. Все им: и внешность, и дорогая машина, и голос такой, что охренеть просто.

– Я тебя по судам затаскаю! – проорал Михалыч, приблизившись на опасно близкое расстояния к виновнику происшествия, и тот едва заметно поморщился. Олесь понял, что кого-то из них нужно будет спасать. Скорее всего – Михалыча. – Я тебя до нитки раздену! Я в автосервисе работаю, мне таких справок сделают, что ты мне новую машину купишь!

– Сколько? – спросил тот спокойно и достал из кармана пачку баксов. Натурально – пачку, и Олесь медленно охренел. Он в жизни столько денег в руках не держал, а этот борзый вел себя так, будто у него в каждом кармане по прессу.

Михалыч посмотрел на свою машину, сузив глаза, и рявкнул:

– Триста!

Даже Олесю, далекому от автоманьячества, эта сумма показалась чрезмерной.

– Ладно, – пожал плечами парень, отсчитал три банкноты, а потом вытащил еще две и присовокупил к сумме. – Пожалуйста. Надеюсь, компенсация вас устроит?

– Э-э, – протянул Михалыч и обернулся на Олеся, глядя на него вопросительно.

– Устроит, – ответил Олесь за него, – более чем.

– Вы здесь живете?

– Да, – снова ответил он. – А вы разве нет?

– Нет, я тут студию снимаю... Рад знакомству, – протянул руку Михалычу и сообщил: – Георгий.

Тот, поколебавшись, пожал, Олесь тоже и сразу же сжался от прикосновения этих узких прохладных пальцев. Хрен знает, почему.

Он эту студию знал: квартира занимала два этажа, а хозяева, выкупившие две квартиры в середине девяностых, были теми еще барыгами, судя по сведениям от вездесущих бабушек. Еще бабульки говорили, что в нехороших квартирах процветали пьянство и разврат, а также имелся в наличии целый наркопритон. Гиблые были места, ага, но когда квартиры объединили в одну, там сначала поселилась тоненькая девочка, к которой приезжал в гости серьезный мужчина в костюме, очень похожий на известного депутата, потом девочка пропала, и какое-то время в ней обитали новые жильцы – семейная пара, оба сильно за тридцать, с одинаковыми стрижками. Какое-то время после квартира стояла пустая, слышался шум ремонта и отборный мат соседей.

Олесю это все было фиолетово – он, слава богу, жил на два этажа выше, да и неинтересно чужие деньги считать. Совсем.

– Гоша, так надо новоселье обмыть! – потеплевший от «зелени» Михалыч уже улыбался.

Олесь, конечно, знал, почему: по слухам, аренда квартиры стоила баснословных денег, и новый жилец всем видом свою платежеспособность подтверждал.

– Я не жилец, мне для работы. Но я все равно угощаю, – кивнул тот, – только машину поставлю. Здесь есть поблизости приличные заведения?

Через десять минут они сидели в кафе неподалеку, ходить в которое Олесь не мог себе позволить. И если для них с Михалычем это был почти ресторан, то Георгий сначала брезгливо протер салфеткой стол, а потом, когда принесли пиво и стаканы, вернул свой официантке с просьбой помыть его нормально: «нормально, милочка, это чтобы след от помады был не так заметен».

Олесь не мог понять, как к этому Гоше относиться. С одной стороны, он был снобом и классовым врагом, а с другой – угощает и Михалычу денег отвалил, еще и улыбается всю дорогу. Незнакомая жизнь, которую этот Георгий олицетворял всем своим видом, манила Олеся, словно лампа – бабочку. Ужасно хотелось стать частью этой жизни или хотя бы одним глазком взглянуть, как там – за чертой в сорок тысяч в месяц.

Вторую порцию им принес уже мальчик-официант, и Олесь пялился на него добрую минуту, пока Михалыч не спросил о том, стоит ли заказать фисташки. У мальчика были замечательные губы и девчачьи тонкие брови, и Олесь не хотел, но представлял, как засовывает в этот рот пальцы. В паху тут же потяжелело, и эта запретная тягучая сладость отлично легла на чувство легкого опьянения. Настроение было просто отличным, и Олесь тут же заулыбался Михалычу и Гоше, думая о том, что если бы они догадались, что с ним происходит, то запинали бы ногами. От этой мысли стало еще лучше, и он улыбнулся еще шире и хлопнул Михалыча по плечу.

Мальчик же поставил бутылки на стол, заменил стаканы и, когда забирал Гошин, коснулся его пальцев – невзначай. Олесь понимал, что ему кажется, но ничего не мог с собой поделать. Он представил, что мальчик так же касается его руки и улыбается. Но по жизни везло только таким, как Георгий, а они этого даже не замечали: новый знакомый даже не посмотрел на официанта и не притронулся к стакану.

Гоша курил дорогущие сигареты в железной коробке, такие стоили больше ста рублей, и сам Олесь, выкуривающий пачку в день, быстро провел в уме подсчеты и охренел. Пачка Олеся сиротливо смотрелась, и еще более сиротливо выглядела пластмассовая зажигалка – Гоша прикуривал от металлической "Zippo", эффектно щелкая крышкой.

Говорить было не о чем, но Михалыч умудрялся задавать вопросы: больше всего его интересовал род занятий Георгия, стоимость аренды и доход.

– А вдруг вместе сможем что-нибудь замутить, а? Деньги лишними не бывают!

Олесь слушал и все смотрел на пальцы Гоши: идеально ровные ногти, маникюр, но без лака, на мизинце широкое кольцо из белого металла.

Георгий оказался фотографом, и Олесь никак не мог понять, почему какой-то фотограф ездит на "Лендкрузере" и снимает настолько дорогую квартиру. В его представлении фотографы занимались съемками свадеб и были кем-то вроде разнорабочих от искусства.

После третьей порции разговор совсем перестал клеиться, и по выражению лица Георгия было понятно, что он невыносимо скучает. Олесь решил совершить доброе дело и во время очередной неловкой паузы сообщил, что ему пора: жена ждет, завтра на работу и вообще.

Гоша с заметным облегчением закивал и сказал, что ему еще багажник нужно разгрузить.

– Так мы поможем! – сообщил Михалыч, решая за них обоих.

– Нет, там только техника, она легкая, я справлюсь, – ответил Георгий, подозвал мальчишку пальцем, улыбнулся и протянул пару синих бумажек. – Сдачу себе оставь, спасибо.

Они вышли из кафе вместе, но у ларька Михалыч стопорнул Олеся и сказал, что нужно кое-чего купить.

Гоша попрощался, рассыпался в лживых благодарностях за отличную компанию и свалил.

– Что купить-то? – спросил Олесь у соседа. – Тут же нет ничего, одни шоколадки и семечки.

– Там чаевых больше шестисот рублей было, давай вернемся и заберем сдачу, а?

Олесь решил, что это последняя капля: махнул рукой, молча развернулся и направился в сторону дома, дав себе зарок как минимум неделю от Михалыча прятаться. Во избежание.

***

– Мне нужно пять тысяч, – с утра объявила жена.

Олесь замер с бритвой и посмотрел на Катю через зеркало.

– Я же неделю назад зарплату получил.

Катерина повела плечом и сурово поджала губы. Когда-то этот жест Олеся восхищал, но теперь означал нервное предвкушение. Значит, снова ссора.

– Было бы той зарплаты – три раза в магазин сходить. У нас корпоратив в выходные, я должна выглядеть прилично. Или ты считаешь, что главный бухгалтер в компании – не женщина?

– Женщина, – убежденно сказал Олесь, пряча мысли о том, что главному бухгалтеру следовало перестать есть на ночь и завязывать с конфетами. И еще неплохо бы попросить прибавку к жалованию: Катька, несмотря на громкое звание, получала на треть меньше его, а деньги тратила именно она. – Ты женщина. Но я ничем помочь женщине не могу, вся зарплата у нее.

– Я из заначки брать не буду, – сказала Катя таким тоном, что Олесь знал: возьмет.

Ради своего дурацкого корпоратива.

– А я не буду брать в долг. Катенька, ты подбери что-нибудь из того, что есть.

– Ты мог бы... – начала она, и Олесь сжался. Так обычно начинались разговоры о смене работы. То на должность продавца в супермаркет, то распространителем косметики. Олеся вполне устраивала работа экономиста, непрестижная, но почетная. – Ты мог бы взять аванс.

– Какой смысл брать аванс, если у тебя лежит часть зарплаты?

– Господи, ты же бухгалтер!

– Экономист.

– Ты бухгалтер, ты должен понимать, что за месяц на этой сумме можно наварить как минимум пять процентов!

– На твоем новом платье? – фыркнул он.

Скандала удалось избежать только благодаря запиликавшему телефону, который сообщал, что пора выходить на работу.

Олесь быстро поцеловал жену в щеку, схватил пакет с бутербродами и был таков. Некстати подумалось, что Гоша наверняка бутерброды не ест. И пять тысяч для него не проблема.

В метро Олесь привычно нашел место в конце вагона, сел и закрыл глаза. Заснуть не удавалось, а ведь эти сорок минут были щедрым подарком каждое утро. Олесь упрямо зажмурился, но то ли разговор с женой, всколыхнувший былую злость на всех более успешных людей, то ли мысли об одном знакомом успешном человеке… в общем, успокоиться не получилось. А тут еще напротив уселся мальчик лет шестнадцати, и Олесь почувствовал, как рот наполняется слюной.

Красивый мальчик, с темными волосами, загорелый и крепкий, на шее фенечка. Футболка чуть сбилась, и стало видно ключицу.

Олесь ночью как раз смотрел одно видео, и сейчас картинки всплыли в памяти. Этот мальчишка хорошо бы смотрелся на животе. Да и на спине тоже. С раздвинутыми ногами. Олесь уставился на его пальцы и облизнулся. Он бы, наверное, кончил от одного только прикосновения этих пальцев с ссадинами на костяшках. Или этих обветренных губ.

Пришлось поставить сумку на колени.

Все эти гадкие, мерзкие мысли появились совсем недавно. Раньше Олесь не думал о мальчиках и их привлекательности. Не презирал гомосексуалистов: просто были они, и был Олесь, нормальный. Зачем думать о том, к чему никакого отношения не имеешь? А потом как-то случайно наткнулся на видео, когда шерстил любимые порносайты, и так завелся, что кончил секунд через пятнадцать, не прикасаясь к члену. Поначалу испугался, понятно, а потом смирился и начал получать удовольствие от созерцания юношей со взглядом горящим. Он не собирался ничего предпринимать, ясное дело, но фантазии были такими сладкими, а возбуждение настолько сильным, что обязательный еженедельный секс с женой стал напоминать дрочку: от одного взгляда на узкие плечи и костлявые задницы он заводился сильнее, чем от минета.

Или, например, от взгляда в глаза. Мальчик дремал, опуская голову все ниже, но на какой-то станции встрепенулся, вытащил один наушник и прислушался. Довольная автоматическая тетка объявила следующую станцию, мальчик вздохнул, устраиваясь удобнее и бросая взгляд в окно за плечо Олеся. Сонные влажные глаза, дрожащие ресницы…

Они выходили на одной станции, и перед дверями, куда оба еле пробились, их притерло друг к другу толпой, которая в любое другое время вызвала бы раздражение, но не сегодня. Мальчик прижимался к нему спиной, а Олесь чувствовал себя извращенцем, но отстраняться не спешил. Мелькнула мысль опустить руку и сжать свой твердокаменный член, но это стало бы крайней степенью помешательства, и он сдержался, мысленно проклиная свой извращенный мозг.

Так и добрался до офиса, сплевывая от омерзения, но не в силах забыть прикосновение острых лопаток к груди.

К обеду появился сынок босса. Сначала заперся с папой в кабинете, а потом принялся слоняться по офису. С кем-то сходил в курилку, кого-то напоил кофе, потрендел по модному мобильнику и, наконец, верный своей традиции, уселся на стол Олеся.

– Здравствуй, милый! Как вчерашний вечер провел? Много порнухи просмотрел?

Олеся передернуло. Ростислав был из той же породы мальчиков-нимфетов, и некоторые его жесты заводили, но все эротические позывы давило раздражение: Ростика хотелось взять и приложить его бледной рожей об стол, так, чтобы кости с одного удара превратились в блин, как у Тома в мультфильме. И больше всего раздражало то, что сынок шефа именно к нему приставал со своими гнусными намеками – как будто знал, что почва более чем благодатная.

– Я женат, – сказал Олесь ровно, – и в данный момент работаю.

– Ну Олесик-Телесик, – Ростик протянул руку и провел пальцем по его щеке, – все мы сначала скрываем свои предпочтения. Тебе пора выйти из шкафа.

– Я работаю, – повторил Олесь громче, понимая, что у него начинает дрожать рука, сжимающая ручку.

– Я тоже, котик, – Ростик развернулся, демонстрируя острую, покрытую светлым пушком волос коленку.

В офисе соблюдали дресс-код, и шорты были вопиющим нарушением корпоративного стиля одежды. Конечно, сыну генерального разрешалось и не такое.

– Думаю пригласить тебя в клуб. Пойдем? – Ростик поправил тонкий золотой браслет на руке, и Олесь обратил внимание на его ногти, покрытые розовым перламутровым лаком. – Соглашайся, сладкий. Я даже куплю тебе выпить.

– Пошел вон, – прошипел Олесь и встал, намереваясь сбежать, если Ростислав продолжит. Он слишком дорожил работой, чтобы дать сопляку по шее, хотя очень хотелось. По шее, а потом поставить его на колени, и…

– Как знаешь. Я ведь могу больше и не предложить.

Ростик спрыгнул со стола и ушел, виляя задом, а сидящая за соседним столом Наталья Николаевна укоризненно покачала головой.

– Такой молодой, а такой наглый. Держись, Олесик, он скоро решит чем-нибудь другим заняться и уволится. Это временно.

– Только мысль о том, что Ростислав Валерьевич уволится, меня и останавливает, – вздохнул Олесь.

Все-таки в работе среди женщин были свои плюсы. Сочувствие, например.

Глава 2

К вечеру Олесь всегда начинал чувствовать собственную никчемность. Чем больше удлинялись тени, тем серьезнее хотелось все бросить и сбежать на край света. С утра казалось (иногда, но все же), что можно весь мир перевернуть, но восемь часов в обнимку с калькулятором и компьютером, надоевшими до желания разбить монитор, убивали любую любовь к жизни. За пять минут до окончания рабочего дня Олесь понимал, что завтра будет то же самое, и только смена времен года, возможно, внесет в его существование какое-то разнообразие.

Сегодня жена попросила зайти в магазин и купить чего-то по списку; Олесь не сильно торопился: прошелся пешком до остановки, разглядывая маршрутку и не испытывая никакого желания в нее забираться. Плюнул и поплелся до метро пешком.

Домой пришел позже обычного, и Катерина, посмотрев на него как-то печально, забрала сумки и сказала:

– Мой руки, нам надо поговорить.

Он сидел на кухне, вертя в руках ложку, и ждал.

Катя села напротив, расправила складки на юбке и сказала после недолгой заминки:

– Я беременна.

– Что? – охнул он. – Но как?

– Вот так, мы с тобой давно не предохраняемся и, вроде бы, хотели, – сказала она, переставляя на столе чашки. – Деньги нужны, Олесь. Мне придется уйти в декрет…

Он смотрел на ее круглые щеки, на полные губы, рассматривал еле заметный пушок над верхней губой и хотел заорать, вскочить с места и схватить Катю за волосы. Выдавить с ненавистью: «Добилась своего? Добилась?!»

Но Олесь сидел, рассматривая блестящую поверхность ложки, размеренно дышал, успокаивался и думал о том, что мальчики не могут беременеть, у них не бывает полной груди четвертого размера, а ножки тоненькие и, конечно, могут обнимать за пояс.

Его относительно спокойной жизни подходил конец.

– Ты уверена? – спросил он осторожно.

Олесь ничего против детей не имел, даже когда-нибудь собирался завести парочку, но... Не сейчас, не с Катей, не в этой квартире с протекающим смесителем в ванной.

В прошлый раз было хуже: тогда оба были студентами, но Олесь был влюблен и согласился жениться на Катерине сразу же и без оговорок, даже расстроился, когда оказалось, что задержка была вызвана какими-то гормональными проблемами. Могли бы нормальную свадьбу сыграть, а не расписываться по знакомству втайне от родственников – мать до сих пор плешь проедала своим нытьем: "Все у вас не как у людей".

Сейчас от той студенческой влюбленности не осталось и следа.

– Я сделала тест, – сказала Катя. – Что-то не вижу радости на твоем лице. Ты не рад?

– Рад, – ответил он, делая попытку улыбнуться. – Конечно, рад.

– Это ответственность, – она качнула головой и, обняв себя за плечи, продолжила более уверенно: – Пора уже понять, чего ты хочешь от жизни и способен ли ты прокормить ребенка.

Бля, что за ненужный пафос! Олесь едва сдержал раздражение и поднялся.

– Что-нибудь придумаю.

– Постарайся, пожалуйста. Олесь…

Он посмотрел на жену.

– Что?

– Я его оставлю.

– Да что ты?.. – разозлился он. – Как котенка, честное слово. Оставляй!

– Два месяца, – тихо сказала жена. – Ну, если задержку считать…

– Отлично, – сказал он. – Я нас поздравляю, – и вымученно, через силу улыбнулся.

– На следующей неделе иду на УЗИ, там скажут, все ли в порядке… Кстати, в нашей консультации я наблюдаться не хочу, так что…

Олесь сделал шаг в сторону жены, отпрянул и подхватил ведро с мусором.

– Пойду, выброшу, – выслушивать очередную порцию стонов о деньгах не хотелось.

Он вернулся, поставил пустое ведро в прихожей, тихо переобулся, схватил с тумбочки бумажник и выскочил из квартиры.

Ему нужно было подумать.

Во дворе увидел Георгия, который обжимался с какой-то девицей модельного вида, ноги у нее были просто бесконечно длинными, а еще она наверняка не была беременной.

Сплюнул и рванул в парк неподалеку.

– Ты меня любишь?

– Да.

– Скажи…

– Люблю. Очень.

– А за что?

– Просто люблю… Поцелуй меня…

Олесь услышал их случайно. Сначала примостился на лавочке, но усидеть дольше пяти минут не смог: хотелось бежать куда-то, пока воздуха в легких не останется. Он прошел по мосту на остров – когда-то великий царь сплавлял в полноводной речушке свой ботик, но вряд ли шепчущиеся в кустах подростки об этом знали. Сам Олесь тоже сомневался, глядя на зеленоватую воду. На другом берегу радостно плескались пьяные мужики, похожие на Михалыча. Олеся передернуло, и он пошел по тропинке дальше, забирая вправо, когда услышал негромкие голоса. Уже хотел уйти, но картина открывалась такая, что дух захватывало.

Тоненькие, худенькие подростки сидели под деревом и целовались, тихо постанывая и бормоча разные глупости. Те самые, бесполые подростки: трудно было даже разобрать, кто из них мальчик, а кто девочка, а в глухих голосах слышались одинаковые интонации.

Олесь ступил влево, за куст, и вытянул шею.

– И здесь поцелуй… О-ох…

– Ты красивый… ты такой красивый…

– Нет, ты.

– Ты-ты-ты… – раздался звонкий смех, и Олесь понял, что все-таки мальчик и девочка.

У парнишки были тощие ноги, на которых болтались огромные кроссовки с модной толстой подошвой, острые коленки и золотистые кудряшки. Он откинул голову, подставляя шею с выпирающим кадыком под слюнявые поцелуи своей подружки. Олесь проследил взглядом линию от его подбородка до паха и застыл: у мальчика стояло, натягивая тонкую ткань легких шорт, и сверху, под болтающимися завязками, на шортах проступало небольшое влажное пятно смазки.

Ужасно захотелось прикоснуться к этому пятну губами, носом, вдохнуть, попробовать на вкус – ноги подкосились, и он едва не упал.

Олесь закрыл рот ладонью и отвернулся только на мгновение – чтобы в следующую же секунду снова уткнуться туда взглядом.

– Потрогай его…

Девчонка смутилась.

– Не бойся… никто не увидит.

Олесь следил, как она медленно тянет руку к шортам мальчика, и неожиданно потянулся к своей мотне, сжал член, с удивлением понимая, что напряжение в паху ему не привиделось.

Тоненькие пальчики с короткими ногтями осторожно прикоснулись к натянувшейся ткани, и Олесь охнул: в паху прострелило так резко, что он чуть не кончил от одного только зрелища.

Я извращенец, пронеслось в голове. Подсматриваю за детьми и собираюсь дрочить. Но муки совести смыло очередной волной: девочка сжала ладонь, четче проступили контуры мальчишеского члена, и Олесь нервно облизнул губы.

– Ох, – простонал мальчик, приподнимая зад, Олесь представил свою руку вместо девичьей, сжал пальцы сильнее, и тут с противоположной стороны тропинки послышалось сначала покашливание, а потом громкий смех.

– Эй, Приходько, глянь! Детки совсем обурели: теперь в общественных местах этим занимаются.

Олесь неловко переступил с ноги на ногу, и тут же раздался хруст ломающихся веток.

– А это у нас что?

Он обернулся, холодея: на тропинке словно два богатыря в отсутствие третьего замерли на лошадях два милиционера. За спиной раздался сдавленный мат, шум, крик «Бежим!», но он словно прирос к земле, так и не отпустив ширинку, и член пульсировал в руке.

– А это у нас извращенец, я так понимаю, – заржал один. – Пал Палыч, поздравляю – маньяка поймали.

– Я… не… – промямлил Олесь, отступая на шаг назад и упираясь спиной в колючие ветки.

– Что вы, гражданин, говорите? Грибы собирали?

– Я…

– Ягоды? – теперь ржали оба.

Эрекции моментально как не бывало – он даже подумал, что никогда больше и не будет.

– Я не маньяк, – полез рукой в карман, вытащил портмоне, паспорт, тут же уронил и бросился поднимать. – Я... честно, я не маньяк.

Один из милиционеров, тучный и обрюзглый, повернулся к другому и подмигнул.

– Маньяки нынче с паспортами. Документики, гражданин, – и протянул руку.

Олесь отдал паспорт, портмоне, выгреб из карманов все, что было, даже попытался всучить ключи от квартиры. Его колотил озноб.

– Я не маньяк. Я х-хотел их прогнать.

– Ага, по два раза, – второй, тощий и с усиками, похлопал лошадь по шее. – В парке извращенец появился, вы, гражданин, его не видели?

Толстяк хмыкнул, рассматривая паспорт.

– Олесь? Это что за имя?

– Украинское, – промямлил он.

– Что же вы, гражданин Олесь, непотребствами в парке занимаетесь?

– Я не…

– Давай-ка мы гражданина в отделение проводим?

– Н-не нужно, – залепетал он, – на работе узнают, и жена... Гражданин начальник, то есть, товарищ милиционер, у меня жена беременная! Она же... Я не извращенец! – к глазам подступили слезы обиды, и Олесь всхлипнул. – Забирайте все, что хотите, но не нужно в отделение!

– Брать у тебя нечего… – толстяк вытащил из портмоне несколько купюр, и Олесь запоздало понял, что так и не отдал Кате вожделенные пять тысяч, которые занял на работе.

Кошелек упал на траву, вслед за ним полетел паспорт.

– Пожалуйста… – прошептал Олесь.

Лошадь всхрапнула и наступила на паспорт грязным копытом.

– Как думаешь, Приходько? Отпустим извращенца с миром или проводим для разъяснительной беседы? – спросил толстяк.

– Я вижу, он осознал, – хмыкнул тощий.

Они махнули руками и, развернув лошадей, направились в сторону проспекта. Олесь пытался вспомнить, как дышать.

Отдышавшись и подобрав документы, он медленно заковылял в сторону дома, на полном серьезе размышляя о том, что у него, наверное, инфаркт – в груди жгло, а конечности не слушались.

До дома он добрался через пару часов.

– Ты меня любишь?

– Как тебе сказать… безумно.

Состояние дежа вю накрыло у двери подъезда, а потом Олесь поднял голову и увидел Гошу в дверях своей распрекрасной студии, а на пороге – красивую девку. Причем не ту, с которой Георгий обжимался, когда Олесь возвращался домой, еще не зная, что скоро станет отцом. Во всяком случае, губы у этой были куда более рабочими.

– Врешь ты все, – она кокетливо повела плечом, напомнив этим жестом Катю.

– Вру, – улыбнулся Гоша.

Девица хмыкнула.

Олесь криво улыбнулся Гоше и пошел наверх. Сил не было слушать эти воркования. Он решительно дошагал до лестничного пролета, но подняться домой просто не было сил: сел прямо на ступеньки и тихо зарыдал, опустив лицо в ладони.

Себя было ужасно жаль, а поделиться той грязью, которая мешала жить, было не с кем. Все сразу: беременность Катьки, работа эта дурацкая, случай в парке – просто убивало. Впервые он задумался о самоубийстве всерьез. Это ведь так просто: вжик бритвой, и нет Олеся. Или таблеток нажраться и умереть от кайфа.