Текст книги "Saving grace (СИ)"

Автор книги: Ame immortelle

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 13 страниц)

– Как все прошло, Исак? – интересуется мой учитель.

– Весело. С песнями и танцами. Я в подробностях, за чашкой чая, с удовольствием рассказывал, как меня в две дырки натягивали в туалете и транслировали сей перфоманс на весь инстаграм! – за каким-то хером огрызаюсь я на вполне нормальный вопрос. Но поздно… Выпалил все на одном дыхании.

Эвен сделал глубокий вдох и потянулся своей рукой к моей. Но и тут меня как подменили. Руку я отдернул и отвернулся к окну. Ну не идиот ли?

– Исак, я все понимаю: тебе тяжело было говорить об этом, но это их работа. Отец сказал, что есть все основания и шансы предъявить им обвинение в групп… – что? Сказать что ли стесняется, тоже мне, взрослый мужик, учитель!

– В групповухе, ага, – снова циничным тоном бросаю я, – в групповом изнасиловании, изви-нии-теее, – по-дурацки, демонстративно растягиваю слова, короче, испытываю его терпение.

Сидим молча, он смотрит на меня, а я – в окно.

– Зачем вы играете со мной? Вам это удовольствие доставляет? – резко разворачиваю голову, злобно сверля его взглядом.

– Я? Играю?! – все же не сдержался Эвен, перейдя на повышенный тон, – как именно, позволь узнать? Думаешь, то, что я делаю для тебя – лишено искренности? Опомнись, Исак, о каких играх ты говоришь?

– О каких играх?! – чуть ли не кричу я, срывая голос, – да о таких! Ночью к себе прижимаете, за руку ласково держите, а потом… Да ведь все вы давно поняли! Все, не так ли?! Ну что вы молчите? Границы боитесь перейти?! А не перешли ли уже, господин Насхайм, как думаете?! А?!

Эвен молча смотрит, а в глазах его – не злость, не раздражение, а тоска что ли, откуда-то взявшаяся.

– Я не знаю, Исак, я не знаю…

Снова молчим, но я первый не выдерживаю:

– Вы это, простите меня, зря я сорвался, – смягчаю взгляд и сам тянусь рукой, но так и не решаюсь дотронуться. Как-то стыдно стало за свою несдержанность. По настоящему стыдно, без притворства.

– Ничего, Исак, ты понервничал, все бывает. Давай съездим к маме твоей, как собирались, а потом с друзьями в парке увидишься, они уже ждут – мне Юнас два раза в Facebook напомнил, – подмигивает обоими глазами и улыбается.

Ну, конечно же, это же всепрощающий и всепринимающий Эвен. А я просто готов провалиться на том же месте, где и сижу.

***

Мамы дома не оказалось – по-любому в церкви или на очередном сборище себе подобных. Оно и к лучшему: после этой сцены в машине я вообще сейчас хотел бы побыть один. Только вот друзьям обещал, так что нехорошо как-то отменять, тем более – когда еще увидимся?

Эвен оставил нас с бро одних, а сам обещал забрать и развести по домам всех через пару-тройку часов.

Конечно, я был рад снова увидеть моих чуваков, они у меня – незаменимые. После всех вопросов про новую школу, жизнь с опекунами и вообще, как там то, да се, Махди поинтересовался, не замутил ли я с кем-нибудь? Ну что ж теперь, не всю же жизнь я должен бояться новых отношений?

– Да ты чё хоть, не видишь, разве? – не дав мне ответить, встрял в наш разговор Магнус, – у него же на лбу крупно написано «хочу учителя английского», – вот ведь Фоссбакен – иногда такую чушь несет, а иногда прям «Бинго»! Точно в цель!

– Остынь, Магнус! – вовремя вмешивается Юнас, – господин Насхайм просто заботится об Исаке, и Исак это понимает.

– Ага, ну одно другому ведь не мешает, а, Исак? – не унимается мой веселый приятель.

– Он просто учитель, успокойся, Магнус, – стараюсь сдержаться я. Да, кто бы меня еще в этом убедил?

Вскоре Махди уводит Магнуса отлить в туалет какого-то кафе неподалеку, а мы с Васкесом остаемся одни.

– Ничего больше не хочешь рассказать? – Юнас обращается таким тоном, как будто знает ответ.

Я дергаю плечом и принимаю удивленный вид.

– Ладно, Исак. Давай, колись, что там у вас? Я не слепой если что… Все тогда можно было заметить, когда он руку тебе перевязывал, – я закатываю глаза, якобы недоумевая, но Юнаса – не проведешь, – я – не Магнус, отшутиться – не получится.

– Да ничего, бро, ничего нет у нас. Да и как иначе? Заботится обо мне, как, наверное, о сыне бы своем заботился, и все.

– А ты?

– А что я? – отвожу взгляд, и мы оба замолкаем на какое-то время.

– Мы ночь вместе провели, – наконец, нарушаю я тишину, а Васкес таращит на меня глаза.

– В смысле?! А говоришь, нет ничего…

– Да не, ты не понял меня, – усмехаюсь я, – ну фильм смотрели у него в комнате, я – уснул, а он – не стал будить, пожалел.

– И все?

– Ну почти, – загадочно улыбаясь я, а Васкес вопросительно приподнимает одну бровь, – да не, не, ничего такого, просто обнимал, убаюкивал, как маленького, а я… Я, Юнас, просыпаться-то не хотел.

А еще вчера, ночью, я на диване спал в гостиной – а он ночью пришел и сел рядом. И все сидел, пока я не усну… Поцеловать хотелось его – просто нереально, но разве я могу? Ему-то это надо? Нет, конечно.

Юнас пожимает плечами и задумчиво кивает, а я продолжаю свою «исповедь»:

– Да если бы он только сам этого захотел, я бы, веришь, все ему позволил, прямо там, на полу у дивана… Только тупо это – мечтать о нем; никогда ничего у нас не будет с ним.

– Ну, а вдруг?

– Серьезно? – закатив глаза, чуть не верещу я, – да ты че хоть, Юнас! Ты бы видел его девушку… Как с обложки; наверное, и в кровати все ему делает, а он – ей… Женское ему тело нужно, понимаешь, а не кончающего на него в своих мокрых снах подростка.

– Я, Юнас, иногда такое представлять себе начинаю, да если б только это было возможно… Он бы у меня… Ни в каком гей-порно такое никому не снилось, – переглядываемся с Васкесом, а у него лицо – будто пол-лимона разжевал во рту.

– Оу, бро, вот толко давай без подробностей, ладно?

– Ок, – ухмыляясь я, но через мгновение лицо принимает серьезное выражение, – а если честно, думаешь, мне тупо перепихон с ним нужен? Нет, чувак, здесь другое; это раньше я бы только и мечтал, чтобы он мне передернул пару раз за закрытой дверью школьного кабинета, а сейчас – совсем другие у меня желания.

Юнас замечает, каким серьезным стал мой тон. Хлопает по плечу, придвигаясь ближе:

– Так ты его…

– Оно самое, – бью себя ладонью в области сердца, – оно самое…

========== Часть 20. Dreaming my dreams ==========

Комментарий к Часть 20. Dreaming my dreams

Совершенно незапланированная часть…

С небольшим музыкальным отступлением от остального музыкального фона.

A Great Big World. Say something.

Эвен.

Около восьми вечера развезли по домам друзей Исака, а сами, вдвоем, вернулись ко мне в квартиру.

Снова ехали в полной тишине, которую нарушал только надрывный грудной кашель Исака. Все-таки сидение в саду без куртки на прошлых выходных дало о себе знать. Ну вот как совладать с этим упрямцем своенравным?

Остановились у аптеки рядом с домом.

– Ты иди пока дверь там открывай сам, ставь чайник, я – скоро, – протягиваю ему ключи и открываю дверь автомобиля.

– Вы в аптеку? А зачем? – как-то мой ученик нездорово оживился, хоть и кашлять стал еще чаще и сильнее, – у вас, наверное, планы на вечер? – ехидно ухмыляется, но я и бровью не веду на эти намеки.

– Да, Исак, планы есть, – наклоняюсь чуть ниже, так что нос мой почти у его уха. – Буду одного говоруна от кашля лечить, – заговорщически подмигиваю, и мы оба покидаем машину.

Что, мальчик? Смолчал на этот раз, нечем крыть? Иногда полезно охладить его пыл. Полезно.

Когда поднимаюсь в квартиру, уже чуть ли не с лестницы слышу, как надрывает воспаленное горло Исак. Дело плохо: может быть, уже успел подхватить что-то серьезное.

– Ты же совсем простыл! – обнаруживаю мальчика на кухне, разливающим чай. На столе – печенье и сэндвичи. И когда это он успел?

– Да н-нн-ее нет, – еле прокашлявшись, выдыхает Исак, – просто в горло что-то попало, – а сам красный, губы – алые и сухие, веки – воспаленные. Вот утром же все было нормально! Видимо, еще и сегодняшняя встреча с друзьями в парке все усугубила.

– Да-да, а то я не вижу, – с укором качаю головой, – пей чай, и будем лечиться!

– Ого, – чуть ли не присвистнул подросток, – вот это заявочки, а принимать вовнутрь будем? – и смеется, правда, смех этот снова перебивает жуткий кашель.

– Еще слово! – грожу ему кулаком, не всерьез конечно, но Исак на время замолкает и приступает к чаю, а следую его примеру.

Когда с нашим скромным ужином было покончено, я подхожу к мальчику и тыльной стороной ладони прикладываюсь к его лбу, потом к своему: вроде бы, никакой разницы. Но мальчику явно нездоровится.

– Для точности надо не рукой проверять, – снова включает наглеца мой мальчик. Намекает, значит, чтобы я губами потрогал его лоб.

– Поучи тут меня еще! – полушутя-полусерьезно парируя я, – пойдем в спальню.

– Ого! – вот о чем думает этот тинейджер, который сегодня, видимо, никак не уймется? – звучит прям hot-hot! – и снова этот заразительный смех, который у меня самого не может не вызвать улыбку, но я же должен осадить его недвусмысленные намеки!

– Ну-ну, поумничай еще! – делаю серьезным лицо, – не угомонишься и не будешь слушаться – отвезу в больницу, пусть тебя там лечат, а ты их будешь своими остротами развлекать, Ок?

– Пф, – фыркает мой упрямец, – уж и пошутить нельзя, – плетется за мной, но я спиной чувствую этот недовольный взгляд.

В своей комнате я прошу его присесть на кровать, а сам достаю из принесенного из аптеки пакета тюбик с согревающей мазью, термометр, упаковку жаропонижающих таблеток и сироп от кашля. Все, кроме термометра, кладу на тумбочку.

– Давай измерь температуру, потом намажем тебе спину и грудь, – протягиваю ему прибор, который Исак послушно, наконец-то, кладет, куда следует.

Минут пять сидим молча, рассматривая свои колени. Каждый думает о своем. Только вот чует мое сердце, что – об одном и том же.

Слава Богу, температура чуть повышенная, но не достигла и 37. По крайней мере, есть шанс, что кашель спровоцирован простудой, а не серьезным воспалением органов дыхания.

Убираю термометр и беру тюбик с мазью. Вообще-то, через футболку я проделать эти лечебные манипуляции не смогу.

На удивление, Вальтерсен просто молча ждет моих дальнейших действий.

– Исак, сними футболку, пожалуйста, – стараюсь говорить спокойно, так, чтобы это звучало нейтрально.

Мальчик молча выполняет мою просьбу. Стягивает футболку, подцепив ее со спины у шеи.

Смотрю на него и ловлю себя на мысли, что просто, как говорят мои ученики, залип. Угловатые плечи, сильно выдающиеся ключицы и белый впалый живот. Смотрю, а в сердце – столько жалости и сострадания и какой-то совсем детской обиды! Ну почему, мальчик?! Зачем ты позволил так рано касаться себя всем этим похотливым рукам, недостойным тебя?! И я думаю сейчас не только о том мерзком случае в туалете!

– Эм… Не хочется вас отвлекать, господин Насхайм, но мне немного холодно без одежды, – выводит меня из ступора Исак, а я готов сгореть от стыда… Я что, на тело ребенка засмотрелся? Черт! Надо взять себя в руки!

– Да, да, конечно, Исак, прости, – открываю мазь и выдавливаю себе на ладонь небольшое количество.

Делаю глубокий вдох и касаюсь руками груди Исака, чуть ниже ключиц. Начинаю осторожно растирать мазь. Медленно, чуть надавливая, касаюсь его лоснящейся кожи. Чувствую, как мальчик начинает тяжело дышать. А у меня и самого уже давно дыхание сбилось… Руки спускаются ниже, очерчивая уже успевшие напрячься соски на высоко вздымающейся груди Исака. Мальчик мой… У меня железная выдержка – но и она не безлимитна.

Смотрим друг на друга, глаза в глаза. И знаю я: еще долго у меня будет ощущение, что в тот момент нашим взглядам не нужны были слова. Каждый из нас говорил глазами другому о том самом важном, самом сокровенном, что было в сердце.

– Исак, повернись спиной, – закончив с его грудью, прошу я мальчика.

Снова выдавливаю мазь и, немного согрев ее между своих ладоней, начинаю наносить ему на спину.

Руками чувствую, с какой бешеной частотой забилось сейчас сердце моего мальчика.

Но, Бог ты мой, как же мне остановиться? Я уже намазал лопатки, спустился ниже и снова поднялся вверх, но оторвать руки от него – просто нет ни сил, ни желания.

Я даже не сразу замечаю, как Исак наклоняется, почти облокотившись спиной мне на грудь, а руки мои, оказавшиеся близко к его бокам, уже накрыты его ладонями и сложены на его животе.

– Исак, что ты…

Знаю, что должен отдернуть руки, знаю! Но понятия не имею, какая сила удерживает их сцепленными поперек живота мальчика.

Исак прижимается щекой к моему подбородку, а у меня в груди – словно сотни падающих персеид.

– Нам так…

– Нельзя, я помню, – в который раз уже сейчас мальчик договаривает за меня, – даже если очень хочется?

– Даже если, Исак, – снова беру себя в руки, но это – ненадолго.

– Вы сейчас сказали то, что на самом деле думаете? – ну зачем ты задаешь мне такие вопросы, Исак?! Я, хоть и учитель, но не на все из них ответить могу.

– Я… Я не знаю, Исак… Я запутался…

– Так распутайтесь! – не дав мне и шанса возразить что-либо, резко разворачивается в кольце моих рук и порывисто обнимает меня за шею, крепко прижимаясь всем телом.

А я просто сильнее обнимаю его в ответ, кладя голову ему на плечо. И это самые честные объятия, честнее моих последних мыслей и слов.

– Вы теплее любой мази и самого теплого одеяла, – шепчет мне Исак, уткнувшись носиком в шею.

Улыбаюсь прямо в это худенькое плечико, ласково касаясь кончиками пальцев волос у самого основания шеи.

– Но все же под теплое одеяло лечь придется, мой хороший, только принесу тебе из одежды кое-что, чтобы мазь дала эффект получше, – еще раз крепко обнимаю, нежно касаясь обнаженной спины.

Через какое-то время, заставив выпить сироп от кашля, укладываю Исака в своей толстовке и домашних штанах под одеяло.

– Выздоравливай, мой мальчик, доброй ночи, – поправляю на нем одеяло и, не выдержав этого пристального ждущего взгляда, касаюсь губами его теплого лба, убрав с него как всегда выбившиеся шелковые пряди.

– Доброй ночи… Снова вы со мной возитесь, спасибо вам, – улыбается мне, а я лишь киваю в ответ и оставляю мальчика одного.

Хотел ли я провести эту ночь на диване? Я совру, если отвечу утвердительно. Самому себе совру. Все, чего я честно хотел в ту ночь – это просто быть рядом сердцем с тем, кто, кажется, отдал мне уже частичку своего.

========== Часть 21. Still can’t… ==========

Исак.

– Думаете, им дадут реальный срок? – горячий шоколад в моей чашке давно перестал был горячим, потому что уже минут десять как я сижу напротив Эвена в уютной кофейне в центре города и пытаюсь откопать в свой голове хотя бы какие-то темы для разговоров. Потому что все это время я тупо пялюсь ему в лицо. Потому что мозги напрочь отшибает, когда он рядом!

С утра было совсем туго. Снова эта его забота, снова эти его «как ты, мой маленький?», «давай измерим температуру», «выпей лекарство, тебе полегче станет» и прочее.

А мне что остается? Да я на все готов. Ей-богу, предложи он мне яд и скажи «выпей» – выпил бы, наверное, и даже не спросил бы, зачем. Потому что это – Эвен. Потому что любое его слово и все… Я тупею, не могу думать, не могу рассуждать. Все, на что я способен, когда он рядом – это смотреть на него и чувствовать, как невероятное тепло разливается по всему телу от одной только его солнечной улыбки, от одного его согревающего взгляда.

– Исак, – как-то натянуто обращается ко мне Насхайм, – они получат по заслугам, не сомневайся. Просто надо запастись терпением. К сожалению, тот факт, что они еще не достигли совершеннолетия, многое затрудняет, но это не значит, что им все сойдет с рук.

Старается улыбнуться, типа меня подбодрить и все такое. Но я-то вижу: гложет его что-то. Будто какая-то нехорошая тяжелая мысль закралась ему в сердце и точит его.

– Так ладно, я понимаю, что все не скоро разрешится, – медленно тянусь к его руке, лежащей на столе. – Не грузитесь, не надо, – осторожно опускаю кончики пальцев на раскрытую ладонь.

Тут же снова натягивает на лицо улыбку, подмигивая «по-эвеновски» – сразу обоими глазами:

– Все хорошо, мой мальчик, – легонько сжимает мои пальцы своими. – Ты тоже не зацикливайся сейчас на этом; мы добьемся того, чтобы они получили наказание, но все будет в свое время. Закон есть закон.

Молча киваю в ответ, убирая руку.

Снова повисает неловкая пауза. Ну ладно я затупил, но он-то чего уж? Видит ведь все, понимает, а сам молчит. И долго еще мы будем так общаться глазами? Сам позвал прогуляться, типа «погода хорошая сегодня, раз тебе получше – пойдем погуляем».

А то он не в курсе, что, даже будь я при смерти, побежал бы, как собачонок, только пальцем он помани. Эвен, Эвен… А еще взрослый человек называется.

– Все остыло, ты так и не притронулся почти, – касается моей чашки. – Давай еще закажем? – и уже порывается идти к стойке, но я останавливаю:

– Не, не надо, спасибо! Вы вроде погулять предлагали, может, сходим к набережной? Я давно не был в Осло, – говорю как можно непринужденнее, а мои глаза выдают мое «хочу-побыть-рядом-с-тобой-Эвен». Но Насхайм и виду не подает, что разгадал мои мотивы, и мы покидаем кофейню.

Последние зимние дни, а по-настоящему весеннее солнце уже балует. Или это не от него мне так тепло?

Идем рядом, неспешно; Эвен снова улыбается, начиная рассказывать про перлы моих бывших одноклассников на уроках английского. Я слушаю, киваю, поддакиваю, что-то там вставляю не к месту: в общем, веду себя, как полный идиот. Мозги-то снова в отключке.

Остановились у ограждения.

Он так непозволительно близко… Вдруг склоняет голову и берет обеими руками мои ладони:

– Совсем холодные, и перчаток ты, конечно же, не взял?

Виновато улыбаюсь, пожимаю плечами. Да я, наверное, прямо в этом положении и отъеду сейчас. Крепче сжимает мои руки, а потом прикладывает их к своему черному пальто, прямо в область сердца. Может, случайно так получилось, но я-то, понятое дело, уже навоображал себе там.

Очередное молчание, но такое нужное сейчас, если честно. Опускаю голову, а Эвен склоняет свою набок: так забавно это выглядит.

– Что с тобой, Исак? Плохо? Давай вернемся домой?

Fuck… Ну почему он делает вид, что не понимает?! Разве в моем самочувствии дело?!

– Не плохо мне, господин Насхайм. Вам, наверное, некогда тут со мной… Планы на вечер, а я тут путаюсь под ногами.

Эвен прицокнул языком, качая головой.

– Вот зачем ты так, Исак? Что значит «путаешься под ногами»? Я вообще-то сам тебя позвал прогуляться. И дело не только конкретно в этом дне, – накрывает обе ладони мои своими и подносит их ко рту, согревая дыханием.

Господи, Эвен… Я ведь не сдержусь сейчас! Пошлю к херам твои принципы и взгляды любопытных прохожих. И просто присосусь к твоим охуенно горячим и мягким губам, что сейчас дыханием обжигают мои ладони!

Но вместо этих пафосных подвигов я продолжаю нести какую-то хрень, полную жалости к своей никчемности:

– Ну так, как же… Вас по-любому девушка ждет сегодня вечером, вернее, вы ее. Вы не беспокойтесь, ваш отец через пару часов за мной заедет. Я не помешаю, – ну чё там, Исак, слезу еще пусти, чтобы сердобольный Эвен тут же кинулся сопельки твои вытирать! Иногда просто ненавижу себя за эту слабость и тупую жалость к себе.

Нет. Сопли мои утирать не бросился. Вместо этого тихо заключил в объятия, положив мою голову к себе на грудь.

Опасно, Эвен, опасно играешь.

– Зачем ты вообще про нее говоришь сейчас? Я же здесь, с тобой…

– Но ведь…

– Т-ш-ш, – не дает возразить мне Эвен, – не надо, не думай об этом.

Голову еще ниже, и вот уже губы его почти касаются моего уха и шепчут:

– Livet er nå, Исак, livet er nå.

И если бы не телефон, завибрировавший в кармане, то сегодня твоя натураловость, Эвен, дала бы такую пробоину. Не залатать.

Эвен.

Мальчик оказался прав. Позвонил отец и сообщил, что заедет за ним в половину пятого. Значит, у нас еще около двух часов.

Что ж, домой все же стоит вернуться. Как бы там ни было, но Исак все еще кашляет. Горячего почти ничего не пил днем, а ему бы это не помешало.

Ловлю себя на мысли, что совсем не хочется отпускать мальчишку из своих объятий. Нет-нет, ни капли недозволенности. Просто он уезжает, да и дни эти были совсем не простые. Вот и пытаюсь напоследок ему побольше тепла подарить.

А еще, пусть он и не верит, но я правда не хочу сейчас думать об Инге. В конце-концов, позже вечером у нас встреча.

Знаю, черт возьми, конечно же, знаю, что своими «добрыми» жестами сам даю ему повод думать, что между нами что-то может быть. Знаю и ничего с собой поделать не могу.

Наверное, верующие люди сказали бы, что Бог меня наказывает за мою гордыню. Возомнил себя «великим» педагогом, с железными принципами. И где же теперь эти принципы? Ни на дне ли этих чистых зеленых глаз?

Но стоит ли грешить на Бога, когда всему виной наши простые, плотские, человеческие слабости?

И моя слабость в том, что я не могу больше относиться к Исаку просто как к ученику. Должен, а не могу. Он давно для меня некто больше. Но вот кто? И где тот барьер, что пока позволяет мне быть все еще где-то учителем для него? Пытаюсь найти ответы в своей голове.

А может, и правда, livet er nå?

***

– Одну чашку, с кусочком лайма, и сэндвич, и все, я отстану, клянусь, – складываю руки в умоляющем жесте, потому как уже полчаса пытаюсь напоить мальчика горячим чаем и заставить съесть сэндвич.

Чай еще, с грехом пополам, заставил выпить, а вот от еды он отказался наотрез. Что за упрямый ребенок? К слову сказать, ребенку этому через несколько месяцев – семнадцать. Пора бы и соображать уже самому научиться.

Убрав со стола, просто сажусь напротив. И у меня какое-то déjà vu. Днем так же сидели, друг напротив друга, а между нами – напряженное молчание.

Замечаю в глазах Исака какое-то оживление. Более того, он встает со своего места и направляется ко мне, огибая обеденный стол. Смотрит пристально, немного затуманенным взглядом. Знаю я, что это за взгляд…

Что ты, Исак, что ты задумал, мальчик, не смей!

Подросток молча опускается на колени и, не отрывая от меня взгляда, тянется к застежке на моих джинсах.

Молниеносно перехватываю его руку:

– Ты что это, Исак, удумал такое? – плохо соображаю, но, скорее всего, кричу в этот момент, в ужасе тараща на него глаза.

– Вы так напряжены просто, – спокойно реагирует мальчик. – Вам надо расслабиться…

Вырывает руку и кладет ее мне в область паха, начиная медленно гладить там, где уже немного выпирает. С ужасом осознаю, что начинаю возбуждаться под действием его маленьких, но совсем не невинных рук.

– Исак, что ты, не смей! Не надо этого! – быстро вскакиваю с места и за плечи поднимаю мальчика с пола. Тот совершено развратно, без толики смущения, облизывает губы и тянется к моей шее, но я вовремя отталкиваю его, встряхивая за плечи:

– Да что с тобой?! Опомнись!

– Что-что?! А вы не видите?! – Исак дерзко вскидывает взгляд. – Вы ведь сами хотите этого? Нет разве?! Я рукой почувствовал, хотите! Так, может, не стоит сопротивляться желанию?! А, господин Насхайм?!

Не дав мне и слова сказать, снова делает попытки опуститься на колени, но я удерживая его за плечи и, придя в совершенное замешательство, словно буйный, резко толкаю Исака от себя к стоящему рядом холодильнику.

Тот пошатывается, но остается стоять на месте. А мальчик мой, весь багровый от стыда и обиды, больно припечатывается к холодной пластиковой двери.

Ну что я снова наделал? Что мы оба наделали?!

Я же не нарочно! И он знает, что не специально это получилось: неужели я мог ожидать, что мальчик полезет ко мне в ширинку? Неужели я дал повод думать, что такое позволено?

Но так оттолкнуть… Как я мог-то. Правду люди говорят: от гордыни это все. Вот только как я теперь буду вновь завоевать доверие мальчика? Нет, конечно, позволить ему продолжить исполнять задуманное было никак нельзя. Но как я мог опуститься до применения физической силы? Как я мог

т а к обидеть ребенка?!

Опомнившись, приближаюсь к Исаку, протягивая руки для объятий… Надо же тебя утешить, бедовый ты мой!

– Исак, прости, я не хотел, просто вышел из себя, больно да?

Мальчик поднимает на меня голову, а потом резко разворачивается в сторону прихожей.

Еще секунд тридцать, и звук хлопнувшей двери заставляет меня выйти из оцепенения.

Ну вот что он еще задумал?! Хотя сейчас вряд ли он вообще способен думать. А вот мне стоило бы взять себя в руки, что я и делаю.

Выбегаю в прихожую и пытаюсь оценить обстановку. С ужасом замечаю, что куртка Исака так и осталась на вешалке. Этого еще не хватало!

Наспех накидываю свое пальто и делаю попытки стянуть куртку с крючка. Но что-то зацепилось ли, запуталось ли, а время идет, и кто знает, что сейчас в голове у подростка?

Так и вылетаю из квартиры без куртки, в надежде отыскать Исака побыстрее и привести обратно домой, в тепло.

На улице заметно похолодало к вечеру.

Выбежав во двор дома, глазами ищу спину в клетчатой рубашке и, к счастью, замечаю, что мой бедный мальчик сидит, сгорбившись, на скамейке неподалеку. Очередное déjà vu за сегодня.

– Исак, не надо тут сидеть, холодно, пойдем домой? Мы погорячились оба… Всё бывает в жизни, все уже прошло, пойдем же! – встаю совсем близко к нему, а Исак, не поднимая головы, резко вскакивает со скамьи и уже готов ринуться прочь от меня.

Но я не дам ему убежать.

Останавливаю его, сгребая в охапку. Мальчика начинает трясти. И я понимаю, что сейчас начнется истерика. Вот уже и первые всхлипы слышу. Исак мой… Ну что ж ты сердце-то мне рвешь?!

Быстро распахиваю полы пальто и укрываю ими Исака, надежно обнимая руками его подрагивающее тело. Чувствую, как по моей домашней футболке стекают капли его слез.

– Ну-ну, Исак, все хорошо, успокойся, – сильнее прижимаю его к себе, снова укачивая, как маленького. Так, как укачивал тогда, в тот тяжелый вечер. Знал ли я тогда, Исак, что ты станешь т а к и м важным для меня!

Мальчик уже совсем не сдерживает слез; просовывает руки под мое пальто со спины и тоже обнимает меня.

– Простите меня, я сам не знаю, что на меня нашло… Я… Я знаю, что не нужно вам этого от меня, знаю, простите… Стыдно так, простите, – сквозь всхлипы лепечет извинения Исак, а я лишь плотнее укрываю его своим пальто.

– Ну всё, всё, Исак, не надо больше плакать, и стоять здесь не надо, пойдем в дом.

– Это… Это потому что люди смотрят, да? – отрывает от моей груди голову Исак и таращится своими заплаканными глазками.

– Нет, – большим пальцем правой руки ласково смахиваю остатки слез с его распухшего личика. – Это потому что тебе холодно, маленький мой, – снова притягиваю его к себе.

Стоим так еще минуты три, но понимаю, что надо уводить ребенка домой. Не хватало еще, чтобы он пневмонию привез с собой в Берген.

Через час Исака забрал мой отец, а я провел эту ночь один.

Я плохо помню, какие оправдания придумал в тот вечер для Инге, чтобы отменить нашу встречу.

Но одно я знаю наверняка: не смог я быть в эту ночь с ней – ни душевно, ни физически.

========== Часть 22. Loud and clear ==========

Исак.

Вот интересно: есть предел человеческому идиотизму?

Судя по моей последней выходке – нет. Иначе, как еще объяснить, что я, зарекавшись столько раз не косячить перед Насхаймом, мог в очередной раз так облажаться?

Всю дорогу от Осло до Бергена я внутренне ругал себя самыми мыслимыми и немыслимыми словами. И не просто чертыхался или крыл самого себя отборным матом: я просто-напросто начал сам себя гнобить.

Жалкий ничтожный урод, ебучая похотливая скотина… Это еще лишь капля в море из того, какими эпитетами я себя наградил. Мужик из кожи вон лезет, чтобы уберечь меня от прошлого; трясется надо мной, как над младенцем. А я, как последняя, давно не траханная блядь, чуть не залез к нему в штаны… Как он только после этого нахуй не послал меня разом? И сколько бы раз я не задавал сам себе этот вопрос, ответ на него остается неизменным: это же Э в е н.

А еще, больше всего на свете, я боюсь потерять его доверие: оно – не безграничное, уверен. Даже при всей его порядочности, при всем его благородстве – у него тоже есть лимит. Какой-то предел, какой-то рубеж, перейдя который рискуешь потерять это доверие безвозвратно.

Так вот: как же можно было с моей стороны говорить с Юнасом о том самом, о том заветном, высоком, что я чувствую к моему учителю английского, а потом взять и разом все перечеркнуть?!

И пусть он и виду не подал, по сути. Сам извинялся, как безумный, за то, что толкнул; к себе прижимал нежно, укрыв пальто, укрыв своим теплом и своим особенным ароматом. Пусть! Но я то видел, что все это – из жалости. А мне не жалость его нужна, не жалость! Я по-прежнему, еще с большей силой, хочу дышать его губами…

Но надо меняться, Исак, надо! Иначе все потеряешь, и его в том числе. И тогда исчезнет весь смысл, его просто не будет существовать в природе.

Как он там сказал тогда: пока ты жив – есть шанс все исправить. И я даю слово: себе и тебе Эвен, хоть ты и не слышишь меня сейчас: я изменюсь, пусть не одним махом, но все сделаю, чтобы измениться. А ты… ты неизбежно изменишься вместе со мной, вот увидишь!

Эвен.

Моя двадцать седьмая весна. С чем я подошел к ней? А главное, с кем?

С девушкой моей все, как обычно ровно, и даже приступы недавней ревности прекратились. Собственно, поводов-то к ней нет и не было. Думаю, Инге в этом уже убедилась. Осталось только мне убедить самого себя.

Хотя, если разобраться, в чем я себя должен убеждать? В том, что Исак для меня – просто ученик? Так это давно не так, давно. Вот только насколько именно он уже не просто ученик?

Думал ли я над тем, что сам провоцирую мальчика на выходки, подобные той, что случилась в его последний приезд, в конце февраля? А что тут думать? По правде говоря, я давно уже нарушил одно из непоколебимых педагогических правил: нельзя приближать к себе кого-либо из учеников. Сам же будешь локти кусать за свою слабость.

Но вот ведь не задача-то: я не жалею об этом.

Да, безусловно, я не позволю ему ничего такого. Но я солгу самому себе, если скажу, что Исак мне важен только как ученик. Сложно это все, конечно, так сразу и не поймешь. Дружескими наши отношения не назовешь. Да и какая может быть дружба между мной и подростком? С моей стороны – так: простое человеческое участие. А вся его видимая симпатия рано или поздно рассосется. Найдет себе пару по возрасту, я – порадуюсь за него в свою очередь, пожелаю ему счастья.

Мда, Эвен. До двадцати семи лет дожил – а врать не научился, особенно самому себе. Ну ничего, научусь, лет до семидесяти есть время.

***

Три последних месяца перед большими летними каникулами пролетели незаметно. Правда, еще был перерыв на пасхальные каникулы, которые я, к слову сказать, провел в Бергене.

Что ж, стоит отметить, что мальчик мой стал взрослеть на глазах. Не то, чтобы это сильно бросалось в плане внешности. Нет, тут все было привычно: такой же худощавый, несмотря на то, что мама моя не выпускала его из-за стола, пока не убедится, что Исак накормлен, как следует. Видимо, просто такой тип телосложения и отличный обмен веществ. И, конечно, эти неизменные шелковые локоны, которые так красиво переливались всеми теплыми оттенками на солнце. Какие же они мягкие у него… Мои руки хорошо это помнят.