Текст книги "Saving grace (СИ)"

Автор книги: Ame immortelle

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 13 страниц)

– Здравствуйте, господин Насхайм.

========== Часть 24.2. I can’t be with you ==========

Комментарий к Часть 24.2. I can’t be with you

The Cranberries, “I can’t be with you”.

Всех, желающих убить меня за эту часть, предупреждаю – следующая будет тоже нелегкой, но необходимой и очень важной, с весьма оптимистичным финалом. “Всё и всех расставляющим по своим местам!”. Зато потом… Те, кто дочитают – поймут, что все эти главы были не зря!

Put your hands, put your hands

Inside my face and see that it’s just you

But it’s bad and it’s mad

And it’s making me sad

Because I can’t be with you…

Исак.

Когда-то я стебался над сопливыми фразочками, типа «а может быть, наша планета – это ад других планет», или, вот еще, «любовью шутит сатана». Когда-то. Но сейчас, здесь, в этом городе, что так не похож на родной Осло, я вечерами напролет зачитываю до дыр книги на английском и сам цепляюсь за ту житейскую мудрость, что заключена между их страниц. Большую часть задают по литературе, но я так пристрастился, что сам сижу с ними до полуночи.

Живу в общежитии при колледже – это что-то наподобие наших старших классов. В комнате нас двое, и мой сосед тоже приехал сюда по программе обмена чуть ли не с Карибских островов. Нас нарочно расселили не вместе с представителями твоей страны, чтобы можно было практиковать язык не только на занятиях, но и при обычном повседневном общении.

Одним словом, Эвен бы уж точно мною гордился сейчас, если бы знал, насколько я улучшил свой английский, насколько почти что бегло научился общаться на нем. Но проблема в том, что мы с ним практически не разговаривали уже более полугода как. Нет, конечно, были звонки в скайпе по прилету, типа «как долетел», «отпишись, как там устроишься». Были и «милые» звоночки на Рождество и Новый год, еще там пара-тройка случаев. И, собственно, на этом – всё. Ну, а что ты хотел, мальчик? Рассчитывал, что признаешься – а он, как девица впечатлительная, зардеется закатом ясным и на грудь к тебе кинется? Или тебя задушит на радостях в объятьях? Смешно, Исак, смешно. Так что, продолжай читать книги, Исак, и сублимировать. Вдруг, и правда – «возрастное, пройдет», как меня тут недавно пытался жизни учить Васкес.

И вот тебе раз… Звонок. Случилось что, может?

Первым здороваюсь, а в ответ слышу совсем неуверенное «здравствуй, Исак».

– Как у вас дела?

– Все нормально, у самого как?

– Да отлично все… ну, почти, – зачем-то осекаюсь я.

Далее повисает дурацкая пауза, за которую я успеваю разглядеть его. Исхудал, как-то, что ли? Видимо, в перерывах между уроками и переводами, Инге ему совсем передышки не дает, не вылезает из-под него, или, наоборот. Хрен знает, в какой позе они это любят делать… Блять, куда хоть меня снова понесло!..

Молчим, значит. Ну ок. Давайте. Кто кого перемолчит, да?

– Ну, рассказывай, где последний раз в городе был? – прорезает тишину хриплый голос моего учителя.

– Так, это, много где. Я стараюсь побывать везде, где только могу, чтобы узнать побольше. Знаете, что странно?

– Что?

– Почти не делаю фото. Хочу запомнить.

– Safe heaven*.

– Эм… а при чем тут название фильма?

– А ты смотрел? – удивляется Насхайм.

– Не только. Еще и книгу читал, – с гордостью сообщаю я.

– Да ладно? – усмехается Эвен. – Шутишь? С каких это пор мой мальчик читает романы для девчонок?

– С таких, – спокойно реагирую на усмешку. – С тех самых, как это стали задавать по современной литературе. Ваш мальчик, – с удовольствием растягиваю эти два греющих душу слова, – учится по программе, где есть классическая и современная литература на английском языке. И я бы не сказал, что это – роман для девчонок; там поднимаются очень глубокие остросоциальные вопросы домашнего насилия, онкологии и детей, оставшихся без матери. Только в самом конце героиня обретает эту «тихую гавань», но не в виде того маленького городка на берегу океана, а в своем сердце, и в сердце того, кто позволил себе ее полюбить вместе со всем ее прошлым.

Смотрю на Эвена, а тот рот открыл так, как когда-то делал я, слушая его умные рассуждения о книгах, фильмах, да что там – о жизни в целом. Но уверен я: удивлен он не только моим суждениям о книге.

– Что ж, ты и правда повзрослел, Исак…

– А… ну так это же – закономерно, нет? И, кстати, вы так и не ответили, при чем тут этот фильм?

– Все просто, Исак, – улыбается солнцем, а я сейчас разомлею под его лучами. – Там есть эпизод: герои поехали на пляж, и, когда делали фотографии на память, в фотоаппарате закончились батарейки. Отец засуетился – а сын ему говорит: «Зачем все время фотографировать? Попробуй запомнить».

– И он прав, между прочим! – берусь рукой за медальон на груди. – Но, иногда, фото тоже спасают…

Снова молчим какое-то время.

– Что сейчас читаешь?

Беру со стола книгу и подношу к экрану.

– «Поющие в терновнике».**

– И откуда у тебя такая власть над моим несуществующим сердцем…

Что? К чему это он?

– Эм… в каком смысле?

– Не запомнил? Это цитата из книги. Ральф говорит так Мэгги.

– Наверное… Мне там первые главы понравились, про детство героини. А еще легенда о птице. И, знаете, я оттуда другие слова запомнил.

– Какие же, Исак?

– «Среди колючих ветвей запевает она песню и бросается грудью на самый длинный, самый острый шип… Ибо всё лучшее покупается лишь ценою великого страдания».

Ну пиздец какой-то… Зачем звонить первому и молча пялиться в экран? Может, в любви снова по-быстрому признаться, чтобы он со страху, что я жду ответа – наскоро попрощался и отключился от skype?

– Так вы позвонили про книги поговорить? – решаю спасти нас из этого молчаливого болотца. – Ну, в том смысле, что я не против, мне читать теперь очень нравится, но, может, случилось чего?

– Ничего не случилось, – и все же он неловко отводит взгляд. Интересно, почему?

– Как там, друзьями обзавёлся? И вообще…

– Что «вообще»? – едва ли не передразниваю его я. – Все еще надеетесь сбагрить меня какому-нибудь местному денди? Ой, да… Хуже малого ребенка вы, господин Насхайм!

– Исак, послушай…

– Что, «Исак послушай»? – снова попрекаю Эвена его же словами. – Новое что-то скажете?! Или, опять, та же самая песня про «нельзя нам так», «ты должен все правильно понимать, Исак»… Да понимаю я и так все! Только вы там что думаете?! Раз я здесь, вдалеке от вас, то все, как рукой сняло? Вы, значит, звоните такой, а я с улыбкою дебила: «Ой, здрасьте, а у меня все top! Слова мои забудьте, все прошло!» – почти перехожу на крик, и надо видеть лицо Эвена сейчас, но разве меня теперь остановишь?

– Нет, господин Насхайм. Ничего не прошло. И не пройдет, и не рассосется, это не болезнь – и не опухоль. Так что, не надо этих дежурных звонков, «для проверки»!

Опускает голову, а я продолжаю жечь его взглядом сквозь дисплей лэптопа. Ну надо же, вроде сказать что-то собрался, ок, послушаем.

– Исак, я долго думал, и вот, что решил. С тобой первым делюсь, кстати, – набирает воздуха в грудь, словно нырнет сейчас на большую глубину, а я как-то уже напрягаюсь даже с предисловия.

– И что же вы решили?

– Я хочу сделать предложение Инге.

Что, блять?! Он это серьезно, сейчас?! Охуенные новости! Еще и решил мне первому похвастаться! За что он так со мной…

Кое-как подбираю упавшее сердце:

– Я сказать что-то должен, да? Ну, поздравляю, чего там, – чувствую, еще минута – и я просто разревусь перед ним, как трехлетний, которого мама оставила посреди огромной улицы с толпой. – Счастья вам! – первые капли пробились сквозь веки.

– Исак, ты пойми. Так будет лучше, правда. Для нас обоих лучше…

– А… да, конечно, – а слезы уже вовсю текут, беспощадно раздирая солью кожу щек. – Эт-то, в-всё, дд-а? – громко всхлипываю, а он, сука, хоть бы попрощался и отключился. Так нет, ведь! Сидит и выдавливает из себя сочувствующий взгляд… Себе посочувствуй, блять!

– Не плачь, пожалуйста, солнышко ты мое маленькое, – сквозь слезы разбираю его ласковый шепот, а я бы и рад, да только другое теперь у него солнце! И, что уж кривить душой, всегда было – другое. А я – так, временное затмение в жизни! Но как же это несправедливо, как же нечестно, как до смерти обидно!

– Нахуй послан! – сам не понимаю, зачем кричу ему именно это оскорбление и отключаюсь. Да… с чего все началось – тем и закончилось. Вот и всё.

Сразу же выхожу из программы, потому что боюсь, что Эвен снова начнет звонить, «вдруг я тут чего удумаю сотворить с собой». Нет, на такое я больше не решусь. Я же ему обещал, и в отличии от него, я сдержу свое обещание.

И пусть мне сейчас хочется одного: напрочь лишиться всего человеческого, стать бесчувственной машиной… Но любовь к нему я сохраню, и, если суждено, пронесу через всю свою жизнь, потому что именно она сделала меня сейчас таким, каким меня увидел Эвен.

Да, тяжело, да, слезы льются уже второй час, а сам сейчас я – жалкий кусок мяса, согнувшийся поперек на кровати. Но, наверное, всему есть свое объяснение в жизни, и все эти испытания тоже для чего-то мне даются.

«…Ибо всё лучшее покупается лишь ценою великого страдания».

_________________________

* «Safe Heaven» – «Тихая гавань», роман Николаса Спаркса.

** «Поющие в терновнике» – сага австралийской писательницы Колин Маккалоу.

Отсылка к этим книгам – не случайна. В первой поднимается проблема жестокого обращения и насилия. Здесь, полагаю, для читающих эту работу, комментарии излишние. Что касается второй книги – это история о великой, «невозможной» любви…

========== Часть 25. No need to argue ==========

Комментарий к Часть 25. No need to argue

Пусть в этой работе Долорес будет жива, как я и задумывала изначально.

There’s no need to argue anymore.

I gave all I could, but it left me so sore.

And the thing that makes me mad,

Is the one thing that I had,

I knew, I knew,

I’d lose you.

You’ll always be special to me,

Special to me, to me.

Эвен.

– Юнас, постой, надо поговорить, – едва ли не бегу за покидающим последним мой кабинет подростком, который всем своим решительным видом показывает, что не имеет ни малейшего желания со мной разговаривать. – Да подожди же ты! Я не задержу тебя – просто пять минут и всё, – наконец, мне удается привлечь к себе внимание Васкеса, который прекращает идти и разворачивается полубоком ко мне.

– Вы разве не все еще сказали? Не достаточно? Еще что-то хотите добавить? – тихо, но сквозь зубы бросает мне Юнас.

– Господи… Да ведь я как лучше хотел! Чтобы он перестал думать обо мне! Или, что, извергом меня теперь считаешь?! – чуть ли не кричу в сердцах парню, и, слава Богу, что нас никто не слышит, так как уроки закончились, и большая часть подростков поспешили прочь из школы.

– Да ладно?! Как лучше?! Ну надо же! А я-то, идиот, еще чего-то стоял, впаривал вам про то, что все еще можно исправить… Это вот так, значит, вы все исправили?! Да вы хоть представить можете своей высокоинтеллигентной головой, каково сейчас парню?! Вчера, когда набрал его в скайпе, мне даже слушать ничего не надо было… Вы бы видели его глаза! Ему так хреново не было, даже после того, как эти мудаки его в туалете…

Оба замолкаем, так как не хотим вспоминать те тяжелые дни.

– Что же вы наделали, господин Насхайм? Что же вы натворили?!

Опираюсь спиной о холодную стену коридора, а Васкес полностью разворачивается ко мне лицом.

– Я не могу отвечать взаимностью каждому ученику или ученице, которые проявляют ко мне симпатию.

Почему-то такими холодными выходят эти последние слова, будто скрежет металла.

– А я вам об этом разве говорю? Да, согласен, вы не обязаны любить Исака в ответ, только потому, что он без вас дышать не знает уже как, – «а я-то… я-то знаю, как, Юнас?» – хочется кричать мне.

Васкес не закончил:

– Но зачем было столько времени трахать ему мозг? Неужели честно нельзя было сказать, что он вам – безразличен в этом смысле, и что никогда ничего у вас не будет?! Вы, может, не спорю, намекали Вальтерсену на это, да только такой уж Исак человек – ему лучше честно и прямо говорить обо всем, вот! – совсем грубо уже выплевывает слова Юнас.

Стою сейчас, опустив голову, а подросток продолжает меня отчитывать:

– И не было бы сейчас этих страданий. Вы не думайте, он – не жаловался, просто говорит-говорит, а слезы – душат, потому что больно ему, а мне – еще больнее, что не могу сейчас быть рядом и подставить ему дружеское плечо. И он – не тряпка, чтобы ныть из-за каждой мелочи! И лучше бы он проревелся навзрыд вчера передо мной, чем видеть то, как он сидит и молча пускает слезы по изнанке лица! Понимаете, нет ничего хуже, чем эти невыплаканные слезы, чем это неразделенное горе!

– Надеюсь, – нервно сглатываю подкативший к горлу тяжелый ком, – он не натворит делов… ненужных.

Конечно, Юнас понимает, о чем я сейчас.

– Что?! Так вот, что вас беспокоит?! Боитесь, что он с крыши сиганет или воздух по венам пустит, или наглотается чего?! И как вам потом с этим жить?! Угрызений совести боитесь?!

Не знаю, что ответить… И очень боюсь, что Васкес сейчас прав.

– Я презираю вас теперь даже больше, чем этих ублюдков! Не смейте больше трогать Исака! Всё – значит всё! Женитесь на своей девушке и будьте счастливы, а парня оставьте в покое. Когда вернется из Англии, ему уже будет восемнадцать, так что от ваших родителей тоже съедет. Жаль только, что пока так и не вышло этих уродов наказать, но мы еще разберемся с этим, не сомневайтесь! Только еще раз прошу вас – оставьте в покое Исака… Если хоть сколько-нибудь порядочности в вас есть!

– Совсем не хотел, чтобы так получилось…

– Хорошо, что после всех предателей в его жизни, у него хотя бы друзья остались! И, уж поверьте, мы-то ему не дадим ничего с собой сделать! – словно не слышит меня парень.

Предателей… Выходит, я теперь такой же предатель?

– Я виноват, Юнас, знаю. Но что мне делать?!..

Наконец, усилиям воли поднимаю на подростка глаза, и, видимо, что-то такое он видит в них, что заставляет его подойти ближе и тихо промолвить:

– А вам, как погляжу, еще хуже сейчас, чем ему, правда?

***

Я потерялся во времени, вернее, оно застыло для меня. Стал ощущать себя каким-то физическим телом, перемещающимся в пространстве. А может, и раньше так было? Просто я не чувствовал этого, потому что жиль с целью. Я знал, что каждое утро встаю и иду в школу, чтобы учить детей английскому языку, воспитывать в них добро, милосердие, нравственность… Забавно, но как же в одночасье разрушились все эти заложенные в мою голову с университета прописные истины. И стоило ведь только раз оступиться. Забыть, какова цена этого высокого предназначения: быть учителем. А цена – немалая.

Знаю: будь я представителем другой профессии, многое бы мне простилось. Даже невозможность бытия без того, кто, наверное, испытывает ко мне отныне лишь глубочайшее отвращение. Но учителю такое не простят.

Парадокс: мы и правда должны воспитывать в детях гуманность, жизнелюбие, чувство внутренней свободы, толерантность. А на деле, выходит, что из этого мы можем позволить себе? И что может быть позволено по отношению к нам?

Я люблю свою профессию. Я люблю предмет, который преподаю. Но вот в чем беда: то, что столько лет дает мне счастье – отныне это счастье у меня и отнимает. И такова цена моей свободы мнимой, внешней, в обмен – на истинную, внутреннюю.

Но должен же быть выход!

***

Все случилось спонтанно. Просто раздался звонок в обычный пятничный вечер. Инге предложила встретиться где-нибудь в тихом месте, чтобы «серьезно поговорить». Что ж, мне тоже есть, что сказать ей серьезного. Пазл складывается… понемногу.

– Давай только без лишних эмоций, Эвен, мы с тобой – взрослые люди, – как-то напористо начинает разговор моя девушка.

– Конечно, что случилось?

– Да, собственно, ничего. Просто мне надоели это «подвешенное состояние» и твое безразличие в последние пару месяцев.

– О чем ты, Инге… я, возможно, не уделял тебе должного внимания, но это все из-за…

– Работы? – перебивает меня Инге. – Эвен, очнись! Мы скоро два года, как вместе, а ничего не сдвинулось с мертвой точки. Ты сейчас сидишь и смотришь на меня так же, как на десятом свидании с начала отношений. Ты не считаешь, что нужно что-то менять?

– Или кого-то…

– Что? В каком это смысле? А, так я и думала, нашел уже кого-то? И кто хоть позарился-то на тебя, учителишка с комплексами супермена!

– Вот значит, кто я для тебя? И как я только мог… Ладно, это все – эмоции, и правда. Ты просила без них. Я тоже считаю, что так больше не может продолжаться, – нервно тереблю край столовой скатерти, каким-то школьником себя ощущая на тайном свидании с великовозрастной дамой, а ведь мы с ней – ровесники. – Ответь мне честно на один простой вопрос: ты любишь меня?

Огонь в глазах Инге как-то подзатухает. От воинственного настроя не осталось и следа.

– Ну, ты мне нравишься, конечно…

– Ты это серьезно сейчас? – откидываю голову назад, в сердцах хватаясь за нее рукам.– Что мы натворили, милая… Мы два года провели вместе, не любя! Понимаешь?! Два года!

– Мы? То есть, с твоей стороны речи о любви тоже не идет, так?

– Ты сама все сказала, – и у меня такое чувство внутри, будто впервые за эти два года делаю вдох полной грудью. – Но я хочу быть прям и честен с тобой, потому что, как бы там ни было, я испытываю к тебе глубочайшее уважение. И хочу, чтобы ты была счастлива с достойным тебя человеком. Любви нет.

– И не было никогда…

– Не было. Прости меня, – смотрю на нее, но не вижу в ее лице ни злости, ни отчаяния, ни привычных для такой ситуации признаков вот-вот начинающейся истерики. Инге смотрит на меня, высоко подняв подбородок, а в глазах ее – какое-то облегчение.

– Знаешь, что? А ты ведь просто упростил мне задачу. Не сомневайся: «достойный человек» уже давно нашелся. А вот ты – так и останешься на старости лет в окружении словарей и тетрадок. Удачи!

Быстро встав из-за стола, моя теперь уже, видимо, бывшая девушка направилась к выходу, гордо стуча каблучками.

Мы расстались. Но это произошло не для того, чтобы я, бросив остатки своей «налаженной» жизни ринулся к моему мальчику, навсегда для меня потерянному. В тот момент, я понимал, что единственное, что мною двигало – это желание быть честнее хотя бы с самим собой.

***

– И долго это будет продолжаться, Эвен?

– О чем это ты, мам?

Кое-как доработав до лета, взял отпуск и приехал к родителям в Берген. Жил в своей комнате, которая стала на время комнатой Исака. Жаль, что не навсегда. Но что вообще в этой жизни бывает навсегда? Только одно: боль. Боль и пустота от потери. Утрата, которую нельзя увидеть, прочесть, вынуть и положить под надежный замок. Ее можно только почувствовать.

– Эвен, – мама осторожно подсаживается ко мне на диван в гостиной. – Ты, безусловно, давно уже взрослый, но ты – мой сын. И мне тяжело видеть, как ты гаснешь с каждым днем.

– Да нет, что ты. Просто устал, год был – не простой.

Разве нашу фру Насхайм проведешь?

– Все вы всегда забываете одну простую истину: mama knows better. На этом языке тебе понятнее, полагаю? – улыбается, да так, что я и не могу не улыбнуться в ответ. – Так ты сам расскажешь, что с тобой происходит? Или мне рассказать за тебя?

Я, честно, многого ожидаю сейчас услышать. Но, не думаю, что мама знает правду. Пусть и … mama knows better.

– Ты вечерами напролет сидишь в вашей с Исаком комнате, – так резануло сейчас это «в вашей с Исаком». – Мнешь в руках его кепку, смотришь в пустоту красными глазами. Сидишь за экраном своего ноутбука и часами водишь курсором по иконке его скайпа, так и не решаясь позвонить. Неужели, и теперь ничего не объяснишь?

– Но мама…

– Подожди, я не закончила, дай матери договорить, – послушно киваю, опустив виновато опустив взгляд, а мама продолжает:

– И я – не слепая. Думаешь, не заметила, как вы смотрели друг на друга?

Я весь вспыхиваю на этих ее словах. Господи… стыдно-то как. Что я сейчас смогу объяснить? Да, у меня самые понимающие родители на свете! Но как можно принять то, что ваш родной взрослый сын покоя лишился из-за вашего маленького, приемного?! А еще учитель, называется…

Но делать нечего. Придется сдаваться маме… эх, была ни была:

– Я совершил серьезную ошибку, мам. Позволил себе эту привязанность…, а теперь вот сижу, тут, расплачиваюсь. Я никогда ведь не думал о себе такого. Ты же сама знаешь, всегда только девушки были у меня. Да и в школе я ни к кому больше такого позволить себе не смогу. И ты не думай, я ни Исака, ни себя, ни вас – никак не скомпрометирую. Все пройдет, я – взрослый человек, я – справлюсь.

– А он? – вдруг хватает меня за руку мама. – А он справится? Или ты только о себе думаешь?

Бог ты мой… мама! Зачем хоть ты-то мне соли на рану подсыпаешь? И так она полыхает огнем!

– Ты что мне предлагаешь-то?

– Ты сам сказал: ты – взрослый человек. Так и веди себя, как взрослый человек! Хватит мучить и себя и мальчика.

– Мама! Ты бы знала, к а к я с ним поступил! Нам лучше не пересекаться вообще больше. Он в июле прилетает, да?

Фру Насхайм задумчиво кивает в ответ.

– Так вот: в конце июня я уеду. И, прошу тебя, пожалуйста, не начинай больше этот разговор!

– Нет проблем, сынок, – улыбается мама, а затем идет куда-то и через минуту возвращается с бумажным! конвертом в руках.

– И все же: mama always knows better! – протягивает мне его и снова покидает гостиную.

Минут пять я не решаюсь его открыть. Еще бы: письмо это – от н е г о.

Ладно, и правда: чего я боюсь? Что из конверта выпрыгнет Исак, как черт из табакерки?

Распечатываю и начинаю… тонуть в этих строках с неровным мелким почерком.

Через час я штудирую британские сайты и покупаю два билета на концерт любимой группы, который по какой-то невероятной удаче выпал в этом году на двадцать первое июня. Один из них получит Исак. А второй… пусть пока подождет своей участи. Не забываю забронировать себе билет до Лондона на двадцатое число.

В назначенный день, сидя в самолете, откинувшись на мягкую спинку кресла, я пропускаю мимо ушей предупреждение стюардессы о дождливой лондонской погоде. Потому как знаю: в этом городе, где-то за тридцатью мостами над Темзой, за величественным силуэтами Вестминстерского аббатства, Тауэра и Биг-Бена живет мое личное, мое родное, мое самое теплое солнце на свете.

_________________________

Письмо Исака – в начале следующей части. Думаю, не сложно догадаться о том, как она будет называться;)

========== Часть 26. Saving grace ==========

Исак.

«Здравствуйте, господин Насхайм.

Третий день пишу это письмо. Комкаю бумагу, бросаю на пол и снова принимаюсь писать. По правде сказать, первый раз в жизни пишу письмо от руки. Буду безмерно рад, если прочтете. Не побрезгуете взять его в руки после того, что я наговорил вам…

Простите меня за эти эмоции! Я знаю, что не было у меня права обижаться на вас за то, что вы выбрали её…

Ничего не изменилось и не изменится: я люблю вас и буду любить. Но, слово даю, больше никаких истерик. Я все обдумал и решил: будьте счастливы! Если эта женщина сделает вас счастливым, значит, так тому и быть. А я просто буду тихо любить вас, не мешая.

Сначала было совсем плохо, но потом я понял: ничего не заканчивается только потому, что я не могу быть с вами. Это раньше я был абсолютным эгоистом, думал, что любовь – это когда человек всегда с тобой рядом, когда он во всех смыслах твой. Но вы показали мне, что любить можно и по-другому.

Вы многому научили меня, и я не только про английский. Вы научили меня замечать важные мелочи, научили видеть уникальное в самом обычном. Не важно: гуляю ли я по городу, захожу перекусить в сэндвич-бар или просто смотрю какой-нибудь фильм, я все время ловлю себя на мысли, как бы вам это понравилось, что бы вы сказали или как улыбнулись.

Да… Ваша улыбка и ваши глаза – это то, по чему будет сложнее всего не скучать. Но у меня же есть фото… там, на груди, рядом с моим… А еще: я запомнил их, как и обещал.

Наверное, думаете: он зачитался литературой, и сейчас будут красивые фразы из умных книжек. Нет, фраз не будет, но то, что вы мне напоминаете героя одного произведения, все же скажу. Кого именно – при встрече, вернусь в Осло – поздравлю лично и все скажу вам, если захотите слушать меня.

Я не знаю, сколько обычно требуется времени, чтобы понять: этот человек – часть тебя, и не важно – далеко он или близко. Я, правда, не знаю… Мне хватило того разговора о музыке у вас в кабинете. И я почему-то уверен: вы тогда мне сказали гораздо больше, только я не сразу понял.

Ладно, у вас там дел невпроворот, наверное, все же такое событие. Хочу, чтобы вы были самым счастливым в этот день. Уже повторяюсь, знаю, но счастье – это то, чего я желаю вам больше всего на свете!

Вы – лучшее, что было в моей жизни!

Люблю вас,

Исак»

Знаю и сам: мое письмо ничего не изменит, но я должен был сказать ему все это, и не просто черкнуть пост в Facebook. Я хотел, чтобы слова хранили мое тепло, поэтому не нашел ничего лучше, чем написать письмо от руки. Не очень рассчитывал, что оно дойдет до моего учителя: отчего-то были сомнения, что он вообще найдет время и желание его прочитать. Мы больше не созванивались, но каждый вечер, с замиранием сердца, я ждал если не звонка, то хотя бы сообщения.

Где-то за неделю до двадцать первого июня курьер привез мне небольшой пакет из Норвегии. Оставшись один в комнате, я нетерпеливо распечатал пакет и стал выуживать оттуда содержимое, среди которого обнаружил билет на концерт the Cranberries, который должен был состояться в Kentish town*, как раз в день моего рождения. А еще там была книга, конечно же, на английском. Она-то меня удивила больше всего. Едва ли я увидел название, как внутри все передернуло… так не бывает! Впрочем, уже мало на что надеясь, списал все на эмоции.

Вот и двадцать первое. Хм, немного странное ощущение, это совершеннолетие. Многие думают, что перешагнув этот порог, вдруг резко меняешься, но это – не так. Все, что было с тобой – с тобой и останется, только люди вокруг сменяют друг друга, оставляя тяжелой поступью след на твоем сердце.

Время близится к семи вечера… В Осло уже почти восемь. Наверное, сидят рядышком, обнимаясь, и выбирают цвет салфеток на столиках в банкетном зале. Эти «милые» хлопоты. Хотел бы я в душе поиздеваться над всей этой дребеденью, что так презирал всегда, да только, что уж врать-то, сейчас бы многое отдал за то, чтобы просто сидеть у него под боком тихонько, без единого слова, и просто чувствовать, как он дышит в макушку. Эвен… Я все сказал в письме, я не соврал ни в едином слове… Но мне еще надо будет научиться жить, понимая, что отныне – ты просто учитель. И недосягаемый для меня человек.

Ладно, я на концерте, в конце-концов, надо отвлечься. С утра поздравили парни из Осло, а здесь, в общежитии, наша мультинациональная братия тоже устроила мне сюрприз. Все, в общем-то, не плохо. От него, понятное дело, ни слова: не удивил, собственно, ничего нового.

Kentish town забит народом, даже дышать трудно. Я решил не стремиться попасть ближе к сцене, не такой уж я и фанат, по сути. Но я был рад этой возможности. Песни этой группы были чем-то вроде последних связующих нитей между нами.

Ближе к выходам было свободнее: здесь я и остановился.

Заиграли знакомые мелодии, зазвучал голос солистки.

Композиции сменяли одна другую.

Наконец, настроив публику, объявили Saving grace, судя по воскликам и визгам – многими ожидаемую и любимую.

Там, где оставалось свободное пространство, уже образовались танцующие парочки. Даже завидно стало немного. Вдруг так сильно захотелось прислониться лбом к чей-то теплой груди. Хм, чьей-то… Будто могут быть варианты.

It could happen here today

It could happen here today…

Голос солистки льется… А меня охватывает странное чувство присутствия чего-то родного рядом. Совсем не понимаю, что происходит, но на плечи мои со спины ложатся теплые ладони… его ладони?

Медленно, в slow motion, спускаются ниже, доходят до локтей и сцепляют наши руки на моем животе.

Боюсь повернуть голову… Боюсь, что сейчас развернусь – а это просто галлюцинация. Но у самого виска дышат родные губы… И шепчут в унисон словам песни:

And I can’t wait to see your face

No I can’t wait to see your face…

Нет же, нет, нет! Так не бывает! Это просто глюки от духоты, или какой-то извращуга тянет свои лапища ко мне, а я, придурок, принимаю его за те самые теплые, самые ласковые, самые невозможные для меня. Но этот горячий шепот, эти касания – как я могу их спутать с чужими!

Набираюсь смелости и, резко отцепив эти ладони от своих рук, увертываюсь от чужого тела, оказываясь лицом к лицу с ним…

Ну нельзя же так! У меня сейчас сердце с легкими пробьют дыру в груди и вываляться прямо к его ногам.

– Я напугал тебя, прости, – передо мной во весь свой рост, в обычных джинсах и невероятно идущей ему лиловой сорочке, виновато улыбаясь, стоит Эвен.

Блять, если я потерял сознание и брежу, не приводите меня в чувства, пожалуйста! Не надо.

– Я не хотел, прости еще раз, – видя, что я все еще пребываю в ступоре, бережно накрывает ладонями мои руки. – С Днем рождения, Исак, – шепчет он и гладит пальцами мои ладони с тыльной стороны, а я по закону жанра принимаюсь пороть чушь.

– Спасибо… И за концерт и за книгу – тоже спасибо. Как только вы…

Зачем-то осекаюсь, поворачивая свои бредовые мысли совсем не в том направлении.

– Вы здесь один, тоже решили на концерт сходить? Инге в отеле осталась?

В ответ – молчание и немного ироничная улыбка. Пожимает плечами и продолжает смотреть на меня, не выпуская рук из своих.

– А, ну ей другая музыка нравится, да?

Кивок головы, и снова этот пристальный взгляд.

– Вы, наверное, свадьбу тут решили делать? Или, поженились уже и приехали на медовый месяц? Круто это вы придумали, здесь много мест красивых, а если выберетесь в другие части страны – вообще сказка. Я вот не успел только с учебой… В общем, отлично время проведете, правильный выбор сделали!

Эвен снова просто молчит, приподнимая брови, а после – немного прищурив глаза и облизывая пересохшие губы.

– Я сейчас… какую-то хуйню несу, да? – дрожащим голосом мямлю я.

– Да, – солнечно улыбается и, за руки притянув ближе к себе, склоняет голову к моему лбу. – Но в одном ты прав: я сделал правильный выбор, kjærelighet min.

Что… Мне ведь не послышалось? Ну не может же он так насмехаться над моими чувствами!

– Ты позволишь?

Зачем он спрашивает разрешения? Зачем, Эвен…

Едва заметно киваю, не отрывая взгляда от родного лица. Кончик носа скользит по моему лбу, по переносице, спускается ниже, огибает мой нос, доходит до складки над чуть приоткрытым ртом. Закрываю глаза, а Эвен накрывает мои губы своими, мягкими и горячо-влажными. Так, словно хочет поставить печать на своих словах.

Мои губы – больше не принадлежат мне, они давно потонули в этой тягучей влаге, в этих нежных бархатных волнах. Потонули сами и утянули с собой на дно мое сердце.