Текст книги "Saving grace (СИ)"

Автор книги: Ame immortelle

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 13 страниц)

Впрочем, это все – позже…

Сейчас я грудью чувствую лишь все еще трясущуюся от всхлипов спину Исака.

Господи…да я и сам-то еле сдерживаю слезы.

Осторожным, мягким движением разворачиваю мальчика к себе лицом и притягиваю к груди, обхватив ладонями со спины.

Исак совсем не сопротивляется, а только снова скрывает свое заплаканное личико где-то между моих ключиц.

Неспешно вожу ласковыми касаниями по спине, волосам; еще крепче прижимаю к себе ребенка; шепчу, что надо успокоиться, что все это пройдет, что жизнь еще всё и всех расставит по своим местам и всё это забудется, как страшный сон. Умом понимаю, что несу какие-то банальности, но что говорить в этой ситуации, когда уже перевалило за полночь, а оба так и не сомкнули глаз ни на мгновение… ей-богу, не представляю!

Понемногу Исак, кажется, успокаивается: всхлипов уже не слышно, и только худенькая грудь тяжело вздымается, отдаваясь тревожными ударами между ударами моего сердца. Совсем не в такт…

Вдруг слышу, очень слабо, едва уловимо, но я различаю:

– Я не смогу больше жить…

У меня внутри будто все оборвалось…я то, дурак, надеялся, что мальчик приходит в себя и сейчас попытается заснуть. А он вот такое выдал!

– Что ты такое говоришь, Исак? – касаюсь тыльной стороной ладони распухшей щеки, – не смей даже думать о таком, мальчик!

– Но я заслужил всё это… это мне в наказание за мою жизнь, за то, что не оправдал надежд матери, она и чокнулась-то, наверное, когда узнала, что сын – гей, – снова шмыгает носом, но я лишь глажу по щеке и притягиваю мальчика к груди за шею, – короче… так мне и надо. А еще вас обидел так… простите меня еще раз, если можете, – вдруг резко отстраняется и вскидывает на меня измученные глаза, – простите?

Убираю руки и поворачиваюсь на бок, лицом к Исаку. Он повторяет за мной. Лежим так молча, наверное, с минуту, но мне просто надо было собраться с мыслями.

– Исак, я знаю: всё, что я сейчас тебе скажу – покажется «красивыми», «заученными» фразами. Но я правда скажу тебе то, что думаю. Только не перебивай и постарайся меня услышать и понять, хорошо? – почти шепотом, но спокойно и твердо говорю я.

Подросток слабо кивает в ответ.

– В жизни, Исак, может случиться всё. Беды, потери, поражения, предательства. Но всё это можно пережить. Всё. Абсолютно всё. Всё можно пережить и исправить, но только пока человек – жив.

Очень многие люди, Исак, не справившись со своей бедой, оставшись один на один со своим горем, поддаются минутной слабости и сводят счеты с жизнью. И знаешь, – беру его руку, лежащую совсем рядом с моей и несильно сжимаю его немного дрожащие пальчики, – я не осуждаю их за эту слабость. Но я не понимаю и никогда не пойму, как можно лишить себя шанса на то, чтобы все исправить. А исправить, Исак, можно всё – но только пока ты – жив.

Исак молча слушает меня, а потом я чувствую, как мои длинные пальцы в ответ сжимает все еще слабая, но уже совсем не дрожащая маленькая ручка. Я давно еще заметил, какие у мальчика руки, с такими маленькими детскими пальчиками… познавшие отнюдь не детское.

– Спасибо вам… но я не заслужил… ни вас, ни вашей доброты, – отпускает мою руку и закрывает глаза.

Ожидаю, что сейчас из-под закрытых век снова потекут соленые ручьи, но я ошибся. Исак больше не плакал. Через какое-то время резко открыл глаза и снова отрешенно уставился в пустоту.

Если честно, после его слов взгляд этот пугал. Неужели мальчик так и не понял того, что я пытался донести до него.

Ну уж нет. Не для того я вытягивал его из этого ада, чтобы вот так вот спустить всё в пропасть!

Придвигаюсь ближе и в который раз обнимаю этого беднягу, пытаясь через объятия вселить в него веру в жизнь.

– Никогда не думай, что ты недостоин жизни. А еще знай, – беру мальчика за подбородок и смотрю прямо в эти красные от бесконечной боли глаза, – я не позволю тебе лишить себя шанса, слышишь? Если будет нужно, – тяжело сглатываю, – если будет так необходимо – спрячу тебя ото всех; от любой беды уберегу… – неловко осекаюсь, вспоминая слова той песни и наш разговор в кабинете.

Едва ли не впервые за сутки уголки губ Исака чуть поднимаются вверх; он сам придвигается ближе и касается краем лба моей груди:

– Like saving grace? **

Улыбаюсь, слыша слова на знакомом языке:

– My saving grace***, – последний раз глажу его волосы и встаю с кровати, – а теперь – спи; тоже пойду лягу, а ты – спи и ни о чем не думай. Ни о чем и ни о ком, хорошо?

– Ни о ком теперь не получится…

Сначала меня осеняет, что он имел ввиду этих преступников…но по легкой улыбке понимаю, что речь ни о них…

Ладно, надо идти. Ни к чему сейчас копаться в мыслях мальчика и пытаться углядеть там какой-то тревожный знак.

Ребенок столько перенес за этот день. Да и в целом, судя по всему, что я успел узнать о нем и увидеть, жизнь его легкой не назовешь. Но я попробую ему помочь. Этот мальчик, при всей его внешней грубости, резкости, своенравности, внутри оказался очень ранимым…очень живым. А в купе с его пытливым умом и способностями к языку я просто не имею права, как бы выразились мои подростки, «забить» не него. Он стоит того, чтобы его спасти. Как и любой живой человек. Всем нуждающимся, к сожалению, я помочь не в силах – но если хотя бы один ребенок в этом мире не познаёт больше таких страшных бед и сам изменится в лучшую сторону, значит – я не ошибся с выбором профессии. Значит я – на своем месте.

Исак молча закрывает глаза, а я тихо выхожу из комнаты, погасив ночной свет.

Надо бы постелить на диване, но телефон подает сигнал о пришедшей смс.

Инге…читаю и улыбаюсь, вроде бы ничего такого, «я дома, любимый, доброй ночи, целую», но после всех событий этого дня, так тепло на сердце от ее простых милых слов. Инге…зарыться бы сейчас в твои длинные волосы, уткнуться носом и уснуть…

Набираю ответ, нажимаю «отправить».

Застелив диван, наконец, блаженно растягиваюсь во весь рост на нем.

Почти не ощущаю, как тяжелеют веки, и сознание мое в предсонном состоянии уже уступает место подсознанию.

Но даже в полудреме ясно слышу в своей голове такую знакомую нам с Исаком мелодию.

______________________

* ювенальная – детская; призвана защищать права несовершеннолетних.

** Like saving grace? – Как сокровенного?

*** My saving grace – моего сокровенного.

========== Часть 11. Hollywood ==========

Эвен.

Один французский философ, Поль Рикёр, говорил, что сновидения ведут нас в прошлое, в детство…

Вот и мне этой короткой, поздно начавшейся ночью снилось мое далекое детство.

Сказать честно, я вообще редко вижу сны, особенно цветные, но сегодня всё было на удивление таким солнечным, ярким. Я видел свою комнату в доме родителей в Бергене, видел мамин сад, любимый парк аттракционов, Тролльхауген*…

А потом, как-то спонтанно, сумбурно, как это и бывает во сне, всё вдруг сменилось холодными оттенками синего. Я очутился на берегу Северного моря, в совсем незнакомом месте.

Виделось мне, будто стою на том берегу и смотрю вдаль. А там, вдалеке – маяк. Такой белый, такой холодный, манящий своим одиночеством и таинственностью. И я понимаю, что больше всего на свете я хочу оказаться на этом маяке. Но ноги – ватные, и сам я – словно оцепенел, словно этим северным ветром закован во льды. А маяк всё манит…и вижу я, что в нем мерцает слабый огонек, и хочу я сейчас быть там, рядом с этим огнем, и знаю, что должен быть там, даже во сне ясно осознаю это…и просыпаюсь.

Какое-то время еще лежу, обдумывая увиденное.

Вообще-то говорят, что если вы помните свои сны – значит вы плохо спали; ваш мозг не получил полноценного отдыха. Что ж, если учитывать все обстоятельства, стоит порадоваться, что я в принципе смог уснуть. А вот насчет того, смог ли забыться хотя бы некрепким сном Исак, я, к сожалению, очень сомневаюсь.

Поэтому встаю, убираю постельное белье с дивана и направляюсь в душ.

Через пятнадцать минут я уже был на кухне. Покопавшись в холодильнике и в шкафах, выудил оттуда молоко, хлопья, сыр с маслом и яйца с беконом.

Так, уже около девяти утра. Пока готовил завтрак, успел набрать сообщение Юнасу в Facebook с просьбой ждать меня через час у школы.

Получив согласие от Васкеса, наспех выпиваю кофе с сэндвичем и направляюсь в прихожую. Быстро одеваюсь и выхожу, стараясь не хлопать дверью.

Хорошо, что аптека – в двух шагах, и уже минут через десять я дома.

Снимаю пальто, обувь, затем иду к Исаку. Конечно, мальчик уже не спит. Подхожу совсем близко, присаживаясь на край постели.

– Вам идти надо куда-то, да? Я…это, уйду сейчас…делает попытки резко встать, но боль всё еще дает о себе знать, поэтому хмурит брови и лишь успевает опереться на руки, чтобы снова не упасть ничком. Кое-как полусадится набок.

С болью смотрю на него и кладу руку ему на плечо:

– Никуда ты не пойдешь, Исак, – мягко надавливаю на детское плечико, призывая лечь обратно, – ты думаешь, я тебя отпущу куда-то в таком состоянии? Мне по делу надо…одному съездить, – пока решаю не посвящать в свои планы мальчика, – а ты поспи еще немного. Завтрак – на столе; если остынет – микроволновку, думаю, включать умеешь. И пожалуйста, не надо этих геройских уходов по-английски**, ладно? Я – недолго, к обеду вернусь, обещаю, ок?

Мальчик покорно ложится и кивает, а я поправляю съехавшее с его выпирающих лопаток одеяло.

– Если хочешь, я еще побуду, помогу тебе до ванной дойти…

– Нет! – вдруг резко обрывает меня подросток, а глаза распахнуты так широко, что того гляди вылезут из орбит…и что его так напугало в моих словах?

– Не надо, я сам…я вас и так напряг нехило, суетитесь вокруг меня, а я…даже выходные вам испортил…по-любому, с девушкой планы были, а тут я…

Неодобрительно качаю головой.

– Ну зачем ты так, Исак? Перестань, все нормально у меня, не надо сейчас об этом!

Молчим секунд двадцать.

– А, вот еще, чуть не забыл, – кладу на прикроватную тумбочку тюбик с мазью, – когда пойдешь в душ, попробуй пожалуйста смазать…там себя, хорошо?

Ну что за детские стеснение, Эвен? Мальчик и так от врача отказался, но если не смазать – долго не пройдет, а ведь у него там наверняка сильный разрыв, раз каждое движение доставляет такую боль.

– Если тяжело будет, тогда я приеду и пом…

– Я сам…спасибо, – снова не дает мне договорить Исак. Но голос сейчас – такой мягкий, как и взгляд из-под этих опухших от слез век.

– Если вдруг сильно заболит, в аптечке на кухне найдешь обезболивающее, только много не пей, химия же всё-таки.

– Не переживайте, много не буду пить…выпью достаточно. И всё.

– Ладно, я – скоро! – не хочу, чтобы Исак чувствовал себя брошенным…лишним.

«Мальчик мой…я всё сделаю, чтобы помочь тебе пережить это. Ты только держись…» – не могу не думать о том, что подросток натворит глупостей в мое отсутствие, но, ничего не поделаешь – сейчас надо действовать без него, чтобы лишний раз не травмировать итак уже поломанную детскую психику.

Несильно похлопываю его по плечу и выхожу.

Оказавшись на парковке, сажусь в машину. Сейчас пробок быть не должно, значит, минут через десять я буду у школы.

Подъезжаю к воротам и вижу, что Юнас уже ждет меня там, причем не один. Рядом одноклассники Исака – Махди и Магнус.

На их присутствие, если честно, я – не рассчитывал. Совсем не хочется обижать детей, которые беспокоятся о своем друге, но сейчас точно будут ни к месту их подростковая импульсивность и юношеский максимализм.

– Здравствуйте! – вся троица почти одновременно приветствует меня, когда я приближаюсь.

– Здравствуйте, мальчики, – сейчас надо как-то объяснить, что кроме Юнаса – со мной больше никто не поедет к директору, но по выражению лиц понимаю, что любые мои аргументы для них будут пустым звуком.

– Как он там? – Юнас старается держаться, но голос всё равно дрожит.

– Получше, – отвечаю спокойно, но понимаю, что парней не проведешь…

– Вы извините, господин Насхайм, я не смог их переубедить, напросились со мной и точка, можно нам всем поехать? – Юнас говорил спокойно, но по тембру голоса было понятно, что внутри он натянут сейчас, как струна.

Делаю глубокий вдох и качаю головой, приподнимая одну бровь:

– А у меня есть другие варианты?

Сажусь за руль; рядом с водительским местом садится Юнас, а Магнус и Махди приземляются сзади.

До дома директора полчаса езды. Направляясь к школе, я уже предупредил его о том, что мне необходимо обговорить с ним очень важный вопрос, касающийся одного из наших учеников.

Первые пять минут едем в относительной тишине. Я слежу за дорогой, Юнас молчит и нервно отбивает пальцами по колену, на лице его застыла суровая кривая гнева и обиды за друга. Всё же Исаку повезло с другом.

Уверен, если бы не стечение обстоятельств, и Васкес оказался поблизости в тот роковой момент – ничего бы не произошло. Но ни Юнаса, ни меня не было рядом. Мальчик был один на один с этими извергами…которые, по сути, всё еще остаются моими учениками…и это, скажу правду, калечит меня изнутри. Но сейчас я должен быть сильным, иначе я не смогу помочь мальчику…

Тем временем Магнус о чем-то довольно шумно перешептывается с Махди. Ну, зная все повадки Фоссбакена, даже не сомневаюсь, что сейчас будет какой-то вопрос «в лоб». Не как у Йохансена, конечно, тот-то всё цинично просчитает. А Магнус, как бы это помягче выразиться, просто сначала говорит, а потом думает. Вообщем, парень неплохой, но за языком бы ему последить не мешало.

– Эм, а Исак, что с вами спал…ну, в смысле, у вас? А вы где спали? – не прошло и пяти минут…

– Магнус, твой друг спал у меня в квартире, в спальне. Я спал в другой комнате, на диване. Я ответил на твой вопрос? – сохраняю спокойный тембр голоса, в конце концов, как ни крути, но я уверен – Фоссбакен переживал за Исака не меньше всех нас вместе взятых – просто он такой есть, ну соединение языка с головой иногда замыкает. Вот и задает такие вопросы. Я так-то не обижаюсь, не до этого сейчас.

– А, ну чё так-то правильно всё, ему по-любому сейчас противно было бы спать рядом с другим человеком, хоть это и вы…

– Махди! Ёбн… – Юнас быстро переводит взгляд на мое немного недоумевающее лицо, – Стукни его по башке, чтоб заткнулся! Или я сам сейчас ему врежу, если не замолчит! – Васкеса сильно разозлили слова Магнуса…хотя впору задетым быть мне.

Но я понимаю, что это – дети, и в отличие от тех, других моих детей, чтобы ни говорили в шутку ли, в серьез друзья Исака – они правда его настоящие друзья, которые никогда не предадут и не подведут!

– А чё я сказал то такого? Я чего-то не понял, а? – В зеркало вижу презабавнейшую картину – головой вертящий из стороны в сторону Магнус, с выражением абсолютного непонимания своей опрометчивости в глазах. Рядом сидит Махди и заливается смехом, отвернувшись к окну, зажав свой рот кулаком.

«Бедный Магнус», – улыбаюсь в мыслях я, и почему-то представляю сейчас лицо Исака, закатившего глаза, облизывающего кончиком языка губы и смеющегося с запрокинутой головой над находящимся в замешательстве другом.

Ох, мальчик…увидеть бы еще хоть раз, как ты искренне улыбаешься без тяжелой глыбы этих бед на твоем детском сердечке…

Подъехав к дому господина Нильсена, сразу же прошу отнестись Махди и Магнуса с пониманием к моей просьбе о том, что со мной поднимется только Юнас – а этот веселый дуэт пусть пока подождет нас в машине. Делаю акцент на том, что так будет проще помочь Исаку и добиться от директора решения в интересах их общего друга.

Немного поворчав, парни всё же соглашаются подождать нас, в мы с Юнасом идем к квартире директора нашей школы.

Мой начальник приглашает нас присесть, и я начинаю свои нелегкие объяснения всей этой ситуации. Слава Богу, мне хватает сил рассказать все без лишних эмоций, а Юнасу хватает выдержки спокойно принять мой рассказ, и, лишь когда потребовалось подтвердить факт съемки этого мерзкого жестокого действа на камеру, Васкес гневно, с резкостью, вытаскивает телефон и, открыв сторис одного из этой преступной троицы, протягивает гаджет директору и отворачивается с трясущимися губами.

– Если для разбирательств понадобится, у Махди откроете, а я, извините, блокирую эти аккаунты…не могу я на это смотреть! И не хочу, чтобы даже мой телефон имел отношение к этим ублюдкам! Если вы их не накажете – я сам воздам им по заслугам!

Я тут же подбегаю к подростку; приобнимаю его за плечи:

– Ну всё, всё, Юнас, успокойся! Ты – очень смелый парень и очень хороший друг! Ты здорово помог нам, успокойся. И я тебе обещаю – эти преступники будут наказаны! Слово даю! Ты мне веришь? – с надеждой заглядываю в сверкающие чернотой глаза, сжимаю его плечо и подбадривающе хлопаю по нему.

Юнас ничего не отвечает – просто кивает и, сложив руки на груди, обратно присаживается на свое место.

– Да, пожалуй, соглашусь с вами: Исаку Вальтерсену теперь несладко придется в стенах нашей школы. Детское общество – жестоко. Травли не избежать. Но как быть? Он живет с матерью, причем, материальное положение у них оставляет желать лучшего, то есть платную школу им не потянуть…но я мог бы поговорить со знакомыми директорами из соседних школ.

– Боюсь, это не решит проблемы, – парирую я.

– А что вы предлагаете?! – чуть ли не одновременно восклицают Васкес с господином Нильсеном.

– Я предлагаю следующее: Исак может пожить в Бергене с моими родителями. Они оформят временную опеку. Моя мама – социальный работник, а отец служит в полиции. Я в курсе ситуации Исака в семье, знаю про непростые взаимоотношения с матерью и то, что она сильно ударилась в религию. Полагаю, фру Вальтерсен самой необходима помощь, и я не хотел бы оставлять этот вопрос без внимания. Но это – чуть позже. Сейчас, если вы не будете против и готовы поспособствовать – нам необходимо получить ее согласие на временную опеку. Шансов, что она согласится – не так много, но мы должны ее убедить, что сына никто у нее не будет отбирать, а эта временная опека – вынужденная мера. В конце концов, она сможет видеть сына, когда пожелает.

– Ваше предложение имеет смысл. Думаю, в этой ситуации – самое оптимальное. Но не стоит волновать подробностями произошедшего маму Вальтерсена; нам придется объяснить ей все с позиции трудной ситуации, в которую попал ее сын, но без конкретики. Я помогу вам, даю слово.

– Спасибо, господин Нильсен. Тогда я сегодня снова свяжусь с родителями, и мы теперь все сможем действовать сообща. Думаю, это ускорит процесс.

– Да, конечно, – директор одобрительно кивнул, – а завтра с утра мы с вами съездим домой к Вальтерсену и поговорим с его матерью. Сам Исак, насколько я понял, пока побудет у вас?

– Да, думаю, так будет лучше.

– Мальчик согласен пожить в Бергене с вашими родителями?

– Я еще не переговорил с ним, не стал зря волновать, не получив вашего одобрения. Но я уверен, что он – согласится.

– А эти?! – на какое-то время затихший Юнас снова оживился, вскочив с места, – почему вы не говорите, что будет с ними?! Или все с рук сойдет?! Так я тогда сам…

– Юнас, – хватаю парня за руку, – успокойся, пожалуйста, присядь.

Но по лицу парня видно, что он и слушать ничего не станет, если мы сейчас же не вынесем вердикт трем малолетним негодяям. Хотел бы я, Юнас, чтобы все было в моих силах. Но есть закон. И по закону, к сожалению, все – не так просто.

– Юнас, – сейчас господин Нильсен обращается к нему, – как только будет оформлена опека – родители господина Насхайма временно будут являться законными представителями Исака, а значит – смогут представлять его интересы во всех инстанциях. Мы постараемся максимально возможно оградить вашего друга от того, чтобы снова оказаться лицом к лицу с теми, кто так жестоко обошелся с ним. Доказательств их преступного деяния, к слову, немало даже без медицинского освидетельствования, хотя оно, безусловно, облегчило бы задачу правоохранительным органам. Но что уж сейчас об этом говорить.

– Простите, господин Нильсен, но я не мог подвергнуть мальчика такому…в его состоянии это было бы слишком.

– Да, я понимаю, вы действовали по обстоятельствам, и я поражен вашему благородству. Вы взяли на себя немалую ответственность, по сути, за чужого ребенка.

– Он – не чужой. Среди моих учеников – нет у меня чужих детей…знаете, мне иногда кажется – что это ошибки и недогляд с нашей с вами, учительской стороны – что вот такими выросла эта троица.

Директор немного щурится; Васкес хмыкнул и отвернулся. А я стою и молча перевожу взгляд с одного на другого.

– Что ж, завтра мы с вами еще раз созваниваемся и едем к фру Вальтерсен. Спасибо вам за ваше неравнодушие.

– Не благодарите. Вам спасибо за понимание. До завтра, господин Нильсен.

– До завтра!

Выходим с Юнасом к машине, где нас уже заждались его друзья. Конечно, внутри они не усидели, но хотя бы находились рядом, и то – хорошо.

– Ну что там? Их посадят?! – Магнус, конечно же, не утерпел.

– Не все так просто, Магнус, но мы все решим, – стараюсь утихомирить пыл Фоссбакена.

– Можно с вами сейчас к Исаку? Ну повидать его? – спрашивает Махди.

– Вообще-то я не против, но давайте я сначала его предупрежу, а вы приезжайте ближе к вечеру. Адрес я оставлю, – стараюсь улыбнуться хоть немного, чтобы разрядить обстановку.

– А Исак в школу придет в понедельник? – любопытству Магнуса нет предела.

– Он теперь не здесь будет учиться, потом все узнаете, не надо сейчас доставать господина Насхайма вопросами своими, ок? Он и так немало сделал для нашего друга, – в который раз поражаюсь способности Юнаса трезво, по-взрослому оценить ситуацию.

– Ну ок, ок, ясно дело. В нашей школе всяко найдутся придурки, которые довели бы его до еще одного…

– Замолчи, а! – Юнас рыкнул на него, но теперь меня уже не успокоить.

– До чего до одного? Ты о чем это, Магнус?! – глаза начинают хаотично бегать по сторонам.

– Думаю, вам все-таки надо это знать, – Васкес тревожно сверлит меня взглядом, – Исак уже пробовал покончить с собой, пару месяцев назад, ну там проблемы были, и мама у него лютовала, дома его держала взаперти, в школе стали все издеваться; эта скотина Хансен ему подвернулся, стал деньгами «помогать»…а издевательства еще долго длились. Он тогда все спрашивал, как можно того…ну чтоб не вешаться, не резать вены и не таблетки, типа из любопытства, а мы просто в шутку, ну обычный подростковый трёп о всяких запретных вещах, вообщем возьми да скажи, что можно воздух шприцом в вену пустить и все…не знаю, где он достал шприц, но я вовремя успел. Чуть не избил его сам тогда за эту тупость…

– В машину, быстро! – я уже плохо помнил, как мы все запрыгнули внутрь и я завел автомобиль и стал гнать так, будто забыл, что со мной – дети.

Но я и правда помню только то, как в висках стучало его «Я не смогу больше жить…», «Выпью достаточно. И всё»…

Только бы успеть…успеть…успеть…

__________________________

* Тролльхауген – дом Эдварда Грига в Бергене.

** Уходить по-английски – не прощаясь.

========== Часть 12. Never grow old ==========

Комментарий к Часть 12. Never grow old

The Cranberries, “Never grow old”

Советую послушать для атмосферы)

Исак.

Впервые за эти сутки я остаюсь один. А значит, можно не притворяться, что мне становится лучше, не выдавливать эту дебильную улыбку, лишь бы Эвен перестал хлопотать надо мной как курица-наседка.

Да он ведь и так столько уже возится со мной. Другой бы на его месте давно плюнул на такое ничтожество как я и размазал, а он, чудной, привел к себе домой, уложил в свою постель; планы с девушкой на выходные отменил… сейчас поехал куда-то, правда, может, с ней ненадолго увидеться хочет, все-таки парень он молодой, дело ясное.

Успокаивал меня полночи; обнимал так… как будто я немного больше, чем просто ученик.

Хотя, чего там, тупо жалко меня, и жалость эта сейчас, если честно, убивает.

Я правда благодарен ему за все, но жалеть меня больше не надо, хватит! И я тоже хорош: что толку слезы теперь лить, если вся школа видела, как в меня совали свои палки эти уроды.

Мортен – понятное дело, его дружок – Томас, ну куда там – у каждого уважающего себя негодяя должна быть своя шестерка.

Но Ларс… Как он мог так со мной… хотя, если разобраться, когда бывали наедине – всегда был со мной груб; обращался как с дерьмом, думал только о своем удовлетворении. Сначала жестко трахал, потом скулил: «как ему жаль», и все такое.

По правде сказать, не знаю, как быть дальше. Как вернуться домой, как снова смогу переступить порог школы. Юнас не может вечно врать, что я у него, а в школе…в школе и раньше слухов было не мало, сейчас же я и вовсе стал всеобщим посмешищем. И, конечно же, еще найдутся жалостливые одноклассницы, наподобие нашего учителя английского, которые будут кудахтать вокруг меня, организовав «общество защиты униженного и оскорбленного имени меня».

Но большинство просто будет издеваться. Как же… новая забава: дающий на камеру в туалете Исак Вальтерсен.

А еще мама. Она и так-то вдолбила себе в голову, что ее сын – слуга сатаны, что не может мужчина позволять делать с собой подобное другому мужчине, и что все это – от неверия и прочее.

А то, что в доме хлеба иногда не бывает, это ее не волнует.

Два раза с предупреждениями приходили из службы опеки, грозились забрать меня в интернат, если мать не начнет как положено заботиться обо мне и следить за тем, посещаю ли я регулярно школу.

Какое там следить! Она сама-то рада-радешенька, что я дома, а не шарюсь с парнем по туалетам.

Ну это я образно, конечно. Подробностей моей сексуальной подростковой жизни она, понятно, не знает. И про это убийственное унижение она тоже не узнает. Уж я постараюсь, иначе окончательно умом тронется, а ведь какая – никакая, но она – моя мать.

Выход, конечно, есть, но после того, как пару месяцев тому назад Юнас застал меня с пустым шприцом в руках и закатанными рукавами… короче, после той «дружеской» беседы как-то не думается о таком выходе. Говорил он со мной так, будто и на том свете меня достанет и начнет жизни учить. Да глупо это! Опять же, лишний повод поржать всяким недоумкам над слабаком Исаком.

Да и Эвен мне такие слова говорил ночью об этом. Я, честно сказать, плохо соображал еще, всего-то не упомню, но одно услышал четко: все можно исправить, пока ты жив. Вру, не только это… еще то, как он мне про сокровенного сказал. Хотелось бы думать, что это не из жалости, очень бы хотелось, чисто по-человечески, ничего больше. Ничего.

Криво усмехаюсь собственной никчемности. Ладно, надо как-то вставать. Раз уж Эвен просил не уходить без него – дождусь его возвращения, но потом – всё. Нельзя же так в наглую пользоваться его добротой. Я даже не знаю, как ему отплатить за нее теперь…платить то привык только одним способом.

Но нет, таких пошлых мыслей по отношению к этому человеку у меня даже возникнуть не может.

А еще мне хочется поскорее избавить его от такой грязи как я.

Что дальше буду делать – ума не приложу. Сейчас меня, наверное, хватит только на душ. И в животе так-то уже урчит: не удивительно – сутки ни крошки во рту…придется еще раз воспользоваться напоследок добротой моего учителя: он там что-то про завтрак на столе говорил, кажется…

Все еще с трудом, но встаю и хочу пойти в ванную комнату. Взгляд падает на тюбик с мазью на тумбочке. Ок…сзади жжет так, что хочешь-не хочешь, придется попробовать. Не знаю, получится ли сделать это, стоя в душе…но от Эвена такой помощи я точно не приму. Да и не хочу, чтобы меня там вообще кто-либо видел и уж, тем более, трогал. Даже он…

Хм, не слишком ли я стал выделять его, пусть мысленно, но все же…

Ладно, надо до его прихода все успеть, найти свои вещи и собираться. Придет, еще раз поблагодарю и уйду. Дальше – будь, что будет. И не буду врать – уходить совсем не хочется. И не только из-за теплой постели и возможности побыть здесь, не слыша маминых стенаний, молитв и псалмов.

Уходить не хочется из-за теплого взгляда Эвена, его теплых рук и теплых слов. Какой он все же добрый, понимающий, заботливый. Повезло той блондинке, еще и как. Пусть будут счастливы и хотя бы завтрашний день проведут вместе, без такой обузы как оттраханный в грязном туалете жалкий подросток.

В душе титаническими усилиями, согнувшись в три погибели, умудряюсь немного смазать задний проход; понятное дело, самому делать это несподручно. Но нет, никакой помощи. Этого еще не хватало!

После душа не могу найти своих вещей, поэтому приходится снова облачаться в то, в чем спал. Ок, придет Эвен – разберемся.

Боль все еще ощущается; но идти уже легче, почти не хромаю – а мазь немного охладила жжение. Может, хоть на стуле смогу посидеть.

Едва захожу на кухню, как вижу на столе тарелку, где остывает яичница с беконом, а рядом – молоко и пачка хлопьев. Ну прям английский завтрак, ни дать ни взять.

Так, яичницу я и холодной съем, а вот от чая бы не отказался. Включаю чайник и подхожу к буфету с посудой.

Тянусь за первой стоящей чашкой, но как-то неловко хватаю за дужку, и, выскользнув из моих рук, чашка мигом падает и с грохотом разлетается крупными осколками по полу.

Блять… вот и отплатил Эвену за его возню со мной! Уже начал, красавчик, чё там!

Наклоняюсь, чтобы собрать осколки, но и тут не повезло.

Первый же кривой кусок цветного стекла, попавший мне в руки, тоже выскальзывает, оставив неглубокий, но тут же начавший кровоточить след на внутренней стороне ладони.

Я не человек – я ходячее недоразумение какое-то!

Что там Эвен про аптечку – то говорил? Бинты, надеюсь, там есть, ну или хотя бы клочок ваты.

Нахожу глазами ящик на стене с медицинским крестом, открываю и вздрагиваю, резко отшатнувшись в сторону.

Не замечая боли от резких движений, разворачиваюсь на сто восемьдесят градусов и вижу перед собой запыхавшегося Эвена с диким блеском в глазах.

– Ты что творишь?! – кричит, да, именно кричит мой учитель. – Совсем с ума сошел?! – в миг оказывается рядом, чуть ли не прижимая меня к сзади стоящему холодильнику и хватает за запястье раненой руки.

Он это что… из-за чашки так разозлился?

– Простите, господин Насхайм, я не нарочно, сейчас все уберу и уйду… я куплю вам чашку, как только деньги будут, куплю.

– Чашку?! Какую чашку?! – вдруг разворачивает мою ладонь и начинает судорожно осматривать ее. – Она в крови у тебя вся… вся ладонь! – потом то же самое проделывает со второй рукой, – Ты до смерти меня напугал! Я думал, ты успел уже глупостей наделать! – я сам уже ничего не понимаю, а он вдруг обхватывает меня обеими руками и крепко-крепко прижимает к себе… да что с ним? О чем хоть он подумал? Ясно дело, что это не из-за чашки… он что, думает, я того, решил все-таки покончить с собой?

Между тем, все только хуже стало. Эвен как-то неестественно затрясся, а я…что мне оставалось делать? Ладонь все еще несильно кровоточила, но я обнимаю мужчину в ответ и кладу голову ему на грудь, шепчу: