Текст книги "Лихой гимназист (СИ)"

Автор книги: Amazerak

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 20 страниц)

– Не, в гвардию не хочу. А что насчёт второго? Что для этого нужно?

– А для этого учиться нужно. В институте есть специальные кафедры. Если отец позволит, можешь поступить. Только не знаю, обучают ли на артефакторов заклинателей тёмной стихии. Редкий это талант, и применения широкого не снискал. У тёмной стихии одно предназначение – уничтожать. Но тут ведь как? На военную службу такие артефакты не поставишь. Их и заряжать нужно и ремонтировать, а кто этим заниматься будет, если нас на всю империю и двух сотен не наберётся? А в мирной жизни нужно совсем другое. В общем, задачку ты мне, Алёша, задал… Я ведь и сам пока не понял, куда свой талант применить. Могу лишь обучить тебя тому, что знаю. Ничем другим помочь, увы, не могу.

– И на том спасибо, Тимофей Маркович. Только подсказывает мне чутьё, что после того случая книг вы мне больше не доверите.

– Да видишь ли, не в доверии дело. Наказал мне Афанасий Иванович, чтобы книги я в чужое пользование не давал. Благо, что сейчас всё обошлось, а то ведь всякая оказия случиться может. Так что не обессудь, Алексей, не могу тебе выдать литературу. Но думаю я вот что. Книгу-то можно на машинке перепечатать, верно? Так и поступим. Как будет готово, пришлю тебе копию. Обучаться-то как-то надо. Только отцу своему не говори. Сейчас он не поймёт.

– Ему это знать ни к чему, вы совершенно правы, – согласился я.

– Только предостеречь хочу… – тут Тимофей Маркович стал совсем серьёзен. – Тёмная стихия – это страшная сила. Она душу ко злу склоняет. Ты давно причащался-то? А зря. На исповеди ходи и причащайся. Только это наши души от зла и бережёт.

Возражать я не стал, хотя внутри согласен не был. Нет уж, думаю, сами причащайтесь и исповедуйтесь, а мне и так неплохо. Вместо этого я решил разузнать, почему считается, что тёмная стихия склоняет к злу.

– Бесы душой могут овладеть, – объяснил дядя. – Сам я никогда не видел, но слышал много раз. Даже великие князья таким недугом страдали. Так что, Алексей, осторожнее будь, не пренебрегай моим советом.

Я ещё немного поспрашивал дядю об этих бесах, но он и сам толком ничего не знал. А мне вспомнились слова архонта Хаоса. А говорил он, что таких, как он, некоторые считают бесами. Это что ж значит, он может моей душой овладеть? Или уже это сделал, забрав душу Алексея? Или за бесноватых тут принимают обычных психически больных? Предстояло разобраться с данным вопросом.

Мы с Тимофеем Марковичем болтали до самого вечера, затем отправились в столовую на чай с пирогом, который заменял ужин, и только после этого меня, наконец, отпустили домой.

На обратном пути я много думал про слова дяди о «народных чаяниях». Было очевидно, что существует какой-то заговор и есть люди, желающие вернуть на престол прежнюю царскую династию. Возможно, Тимофей Маркович имел с ними связь. Смерть старого императора не за горами. Кто знает, что случится, когда тот упокоится с миром?

Но ещё больше меня заинтересовала тема артефактов. Если в этом мире артефакты столь распространены, а заклинателей, способных создавать эти штуки, кот наплакал, дело могло оказаться весьма прибыльным. Конечно, данной специальности надо учиться, но такая профессия открывала гораздо больше путей, чем какая-нибудь чиновническая служба, которая копейки приносит. Отец, будучи статским советником, не мог найти денег на целителя для сына, а дядя жил в огромной квартире только за счёт того, что имел собственный бизнес. Один вопрос оставался открытым: учат ли артефактостроению заклинателей тёмной стихии?

Мои вещи были уже на новой квартире. В субботу после занятий я собрал чемодан и покинул общежитие с концами, а оставшиеся полдня бегал по магазинам, закупая всё необходимое.

Неподалёку от моего нового дома обнаружилось дешёвое ателье, где я заказал себе костюм. В магазине же готового платья приобрёл цилиндр, трость и обычное штатское пальто, чтобы не светить, когда не надо, гимназической формой.

Больше всего вопросов вызывал у меня такой аксессуар, как трость. Зачем она нужна, я не понимал, но у каждого представительного горожанина эта штука всегда была в руках, и я решил не отставать от моды. Приобрёл себе трость попрочнее, с массивным круглым набалдашником.

Довольно странной деталью гардероба были и перчатки, но не столько они сами, сколько тот факт, что их носили всегда и везде, даже в помещении. Тонкие белые перчатки являлись неотъемлемым атрибутом любого приличного человека. Появиться в светском обществе без перчаток было равносильно тому, что придти на деловую встречу без рубашки.

Не всё, конечно, я успел купить, но с главным разобрался. Теперь и шторы на окнах висели, и кровать представляла собой именно кровать, а не голые пружины, и керосин был в настольной лампе.

Когда я поднялся по сумрачной узкой лестнице и достал ключи от квартиры, возникло ощущение, словно за спиной кто-то стоит. Обернувшись, увидел своего нового знакомого. Архонт явился снова.

– В гости решил зайти? – спросил я, открывая дверь.

– Пора браться за дело, – архонт без вступлений и приветствий зашёл в квартиру, словно к себе домой. – Тебя многому надо научить. Готовь бумагу, перо. Будешь записывать.

Глава 9

Несколько часов кряду я, склонившись над столом, и писал под диктовку заклинания, пояснения к ним и руководство по их применению. Архонт меня постоянно торопил. Он сидел, развалившись в кресле, и зачитывал длинную лекцию, отчеканивая каждое слово. Если я что-то не успевал, он выражал недовольство, но всё равно повторял предложение. Время от времени он вставал с кресла и просматривал мои записи, чтобы туда не закралось никакой ошибки.

– Так ты мне дашь заклинания для зарядки артефактов? – напомнил я, спустя два часа. – Мне они нужны.

– Позже, – оборвал меня архонт и продолжил диктовать.

Он не обманул, и спустя ещё три часа перешёл заклинаниям усиления.

– Наполнять артефакты – следующий этап, – сказал Хаос. – Для начала обучись заклинаниям усиления.

– Как это вообще работает? Может, объяснишь?

– Записывай, – велел архонт. – Усиление работает на том же базисе, что и разрушение. Для того, чтобы усилить предмет, необходим ряд заклинаний. Заклинание насыщения, заклинание стабилизации, заклинание реакции, заклинание защиты. Они могут отличаться в зависимости от материала и величины объекта…

Лекция продолжилась. Чары делились на множество групп: атакующие, защитные, усиление, изменение, исцеление и прочее. Некоторые действия, как, например, метание чёрного шара, совершались одним заклинанием, для других – таких, как усиление или исцеление, было нужно нескольких разных заклинаний, которые заставят стихию работать нужным образом. Так чтобы усилит пулю, требовалось напитать её силой, обезвредить (стабилизировать) и «запрограммировать» активацию при сильном ударе. И каждый этап – отдельная фраза на древнем языке стихий.

Чтобы лечить самого себе или сращивать повреждённые ткани, необходимо было, прежде всего, овладеть техникой изменения или обращения. Это означало уметь трансформировать своё тело в стихийную оболочку. На том же принципе основывалась техника защиты и техника так называемых прыжков – мгновенных перемещений в пространстве.

В три часа ночи я, уставший и замученный этой нескончаемой лекцией, демонстративно отодвинул тетрадь, положил перо и заявил:

– Всё, хватит. Больше ничего писать не буду. Мне завтра в школу идти. Потом продолжим.

– Ладно, – согласился Хаос. – Этого тебе хватит на ближайший год. Достигнешь совершенства в данных заклинаниях, будем заниматься дальше.

– Скажи, зачем ты это делаешь? – спросил я.

– Я объяснял, – архонт поднялся.

– Погоди. Давай начистоту. Какой в этом смысл? В Петербурге три или четыре семьи, владеющие чарами тёмной стихии. Все, кто что-то умеет, учатся в соответствующих местах. Остальные – слабаки, которых вряд чему-то научишь. Ты сказал, я призван возродить школу тёмной стихии. Как, чёрт возьми, я должен это сделать? Кого я буду учить? Мне нужна конкретика.

Казалось, архонт сейчас исчезнет, так ничего и не ответив, но он не сдала этого.

– Вопросы, вопросы, вопросы… одни вопросы. Больше заняться нечем, кроме как задавать глупые вопросы? В этом городе много людей, которые имеют талант. Гораздо больше, чем три никчёмные семейки. Даже в этом доме есть потенциальные заклинатели. Когда придёт время, всё узнаешь. А пока занимайся, чем должно.

– А что это за хрень с бесами, которые завладевают душами людей?

Архонт вздохнул.

– Вот почему я не хотел связываться с человеком из другого мира. Ты долго меня будешь донимать?

– Я должен знать правду.

– Кто-нибудь тебе точно её расскажет. Кто-нибудь из тёмных невежественных людишек, которые вечно твердят о своих бесах. А мне надоело.

– Нет, давай начистоту…

Но теперь архонту точно надоело. Он махнул рукой и исчез, а я взял пресс-папье, промокнул последнюю страницу, а затем отправился в постель, проклиная понедельник, который уже через четыре часа поприветствует меня стуком в дверь человека-будильника.

В этот понедельник я решил пойти не к утренней молитве, а к началу занятий, и посмотреть, что будет. Подумал, что те полчаса, которые приходится слушать бубнёж священника, можно потратить на более полезные вещи.

Некоторые здешние порядки меня сильно раздражали, особенно повальное насаждение религии. И самое интересно, что не меня одного. Многие гимназисты не испытывали ни радости от простаивания на молитвах, ни пиетета к вдалбливаемому им закону божьему.

Общество тут было ужасно религиозным, религия лезла отовсюду. Все поголовно соблюдали посты, ходили в церковь по воскресеньем, царь-батюшка считался проводником божье власти, а любое непочтительное высказывание, направленное в сторону церкви, приравнивалось чуть ли не к государственной измене. Однако это не мешало молодёжи бунтовать против общепринятых норм.

Ну а я был человеком двадцать первого века со сложившимся мировоззрением. К всевозможным верованиям я относился равнодушно, но насаждаемая идеология мне была чужда, а попытки залезть в голову, не вызывали ничего, кроме неприязни и желания дать в лицо лезущему. А мозги тут промывали обстоятельно, и даже надзирателям предписывалось следить не только за поведением учащихся, но и за их образом мыслей и моральным обликом.

В понедельник моё отсутствие на утренней молитве никто не заметил, а то, что я больше не живу в общежитии, не замечали уже третий день, несмотря на повальную слежку за гимназистами.

Во вторник я тоже пришёл непосредственно к урокам, но на этот раз моя выходка не осталась незамеченной. На перемене классный надзиратель подозвал меня к себе.

– Алексей Александрович, – произнёс он достаточно строго. – Не видел вас сегодня на молитве. Почему?

– Потому что меня там не было, – ответил я.

– Нарушаете распорядок, между прочим. В чём причина?

– Уроков много. Зубрю до ночи. Вот и проспал.

– Старший по комнате обязан следить за тем, чтобы учащиеся вставали вовремя. Кто у вас старший?

– А я и не живу в общежитии. Переехал недавно в другое место.

– Тогда почему вы не поставили в известность ни меня, ни руководителя класса?

– Запамятовал, – пожал я плечами. – Всё хочу сказать, а постоянно забываю.

– Так, ладно. Сегодня ограничимся предупреждением. Но если ещё раз не явитесь на молитву, я вынужден буду назначить наказание. И да, позвольте, отмечу ваш адрес, – надзиратель открыл тетрадь, в которой постоянно что-то писал.

Я продиктовал название соседней улицы и номер дома.

Андрей Прокофьевич записал, а потом, словно что-то вспомнив, посмотрел на меня своим серым казённым взглядом и спросил.

– Алексей Александрович, а почему мы не получили письмо от вашего батюшки?

– Какое ещё письмо? – удивился я.

– Как же какое письмо? О смене вашего места жительства.

– Ах это… Так откуда ж мне знать? Может, почтальон потерял. Я напишу отцу, скажу, чтоб он ещё одно прислал.

Вот и настал момент истины. Мне предстояло уведомить батю о своём переезде. И что-то подсказывало, разговор получится не самым приятным. Однако жить по отцовской указке я не собирался, и чем раньше он это поймёт, тем легче будет нам обоим.

Вернувшись после уроков, я сразу же написал письмо домой, в котором сообщил, что проживаю теперь на отдельной квартире и что в гимназии просят заявление от родителей, подтверждающее переезд. Затем заклеил конверт и отнёс на почту.

Теперь оставалось ждать. Когда отец его получит? Завтра, послезавтра? Наверняка он захочет приехать и поговорить лично, и вот тогда посмотрим, удастся ли мне его убедить.

Андрей Прокофьевич всё же понял, что адрес я дал неправильный. Наверное, побывал там. Как объяснили мне Сергей и Михаил, в обязанность классных надзирателей помимо всего прочего входит надзор за личной жизнью гимназистов. И если тех, кто живёт у родителей, навещают редко, то за учениками, которые селятся на съёмных квартирах или у родственников, ведут более строгое наблюдение. Вот и я теперь попадал под это более строгое наблюдение.

В общем, эту крысу надзирателя я сразу невзлюбил. Но что с ним было делать? Крови может попортить знатно, а убьёшь – поставят нового. Значит, нам с ним тоже предстояло поговорить, когда тот в гости наведается. А визита его я ждал со дня на день, ведь свой настоящий адрес всё же пришлось сообщить.

В пятницу я, как обычно, сидел вечером дома и зубрил латынь. Завтра после уроков предстояло посетить клуб Шереметьева. Было любопытно, что они там обсуждают, ну и новые знакомства – вещь всегда полезная.

Вдруг в тишине раздался стук дверного молоточка. Вначале я подумал, что явился надзиратель, но когда приоткрыл дверь, увидел человека в плаще и цилиндре. Вот только в этот раз это был не архонт Хаос, а всего лишь мой батя в штатском костюме.

Я снял дверную цепочку и запустил отца в квартиру. Батя холодно поздоровался со мной. Он хранил видимое спокойствие, но судя по тону приветствия, сразу стало понятно, что он недоволен, а возможно, даже разгневан.

Быстро он среагировал. Прилетел, наверное, как только письмо получил. Ну так оно даже к лучшему. Поскорее закрыть эти мелкие вопросы – и дело с концом.

Мы расположились за обеденным столом в общей комнате, где я занимался делами и завтракал, а теперь ещё и принимал гостей. Бюро стояло в углу, закрытое крышкой. Под потолком ярким пламенем горела газовая лампа. Скатерти у меня не было – только коврики, чтобы не прожечь столешницу горячим чайником. Печь была растоплена до комфортной мне температуры, а не как тут обычно топили, что зуб на зуб не попадает. Я сидел в рубахе и брюках, а вот батя в его плотном сюртуке, под которым была надета жилетка под самое горло, спарился быстро. Он попытался ослабить воротник и протёр лоб платком.

– Итак, я требую объяснений, – отец достал из внутреннего кармана моё письмо и кинул на стол. – Что это значить? Что значит всё это? – он обвёл рукой квартиру.

– Это квартира, где я теперь живу, – спокойно ответил я.

– Не смей, – в глазах бати сверкнул огонь, и только теперь стало понятно, сколь сильно он разгневан. – Не смей дерзить мне. Вначале я подумал, что это какая-то глупая шутка… А ты вон что учудил, Алексей. Как ты посмел сделать это, даже не спросив моего дозволения? И откуда взял деньги на аренду?

– Я посчитал, что здесь мне будет проще заниматься, чем в общежитие, где даже уединиться…

– Ты решил? – холодный гнев сквозил в голосе бати. – Ты решил?! Не спросив родительского дозволения?

– Да, я решил, – меня начинало злить такое обращение, но выученная сдержанность не позволяла говорить на повышенных тонах.

Повисла пауза. Я сидел и ждал, что скажет в ответ отец, а тот даже слова произнести не мог от возмущения.

– Я был слишком мягок, – произнёс он наконец. – Надо было пороть тебя, как сидорову козу. Не зря сказано: кто любит сына, тот пусть чаще наказывает его. Воистину так! Вначале ты воруешь у меня книги, теперь сбежал из общежития. Вот до чего довели поблажки.

– Не сбежал, а переехал. И почему вы так волнуетесь по этому поводу? Деньги? Но это моя забота. А больше вам переживать не о чем.

– И Бог заповедал: почитай отца и мать; и: злословящий отца и мать смертью да умрёт, – с тихим гневом произнёс батя. – А я слышу только злословие и дерзость. Не узнаю тебя, Алексей. Мой ли ты сын? Что стало с тобой?

– Давайте поговорим спокойно и без эмоций. Умерьте свой гнев. Он нам не поможет.

– Не смей так разговаривать с родным отцом! – вскипел он. – И довольно препираться. Завтра же вернёшься в общежитие. Остальное я сам улажу.

– Нет, я останусь жить здесь.

– Значит, ты собираешься ослушаться моего приказа?

– Простите, папенька, – сказал я примирительным тоном, – но я должен объяснить свою позицию. Мне шестнадцать лет, в таком возрасте уже можно на службу поступать, а вы пытаетесь контролировать каждый мой шаг, даже не стараясь понять, что для меня будет лучше. И как нам быть? Меня такое не устраивает. Я могу сам о себе позаботиться. Деньги я нашёл и ещё найду, учёбу забрасывать не собираюсь. Разве не это главное? Так почему бы нам не придти к некому компромиссу? Лично я не вижу серьёзных причин, чтобы не договориться.

– Договориться? – отец выпучил на меня глаза. – Да ты за кого меня принимаешь? За торгаша? Моя воля в том, чтобы ты жил в гимназии. Мало того, что ослушался, так ещё и строишь тут из себя невесть кого?

Кажется, к голосу рассудка взывать было бесполезно.

– Ладно, – сказал я, – понимаю. Вы злитесь. Я нарушил вашу волю. Но давайте вы успокоитесь для начала, обдумаете мои слова на свежую голову, а потом мы ещё раз поговорим. Хорошо?

Батя вдруг с горечью усмехнулся и покачал головой.

– Кто же научил тебя такие речи вести? – спросил он. – Уж не кузен ли мой достопочтенный? Уж не он ли надоумил против воли родительской восстать? А впрочем, неважно. Ты вернёшься в общежитие завтра же.

– Нет, я этого не сделаю, – сказал.

– Хорошо, – отец, как будто успокоился. Он поднялся со стула. – Перед Господом и государем я обязан быть попечителем своему отпрыску, и я не могу скинуть сие бремя. Но в доме моём чтоб ноги твоей больше не было. Хотите жить сами, без родительского благословения – воля ваша. Засим откланиваюсь.

Отец спешно вышел из комнаты. В передней раздался звук надеваемого пальто. Хлопнула входная дверь. Я вышел следом, чтобы запереть замок.

Я ждал неприятного разговора, но почему-то казалось, что отец прислушается к голосу разума и внемлет моим доводам, поймёт, что я – не маленький мальчик и согласится на мои условия, ведь от него, в данном случае, ничего не требовалось, даже денег. Но кто б знал, что из-за непослушания сына у бати сорвёт башню? Результат оказался неожиданным. Мне запретили появляться в родительском особняке.

Что ж, не страшно. Батя приедет домой, остынет, пораскинет мозгами и поймёт свою ошибку. Или не поймёт. Только мне-то какое до него теперь дело? Наоборот, чем меньше опекают всякие родственники, да надзиратели, тем лучше. И пёс с ним, с особняком. Птицей в золотой клетке мне быть не престало.

Я надел своё модное приталенное пальто, купленное в магазине готового платья, и невысокий цилиндр, какие обычно носила молодёжь, натянул перчатки, взял трость.

Зубрёжка и этот дурацкий разговор утомили, надо было прогуляться, подышать свежим воздухом, а потом идти ужинать. Дома я готовить пищу не мог из-за того, что так и не купил плиту, но за углом в этом же здании был трактир. Вот и решил заглянуть туда, разведать обстановку, и если место нормальное – заказать что-нибудь поесть.

На часах было девять, но темнеть даже не собиралось. Солнце садилось поздно, близились белые ночи. Гимназистам в такое время уже запрещалось показываться на улице, но в штатском наряде вряд ли меня кто-то примет за гимназиста. На вид я вполне мог сойти за восемнадцатилетнего, особенно в пальто и цилиндре.

Трактир, который я присмотрел, оказался не той дрянной вонючей дырой, где собираются местные алкаши, а вполне приличным заведением. Народу было много, почти все столики – заняты, но шум стоял умеренный, посетители вели себя спокойно, да и отъявленной пьяни тут не наблюдалось.

Я заказал картошку с курицей и чай. Сел за свободный стол, поставил цилиндр перед собой и приготовился к трапезе. Пища выглядела гораздо аппетитнее того, что подавали в гимназической столовой. По соседству ужинали три мужика, одетые не в длинные сюртуки, а в подобие пиджаков. Они что-то обсуждали меж собой, и я, пока ел, слушал их разговор.

Это были рабочие, а обсуждали они недавний случай на фабрике. Хозяин всем цеху урезал жалование, а когда несколько человек захотели узнать причину, управляющий их избил и прогнал.

– Жалобу надо писать в комитет, – сказал один из рабочих.

– Комитет? Не смеши, а то уморишь, – скептически произнёс второй. – Плевали они на нас, комитеты ихние, да комиссии. Заводчик-то сламу даст, да стол накроет. А те и сделают вид, будто всё рахманно.

– Гнать их надо взашей, заводчиков ентих, – пробурчал третий. – И царей надо гнать. Сколько кровинушки из народа попили.

– Надо, – тихо произнёс второй. – Только кто ж их погонит?

Мужики повздыхали о своей тяжкой доле, встали и ушли. А я доел свою порцию и тоже ушёл. Час был поздний.

Чтобы попасть домой, мне надо было пройти через подворотню и дворы в самый дальний угол, где и прятался мой подъезд или, точнее сказать, чёрная лестница. Когда подходил к арке, издали заметил двоих: девушку и какого-то рослого военного в зелёном кепи серо-зелёной шинели с погонами. Он держал девушку за руку.

– Отпустите, пожалуйста, мне надо домой, – просила девушка, пытаясь высвободить руку.

– Ну куда же вы так скоро? Я проводил вас, а вы себя ведёте столь неблагодарно.

Судя по голосу, офицер был под мухой. Он крепко сжимал плечо девицы, и та никак не могла вырваться из его стальной хватки. Подойдя ближе, я узнал её. Это оказалась та самая незнакомка, которой неделю назад уступил место в бричке.

Я снял перчатки. Наверное, не стоило налево и направо светить магией, но если жизни моей будет угрожать опасность, уже не до условностей.

– Эй, приятель! – окликнул я военного, подходя ближе. – Тебе непонятно сказано? Отпусти её.

Офицер повернул свою красную усатую харю и смерил меня наглым взглядом:

– А ты кто? Ты что ещё за хлыщ? Пшёл прочь!

Драки было не избежать.

Интерлюдия 1. Афанасий Давыдов

Афанасий Иванович развалился в кресле, закинув ногу на ногу, и созерцал полного мужчину, обросшего бакенбардами, что сидел за столом напротив. Николай Георгиевич Морозов, директор третьей гимназии, хоть и находился в своём кабинете, но заметно нервничал в присутствии гостя, однако Афанасия Ивановича это не смущало, он уже привык к тому, что многих приводят в волнение его неожиданные визиты. Появление заместителя главы священной стражи редко сулило что-то хорошее.

– Так значит, у вас учится гимназист с данной приметой? – уточнил Афанасий Иванович.

Директор промокнул лоб платком.

– Учится, ваше превосходительство. В шестом «Б» учится, зовут Евгений Гуссаковский. Вот точно, как вы описали: светлые волосы и отметина не левой щеке и подбородке. Подрался, негодник, в прошлом году. Но был наказан по всей строгости.

– Он проживает в общежитии или дома?

– Здесь, в общежитие, ваше превосходительство. Родители его в Петергофе, а сам он – тут, у нас на попечении.

– Пригласите, пожалуйста.

– Разумеется, ваше превосходительство, – директор позвонил в колокольчик, в комнату вошёл секретарь.

– Евгения Гуссаковского сейчас же ко мне в кабинет, – строго произнёс директор, а когда секретарь ушёл, заискивающим тоном обратился к гостю. – Простите за моё любопытство, но могу ли я спросить, чем мальчишка так провинился. Ведь если это коснётся нашей гимназии…

– Можете не волноваться, гимназии это не коснётся, – перебил Афанасий Иванович. – У меня к молодому человеку обычный разговор, содержание которого вам знать не обязательно.

– Разумеется, ваше превосходительство, – ответил директор. – Так ведь слава Богу, что не коснётся. Я ж только это и хотел узнать. Я ж, не подумайте, любопытничать не собираюсь. Для формы спросил, для успокоения души.

– Ваша душа может быть спокойна, если вы будете заниматься своими делами, а я – своими, – сухо напомнил Афанасий Иванович.

И действительно, директор и гимназия Афанасию Ивановичу были без надобности, да и этот Евгений Гуссаковский интересовал лишь постольку поскольку. Афанасий Иванович явился сюда по совершенно иной причине.

С Иваном Лыковым по кличке Оглобля Афанасий Иванович уже давно поддерживал контакт. Оглобля занимался скупкой краденого, и среди хлама, проходящего через его руки, порой попадались интересные вещицы: например, книги по тёмной стихии. Распространение магических предметов и литературы отслеживало одно из подразделений священной стражи, но если речь шла о тёмных чарах, Афанасий Иванович предпочитал браться за дело лично.

Когда Афанасий Иванович получил донесение об убийстве Оглобли и о том, что на теле у того были обнаружены следы тёмной стихии, он лично отправился на место преступления.

В квартире оказалось четыре трупа: сам Оглобля, два его человека и служанка. Двое были убиты тёмными чарами, служанка и Оглобля – выстрелом в голову. Перед смертью скупщика пытали, спалив ему плечевой сустав. Такой же магией был вскрыт один из сейфов. Вот это-то и заинтересовало Афанасия Ивановича. В городе появился сильный заклинатель тёмной стихии, и священная стража должна была знать, кто он.

На первый взгляд имело место обычное ограбление. Некий заклинатель, возможно, тайный под видом клиента явился на квартиру Оглобли, перебил всех и унёс деньги. Однако у Афанасия Ивановича возникла мысль, что на самом деле всё несколько сложнее, и он решил проверить своё предположение.

На мысль эту его натолкнула следующая история.

В конце марта этого года к Оглобле явился некий гимназист и продал ему книгу – руководство по владению чарами тёмной стихии, старое издание. Неизвестно, где этот гимназист достал её, но принадлежала книга Тимофею Марковичу Державину и, очевидно, была у него украдена. Мог ли Тимофей Маркович явиться к Оглобле за своей книгой? Очевидно, нет, поскольку за два до убийства Афанасий Иванович лично вернул книгу владельцу.

И тут выяснилась интересная деталь. Оказалось, что последние несколько месяцев «Руководство» находилось у двоюродного племянника Тимофея Марковича – Алексея Державина, учащегося третьей гимназии. Тимофей Маркович дал парню книгу, чтобы тот тренировался, но о том, что книга пропала, он не знал до того момента, как получил её обратно из рук Афанасия Ивановича.

Значит, одно из двух: либо Алексей сам продал книгу (или попросил кого-то из приятелей, поскольку по приметам он не подходил), либо его обокрали. В конце февраля на него как раз было совершено жестокое нападение, в результате которого парень утратил способность ходить. Алексей никому не сообщил об утерянной книге, но вероятно, именно тогда она и пропала.

А через месяц к Оглобле явился тот самый гимназист с отметинами на лице и продал «Руководство» за десять рублей, хотя стоило это издание в разы дороже. Парень явно не понимал, с чем имеет дело.

На гимназисте том не было ни петлиц, ни кокарды, поэтому Оглобля и не знал, откуда он взялся. Но найдя труп Оглобли и его людей, изъеденные тёмной стихией, Афанасий Иванович решил проверить, а не числился ли ученик с подобными приметами в третьей гимназии? Что если Алексей Державин, который на днях вернулся к учёбе, выведал, куда продали книгу, и пришёл к Оглобле забрать её?

Только одна деталь не сходилась во всей этой истории. По словам Тимофея Марковича, Алексей был очень слабым, почти немощным заклинателем. Отец его чарам не обучал, и до прошлого года Алексей посещал гимназию для мальчиков, не обладающих талантом. Просто не верилось, что шестнадцатилетний юноша, почти не имеющий способностей, мог придти к местному вожаку и порешить столько народу. Чувствовалась рука человека искушённо в таких делах. Поэтому вариант с Алексеем был маловероятен.

Но проверить зацепку всё равно стоило, и потом Афанасий Иванович, как только выдалось свободное время, отправился в третью гимназию с целю найти белобрысого малого с ожогами на лице. Какова же удача, что ученик с похожими приметами тут был.

В кабинет вошёл светловолосый парень довольно крупного телосложения. На его подбородке и левой щеке виднелись шрамы, на губе была ссадина, а на пол-лица расплылся жёлтый почти рассосавшийся синяк. Похоже, Гуссаковский этот любит подраться.

– Евгений Филиппович Гуссаковский, верно? – Афанасий Иванович довольно дружелюбно обратился к парню.

– Верно, ваше превосходительство, – ответил белобрысый, рассмотрев погоны с двумя большими звёздами на каждой.

– Очень хорошо. Присаживайтесь, у меня к вам есть разговор. Позвольте, Николай Георгиевич, мы с молодым человеком наедине побеседуем, – обратился Афанасий Степанович к директору,

– Разумеется, мой кабинет в вашем распоряжении, – директор послушно встал и вышел.

На лице Гуссаковского отразилось недоумение, смешанное с ужасом, когда парень взглянул на кокарду на фуражке Афанасия Степановича. Меч воткнутый в костёр – этот символ внушал трепет почти каждому жителю империи от крестьянина до высокопоставленного чиновника.

– Ну рассказывайте, Евгений Филиппович, – произнёс Афанасий Геннадьевич. – Откуда у вас появилось руководство тёмными чарами и как оно попало на Сенную? Только честно рассказывайте, не кривя душой. Это в ваших же интересах.