Текст книги "Лихой гимназист (СИ)"

Автор книги: Amazerak

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 20 страниц)

Потом был ужин – такой же скудный, как и обед. Мои соседи вниз не пошли, а накрыли собственный стол. У них были чайник, который они разогрели на переносной керосиновой горелке, выпечка и даже колбаса.

Похоже, не только меня не устраивало гимназическое питание, и те, у кого были деньги, закупали продовольствие отдельно.

– Где закупаетесь? – спросил я, когда вернулся.

– В магазине, вестимо, – ответил с неохотой Ушаков. Всем своим видом он показывал, что общаться со мной не желает.

Ну а я продолжил заниматься своими делами. Пожалуй, такой нейтралитет меня пока устраивал.

Следующий день начался с того, что в шесть тридцать всех нас разбудил дежурный надзиратель и погнал в уборную. Она находилась сразу за нашей комнатой. Это было длинное помещение с двумя рядами раковин и кабинками с ватерклозетами. За гигиеной тут следили строго. Потом мы завтракали. В столовой подавали жидкую овсянку и кусок белого хлеба. Перед началом уроков оказалось немного свободного времени, а полдевятого все отправились на утреннюю молитву, открывающую учебный день.

Сегодняшний день прошёл, как и вчера – так же скучно. Классы, парты, бубнёж учителей и учеников, отвечавших домашние задания, днём – прогулка и обед, вечером – комната, где на меня никто не обращал внимания.

В эти два дня дежурный надзиратель уходил рано, часов в восемь вечера. Когда он покидал общежитие, гимназисты сразу начинали чувствовать себя более раскованно. Некоторые играли в карты, другие бегали курить на улицу, кто-то продолжал чаёвничать.

Однако перед отбоем старшие по комнате всё равно отправляли всех чистить зубы и умываться, они же следили, чтобы после десяти, когда звенел последний колокол, никто не выходил в коридор. Впрочем, кажется, все эти правила касались, в основном мелких. Ребята постарше после отбоя продолжали заниматься своими делами.

Вчера, когда я пришёл вечером чистить зубы, возле раковин было не протолкнуться, поэтому сегодня я решил пойти после отбоя. Народу в это время действительно оказалось поменьше, а первоклассников и второклассников и вовсе не было.

Гимназисты, одетые в одни брюки и рубашки, приводили себя в порядок, и я, устроившись за свободной раковиной и открыв коробочку с зубной пастой, уже хотел заняться гигиеной, когда краем глаза увидел, как уборную вошли три парня.

Я оглянулся. Один из них оказался тем самым белобрысым увальнем с обгорелой мордой. Второй, высокий и сутуловаты малый, имел угловатое лицо и глаза навыкате. Третий был низкорослым, но довольно широким в плечах.

Белобрысый подошёл ко мне и оттолкнул.

– Обождите в стороне, сударь. Это дворянская гимназия. Вначале настоящие дворяне приведут себя в порядок.

Другие гимназисты обернулись и уставились на нас, и я понял, что пора действовать.

Глава 5

В прошлой жизни я неплохо махал кулаками, но новое моё тело не имело нужных навыков. Алексей не был слабаком, он и прежде занимался подвижными видами спорта и тягал гантели, которые я обнаружил, заглянув дома под кровать. Однако этого было недостаточно. Рефлексы не наработаны, кулаки не набиты, с реакциями – вообще неизвестно что. Да и ноги за два месяца в инвалидной коляске ослабли.

Но оставлять безнаказанным подобные выпады в свой адрес тоже было нельзя. Алексея и так, кажется, ни во что не ставили. Надо исправлять ситуацию.

Больше всего я рассчитывал на то, что мои противники тоже не искушены в рукопашном бою. Эти трое не ждали нападения, они расслабленно стояли и скалились, радуясь моему унижению.

Я отошёл на шаг, делая вид, что уступаю, и давая недругам окончательно расслабиться. Гуссаковский уже не смотрел на меня, он переглянулся со своими приятелями – момент был подходящим.

Я шагнул к Гуссаковскому и, вложив весь вес, двинул кулаком ему по рёбрам. Удар был не самым лучшим, но он достиг цели: мой обидчик схватился за бок и согнулся. Не давая опомниться, я вполсилы саданул его в ухо и, ухватив пальцами за волосы, дёрнул голову Гуссаковского вниз. Его нос встретилось с раковиной, забрызгав её кровью.

Не успели остальные двое понять, что происходит, как я метнулся к длинному и толкнул его ногой в живот. Длинный попятился. Я провёл апперкот. Костяшки моих пальцев точно угодили ему в подбородок, и парень повалился на пол, чуть не сбив с ног стоящего за соседней раковиной гимназиста.

Моя рука ощутила острую боль: кулаки были не набиты, и это сильно мешало драться.

Коренастый бросился на меня, схватил за шею и попытался повалить, я же принялся лупить его по рёбрам и куда попало, уже не вкладывая вес.

И тут чьи-то пальцы вцепились в мои плечи и стали оттаскивать от противника. Коренастого тоже схватили, не давая продолжать борьбу. Кто-то кричал, чтобы мы остановились. Нас разнимали.

Несколько гимназистов держали коренастого, другие – меня. Между нами вклинился щуплый парень с бакенбардами и светлой растительностью на лице, ещё не знавшем бритвы.

– Господа, господа, успокойтесь, – увещевал он, разведя руки в стороны. – Вы что тут творите, в самом деле? Ведите же себя подобающим образом!

– Так это они тут устроили балаган, – сказал я. – Все видели? Это подобающее поведение, по-вашему?

В это время длинный парень поднялся. Опершись на раковину, он потирал челюсть. Взгляд его блуждал. Гуссаковский стоял, зажимая нос, из которого хлестала кровь. Его лицо, руки, рубаха – всё было в крови. На моей рубахе тоже краснели брызги, а правый кулак оказался сбит. А ещё я ушибся бедром, пока боролся с коренастым.

– Ах ты, вымесок проклятый! – Гуссаковский злобно глядел на меня. – Я тебе устрою весёлую жизнь!

Он двинулся ко мне, но щуплый парень с бакенбардами мужественно встал на его пути.

– Хватит, господа, хватит! – повторял он. – Ну что вы, как мужики трактирные? Тут вам не кабак, чтобы кулаками размахивать. Если есть друг к другу претензии, удовлетворите их, как подобает людям благородным.

– А вы, сударь, кажется, кое-чего не знаете, – воскликнул Гуссаковский. – Я бы с радостью бросил вызов этому недоделку, да только есть нюанс. Человек этот, да будет вам известно, не явился на дуэль, отказавшись удовлетворить оскорблённое им лицо. И теперь он не может защищать свою честь в поединке.

Среди гимназистов поднялся ропот.

– Вот только это враньё, – парировал я, и гимназисты притихли. – Наглое и подлое враньё, распространяемое вот этим господином. Дуэль не состоялась по независимым от меня причинам, и подтвердить это может мой секундант и ещё ряд лиц. Или ты назовёшь их лжецами?

– Вопрос спорный, – пробасил кто-то за моей спиной. – Пусть поединок всё решит.

– Верно, оказию ту во внимание можно не брать, – согласился парень с бакенбардами. – Будем считать, что вы оба имеете право защищать свою честь. Так что решайте, господа, как поступить изволите. Либо с миром разойдётесь, либо…

– Что значит, с миром? – перебил его Гуссаковский. – Если так, то я требую сатисфакции. Вызываю вас на дуэль, сударь, – он посмотрел на меня, а затем обратился к своим приятелям. – А вы что молчите? Он и вас оскорбил.

– Я тоже вызываю вас на дуэль, – сказал коренастый.

– Я – тоже, – вяло пробормотал длинный.

– А я принимаю все три вызова, – ответил я, – только где гарантии, что никто не донесёт инспектору, как прошлый раз?

Опять поднялся ропот, гимназисты принялись спорить о чём-то.

– Значит, все здесь присутствующие дадут слово, что сохранят в тайне готовящуюся дуэль, – решил парень с бакенбардами.

– Или мы можем устроить дуэль здесь и сейчас, – предложил Гуссаковский, и на его окровавленной морде показалась коварная ухмылка, – дабы никто не измыслил уклониться от неё каким-либо способами.

– Нет, это не возможно, – сказал кто-то, – только не в стенах гимназии. Вас всех исключат.

Однако несколько учеников согласились с Гуссаковским.

– Я предлагаю обождать до завтра и драться за городом, – произнёс парень с бакенбардами. – Тут не самое подходящее место. Гимназия, всё-таки.

– И что с того? – возмутился Гуссаковский. – Не церковь же. После отбоя встретимся возле старой кладовой и на месте обсудим условия. А секундантов пусть каждый выберет из здесь присутствующих. Поскольку Державин – немощный, а пистолетов у нас нет, драться будем на шпагах. Какие препятствия вы видите, господа? Я не вижу препятствий. Ну так как? Кто пойдёт ко мне в секунданты?

Гуссаковский как будто даже забыл о разбитом лице, хотя нос его опух и кровоточил. В глазах этого белобрысого увальня появился дикий блеск. Парень явно намеревался меня прирезать.

– Я буду вашим секундантом, Гуссаковский, – вызвался один из присутствующих.

– Хорошо. А кто будет секундантами у моих друзей?

Возникла заминка. Было ощущение, что никто больше не хотел участвовать в этом мероприятии.

– Ну же, господа? – Гуссаковски взял, наконец, полотенце и приложил к разбитому носу. – В чём дело? Али перепугались?

– Я буду, – вызвался ещё один. – Всё равно у кого.

– Что ж, тогда я буду секундантом у Державина, – сказал парень с бакенбардами. – Если вы, сударь, не против, разумеется.

– Пожалуйста, я не против, – ответил я, довольный, что вопрос уладился так скоро.

– В таком случае, должен представиться. Василий Бакунин. А вы…

– Алексей Державин, – ответил я, слегка удивлённый встречей с ещё одной известной в моём мире фамилией.

– Ну кто третий? – нахмурился Гуссаковский, осматривая невольных свидетелей драки.

– Могу быть секундантом у обоих, – сказала второй парень.

Опять начался спор, можно ли так поступить или нет. В конце концов, третий секундант тоже нашёлся, и мы разошлись по комнатам. Дуэль была назначена на час ночи.

В нашей комнате лампы уже погасили, но старшие ребята ещё не спали. Ушаков при свете керосинового светильника сидел за столом над открытой книгой и шевелил губами, зубря какой-то предмет. Другой гимназист поставил на стул свечу в подсвечнике и читал, сидя на кровати. Третий чистил ботинки. На меня, как всегда – ноль внимания.

Я лёг в кровать, но спать не стал. Подождал, пока все уснут, а затем взял керосиновую лампу, зажёг и достал из шкафа шпагу. Скоро предстояло драться этой хреновиной, хотя я не имел ни малейшего представления о том, как это делается. Грядущая дуэль вызывала тревогу. Да этот Гуссаковский меня прирежет, как ягнёнка. Вон у него как глаза блестели. Знает, видимо, что я никудышный противник. Жаль, нельзя было устроить кулачный бой. Тогда у меня имелись бы хоть какие-то шансы. Подумал, что надо попытаться изменить условия: например, драться на пистолетах. Их, конечно, надо где-то достать, но это лучше, чем закончить очередную свою жизнь со вспоротым брюхом.

Я проверил остроту лезвия и попробовал немного подвигаться со новым для себя оружием. Ощущения были удивительные: шпага словно являлась продолжением моей руки. Опухшая после драки кисть мешала, но, кажется, дела были не столь плохи, как я предполагал. Алексей прежде обучался фехтованию, нужные навыки и рефлексы у него имелись. Вот только хватит ли их, чтобы одолеть Гуссаковского и двух его прихвостней? Что ж, скоро предстояло это узнать.

Старая кладовая, рядом с которой должна была состояться дуэль, находился в одной из пристроек на первом этаже. Мы зажгли две лампы под потолком коридора и стали обсуждать детали поединка. Было восемь человек: четыре участника, четыре секунданта. Все дуэлянты имели при себе шпаги. Нос Гуссаковского так опух, что расплылся на пол-лица, а длинного парня до сих пор шатало после апперкота. Скорее всего, у него было сотрясение.

– Очередь либо пусть жребий решит, либо сами договоритесь, – предложил Василий Бакунин. – Дерётесь до первой крови, а если после поединка Алексей будет в состоянии продолжать бой, выходит следующий.

– До первой крови? – усмехнулся Гуссаковский. – Он нанёс мне оскорбление действием. Я хочу драться до конца.

– Если хотите отправиться в Сибирь, то можно и до конца, – рассудил Василий, – но давайте не вдаваться в крайности. От этого никому пользы не будет.

Два секунданта поддержали такую позицию, и Гуссаковский, нехотя, согласился драться до первой крови. Впрочем, я почему-то не сомневался, что он попытается меня заколоть.

Кинули жребий. Гуссаковскому выпало драться последним.

Первым вышел длинный. Мы сняли кители, в правые руки взяли шпаги, левые заложили за спину. По правилам в поединке не допускалось использовать чего-либо иного, кроме шпаги – об этом нам любезно напомнил Василий. Удар ногой или рукой был бы сочтён низостью.

Мой противник выглядел напряжённым. Он до сих пор имел проблемы с координацией, и я не представлял, как он будет драться.

По команде мы скрестили шпаги. Клинки зазвенели, я с лёгкостью парировал удары и делал выпады, непрерывно наступая и заставляя длинного пятиться. Вдруг он споткнулся и завалился на пол, секунданты немедленно потребовали остановить бой. Рубаха на груди моего соперника стремительно окрашивалось красным. Он был ранен, а я даже не заметил, как всё произошло: моя рука действовала рефлекторно, почти без участия головы.

Оказывается, Алексей был очень даже неплохим фехтовальщиком, и умел за себя постоять. Ну и какого, спрашивается, фига он тогда ссал обидчиков на дуэль вызывать? Ведь именно из-за этого, кажется, он прослыл не самым смелым парнем.

Секунданты подбежали к раненому, отвели к подоконнику и, стянув рубаху, принялись останавливать кровь полотенцами. Медальон сняли. Наверное, магия должна был помочь затянуть рану. Та оказалась не глубокой, и противник мог продолжать бой, но по правилам, поединок считался законченным.

Вторым вышел коренастый. Наступать он начал довольно уверенно, а я стал отходить. Его движения были размашистыми и сильными, но и читались легко. Парировав несколько ударов, я уклонился от очередного выпада и ткнул соперника в плечо. Тот продолжил атаковать, словно не заметив укола, но секунданты велели остановиться, и парень нехотя подчинился. Рукав его рубахи уже весь намок от крови, а сам он был раздосадован поражением. Его отвели в сторону и стали перевязывать рану какими-то тряпками.

Второй поединок закончился, как и первый, в считанные секунды. Моё новое тело всё больше меня радовало.

Последним вышел Гуссаковский. Взгляд его выражал какую-то кровожадную решимость. Если первые двое не были уверены в своих силах (это читалось по их глазам), то Гуссаковский не испытывал ни капли сомнений. Он собирался идти до конца, но и я – тоже. Какие бы последствия меня не ждали, сейчас я намеревался всеми силами защищать свою жизнь, и если потребуется, заколоть гада, хотя последнее было не желательно. К Гуссаковскому у меня имелось несколько вопросов, да и убийство станет мне боком.

Гуссаковский начал активно теснить меня. Я отбил его выпады и перешёл в контрнаступление. Движения Гуссаковского были отточены и быстры, не слишком размашистые, но в то же время довольно сильные. Сразу стало понятно, что это – опытный фехтовальщик, нечета предыдущим.

Мы дрались долго, ни на чьей стороне не было ощутимого перевеса, и мне начало уже надоедать такое положение вещей.

Очередным выпадом Гуссаковский чуть не достал меня. Его клинок был нацелен мне в горло, но я вовремя отклонился. Спасла реакция. Я тут же контратаковал и сам попытался достать Гуссаковского, тот отбил два моих удара, а третий порезал ему рукав рубахи. Но кровь не выступила, и поединок продолжался.

В этот момент я, видимо, и утратил концентрацию. Гуссаковский нанёс череду сильных колющих ударов, нацеленных мне в живот и я, отбивая их, чуть не потерял равновесие. Уйдя с линии атаки, я сам начал наступать, но встретил отпор. Удар сыпался за ударом, клинки яростно бились друг о друга, я весь обратился во внимание, улавливая каждое движение соперника. На кону стояла моя жизнь.

Наши шпаги в очередной раз встретились, я сделал круговое движение, отклонив вражеский. Гуссаковский оказался открыт. В этот момент я мог проткнуть его насквозь, но убийство в мои планы не входило. Мой клинок легко чиркнул Гуссаковского по животу, и парень, вскрикнув, попятился.

– Стоп! – скомандовал Василий. – Поединок окончен.

Гуссаковский опустил шпагу, я – тоже. Но вдруг на его лице появилась еле заметная ухмылка, и мне стало понятно, что сейчас последует удар.

Только моя внимательность меня и спасла. Гуссаковски нанёс стремительный колющий удар, намереваясь проткнуть меня, и я чудом парировал его. Не обращая внимания на кровь, что хлестала из раны, Гуссаковский, словно берсерк, попёр на меня, его глаза горели яростью.

Василий кричал, чтобы мы остановились, но Гуссаковский не обращал на него внимания. Я же отбивался изо всех сил, понимая, что поединок закончится убийством. А вот чей труп останется лежать на холодном полу, зависело о моего мастерства.

Гуссаковский вошёл в раж, он яростно теснил меня, его удары стали сильнее, но медленней. И это оказалось мне на руку. Парировав очередной удар, я дужкой эфеса двинул Гуссаковскому в и так уже распухший нос. Мой недруг вскрикнул, и я, вложив корпус, всадил ему под дых свободным кулаком. Держась за живот, Гуссаковский упал на пол, а я ногой выбил шпагу из его руки. Теперь поединок точно был окончен. И что самое главное, все остались живы.

Присев на корточки рядом с Гуссаковским, я ткнул остриём клинка ему в ногу.

– Что вы делаете? – удивился Василий. – Прекратите. Поединок окончен.

– Отойдите и не мешайте, – я посмотрел на него и других секундантов. – У нас с ним осталось незаконченное дело. Где моя книга? – обратился я к Гусаковскому.

– Не знаю ни о какой книге, – процедил он, но клинок впился в плечо моему недругу, заставив того вскрикнуть. – Да уберите же его от меня кто-нибудь.

– Где моя книга? – я надавил сильнее.

– Алексей, прекратите немедленно! – Василий схватил меня за руку. – Вы что делаете?

– Он украл мою вещь, и пытаюсь вернуть её.

– Это правда? – Василий обратился к Гуссаковскому, а тот отполз и распластался на окровавленном полу. Он тяжело дышал, приходя в себя.

– Продал я ту книжку, – пробормотал он.

– Кому, когда и за сколько? – спросил я.

– Месяц назад где-то. На Сенной. Есть там один скупщик – Ванька Оглобля. Вот ему и продал за семь рублей.

– Где он? Как его найти?

– Лавка «Разные вещи» на Царскосельском проспекте. Там спрашивай.

– Деньги завтра мне отдашь.

– Отдам, – выдохнул обессиленный Гуссаковский.

Три секунданта принялись оказывать ему помощь. Пол был весь залит кровью, словно тут стадо баранов зарезали, вряд ли такое останется незамеченным администрацией, а потому следовало ждать серьёзную взбучку.

– Вы весьма искусно дерётесь на шпаге, – заметил Василий. – Было разумно с вашей стороны не убивать его.

– Еле сдержался, – усмехнулся я, вытирая руки полотенцем, которое мне дал Василий. – Ничего, что я его кулаком приложил?

– Поединок был окончен. Вы имели полное право.

– Может, позвать врача? – спросил один из секундантов. – Надо перевязать рану.

– Тогда директор узнает, – возразил второй.

– Он и так узнает, когда Гуссаковский не явится завтра в класс.

Завязался спор, который прервали шаги по коридору. Из-за угла вышел маленький человек в зелёном мундире – дежурный надзиратель. Значит, ему всё-таки доложили о драке. Мы все застыли, понимая, что крупно влипли, на лице же надзирателя отразилось великое смятение, когда он увидел следы побоища. Наверное, первой его мыслью было, что здесь кого-то убили.

– Что происходит? – надзиратель чуть не взвизгнул от возмущения. – Объяснитесь, господа!

Глава 6

Утром ни свет ни заря я, трое моих обидчиков и четверо секундантов стояли в директорском кабинете. За окном было темно, а в помещении горели люстры, и их свет отражался на лакированной мебели, позолоченном декоре и лысине директора.

Директор смотрел строго. Он откинулся в кресле, и мундир на его пузе чуть не лопался от натуги. Бакенбарды торчали в разные стороны лохматыми щётками, придавая лицу комичный вид. Рядом с директором стоял инспектор Пётр Семёнович, его обычно добродушное лицо, сейчас выражало крайнюю степень недовольства. Возле окна, обрамлённого тяжёлыми шторами, стояли мой классный руководитель, классный руководитель Гуссаковского, два классных и один дежурный надзиратели. Все эти люди осуждающе глядели на нас.

– Возмутительно! – директор уже раз десять повторил это слово, пока произносил свою длинную речь. – Пороть за такое беззаконие надо и взашей гнать. Всякое уважение к порядку потеряли. В стенах гимназии дуэли устраивают. Куда это годится?

Мы стояли тут уже больше часа. Вначале директор нас допрашивал, теперь отчитывал. Он то и дело грозился всех нас исключить, особенно зачинщиков, то есть меня и Василия Бакунина, который, якобы, подстрекал нас. На тот факт, что инициатива устроить дуэль в стенах гимназии принадлежала Гуссаковскому, никто почему-то внимания не обратил.

Сам же Гуссаковский стоял, смиренно потупив взор, словно невинная овечка.

– В солдаты вас отправлю, не посмотрю, что дворяне, – грозился директор. – Такому беззаконию не место в стенах моего учебного заведения. Что смотрите, разбойники? Что ещё мне с вами делать? Устроили тут… Ладно, господа, устал я увещеваниями заниматься. В карцер всех. На два дня. А зачинщиков – на три. Надеюсь, хоть там вы образумитесь немного. А если какой проступок ещё за кем из вас обнаружится – выгоню.

– Ваше высокородие, у нас нет столько карцеров, – наклонившись к директору, тихо произнёс Пётр Семёнович.

Директор насупил брови, недовольно закряхтел.

– Тогда так, – сказал он. – Найдите пустые классы и этих четверых господ посадите по двое, а зачинщиков – в карцер по одному. На этом всё, все свободны. А вы, Андрей Прокофьевич, обождите, и вы, Державин – тоже.

Все вышли, а я и мой классный надзиратель остались в кабинете. Андрей Прокофьевич вид имел виноватый, словно это он набедокурил, а не мы. Я же никакой вины, разумеется, не чувствовал. Думал только о том, как бы ни выгнали из гимназии. В солдаты совсем не хотелось.

– Вы, Алексей Александрович, буквально притягиваете неприятности, – произнёс директор. – Вы избили гимназистов дворянского происхождения, вы дрались на дуэли и ранили нескольких человек. Дай Бог, чтобы никто из них в суд не подал. А ведь поначалу я считал вас воспитанным молодым человеком. Когда мы с вами разговаривали последний раз, мне показалось, вы всё прекрасно поняли. Но нет же. Второй день в гимназии – и такое учинили. Пожалуй, в армии вашей удали нашлось бы более достойное применение.

– Ваше высокородие, можно задать вопрос? – спросил я.

– Задавайте.

– Как вы думаете, когда трое гимназистов ловят одного и избивают его так, что тот лишается возможности ходить – это нормально? За это не надо наказывать?

– Для разбора подобных вопросов существует педагогический совет или суд, – директор повысил тон. – Что вы мне тут зубы заговариваете? Провинились, а теперь ещё и дерзите? Дуэль в стенах гимназии – случай вопиющий и непростительный. Вы должны это понимать.

– И я должен был отказаться, когда Гуссаковский бросил мне вызов? Я должен был поступиться честью? Стать посмешищем в глазах окружающих? Поставьте себя на моё место. Что бы вы сделали?

– Сударь, вы, кажется, забываетесь, – директор сверкнул глазами, и я понял, что дальше его провоцировать не стоит. – По доброте душевной и из уважения к вашим семьям я решил не давать ход делу и не выносить за пределы этих стен, но ещё одно слово, и вы будете исключены немедленно!

– Прошу прощения, ваше высокородие, – произнёс я. – Больше такого не повторится.

– Очень надеюсь, сударь, иначе вы не будете тут учиться. Андрей Прокофьевич, уведите Алексея Александровича в карцер. И тщательнее следите за настроениями в доверенном вам классе.

Таким образом, не успев вернуться в гимназию, я попал в карцер, оказавшись на целых три дня выключенным из учебного процесса. И всё же я считал, мне повезло. Учитывая то, как легко директор исключал некоторых учеников за совершенно невинные проступки, было удивительно, что мы отделались куда меньшим наказанием за куда большую провинность.

Следующие три дня я провел в тесной комнатушке на цокольном этаже. Из удобств тут были только кровать, стол, ночной горшок, да свеча. Притом что кровать даже кроватью нельзя было назвать – обычная деревянная полка. Ни матраса, ни одеяла – ничего, а из пищи – вода и чёрный хлеб два раза в день. Свет проникал через небольшое окошко, расположенное на высоте человеческого роста, и потому даже днём в карцере царил полумрак. Помещение не отапливалось, и ночами я мёрз, даже укутавшись в шинель.

Одно радовало: с собой разрешалось взять книги, тетрадки и письменные принадлежности. Более того, каждый день классный надзиратель приносил список домашних заданий, чтобы я не отрывались от учёбы. Но основная часть дня всё равно оставалась свободной, и я проводил её, как мог, с пользой: изучал российскую и мировую историю.

То, что я узнавал и вспоминал, удивляло меня не меньше того, что видел вокруг. В голове не укладывалось, как мог существовать мир, так похожий на мой прежний мир и в то же время так разительно отличающийся от него.

Многие вехи истории в этих двух мирах совпадали, но при этом имелись совершенно разительные отличия.

Жил я теперь в Российской Империи. Она походила на дореволюционную Россию девятнадцатого века. Порядки были похожи, нравы, религия, законы, вплоть до того, что тут существовали такие же сословия, имелась табель о рангах (только из двенадцати классов, а не из четырнадцати), а во главе государства стоял монарх-самодержец.

Границы, конечно, отличались, но не сильно.

На западе граница проходила по линии Кёнингсбер-Варшава-Кишенёв. До недавнего времени это была граница между Российской Империи и Великой Францией, установленная по результатам русско-французской войны 1812–1816 годов. Теперь же по ту сторону оказались Австрия и Пруссия. На юге мы соседствовали с Османской и Персидской империями. Граница с турками была в Бессарабии и Закавказье, с персами – в основном, в Средней Азии. Однако сейчас с этими государствами шла война, поэтому ситуация была неопределённой. Граница с Китайской Империей пролегала по Амуру. Территория южнее принадлежала Китаю, севернее – нам. В связи с этим на политической карте Дальнего Востока совпадений оказалось мало.

Западная Европа куда сильнее отличалась от западной Европы образца девятнадцатого века в моём мире. После наполеоновских войн все земли от Атлантического океана до линии Кёнингсбер-Варшава-Кишенёв вошли в состав Великой Франции. Эта империя просуществовала неделимой большую часть девятнадцатого века, но в восьмидесятых годах в ходе войны за независимость отделилась Испания, а буквально пять лет назад самостоятельность обрёл Австро-Германский союз.

А вот государство Северной Америки к началу двадцатого столетия недалеко ушло в своём развитии. Там, как и у нас, на основе колоний образовались штаты, которые в восемнадцатом веке отвоевали независимость, но развитие их тормозилось второй по счёту гражданской войной. Да и Франция до сих пор имела там владения и отказываться от них не собиралась.

Отечественная история гораздо больше напоминала историю России из моего мира. В конце семнадцатого века на престол взошёл Пётр I, который, как и у нас, основа Санкт-Петербург, построил флот и принёс из-за границы много новшеств в быт Российского царства. Однако здесь он царствовал на десять лет дольше, а сменил его сын Алексей. После смерти Алексея I на трон взошёл Пётр II, который у нас считался третьим.

Дальше было, как у нас: Петра свергла его супруга, ставшая первой и единственной императрицей на Российском троне, а после неё правил Павел I. Тут он был совсем не похож на Павла I из моего мира. Его политика напоминала скорее политику Александра I: тоже проводил реформы и прославился, как либеральный и просвещённый монарх. Он даже хотел дать конституцию и отменить крепостное право, но так ничего не дал и не отменил, завещав продолжать своё дело сыновьям. Царствовал он до 1825 года.

И вот тут история двух Российских Империй сильно расходилась.

Последний Романов так увлёкся реформами, что вызвал недовольство у старых аристократических родов. В 1825 года, стоило ему отдать душу небесам, случился военный переворот, а затем – гражданская война, которая длилась два года. В итоге гвардия посадила на трон Георгия Боровского – потомка Рюриковичей. Один из сыновей Павла I уехал во Францию, второй – тот, который возглавил сопротивление, был казнён. Многие члены семьи Романовых оказались убиты, а те аристократы, кто воевал на их стороне, подверглись репрессиям.

Поэтому правящей династией сейчас являлись не Романовы, а Боровские. В настоящее время на троне сидел Николай III – восьмидесятилетний старик, который царствовал уже почти сорок лет.

Крепостное право тут отменили лишь в семидесятых годах девятнадцатого века, а про конституцию забыли, как про страшный сон. Боровские предпочли самодержавную монархию в противовес нравам «загнивающего Запада».

Впрочем, эти политические дрязги, по существу, не сильно отличались от нашего мира. Развивалось здешнее общество примерно по тем же принципам, что и у нас, и проходил те же стадии. Но имелось тут и одно кардинальное отличие – наличие магии. Во главе государств стояли люди, владеющие заклинаниями, а костяк элиты составляли семейства, испокон веков культивирующие различные магические техники. Соответственно, и сегрегация общества тут была жёстче: люди делились на высших и низших, исходя из того, владеют они чарами или нет. Впрочем, к началу двадцатого века, деление стало чуть менее жёстким. Сейчас, как я понял, в империи было много дворян, не обладающих магическим даром, да и простой народ всё громче подавал голос.

Выпустили меня во вторник утром. К тому времени весть о ночной дуэли и о моей победе над Гуссаковским и его приятелями разлетелась по всей гимназии. Когда я пришёл в класс, меня тут же обступили ребята и, забыв о манерах, принялись с жадностью расспрашивать про поединок. У них это события вызывало совсем другие суждения, нежели у преподавательского состава. Парни не выказывали восхищения напрямую, но я видел огонь в их глазах. Без сомнения каждый из них жаждал повторить мой «подвиг».

Только появившийся словно из-под земли надзиратель пресёк наш разговор. Но на перемене, стоило Андрею Прокофьевичу уйти по своим делам, ко мне снова пристали с просьбами рассказать о дуэли.

– Гуссаковского давно пора было проучить, – рассуждал я, окружённый одноклассниками. – Он слишком много мнит из себя. Он нагл и необуздан. А то, что Гуссаковский занимается доносительство и распускает грязные сплетни – и вовсе говорит о нём, как о человеке подлом и низком. Кто-то должен был научить его уму разуму.