Текст книги "Лихой гимназист (СИ)"

Автор книги: Amazerak

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 20 страниц)

Пролог

Снег бодро хрустел под ботинками, изо рта с каждым выдохом вырывалось облачко густого пара. Алексей торопился в общежитие. День сегодня выдался морозным; февраль, словно собрав последние силы, пытался остановить неминуемое наступление весны, но март уже был не за горами.

Алексей свернул с освещённой улицы, нырнул в подворотню и оказался в лабиринте дворов, где лишь одинокие лампы над дверьми подъездов разгоняли вечерний мрак, да тусклые пятна окон желтели во тьме хаотичной мозаикой.

Был девятый час, Алексей опаздывал. Парадный вход общежития закрывался в восемь, всех пришедших позже сторож отмечал на бумаге, и списки отдавал инспектору. За первое опоздание полагался выговор, следующие карались строже. Однако кроме парадного входа, имелся ещё и чёрный – через подсобку. Прислуга обычно так рано дверь не запирала, и сведущие гимназисты без проблем проникали внутрь, минуя сторожа. Истопник поворчит, бывало, но никому докладывать не станет – это не его обязанности. А дальше главное не попасться дежурному надзирателю, который мог бродить по коридору. Алексей тоже знал о таком способе попасть в общежитие и теперь торопливо шагал по утоптанной дорожке к чёрному входу, надеясь, что тот ещё открыт.

Сунув руки в карманы шинели, Алексей сжимал подмышкой увесистый том в потёртом коричневом переплёте. Это была очень старая книга – одно из первых изданий последней версии «Руководства…», вышедшей около полувека назад. Книгу эту одолжил двоюродный дядя, Тимофей Маркович, дабы Алексей развивал свой талант. И Алексей развивал его, выискивая в плотном учебном графике свободные минуты, чтобы постигать искусство владения магией тёмной стихии. Сегодня, в этот морозный воскресный день, он даже поехал за город, дабы в уединении попрактиковаться в заклинаниях. Данное обстоятельство и стало причиной досадной задержки.

Вот только все старания казались напрасными: у Алексея мало что получилось, прогресса не было. Последние несколько поколений в семействе Державиных рождались довольно слабые заклинатели, и Алексей не стал исключением. Мысль эта печалила его, он хотел быть сильнее, но магия не поддавалась его воле – даже те техники, которыми испокон веков владел род Державиных.

Алексей прошёл мимо арки с глухими железными воротами, ведущими во двор гимназии, и обогнул двухэтажную пристройку. Впереди замаячил тусклый фонарь чёрного входа.

Впрочем, Алексей оказался не единственным, кто сегодня околачивался на улице позже положенного часа. На дорожке стояли три человеческие фигуры, едва выделяющиеся в ночном мраке. Мечущиеся во тьме огоньки сигарет говорили о том, что эта троица – гимназисты, выбежавшие покурить перед отбоем. Значит, служебный вход ещё открыт. Алексей прибавил шагу, ему хотелось поскорее окунуться в тепло натопленного помещения.

Когда подошёл ближе, он узнал куривших. Самого крупного звали Евгений Гуссаковский, он являлся выходцем из старого, но довольно бедного дворянского семейства. Это был здоровый белобрысый увалень восемнадцати лет от роду, с физиономией, лишённой какого-либо благородства в облике. Его подбородок и левую щёку обезображивали шрамы от ожога – последствия магической дуэли. Ходили слухи, что в прошлом году Гуссаковский вызвал на поединок сильного заклинателя из юнкеров, итогом их схватки стали отметины на лице гимназиста. Так же поговаривали, будто он и прежде участвовал в дуэлях, и Алексей не понимал, почему Гуссаковского в таком случае ещё не турнули из гимназии, ведь дуэли среди учеников были запрещены.

Рядом с Гуссаковским стоял Илья Сидоровский – высокий парень с длинным угловатым лицом и глазами навыкате. Этот являлся дворянином в третьем поколении, но представители старой аристократии таких не считали равными себе. Ведь что за дворянин, коли его прадед землю пахал? Ещё и провинциал: откуда-то из Новгородской губернии. Дед Сидоровского участвовал в прошлой русско-турецкой войне, дослужился до генерала, за что и получил наследственное дворянство, а сам Илья оказался довольно сильным заклинателям: учился в шестом классе, а уже имел степень магистра третьего ранга по технике камня.

Гуссаковский имел степень специалиста, а Алексей являлся всего лишь послушником второго ранга, хотя в пятом классе полагалось быть, минимум, послушником первого.

Фамилию третьего гимназиста Алексей не знал, но этого коренастого малого он постоянно видел в компании с Гуссаковским и Сидоровским. Все они учились в одном классе.

От этой троицы ничего хорошего ждать не следовало: манеры и поведение парней не отличались благородством, и Алексей избегал встречи с ними, опасаясь нелицеприятных слов в свой адрес. После того как кто-то пустил гнусный слух, будто Алексей не явился на дуэль с Петром Меньшиковым, такие вещи стали повторяться довольно часто.

Конечно, в некоторой степени это являлось правдой, Алексей действительно не явился на дуэль с Меньшиковым. Вот только причиной тому явились обстоятельства непреодолимой силы: кто-то донёс инспектору о готовящемся поединке, и инспектор не позволил Алексею в тот день покинуть общежитие. Сергей Галатов, который был у него секундантом, мог подтвердить, что всё произошло именно так, однако кто-то распустил сплетни, якобы Алексей испугался поединка, и теперь было сложно доказать обратное.

Алексей и прежде слыл человеком мягким, а с тех пор и вовсе половина гимназии стал считать его трусом. Есть ли для дворянина позор страшнее?

Натянув фуражку на лоб, Алексей попытался побыстрее пройти мимо шестиклассников, надеясь, что его не узнают.

– Опаздываете, сударь? – Гуссаковский всё же обратился к нему. – Поторапливайтесь, а то дверь затворят.

– Благодарю вас, – ответил Алексей и зашагал дальше, желая избежать общения с неприятными ему людьми. Но не тут-то было.

– Позвольте задать вам один вопрос, прежде чем вы продолжите путь, – произнёс Гуссаковский, и Алексею пришлось остановиться. – Мы с друзьями затеяли спор, и только вы можете уладить наши разногласия. Помогите, будьте любезны.

– С удовольствием помогу, – Алексей обернулся к трём приятелям, чувствуя, что ничего хорошего дальше не последует.

– Скажите, милостивый сударь, – в голосе Гуссаковского чувствовалась насмешка. – Если я назову вас трусом, вы бросите мне вызов или проглотите с покорностью лакея, как и все предыдущие оскорбления?

Алексей поджал губы. Гуссаковский снова принялся донимать его. День и так не задался, а теперь ещё приходилось терпеть насмешки этих грубиянов.

– Я с радостью бросил бы вам вызов, если б дуэли не были запрещены, – ответил Алексей, пытаясь с достоинством выйти из сложившейся ситуации, но в то же время понимая, сколь жалкими выглядят эти попытки.

Алексей боялся, но боялся он не столько поединка, сколько его последствий. Он прекрасно знал, что на этот раз выговором не отделается. Гуссаковскому, может, и сойдёт всё с рук, Алексею же – нет. Исключение из гимназии – наиболее вероятный исход, ожидавший его в том случае, если до директора дойдёт весть о новой драке. А если исключат из гимназии для заклинателей, то почти наверняка отправят в солдаты – таков порядок, который уже лет двести довлел над учащимися специальных учебных заведений. Но был и ещё один страх: Алексей боялся подвести отца, не оправдать возложенных родителем надежд и опозорить семью.

– Вы говорите о запретах, прикрывая вашу трусость, сударь? – Гуссаковский не унимался, продолжая колоть в самое больное место.

На этот раз он перешёл все границы, такое стерпеть было нельзя. Если не ответить – станет только хуже, Гуссаковский позаботится о том, чтобы Алексея к концу учебного года начала презирать все гимназия. Требовалось что-то предпринять и немедленно.

Обретя решимость, Алексей подошёл к обидчику и отвесил пощёчину. Теперь дороги назад нет, дуэли не избежать.

Гуссаковский потёр щёку, ухмыльнулся и сделал то, что Алексей никак не ожидал. Вместо того чтобы вызвать на дуэль, он двинул Алексею в живот своим широким кулаком.

Вспышка боли. Дыхание перехватило, и Алексей согнулся пополам. Благородства от этих низких людей ждать не стоило – он понял это слишком поздно.

– Думал, я с тобой, как с благородным сражаться буду? – Гуссаковский сплюнул. – Да с тобой, фетюк, даже свинья на дуэли драться побрезгует. – Пойдёмте, господа.

Остальные двое рассмеялись, и компания, выкинув сигареты, направилась к служебному входу.

Алексей лежал в снегу, фуражка его слетела с головы и валялась рядом, как и книга, выпавшая из рук. Обида подкатывала к горлу комом, на глаза наворачивались слёзы – то ли от боли физической, то ли от боли душевной, вызванной ужасным оскорблением. По всему выходило, что с Алексеем даже на дуэли драться считают зазорным. И всё из-за нелепого лживого слуха, расползшегося по гимназии.

Обида быстро переросла в злость. Пересилив боль, Алексей поднялся и побежал за троицей. Он схватил за плечо здоровяка Гуссаковского, резко дёрнув, развернул к себе и с размаху двинул ему кулаком в лицо.

Руку пронзила боль. Прежде Алексею не приходилось драться на кулаках. И всё же удар оказался достаточно сильный, чтобы Гуссаковский уселся в снег. Алексей кинулся на обидчика, но остальные двое парней схватили его, оттащили и повалили на дорогу. Несколько пинков ногами по рёбрам – перед глазами поползли круги.

– Вот и лежи тут, – сказал кто-то.

Но Алексей не послушался. Он поднялся и кинулся на Сидоровского, пытаясь достать того кулаками. Кажется, даже получилось, но удар в подбородок опрокинул Алексея в снег. Алексей выплюнул кровь. Ярость, которая охватила его, была чем-то новым, неведомым. Он никогда прежде не испытывал такого чувства, а теперь даже боль отошла на второй план. В голове стоял звон, перед глазами – пелена. Алексей вскочил и бросился на того, кто находился ближе всех, но в следующий миг обнаружил себя лежащим лицом в снегу.

– Да угомонись ты, выродок! – воскликнул один из гимназистов, и на спину обрушился удар такой силы, что Алексей закричал.

– И зачем ты это сделал? – раздался откуда-то недовольный голос Гуссаковского. – А если родственники его в суд подадут? Хочешь в солдаты пойти?

– Дык этот шаврик – бешеный какой-то, не угомонился б иначе, – ответил другой голос, принадлежавший, кажется, Сидоровскому. – Я ж его легонько приложил.

– Легонько – не легонько, а заклинаниями бить не надо было. Почему опять без блямбы ходишь? Поймает надзиратель – в карцере заночуешь, – заскрипел снег под ногами, и пред лицом Алексея возникла обожжённая харя Гуссаковского. – А ты, если донесёшь кому, найдём и поломаем. Уяснил мои слова?

Алексей ничего не ответил, перед глазами всё плыло, а голова не соображала.

– Так, господа, давайте оттащим его подальше отсюда, – это было последнее, что он услышал.

Глава 1

В ушах стоял звук пистолетных выстрелов. После каждого из них тело обжигала боль. Её отблески до сих пор звенели в моей голове, хотя самой боли я уже не чувствовал. Стоило упасть на тротуар, как она исчезла вместе со всем окружающим миром.

Абсолютная тишина окутала меня, я падал в пустоту, в бесконечность, которая поглощала моё естество. Никакого света в конце тоннеля – только мрак вокруг, бессмысленный и вязкий.

Не знаю, долго ли продолжался этот полёт, но в какой-то момент пришло осознание, что я никуда больше не падаю. Спиной я ощущал дощатый пол. Приземление произошло совершенно незаметно. Тут же явилось новое осознания: боли нет, несмотря на то, что мне в спину разрядили целую обойму.

Открыл глаза. Я находился в помещении, залитом тусклым дневным светом. Надо мной – потолок, на потолке – старинная лампа с матовым полукруглым плафоном. Несколько секунд я созерцал эту картину, которая, прямо скажем, сильно разнилась со всевозможными представлениями о загробной жизни, слышанными мной прежде.

Я умер? Меня спасли? Где я? На больницу не похоже, на морг или тюрьму – подавно. Что, чёрт возьми, происходит? Судя по всему, меня притащили в какой-то дом и кинули на полу. Но тогда почему не чувствую боли от пулевых ранений?

Мысль встать с пола пришла не сразу, но когда это случилось, я тут же попытался это сделать. Попытка оказалась неудачной. Руки и ноги функционировали нормально, вот только они почти не слушались команд головного мозга, и вместо того, чтобы привычным движением перевернуться и подняться, я нелепо раскорячился и шлёпнулся пузом на пол, чуть не разбив нос. Моё тело было… неудобным – только так я мог определить это ощущение.

Вторая попытка оказалась успешнее. Я кое-как усадил своё неудобное тело на пол и осмотреться вокруг.

Интерьер комнаты, в которой я находился, выглядел весьма старомодно, а мебель казалась антиквариатом века из девятнадцатого – словно в каком-нибудь музее. Нос щекотал запах жжёной древесины.

В комнате имелось окно и две двустворчатые двери, ведущие в разные стороны. Обе были закрыты. Самый дальний от меня угол был скошен и обложен белой керамической плиткой. Стальная заслонка говорила о том, что это сооружение – печь. От неё-то и тянуло дымом. По нижней части стен тянулась отделка деревянными панелями, верхняя половина была оклеена полосатыми обоями, имеющими мягкий зелёный оттенок.

Возле окна стоял массивный письменный стол с резными ножками, на нём располагались перо на подставке, чернильница, пресс-папье и стопка книг, на краю – светильник с абажуром и стальным резервуаром, напоминающим ёмкость для керосина. На потолке оказалась не одна люстра, а целых три и все они, судя по наличию такого же резервуара, работали то ли на масле, то ли на керосине. За спиной находился невысокий книжный шкаф с застеклёнными дверцами и воздвигшимся на нём глобусом. Одна из книг – увесистый том в черном кожаном переплёте – валялась на полу.

Помимо книжного тут имелся так же платяной шкаф – повыше и с глухими дверцами, обрамлёнными резным узором, и кресло с изогнутыми ножками.

Рядом со мной оказался агрегат, напоминающий инвалидную коляску. Судя по всему, это она и была, вот только выглядела не совсем обычно: за спинкой располагался небольшой резервуар, от него вели трубки к механизму с шатунами на задних колёсах. Кресло имело два рычага. Каталка эта сильно выбивался из массы пусть старых, но, в общем-то, довольно стандартных вещей.

Ухватившись за подлокотник кресла-каталки, что опять же получилось не с первого раза, я поднялся. Осмотрев своё тело, пулевых ранений не нашёл, зато обнаружил странный факт: тело изменилось, конечности стали длиннее и тоньше, а кожа – глаже.

При мысли о том, что тело это – не моё, бросило в пот. Что это значит? Жертвой какого чудовищного эксперимента я стал? Мысли метались в голове бешеным галопом. Вспоминались какие-то фильмы, истории из жизни, кем-то когда-то рассказанные, но ничего из этого не могло прояснить сложившуюся ситуацию. Паника на несколько секунд овладела мной, но я постарался взять себя в руки. Главное, жив-здоров, с остальным разберёмся по ходу дела.

Одежда моя тоже была старомодной: бежевые брюки на подтяжках, белая рубаха, светлый жилет, украшенный узорами, какое-то подобие галстука.

Над рукомойником, примостившимся возле одной из дверей, заметил зеркальце, и подошёл к нему. Каждый шаг давался с трудом, и чтобы не упасть, я держался вначале за шкаф, потом за стену.

И вот, наконец, я узрел свою морду лица. Из зеркала на меня таращился какой-то темноволосый юноша со смазливой физиономией. Он был высок и бледен, однако имелась в его облике странная деталь: его тело окутывал лёгкий дымок, а глаза и вовсе заволокла чёрная пелена.

– Вот же срань, – вполголоса прокомментировал я увиденное. Изумлению моему не было предела.

Башка кружилась, пришлось сесть на стул. Ну что за хрень, думал я, подперев рукой голову. Всякое в жизни случается, но такое…

Мой взгляд снова упал на книгу, валяющуюся на полу. Я поднял её, прочитал название: «Руководство N 4 по владению чарами тёмной стихии». Пролистал страницы. Книга была написана частично на незнакомом языке, буквы которого напоминали руны, частично – на русском дореволюционного образца с «ятями» и твёрдыми знаками в конце слов.

Трудности в прочтении русских слов я не испытал, словно всю жизнь пользовался не современным языком, а именно таким, но смысла в этой ахинее про колдовство и заклинания не уловил. Положив книгу на стол, задумался. Кто я? Почему я оказался совершенно другим человеком? Возможно, после смерти моя душа, или что том у нас есть, перенеслась в новое тело? Реинкарнация, типа, как у индусов? Но тогда я должен был родиться заново, а не вот так.

Вспомнилась книга, которую читал в молодости. Там было про парня, который во сне прожил целую жизнь, а когда его убили, он проснулся. Наши пути с человеком из сна этого персонажа даже немного перекликались: тому парню тоже довелось повоевать, и его тоже застрелили на улице. Не могло ли оказаться так, что вся прошлая жизнь мне просто приснилась, а на самом деле я – молодой человек из девятнадцатого века?

Последние события чётко отпечатались в памяти. Я возвращался домой. Вышел из машины перед подъездом, как вдруг за спиной раздались выстрелы. Меня убили – это не вызывало сомнений. Я и сам убивал – убивал за деньги, "работал", что называется, киллером. А теперь грохнули меня. Стрелявшего не видел. Это мог быть кто угодно: у многих людей в том мире имелся повод пустить мне в пулю в голову.

Впрочем, смерти я не удивился: знал, что это однажды произойдёт, и не питал надежд дожить до старости. Иногда даже поражался тому, как долго протянул, занимаясь столь рискованным бизнесом. Несложно было догадаться, чем и как закончится моя земная жизнь, а вот посмертие явно не соответствовало ожиданиям. Я-то считал, что меня ждёт пустота, а тут – ерунда какая-то.

Впрочем, философствовать сейчас смыла не было. Точка в прежней жизни поставлена. Если это не сон, то я теперь – совсем другой человек. Если дальше мне предстоит существовать в этом теле, первым делом надо узнать, кто я и где я.

Взгляд снова упал на загадочную книгу. Похоже, парень экспериментировал с тёмной магией. Доэкспериментировался, называется. Я-то думал, что магия только в «Шоу экстрасенсов» существует, а она, кажется, вполне реальна. Иначе что за дымка вокруг моего тела?

Другие книги, лежавшие на столе, оказались простыми учебниками: физика, математика, французский язык, латынь. В них не было ничего сверхъестественного. Возможно, молодой человек, которым я теперь являлся, учился в школе или институте. Наличие кресла-каталки могло говорить о том, что он был инвалидом, но я ощущал себя вполне здоровым, если не считать того, что до сих пор не мог привыкнуть к своему новому телу.

Встав из-за стола, я прошёлся взад-вперёд по комнате. Дымка постепенно пропадала, а движения мои с каждой минутой становились более чёткими и скоординированными.

Посмотрел в окно. Оно выходило на большой двор. В лужах отражалось пасмурное небо, тополя зеленели молодой листвой, за деревьями желтели стены каких-то одноэтажных построек. Перпендикулярно дому толпились деревянные сараи, с ним соседствовало сооружение с двумя воротами, напоминающее гараж или, скорее, каретник.

Во дворе возился бородатый мужик в мятой фуражке и старом грязном армяке. Он что-то делал возле сараев, а потом принялся таскать дрова в дом. Судя по погоде и по распускающейся листве, сейчас был конец апреля или начало мая.

Я отошёл от окна и стал осматривать немногочисленные книги в шкафу, как вдруг услышал во дворе пронзительный свист и пыхтение, похожее звук движущегося паровоза. Я снова выглянул на улицу.

На двор въехал необычный агрегат. На вид это была двухместная карета, только без лошадей. Кучер, или точнее сказать, шофёр в перчатках с широкими крагами и водительских очках сидел на облучке под брезентовым навесом и крутил руль. Над задней осью располагался пузатый бочонок, напоминающий тот, который был у кресла-каталки, только в разы больше. Имелся и механизм, приводящий в движение колёса.

Это чудо техники окончательно убедило меня в том, что мир, в котором я сейчас находился, совсем не похож на мой прежний. Тут и магия, кажется, достаточно рядовое явление, и техническое развитие идёт несколько иначе, чем у нас.

Карета подкатила к гаражу, шофёр спрыгнул с облучка, стал открывать ворота.

Раздавшиеся за дверью голоса вывели меня из ступора. В доме жили и другие люди – скорее всего, родня. Но кто они? Как вести себя с ними, что говорить? Я оказался в затруднительном положении.

Чуть не повалив стоящую посреди комнаты кресло-каталку, я бросился к книжному шкафу, распахнул дверца и принялся вытаскивать книги, пытаясь найти какую-нибудь информацию. Год, месяц, как меня зовут, как зовут моих родителей, да хоть что-нибудь…

Книг оказалось немного, да и те – в большинстве своём, учебники. Только две верхние полки были заняты ими, на нижних находились игрушки и личные вещи. Меня заинтересовали два учебника истории, которые я отложил, чтобы почитать позже. Но то, чего хотел найти, тут не было.

Тогда я стал рыться в ящиках стола, вытаскивая оттуда содержимое. Тут хранились тетрадки, письменные и рисовальные принадлежности, но всё это мне было не нужно.

Наконец, добрался до нижнего ящика, в котором лежали три увесистые тетради в твёрдом переплёте. Открыл одну и… Бинго! Это оказалось то, что надо. С первых строк стало понятно, что передо мной дневник – дневник того молодого человека, которым я теперь был.

Парень вёл его с одиннадцати лет, более ранних записей я не обнаружил, но и этого должно было хватить, чтобы в общих чертах понять нового себя.

Начальная запись гласила о том, что пацан, закончив домашнее обучение, отправился в первый класс Петербургской гимназии номер пятнадцать, в связи с чем перебрался из родительского особняка в общагу, поскольку из дома ездить было далеко. Ситуация начала проясняться. Я оказался школотой, учился в гимназии в Петербурге, а жил, очевидно, где-то в области. Над записью стояла дата: пятнадцатое августа тысяча девятьсот десятого года.

Последняя запись дневника датировалась двадцать седьмым апреля тысяча девятьсот пятнадцатого года. В ней говорилось об эксперименте с заклинаниями для излечения некого недуга. Что случилось с парнем, пока выяснить не удалось, но зато я узнал, какой на дворе год. Исходя из простейших вычислений, мне было всего шестнадцать лет.

Я с головой погрузился в чтение. Прежде чем встретиться с жителями этого дома, следовало изучить как можно больше материала, не упустив ни одной детали. Дневники были единственным источником информации, и я жадно впитывал каждое слово. А за спиной, подгоняя меня, неумолимо тикала секундная стрелка настенных часов.

Я читал о событиях из жизни парня, и в голове просыпались воспоминания. Они всплывали откуда-то из глубин подсознания и вставали перед глазами смутными пятнами среди кромешной тьмы, окутывающей прошлое. Зарождалась вторая группа воспоминаний – воспоминаний о том, чего не было.

Ощущение нереальности происходящего всё ещё довлело надо мной. Казалось, сейчас проснусь и окажусь в нормальном мире. Но пробуждения не наступало.

На улице начало темнеть, и я включил настольный светильник. Как и предполагал, он работал на керосине. Это меня заставило отвлечься от чтения, поскольку потребовалось разобраться, как поджигается фитиль. На столе стояла спичечница. Спички, к счастью, ещё были.

«Включив» свет, я снова погрузился в чтение.

Когда раздался стук в дверь, я аж подпрыгнул от неожиданности. Сердце заколотилось сильнее прежнего. Момент истины настал: сейчас встречусь с домашними.

– Господин Алексей Александрович, – донёсся из-за двери мужской голос. – Батюшка ваш часа два, как домой прибыли, а вы даже не вышли. К столу зовут, серчают, что вас нет так долго. Поспешайте, пожалуйста.

– Сейчас, – крикнул я, сгрёб дневники и сунул в ящик. Туда же запихнул руководство по владению чарами. Тело к этому времени меня слушалось уже довольно сносно, а дымка и вовсе прошла.

Я подошёл к двери и отпер замок.

Передо мной стоял мужчина средних лет с зачёсанными на лысину жиденькими волосами. Ростом он был ниже меня на полголовы, а одежда его выглядела ещё более странно и старомодно, чем моя: сужающийся книзу кафтан малинового цвета, малиновая жилетка, малиновые брюки до колен, белые чулки.

Глаза мужчины округлились, и он всплеснул руками:

– Батюшки! Алексей Александрович! Чудеса-то какие! А дохтур-то говорил, что только чародейная медицина поможет. А вы и без всяких чар поправились. Пойдёмте скорее в столовую, вот радости-то будет!

Судя по заискивающему тону и странному костюму, мужик являлся кем-то вроде слуги. Если тут начало двадцатого века, то не удивительно. Да и семья моя, очевидно, не из бедных: простые работяги в таких хоромах и сейчас не живут, а тогда – и подавно.

Слуга отошёл с дороги, пропуская меня вперёд. Мне надо было идти в столовую, но где та находится, я понятия не имел.

– Пойди вперёд, – сказал я. – Мне пока ноги надо размять.

Слуга повиновался, и я потопал вслед за ним, глазея по сторонам.

Мы миновали довольно просторную комнату. У стены стоял древний диван на шести изогнутых ножках, над ним висело зеркало, вокруг – картины в изразцовых рамках. По обе стороны дивана зеленели фикусы. Так же тут были столик и кресла, в одном углу громоздился мраморный камин, в другом – такая же, как и в моей комнате, печка. Стены украшали пустые подсвечники, а с потолка свисали несколько керосиновых ламп.

Планировка дома была анфиладной. Мы прошли насквозь ещё три комнаты, тоже уставленные старинной мебелью, и оказались в столовой.

Под потолком горели четыре люстры, но даже они не давали достаточно света, чтобы разогнать полумрак, затаившийся по углам.

За небольшим столом продолговатой формы сидели трое. В торце расположился важного вида мужчина, облачённый в длинный тёмно-серый сюртук, светлые брюки и жилетку. Мужчине на вид было лет сорок, он носил завитые вверх усы и имел идеальную осанку: сидел, словно проглотив кол. Он производил впечатление военного, наряженного в старомодную гражданскую одежду.

За длинной частью стола находились девушка лет пятнадцати и пожилая женщина. Обе были одеты в пышные закрытые платья светлых оттенков.

То, что усатый – глава семейства и, скорее всего, мой батя, я понял сразу. А вот как приветствовать его и остальных собравшихся за столом, я не знал. Однако слуга спас положение.

– Ваше высокородие, чудо случилось! – воскликнул он, обращаясь к усатому. – Алексей Александрович поправились милостью Божьей.

Мужчина посмотрел на меня, и брови его слегка дёрнулись вверх, выражая удивление. Это была единственная реакция отца на чудесное исцеление сына-инвалида.

– Действительно, весть счастливая, – произнёс спокойно его высокородие и обратился к слуге. – Ступай, Емельян, поставь в кладовку коляску, коли она более не требуется, – затем он посмотрел на меня каким-то равнодушным взглядом. – Ну же, Алексей, присаживайся. Удивительно, что ты так внезапно выздоровел. Как твоё самочувствие?

– Нормально, – ответил я, усаживаясь напротив представительниц слабого пола. – Всё, кажется, в порядке.

– Как это произошло?

– Я просто почувствовал, что всё хорошо. Это было… неожиданно.

– Что ж, кажется, твоя травма оказалась не столь серьёзной, как говорили врачи, – продолжил батя весьма прохладным тоном. – А в следующий раз не заставляй себя ждать, и прежде чем выходить к общей трапезе, потрудись надеть сюртук. Ладно, помолимся и начнём.

Пока он произносил молитву, я рассматривал девушку и женщину, сидящих напротив. Сейчас они приняли смиренный вид и не замечали моего любопытного взгляда. Девушка, скорее всего, являлась моей сестрой. Она упоминалась в дневнике, звали её Ольгой. У неё было постное выражение лица, большие словно испуганные глаза, а кожа – бледная, как у покойника.

Другие родственники в дневниках не упоминались, поэтому, что за пожилая дама сидит за столом, пока было неясно.

Обе дамы тоже держали осанку, и я, старясь подражать остальным, уселся как можно прямее, сложив руки на столе. Однако атмосфера, царящая в доме, мне не нравилась: слишком напряжённая обстановка.

После того, как батя прочитал молитву, мы каждый сам себе наложили из большого фарфорового блюда гречку с мясными кусочками и принялись за еду. Некоторое время было слышно лишь позвякивание вилок о тарелки. Я тоже стал есть, украдкой поглядывая на окружающих и стараясь делать то же, что и они.

– Как прошёл день, Алексей? – вопрос отца прозвучал неожиданно, словно гром среди ясного неба, и поставил меня в тупик.

– В целом, неплохо, – ответил я, – особенно если учесть моё чудесное выздоровление.

Наши глаза встретились. Батя внимательно смотрел на меня. Возможно, я сказал что-то не то, или Алексей прежде разговаривал с отцом в иной манере – понять было сложно. Но, очевидно, вести себя, как раньше, я вряд ли смогу. Вывод напрашивался простой: надо держаться от родни подальше.

– Твоё внезапное выздоровление не может не радовать, – произнёс отец. – Завтра пошлю за доктором, и если он удостоверится, что дополнительное лечение не требуется, в скором времени ты сможешь продолжить учёбу в гимназии.

Новость выглядела обнадёживающе. Жить в общаге всяко лучше, чем под боком у строго бати.

– Да, конечно, – произнёс я. – Хорошая новость.

– Доктора нынче – сплошь шарлатаны, – проворчала пожилая женщина, – работают, как Бог на душу положит. Только деньги им подавай.

– Я с вами не соглашусь, Софья Матвеевна, – возразил батя всё тем же холодным безэмоциональным тоном. – Игнат Филиппович – хороший врач, и я ему доверяю. Человеческий организм – вещь непредсказуемая, и наука порой может ошибиться.

– Вам виднее, Александр Данилович, – неохотно согласилась пожилая женщина. – Лично я доверяю только целителям.

– Услуги целителей порой обходятся недёшево, Софья Матвеевна. В большинстве случаев это просто не целесообразно. Среди обычных докторов, уверяю вас, тоже много честных людей, – батя сделал паузу, а потом снова обратился ко мне, желая загнать в угол своими вопросами. – Алексей, расскажи мне, как прошёл твой день?

– Хорошо, – ответил я, прожевав мясо.

– Какие науки сегодня изучали с Германом Сергеевичем?

На миг я впал в ступор. Но надо было что-то ответить.

– Физику, математику, французский язык, латынь, – сказал я, вспомнив лежащие на столе учебники.

– Мне казалось, латынь у вас по вторникам.

Я промолчал.

– Надеюсь, за эти месяцы ты не отстал от общей программы, – продолжал батя. – Занимайся со всем усердием, Алексей. Скоро экзамены. Уже сейчас ты должен думать о золотой медали и хороших рекомендациях.

Наставив меня, его высокородие переключился на Ольгу и тоже спросил, как прошёл день.