Текст книги "Единое целое (СИ)"

Автор книги: 1electricpirate

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 21 страниц)

– Как я понимаю, Майкрофт посвятил вас в детали своего маленького плана, – произнесла Селеста, сохраняя совершенную невозмутимость, когда Джон опустился на белый плетёный стул напротив неё. Он промолчал. – Чаю, дорогой? – он осторожно принял чашку и сделал маленький глоток, не в силах сопротивляться ничему из того, что они ему предлагали; он рассеянно подумал, что вообще не помнит, как сюда шёл. Сахара ровно столько, сколько он любит – чёртова холмсова проницательность. – Пьер сегодня превзошёл сам себя, я настаиваю, чтобы вы отведали свежих булочек.

Булочка была совершенно воздушной; Джон намазал её джемом и сливками и заставил себя есть под одобрительными взглядами свекрови и деверя. Уотсону пришло на ум, что они не шутили, когда говорили о том, что он стал частью семьи Холмсов. Было совершенно ясно, что они усыновили его и не собирались это обсуждать. Детектива бы это просто взбесило. Но доктор был склонен согласиться.

Шерлок. Шерлок бы высмеял всю их затею. Он бы осыпал старшего брата бранью за его мерзкую привычку лезть в чужие дела; он бы глянул на мать через стол и отказался бы притронуться к этим восхитительным булочкам. Он бы взмахнул полами пальто и рухнул бы в гостиной на один из диванов эпохи Регентства (обивка немного обтрепалась по краям, дорогой, но для спины шезлонг идеален) в полной уверенности, что не только все обитатели поместья, но и все жители графства Кент осведомлены о его дурном расположении духа.

– Ошибаетесь, – произнёс нараспев Майкрофт, заставляя доктора вынырнуть из грёз. Селеста налила Джону свежую чашку чая, поскольку первая совершенно остыла. Сколько же он провёл времени, рисуя в своём воображении сердитого супруга, распростёртого на шезлонге цвета мяты? Должно быть, довольно много.

– Надеюсь, вы не обидитесь, доктор Уотсон, на то, что мы знаем Шерлока намного лучше, поскольку знакомы с ним более продолжительное время. И я могу подтвердить слова о том, что вы заблуждаетесь.

– Простите? – Джон судорожно глотнул чая и обжёг язык. Всё тело ломило от усталости. Единственное, чего он хотел, – это заснуть и больше не просыпаться.

– Шерлок всегда был странным, – сказала Селеста, будто продолжая начатый разговор. Майкрофт поджал губы, но она не обратила на это внимания. – Совсем как капризный ребёнок. Мы пытались выправить его поведение, но он активно сопротивлялся все эти годы. Частично ответственность лежит на мне, но в основном – на нём.

Джон понятия не имел, о чём идёт речь, так что он просто сделал ещё один глоток чая и ещё раз откусил от булочки, проклиная собственную истинно британскую сдержанность, не позволяющую ему открыто показать, что он не заинтересован в продолжении разговора. Никогда ещё он так не досадовал на свою вежливость.

– Однажды, когда ему было одиннадцать, он прочёл учебник психологии, после чего несколько недель рассказывал всем и каждому, кто только соглашался его выслушать, что он социопат, – продолжила Селеста таким тоном, как если бы молодая мать рассказывала случай, как её дорогое дитя опрокинуло сахарницу. Всем своим видом она говорила, что это была досадная случайность. Джон прекрасно знал, что ни интонациям голоса, ни выражению лиц представителей рода Холмсов доверять нельзя. – Конечно, он им не был. Никогда. Но ему казалось, что так легче будет жить.

Доктору это было прекрасно известно, он сам всё вычислил уже через двенадцать часов с момента первого знакомства. Ершистость и ледяная отчуждённость детектива были лишь хрупкой бронёй, скрывающей ранимого и страдающего ребёнка, постоянно получающего тычки от всех и каждого за то, что он имел достаточно смелости быть не таким, как все, вернее, быть самим собой (как будто возможно быть кем-то ещё).

Джон не знал, что диагноз Шерлок поставил себе самостоятельно, но в общем и целом это его не удивило. Он был подростком, пытающимся понять, кто же он такой, надевшим на себя доспехи социопата и не заметившим, как они постепенно срослись с ним и стали его неотъемлемой частью.

– Он едва переносил общество подавляющего большинства людей, я уверена – это ни для кого не секрет, но дети ему всегда нравились. Он любил детей, – Селеста замолчала и откусила от булочки. Майкрофт взял бутерброд с огурцом. Джон не мог поднять взгляд ни на кого из них. Естественно, они – матушка Холмс и её сын – действовали заодно, осаждая крепость, именуемую капитан Джон Уотсон. Он крепче сжал чашку и не сказал ни слова.

Глаза Селесты затуманились, она вздохнула, будто вглядывалась в дорогие сердцу воспоминания, подёрнутые дымкой печали и боли.

– Маленькие человечки – вот как он их называл, и никогда не считал их идиотами. Однажды он сказал, что дети видят мир таким, каков он есть на самом деле, не упрощая и не загоняя в плоские навязанные схемы. Они видят всё и не пугаются этого, потому что свободны от социальных штампов. Дети мало считаются с мнением окружающих. Это очаровывало его, более того – он обожал детей. Всегда, с тех пор, как сам был ребёнком, и думаю, что он не утратил это с возрастом.

Джон был уверен, что перед ним разыгрывают тщательно отрепетированное представление, но невольно нарисовал в воображении яркую картину, как его супруг ведёт беседу с ребёнком. Конечно, он ни разу не видел около Шерлока детей, но прекрасно мог представить всё то, о чём говорила Селеста. Вряд ли они ему во всём лгали.

Теперь наступил черёд высказаться Майкрофту. И доктор поймал себя на том, что жадно вслушивается в его слова, начисто забыв о поднесённой ко рту булочке.

– Джон, я стремлюсь опровергнуть случайно сложившееся неверное мнение об отношении Шерлока к вопросам продолжения рода. Я не сомневаюсь, что он сам не предложил бы завести детей, но лишь по той причине, что, по его собственной оценке, из него вышел бы отвратительный отец. И, конечно, он не допускал мысли, что встретит человека, от которого хотел бы иметь ребёнка – ведь его сексуальные предпочтения никак не могли этому способствовать.

– Понимаю, – проговорил Джон, хотя ничего пока не понимал.

Они помолчали несколько минут, после чего Майкрофт вновь принялся объяснять и убеждать.

– Я взял на себя смелость обсудить эту возможность с вашей сестрой, и она дала согласие предоставить вторую половину… ммм… необходимого материала, если вы ответите согласием на моё предложение. Для вынашивания будет привлечена суррогатная мать, весь процесс, от искусственного оплодотворения до принятия родов, будет осуществлён при участии самых лучших специалистов.

Джон кивнул, потому что не знал, как вообще можно верно отреагировать на такие слова. Он уставился в тарелку, чувствуя на себе пристальные взгляды родственников и желая одного: как-нибудь исчезнуть отсюда и стереть этот нелепый день из своей памяти. И ещё он мечтал повернуть время вспять и не спускать с Шерлока глаз в тот самый ужасный день в его жизни.

Вернись, вернись, вернись…

Будь осторожен в своих желаниях, Джон Уотсон, они могут исполниться.

Позже, в своей комнате …

…Спальня Шерлока: шелковые простыни цвета индиго на кровати под балдахином, бархатные темно-синие занавеси отгораживают их от всего мира, поленья потрескивают в камине. Сочетание фарфоровой кожи и глубокой синевы простыней, ореола тёмно-каштановых волос и прозрачно-лазурных глаз завораживает – от этой фантастической картины перехватывает дыхание. Шерлок – дикое животное, вернувшееся из неволи в родную среду обитания – ещё более благородный и величественный, чем когда бы то ни было, лежит под ним, укрощённый рукой Джона, прижавшейся к его груди, и впервые говорит «я люблю тебя, Джон, я люблю тебя» спустя две недели после их бракосочетания, будто здесь, на этом индиговом шёлке, придающем его коже оттенок свежевыпавшего снега, он наконец смог дать себе волю и произнести эти слова; и Джону не нужно слышать эти признания, чтобы поверить в их истинность, но всё же он упивается ими, сцеловывая их с любимых губ, к которым припадает с такой жадностью, как человек в пустыне к неожиданно найденному источнику; Шерлок, после близости прижавший Джона к груди напротив бьющегося сердца и шепчущий куда-то в волосы слова, малозначительные, но говорящие так много… Шерлок…

Позже, в комнате Шерлока Джон сел на кровать, обхватил голову руками и попытался запереть эти образы в самых отдалённых закоулках памяти.

Но видения нахлынули на него, сплетаясь в беспорядочный узор. Он ненавидел эту комнату и эти простыни, он злился на Майкрофта, но хуже всего было то, что Шерлок покинул его. Опять Джон Уотсон остался один, бесполезный, никому не нужный калека.

«Вы не должны оставаться в одиночестве», – звучал в ушах голос Холмса-старшего. – «Вы не будете одиноким, я могу Вам помочь, пожалуйста, позвольте мне это сделать. Шерлок бы одобрил это. Вы теперь мой брат, позвольте вам помочь, Джон».

Он закрыл глаза и попытался представить маленький свёрток в своих руках; ДНК Шерлока и его собственная ДНК (на самом деле – Гарри, но это практически одно и то же) соединились вместе и произвели на свет живое существо. Неземные глаза на маленьком фарфоровом личике, заглядывающие ему в душу.

Хотя точно предугадать невозможно, на кого будет похож ребёнок. А если у него на руках окажется маленькая Гарри? Если сходства с Шерлоком вообще не будет? Окажется ли это важным? Нет. Нет, Джон Уотсон, тебе нельзя об этом думать. Ты не можешь пойти на это.

Но что, если… Что будет, если он решится?

ДНК двух человек соединяются и образуют нечто новое, так и появляются дети. Вырастая, они могут стать вообще кем угодно, похожими или нет на родителей, и, тем не менее, у него возникла возможность вновь обнять Шерлока, его крошечную копию. Живую, дышащую частичку Шерлока Холмса.

Кстати, каково происхождение материала для этого ребёнка? Он помыслить не мог и гнал от себя предположение, что юный Шерлок, сидя на этой самой кровати, собирал собственное семя с целью получения потомства. Но не подлежит сомнению, что такой поступок был бы вполне в характере этого долбанутого придурка. Однажды он сел на эту кровать, разделся и занялся рукоблудием, чтобы наполнить пробирку спермой, вероятно, собираясь использовать собственную ДНК для клонирования человека, как только появится такая возможность. Ведь этот тщеславный псих ненавидел сам себя до глубины души, но в то же время считал собственное тело и разум вершиной человеческой эволюции.

До сих пор Джон не испытывал острой потребности стать родителем, но мысль об отцовстве не пугала и не казалась дикой. Если Майкрофт и Селеста сказали ему правду о любви Шерлока к детям, то именно так и следовало поступить. Он почти перешёл в возрастную категорию «уже не молод», но сорок ему ещё не исполнилось, а детей заводят люди и постарше. Он бы дал любимому всё, о чём бы тот ни попросил; мог бы Шерлок попросить о таком? Отказался бы детектив ради ребёнка от их жизни, полной загадок, погонь, смертельно опасных приключений, в которые они ввязывались в среднем раз в две недели?

Невозможно угадать ответ. Джон никогда этого не узнает. Шерлок покинул его, и теперь это решение придётся принимать за двоих, а он даже не задумывался ни о чём подобном ранее.

Когда Майкрофт впервые открыл холодильник, и Джон осознал, в чём заключается предложение, он подумал, что немедленно забудет о нём как о совершенно диком и неприемлемом. Но зерно упало в благодатную почву и пустило корни.

Он не хотел принимать это решение. Он сожалел, что вообще оказался в ситуации подобного выбора. Более того, он действительно больше не мог оставаться один.

Вернись, вернись, вернись…

Джон уснул поверх покрывала, оставив на синих наволочках мокрые тёмные пятна от горьких слёз, пролитых в тишине старой комнаты Шерлока.

Утром за завтраком между всеми ними чувствовалась натянутость. Майкрофт, похоже, вообще не ложился.

– Дела государственной важности, – обронил он небрежно в ответ на вопрос матери. – Как я и предполагал, волнения в Сьерра-Леоне в связи с эпидемией холеры, – и Селеста окинула его насторожённым взглядом. Джон уткнулся в завтрак и попытался не замечать их заботливых и сочувствующих лиц.

От их бдительности ничто не могло укрыться. Майкрофт направил на зятя все те усилия по наблюдению и надзору, которые раньше предназначались младшему брату. Без сомнения, у Селесты остались навыки спецагента времён «холодной войны», которые она порой использовала в особо важных случаях, а сейчас объектом слежки был он. «Доктор Джон Уотсон, капитан в отставке, бывший служащий Королевского армейского медицинского корпуса. Не спускать глаз. Охранять. Оберегать его жизнь».

Он постоянно чувствовал на себе их пристальные взгляды, поскольку тесно сошёлся с Шерлоком, вступил с ним в брак и стал одним из Холмсов (пусть не принял их фамилию, но всегда действовал в интересах семьи), а Холмсы своих не бросают.

Он прочувствовал на себе эту семейную опеку, всегда так угнетающую Шерлока, а теперь обрушившуюся на него, жгущую его спину сотней наблюдающих глаз, куда бы он ни пошёл и чем бы ни занялся.

Казалось, что они всё давно решили за него, разработав наиболее логичный и разумный план действий. Их забота была одновременно оскорбительной и искренней – как всякая забота Холмсов. Оскорбительной, потому что они решали за Уотсона, что ему будет лучше; искренней, потому что они смогли выкроить достаточно времени при всей их несомненной погружённости в дела величайшей важности, чтобы отдать это время Джону, приложить все усилия и убедить его согласиться с их планом.

Доктор не питал иллюзий на свой счёт, он прекрасно осознавал, что с ним происходит. Он медленно, но неуклонно погибал, и очень скоро наступит момент, когда его не станет. И дело лишь в том, насколько для них этот вопрос действительно важен.

Кого вообще касается, умрёт Джон Уотсон или останется жить, кроме самого Джона Уотсона? Зачем ему вообще жить? Он верил, что Майкрофт и Селеста искренне заботятся о нём, но был убеждён, что делают они это не ради него самого, а через заботу о Джоне Уотсоне заботятся о Шерлоке. Так что, возможно, он обязан во имя супруга, отдавшего за него свою жизнь, принять их предложение.

Если он обязан Шерлоку жизнью, может, он обязан попытаться стать счастливым, создав носителя ДНК любимого человека? Разве не так работает инстинкт продолжения рода? Партнёры смешивают гены и таким образом остаются жить в своих потомках и после смерти.

На все эти вопросы невозможно найти единственный верный ответ. Джону одному приходится принимать решение, которое обычно зависит от мнения двоих человек, да ещё в этом доме, полном призраков его погибшего супруга. Уотсону ненавистен Холмс-старший за то, что задачу надо решить здесь и сейчас.

В конечном счёте, Джон знал, что не сможет долго сопротивляться. Сколько бы он ни ковырял вилкой омлет, но всё же он должен сделать выбор и высказать его вслух.

На самом деле он понял, как будет действовать, едва он увидел подписанные почерком Шерлока пробирки и понял, что именно предлагает Майкрофт.

Было общеизвестно, что доктор Уотсон с радостью поддерживал все затеи Шерлока Холмса. Детектив знал это и считал восхитительным, необыкновенным и прекрасным. Майкрофт был осведомлён об этом и полагал, что это ужасно, нелепо и слегка забавно. Селеста, конечно, тоже была в курсе, но Джон понятия не имел, что же она думала по этому поводу. Сам доктор совершенно точно знал, каждой частичкой своего существа, что он пойдёт ради Шерлока на всё, и хотя порой сам ненавидел себя за это, но понимал, что противостоять этому бессилен.

Итак, наконец Джон оторвался от остывшего омлета, упёрся взглядом в надменное лицо деверя (опять навалился на пирожные, Майкрофт, набираешь вес; как ты вообще можешь есть, зная, что он умер? как?) и произнёс спокойным и твёрдым тоном солдата, встретившего врага лицом к лицу: «Я согласен».

На лице Холмса-старшего ничего не дрогнуло, выдавая радость победы, он лишь чуть крепче стиснул чашку. Селеста несмело улыбнулась Джону, будто захотела обнять его, но не была уверена, как он к этому отнесётся, и доктору ужасно захотелось понять, во что же его втянули.

Провести всю жизнь, заботясь о ком-то. Любить и оберегать маленькое подобие Шерлока – произведение Холмса и Уотсона.

Рука Майкрофта легла на его плечо и осторожно его сжала – это был единственный жест симпатии, которого Уотсон удостоился от своего деверя за всё время знакомства. Такое неожиданное проявление участия стало для Джона последней каплей в чаше терпения, он зажмурился, закрыл лицо руками и постарался остановить совершенно неуместные в обществе ближайших родственников Шерлока слёзы.

*Автор сместил не только характер и статус отношений главных героев по сравнению с сериалом, но и дату Падения.

========== Глава 2/16. От перемены мест слагаемых сумма не меняется ==========

Первый шаг к их сближению сделал Шерлок. Впоследствии Джон немного сожалел, что не он набрался смелости для этого, как будто действительно когда-либо смог бы, но именно Шерлок одним движением пересёк квартиру и заполнил собой личное пространство Джона, руки Джона и ту последнюю составляющую жизни Джона, в которую ещё не успел проникнуть.

Расследование не было таким уж захватывающим, но Холмс был неподражаем; ворвавшись в сопровождении Уотсона в помещение, где было совершено убийство, покружив по комнате (полы пальто эффектно развевались), он трижды пробежался цепким взглядом по всем закоулкам и, не обронив ни слова, вылетел прочь. Через полчаса детектив и его блоггер в буквальном смысле прыгали с крыши на крышу, преследуя убийцу. Шерлок едва не сорвался в процессе погони. Джон схватил подозреваемого, прижал к земле и удерживал до прибытия команды Лестрейда, как всегда, не поспевавшей за преступником и единственным в мире консультирующим детективом.

Джон забеспокоился под странным пристальным взглядом Шерлока, пока давал свидетельские показания, и дважды попытался выяснить, в чём дело, но не получил не только ответа на вопрос, но вообще хоть какой-то реакции, а детектив вплоть до возвращения домой так и не отвёл изучающего взгляда от доктора, даже когда вываливал на Лестрейда кучу наблюдений и рассуждений, на основании которых построил цепь выводов, пока инспектор не отстал от них и не отпустил восвояси. Джон взбежал по лестнице, мечтая побыстрее заказать еду на дом, а Шерлок неспешно поднимался за ним, настолько погружённый в лихорадочные и сложные размышления над задачей, не имеющей решения, что несколько раз останавливался.

– Джон, – сказал он, наконец войдя в квартиру, и от этого голоса у доктора всё заледенело внутри, он уронил телефон, повернулся и впился взглядом в лучшего друга, в человека, заставившего его вновь дышать и ценить жизнь, наполнив её яркими красками, как фейерверк – ночное небо.

В этот момент Джон абсолютно точно понимал, что должно произойти в следующее мгновение; это было неизбежно и неотвратимо, но он остолбенел, не в силах сделать шаг навстречу.

Так и получилось, что Шерлок приблизился, а Джон позволил этому произойти, и это могло бы стать важным прецедентом для них обоих, если бы уже не случилось намного раньше. Холмс всегда вёл за собой, а Уотсон охотно следовал. Это стало обычным порядком вещей с момента первой их встречи.

Они целовались, и Джону этот поцелуй вернул самого себя, позволив вздохнуть полной грудью. Он был знаком с этим ненормальным, совершенно сумасшедшим типом около шести месяцев, и лишь эти безумные полгода бывший военврач чувствовал всю полноту жизни. Губы Шерлока были горячими и жадно прижимались к его губам, и, как это уже бывало на войне в моменты смертельной опасности, эти месяцы пронеслись перед глазами Джона, внезапно дав ясное осознание, что Шерлоку он нужен не меньше, чем Шерлок нужен ему. Они оба оказались опутаны узами, которых не искали, но всё же попали в эти силки (Джон про себя решил, что Майку Стэмфорду стоит устроить сюрприз на Рождество, завалив крыльцо подарками). Привязанность к другу вытеснила все другие зависимости Шерлока: Джон стал для него якорем, надёжно удерживающим лодку Холмса на краю бездны и не позволяющим соскользнуть в смертоносный водопад. И хотя это был только первый поцелуй, но Уотсон легко и решительно принёс присягу на верность до конца своих дней этому человеку.

Поцелуй прервался, в глазах Шерлока полыхал синий огонь, когда он тыльной стороной руки вытирал рот, продолжая пристально смотреть в лицо Джона; а тот в ответ усмехнулся и привлёк Шерлока к себе, притянув за воротник умопомрачительной пурпурной рубашки.

Он держал Шерлока в своих руках, как бомбу с часовым механизмом, каждую секунду ожидая взрыва; Джон всегда думал, что в скоротечной жизни бомбы есть своя необыкновенная и трагичная красота. Пурпурный шёлк соскользнул на пол, и больше никому не хотелось задавать вопросы, да и о чём тут было спрашивать? Джон опустился на колени, лихорадочно расстёгивая и спуская с Шерлока брюки, и, задыхаясь от желания, прижался открытым ртом к горячей твёрдой плоти. Здесь и сейчас не имело никакого значения то, что Джон раньше никогда не делал ничего подобного; он наслаждался руками, вплетёнными в его волосы, невероятными звуками, вызываемыми его ласками, и вкусом, заполнившим рот.

Джон утратил свободу в тот миг, когда увидел в голубоватом свете лабораторных ламп обернувшегося к нему прозрачно-светящегося, почти неземного Шерлока. У него не было времени, чтобы покопаться в себе или хотя бы возмущённо запротестовать: «Я же натурал!» Просто жизнь Джона распалась на две части: До Шерлока и С Шерлоком. Ругать себя было бессмысленно, поскольку теперь он стал не тем Джоном Уотсоном, что был прежде; с того самого Первого Дня он превратился в Джона С Шерлоком Уотсона, а Джон До Шерлока Уотсон канул в Лету.

Шерлок крепче вцепился ему в волосы и застонал, и имя единственного друга сорвалось с языка, как благословение, когда Джон сглотнул, вбирая в себя всё, что мог дать ему этот великолепный, невыносимый, удивительный человек, который не оставил в его жизни места ни для чего, кроме себя самого.

Джон С Шерлоком Уотсон встал, вытер уголки губ и улыбнулся Шерлоку С Джоном Холмсу, который смотрел на него, как на величайшую загадку Вселенной, внезапно им решённую.

– Привет, – сказал Джон, и ему самому это показалось немного глупым.

Но они оба изменились, и поэтому Шерлок вместо язвительной усмешки вдруг застенчиво улыбнулся подрагивающими губами, провёл костяшками пальцев левой руки по щеке Джона и сказал низким вибрирующим голосом, заставившим почувствовать тяжесть в паху: «Привет».

Они снова начали целоваться, на этот раз медленно. Джон тщательно изучал, каков Шерлок на вкус, и тот не был против. Джон запустил ставшие влажными ладони в тёмные кудри, а Шерлок засмеялся, не разрывая поцелуя, и они, спотыкаясь, двинулись к спальне, утратившей статус шерлоковой и превратившейся в ИХ совместную, будто один из них перенёс другого через порог (хотя их соединённые руки, светлая полоска спермы на щеке Джона и небрежно брошенная на пол гостиной любимая рубашка Шерлока были эквивалентны этому символу единения).

На тёмно-бордовых простынях освобождённое Джоном от одежды и белья тело Шерлока казалось необыкновенным произведением искусства, созданным из лунного света, и Джона затопило желание обладать сейчас и всегда каждым сантиметром этого великолепия.

Сначала их объятия были неловкими (слаженность движений могла прийти только с практикой, и соприкосновения потных тел казались самым низменным из придуманных человечеством удовольствий), но Шерлок уложил Джона на спину и начал покрывать его поцелуями, пока вдруг не задрожал от волнения (у Шерлока расходились нервы – невероятная картина!). Прижавшись лицом к груди партнёра, он смущённым шёпотом признался в неопытности и нерешительности, в ответ на что Джон просто поцеловал его, потому что для них обоих это было внове, и сейчас это было совершенно неважно.

Некоторый опыт у Шерлока всё же имелся, пусть и не вполне удачный, а Джон служил в армии, где успел насмотреться и наслушаться достаточно, чтобы понимать основные правила. Общие же положения сексуального взаимодействия знают все: поршень ходит внутри цилиндра для получения удовольствия. Но это не так просто осуществить, ведь невозможно проникнуть в ощущения партнёра методом наложения рук.

Были возня и смех, и некоторое неудобство, и – да, неуклюжие движения, неразбериха, смущение, но затем всё стало волшебно, поразительно, и Джон скользнул внутрь Шерлока (казалось, они были специально подогнаны друг под друга) со стоном, заглушившим всхлипывание любимого (одновременно от боли и удовольствия), и Джон мог мечтать только об одном – остановить время и сделать их слияние вечным.

Но затем лежавший под ним Шерлок подался ему навстречу, и – о, боже! – Джон окончательно потерял голову. Шерлок поглотил его полностью, а Джон с радостью отдал себя без остатка.

Одной рукой Шерлок царапал грудь партнёра, другой вцепился в простреленное плечо, но именно это тяжёлое ранение привело его к самому фантастически прекрасному из всех живущих на Земле, сводящему с ума человеку, в котором он был теперь так глубоко, что потерял границу между их телами; Шерлок вскидывал бёдра, без слов умоляя о большем – быстрее, глубже, возьми меня, Джон, я твой, – так что Джон больше не мог сдерживаться и кончил, закусив упрямую каштановую прядь и сквозь зубы выстанывая имя любимого, а пальцы Шерлока несколько раз до боли впились в благословенный шрам.

Джон ласкал дыханием каждый сантиметр гладкого белого тела, растягивая удовольствие до бесконечности (вернее, бесконечность, поселившаяся у Шерлока в груди, подарила Джону время длиной в жизнь, чтобы исследовать и делать открытия, заявлять права и владеть этим неисчерпаемым богатством – бледной безупречной кожей, на которой можно было снова и снова выводить имя поцелуями, касаниями и нежным шёпотом).

Шерлок зарылся пальцами в волосы Джона, и они заснули, сплетясь руками и ногами на тёмно-бордовом ложе, а утром всё казалось прежним, но в то же время совершенно изменилось, сложилось заново, и Джон почувствовал, что мир пришёл в полную гармонию, когда Шерлок рассеянно начал поглаживать его шею кончиками пальцев.

Им не пришлось говорить об этом, обсуждать, кем они стали друг для друга и почему. Просто раньше они были Джоном и Шерлоком, а теперь преобразовались в Джон+Шерлок=Джонлок; оба это понимали, так что затевать разговор было бы пустой тратой времени.

И хотя первый шаг сделал Шерлок, Джон позволил этому случиться; нужно было согласие обоих, чтобы сложить две их жизни в одну. Как и во многом другом, здесь они понимали друг друга без слов. Джон не мог дышать без Шерлока, а Шерлок не мог без Джона думать.

Такова история о Первом Шаге и Первом Поцелуе, и о том, как вместо Джона и Шерлока появилось ЕДИНОЕ ЦЕЛОЕ – Джонлок; как Поцелуй прекратил существование Джона До Шерлока и дал жизнь Джону С Шерлоком.

И Джон С Шерлоком не мог вернуться к прежнему состоянию и стать снова Джоном До Шерлока – теперь он превратился в Джона Без Шерлока.

*************************************

Впервые Шерлок Холмс почувствовал себя опустошённым, когда свернул шею одному из самых незначительных приспешников Мориарти, внедрившись в организованную преступную группировку в Куала-Лумпуре. Он понятия не имел, как далеко распространилась информация о нём и его уязвимых точках (три из них бродят по Лондону, и в одной заключена вся его душа), поэтому он не оставил места милосердию.

Мориарти был огромным пауком в центре гигантской паутины, простирающейся далеко за границы Лондона и лондонской кольцевой автодороги М-25, в пределах которой Шерлок всегда чувствовал себя в полной безопасности, считая её своей вотчиной. На конце каждой невообразимо длинной нити плясал маленький паучок, движениями которого искусно управлял злодей-консультант из небольшой штаб-квартиры в Брикстоне.

Шерлоку не было известно, скольким киллерам отдан приказ убить его (или Джона), едва они его опознают. Он не предполагал, что международная сеть будет приведена в моментальную готовность, как только мозг Мориарти забрызгает крышу больницы Святого Варфоломея.

Он представления не имел о реальных масштабах дела. Он недооценил противника и теперь расплачивался за это.

Глупец, глупец, глупец.

Куала-Лумпур был придавлен невыносимой жарой. Закрыв глаза и замерев в полной неподвижности, Шерлок мог перенестись назад во времени; если исключить непривычную жару, экзотические запахи, чужой язык и угол падения солнечных лучей, он почти мог представить себя на площади Пикадилли в окружении лондонского шума, омывающего его сознание привычными волнами.

Почти, почти, почти мог.

Шерлок запретил себе думать о Джоне. Меняя личины, уходя в тень и выходя из неё, он вынюхивал, выслеживал и преследовал цель, и в его голове постоянно звучало одно имя, но не мужа. Имя, с которого начался весь этот кошмар, имя, которое все знают, но не осмеливаются произнести вслух, имя погибшего, чью смерть не признавали, и от того это имя набирало всё большую силу, так как стало символом, легендой – могущественной и всесильной. Появился самозванец, который прекрасно справлялся с возложенной на себя ролью и связанной с нею властью.

Мориарти пригрозил убить Джона, чтобы Холмс гарантированно разделил участь злого гения. И Шерлоку порой казалось, что Джим в этом преуспел, втянув его в свои безумные игры и сделав своим отражением. Детектив перестал быть тем, кем считал себя раньше. Он стал крадущейся в ночи бесшумной тенью.

Он стал жестоким и бессердечным, и если бы Джон увидел, с какой уверенностью пальцы Шерлока (Джон очень любил его пальцы, хотя Шерлок никогда не мог этого понять) сдавливают человеческое горло, так же просто, как будто удерживают тонкую фарфоровую чашку, а затем с хрустом ломают шею или перерезают горло зажатым в них ножом… Джон бы этого не вынес.

Его жертвы не были хорошими людьми. Шерлок Холмс без колебаний уничтожал любого, кто был связан с именем, которое все знают, но боятся произнести вслух. Мориарти хотел смерти Джона Уотсона, и Шерлок не мог позволить себе успокоиться, пока не расправится с каждым подданным этой страшной кровавой империи, чтобы его муж был в полной безопасности.

Джон Уотсон нечасто бывал в полной безопасности, но есть разница быть подстреленным из-за того, что ты носишь военную форму или помогаешь ловить опасных преступников и маньяков, или же стать мишенью только потому, что любишь и любим человеком, превратившимся в идею фикс для гения криминального мира. Шерлок не собирался держать Джона под хрустальным колпаком, в опасные минуты сам был рядом и к тому же знал, что бывшему военному для полноты жизни необходимы риск и приключения. Но мысль о том, что Джон попал под прицелы снайперов только потому, что был частью сердца Шерлока (и всей его душой), а какому-то негодяю хватило ума это вычислить, была невыносима.