Текст книги "Единое целое (СИ)"

Автор книги: 1electricpirate

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 21 страниц)

– Я был бы рядом с тобой, Шерлок. Мы сражались бы бок о бок – мне бы хватило одного твоего слова. Но тебе ведь и в голову не приходила такая мысль – посоветоваться со мной, прежде чем разыграть самоубийство и заставить меня поверить в твою смерть? Господи. Я едва… я почти… а всё это время ты…

– У меня не было времени на раздумья, Джон. Просто не было времени. Совсем. Он собирался застрелить тебя, ты бы погиб, и я не мог… я использовал единственную возможность.

Тедди по-настоящему расплакался. Шерлок было двинулся к нему, но Джон быстро отступил, не давая к себе прикоснуться. Холмс издал болезненный стон, лицо исказилось под наплывом противоречивых и сильных эмоций.

Уотсон не мог быстро справиться с обрушившимся на него потоком информации. Он ещё не отошёл от шока открытия, кто именно пробрался к детской кроватке с его сыном и дочерью среди ночи. Это не укладывалось в голове. Мозг отказывался принять этот факт. Ему невыносимо было увидеть страдание, отразившееся на лице Шерлока, его дрожащие руки, потянутые к плачущим детям. Он раньше представить себе не мог, что увидит такую боль на лице мужа, будто сердце вырывают из его груди. И от этого самому Джону становилось в двадцать раз хуже.

– Я иду спать, – сказал Уотсон, понимая, что здесь и сейчас, глядя на воскресшего Холмса и прижимая к себе двух извивающихся плачущих малышей, он не сможет осознать происходящего. Ему надо было сесть, собраться с мыслями, спрятаться от этих жаждущих глаз, от этого ставшего чужим знакомого лица.

– Если ты хочешь впредь иметь возможность увидеть меня и детей, тебе придётся дождаться утра и ответить на некоторые мои вопросы.

Шерлок окинул его печальным взглядом и с глубоким сожалением покачал головой:

– Я не могу, Джон, я должен… Я пришёл лишь… Я хотел… Я невыносимо хотел взглянуть на них своими глазами, а потом снова исчезнуть… Ты не понимаешь, что всё это ради вашей же безопасности?

– Без разницы. Мне это без разницы, Шерлок. Слышать не хочу. Отменишь свои долбаные дела; да пусть хоть Англия падёт, если ты не явишься, – мне на это наплевать. Завтра ты будешь здесь, сядешь напротив и будешь объясняться, пока кровь с языка не потечёт, и тогда вероятно – вероятно – я решу оставить тебя в живых. Я не шучу.

Шерлок вздрогнул и послушно кивнул.

– Хорошо, – прошептал он. Джон мог быть и более суров.

– Ты можешь заночевать на диване в кабинете, но дети останутся со мной. И я клянусь тебе: притронешься к ним без моего чётко выраженного согласия – я тебя пристрелю.

– Обещаю, что не буду.

Джон коротко кивнул и отправился в апартаменты Шерлока. Он осторожно уложил малышей на середину кровати, достал из шкафа одеяло, вернулся к уже усевшемуся на диван мужу, быстро набирающему текст на телефоне, и швырнул одеяло ему в голову. Холмс ответил удивлённым взглядом, который Уотсон проигнорировал, также пропустив мимо ушей робкое «спокойной ночи, Джон» и плотно закрыв за собой тяжёлую двустворчатую дверь.

Будь осторожен в своих желаниях, Джон Уотсон.

Малышей не стоило беспокоить, но это и не имело значения, поскольку Уотсон не надеялся уснуть этой ночью. Детишки мило ворковали около него, и очарованный отец, вместо приведения мыслей в порядок стал любоваться Рози, запихивающей кулачок в свой маленький ротик. Ей это почти удалось, и Джон невольно рассмеялся.

– Глупенькая, – прошептал он. – Твой папа восстал из мёртвых, знаешь? – рядом булькнул Тедди. – Понятия не имею, что мне об этом думать.

Теперь, в уединении своей спальни (она перестала быть спальней Шерлока, пусть в ней стояла всё та же кровать, но шёлковые простыни давно убрали и заменили белыми хлопковыми, так что и кровать стала больше его, чем Шерлока) он пытался понять, чего хочет сильнее: свалить его с ног ударом кулака или поцелуем.

Он никак не мог поверить в реальность возвращения. Неделями он уповал на нечто подобное, молился всем существующим богам, которых только смог припомнить, чтобы они подсказали ему способ вернуть Шерлока к жизни. Он жил этой надеждой, проверяя и перепроверяя входящие сообщения, отчаянно ожидая малейшего знака, пока не обнаружил ту проклятую записку в чёртовом черепе и в ослеплении угодил в расставленные силки.

Конечно, матушка Холмс должна была приложить к этому руку. Шерлок не смог бы провернуть такой грандиозный обман – ему бы просто не хватило для этого связей. А связи нужно было задействовать самого высокого уровня, даже выше, чем те, которые доступны Майкрофту. О Селесте Холмс, урождённой Лефевр, многое можно было сказать, но в отсутствии превосходных связей её не упрекнуть.

То, что Шерлок сказал о времени, вернее, его нехватке, вполне могло оказаться правдой. Джон не знал и не догадывался, что же произошло на крыше в тот роковой день, когда нашли тело прострелившего себе голову Мориарти, а Шерлок шагнул с крыши.

Смерть – идеальный способ залечь на дно, особенно если найдётся достаточно помощников, чтобы получить подходящий труп и успешно его загримировать.

Итак, если это правда, если консультирующий детектив инсценировал самоубийство, чтобы спасти своему мужу жизнь, а потом полтора года мотался по миру и убивал с теми же целями, то что же получается?

Пусть обстоятельства стали другими, вычеркнуть долгие месяцы страданий из своей жизни Уотсон уже не мог. Новые факты (живой Холмс на диване в соседней комнате) не отменяли ту пытку, через которую ему пришлось пройти. Его терзания были реальными, принесли ему столько боли, что едва не свели его в могилу. Он превратился в Джона После Шерлока и не мог измениться по мановению руки только потому, что обман раскрылся.

В то же время обнаруженная ложь не могла воскресить уже испытанные муки. Они остались в прошлом, и их не вернуть. Тогда он верил в реальность трагедии, а теперь узнал истину, но истина эта не могла сделать ложными те чувства, которые ему уже пришлось испытать. Доктор снова стоял на разломе: вчера он был Джоном После Шерлока, а сегодня должен стать новым, совсем другим Джоном, пришедшим на место прежнего.

Знать, что Шерлок всё это время был жив, что его мозг не разлагался, придавленный двухметровым слоем земли, не значило забыть полтора года кромешного ада. Но будущее Джона, предполагавшее развитие в рамках противостоящей всему миру устойчивой системы из трёх элементов, объединённых в самостоятельное множество: Джон + Рози + Тедди, – это будущее менялось, становясь неопределённым и неустойчивым, непросчитываемым.

Тедди неожиданно перевернулся на животик и, удивившись, радостно взвизгнул. Джон засмеялся, поднял сына и прижал к груди. Тедди улыбался и внимательно разглядывал его огромными серо-голубыми глазами, цвет которых мог ещё измениться, но сейчас они были прекрасны.

Уотсон обрёл уверенность, что Холмс, находящийся за дверями спальни, материален, а не пришёл из мира духов, пусть и походил на почти бесплотную тень. Он стал призраком прежнего Шерлока. Слова его звучали убедительно: казалось, он явился прямо с передовой театра военных действий. Джон жаждал воссоединения больше, чем когда-либо, но ему мешала злость, он был слишком выбит из колеи и растерян, чтобы прийти к окончательному решению.

Джону было знакомо то выражение, с которым его разглядывал Шерлок, но он никогда не видел у супруга такого лица, с каким тот смотрел на Тедди и Рози: не только с жаждой и тоской, но и с чем-то намного более сильным – с той почти сводящей с ума родительской одержимостью, которая клокотала в Уотсоне, когда он наблюдал за своими малышами. Если прислушаться к словам Шерлока, то люди, желающие причинить вред Джону и детям, могут оказаться вполне реальными. И тогда датчики движения в детской вовсе не глупая пустая предосторожность. Кроме того, это бы объяснило отсутствие возражений по этому поводу со стороны Селесты и Майкрофта.

Джона раздирали противоречивые эмоции: хотелось и плакать, и смеяться, и стрелять по стенам. Если бы двойняшки не лежали тут же на кровати, Селеста обнаружила бы утром несколько дыр от пуль в обоях, и её зять не чувствовал бы себя ни капли виноватым. Он знал, что матушка Холмс гораздо более жёсткий человек, чем оба её сына вместе взятых, но мысли не допускал, что она способна на такую холодность и чёрствость. Она великолепно разыгрывала горе, лучше других зная, в какой стране и чем занимается вполне живой и здоровый Шерлок.

Рози перевернулась на животик, а Тедди начал лопотать и пинать отца своими маленькими ножками. Стало ясно, что оставлять здесь детей на всю ночь нельзя. Усевшись с сыном на руках и наблюдая за копошащейся в скомканных простынях дочуркой, Джон мучительно размышлял, как ему следует поступить. Он решил на время отодвинуть злость в сторону (для неё будет ещё время) и наконец в полной мере возрадоваться произошедшему чуду – живому Шерлоку.

Бьющаяся в нём с каждым ударом сердца молитва «вернись, вернись, вернись» утратила смысл, и если прекратить упиваться страданиями и обидами, то следовало бы признать, что его заветное желание выполнено в точности.

Джон понимал, что последние полтора года он всеми фибрами души ежедневно и ежеминутно мечтал о возвращении Шерлока. Но теперь, когда он вернулся и выяснился его чудовищный обман, Уотсона скрутили горечь и злость, и он просто не знал, как со всем эти справиться.

Вдруг Джона накрыло непреодолимое желание разобраться и понять, а также заставить понять мужа, что он сделал, когда оставил его и позволил поверить в свою смерть. Шерлок вернулся из мёртвых, и часть Джона стремилась схватить его, слиться с ним, присвоить себе, но другая его часть хотела прогнать его и никогда больше не подпускать к себе. Доктор искал в себе силы понять, простить и любить, как прежде, но пока не находил.

Он знал, что здесь сидит Джон Уотсон, а в соседней комнате Шерлок Холмс; Джон Уотсон не может существовать отдельно от Шерлока Холмса и не должен. Он чувствовал это, но не признавал. Можно побороть своё предназначение, и он попытается это сделать, если только Шерлок не сумеет его переубедить.

Сейчас не время злиться – оно ещё наступит. Пока же можно вести себя… рационально. Джон глубоко вздохнул и решился.

– Шерлок, – позвал он, сначала негромко, но потом в полный голос. – Шерлок, я знаю, что ты не спишь. Иди сюда.

Через минуту раздались приглушённые шаги, кутающийся в одеяло детектив вошёл в спальню и неуверенно взглянул на доктора.

– Иди сюда, – снова сказал Джон. – Я… никак не могу заснуть.

– И я, – признался Шерлок. Он осторожно приблизился. – Я думал…

– Я зол. Я в жизни не был так зол, как сейчас. Утром я выскажу всё, что о тебе думаю, а также завтра и послезавтра, может, месяц буду орать на тебя не останавливаясь.

– Возможно, я это заслужил.

– Да, заслужил, – Уотсон потёр глаза, вздохнул и подозвал Холмса к себе.

Шерлок был мёртв, но воскрес – и это было непереносимо, но ещё тяжелее было смотреть в его лицо, на котором боролись надежда и боль, страсть и то сильное чувство, с которым он впервые разглядывал своих детей вблизи. Джон уже вжился в роль отца, но для Холмса это было потрясением. Сострадание могущественнее гнева – этому Уотсон выучился на войне, а любые пытки неоправданы. Он должен разрешить мужу прикоснуться к детям, хотя бы один раз – здесь и сейчас.

– Да садись же ты. Сейчас я тебя не трону. Не хочешь познакомиться с ними?

Джон увидел, как глаза Шерлока распахнулись от удивления и удовольствия, будто он начал впадать в эйфорию. Злость Уотсона не прошла – раны были свежие и кровоточили, но он был способен контролировать эмоции в кризисных ситуациях. Холмс присел рядом, старательно избегая касаний. Джон убедился, что Шерлок надёжно опирается на спинку кровати, и лишь затем передал ему Тедди, помогая взять его правильно.

– Хэмиш, – тихо проговорил детектив, пристально в него вглядываясь. Доктор улыбнулся и кивнул.

– Хэмиш Теодор.

Шерлок смотрел на сына опьянённым восхищением взглядом. Джон, будучи безумно влюблённым в детей отцом, страстно желал бы запечатлеть этот момент на фото.

– Одно имя от тебя и другое от меня.

– Так и есть.

Шерлок посмотрел на него и улыбнулся с нежностью. У Джона едва не остановилось сердце.

Тедди, лёжа на изгибе руки новоявленного отца, как в люльке, начал засыпать. Шерлок пальцем осторожно очерчивал линии его личика, как будто заносил его на карту памяти. Возможно, именно этим он и занимался, запечатлевал каждую мелочь: общий вес, телосложение, разницу структуры кожи на лбу и на носу, число и глубину складочек на шее, особенности волос. Детектив сканировал сына, как место преступления, как всегда внимательно наблюдал за своим блоггером, и Джон затаил дыхание.

– Он великолепен, – прошептал Шерлок.

– Да, – выдохнул Джон, – великолепен, – рядом заворковала Рози. Уотсон поднял её и звонко чмокнул в животик. – Хочешь познакомиться с папой, любимая?

Шерлок оторвал взгляд от Тедди и пристально посмотрел на дочь: никогда Джон не видел столько муки и страсти в одном единственном взгляде. – Они никуда не исчезнут. Давай обменяемся.

Со всяческими предосторожностями Джон забрал сына и ловко передал ему извивающуюся малышку.

– Шерлок Холмс, поприветствуй Анну Розалин Холмс. Рози – это твой папа.

Уостон, занятый укладыванием Тедди поудобнее, не услышал, как у Шерлока сбилось дыхание, но когда он смог обратить на мужа внимание, то заметил слёзы стоявшие в его глазах, удивлённо и потрясённо впившихся в личико Рози.

– Шерлок?

Несмотря на бурю эмоций, которые он сейчас испытывал по отношению к супругу, причём преобладало почти непреодолимое желание врезать со всего плеча, Уотсон совершенно растерялся, когда Холмс, явно утративший способность выдавить хоть слово, лишь покачал головой.

Джон смотрел, как Шерлок осторожно провёл пальцем по крохотному ноготку большого пальца Рози и резко выдохнул, как будто с… облегчением? Его плечи поникли, вдруг он порывисто прижал дочурку к груди, чуть покачивая, и крепко зажмурился.

– Не задуши её, – мягко проговорил Джон. Ослабив объятия, Шерлок будто почувствовал утрату, но в то же время упивался блаженством. Он вновь посмотрел на малышку и открыл рот, но никак не мог заговорить и едва выдавил:

– Боже, я хотел… Я мечтал об этом … все эти месяцы, Джон, ты и представить не можешь… Я выразить не могу, как я стремился дотронуться – и это неописуемо…

Рози заворковала и засмеялась на его руках, и Шерлок ответил улыбкой сквозь слёзы, нежно проведя большим пальцем по её нижней губе. Она снова засмеялась – и Шерлок просиял.

– Ничто не сравнится со счастьем быть отцом, по правде говоря. А ты просто создан для этого – по всему видно.

– Несомненно, ты превосходен в качестве родителя, – сказал Шерлок немного напыщенно. Он продолжал изучать взглядом Рози, невольно улыбаясь, коснулся её щёчки дрожащим пальцем, и малышка, захихикав, ухватилась за него.

– Не знаю, настолько ли я хорош, но мы справляемся. Мне помогают твоя мать и Эми.

– Рад слышать.

Эти простые слова пробудили в Джоне воспоминания о давно прошедших временах, казавшихся сейчас почти мифическими, и у него заболело в груди. Рози крепко вцепилась в палец отца и старательно грызла его недавно прорезавшимся зубиком. Шерлок не возражал бы и против более сильных укусов. Тедди уснул на руках у Джона, пуская слюни на одежду. Уотсон быстро принял решение о ближайших действиях.

– Мы должны уложить их в кроватку, иначе они не отдохнут. Хочешь помочь?

Шерлок поднял глаза и пристально посмотрел на Джона со всё возрастающей надеждой.

– Конечно, хочу.

– Тогда пойдём, – и Джон повёл его к мало теперь используемой, но всё ещё пригодной колыбели, которую оставили в гостиной на случай крайней необходимости. Он показал Шерлоку, как следует укладывать детей – на некотором расстоянии, чтобы они не могли оцарапать или пнуть друг друга.

– Даже во сне они чувствуют, что лежат вместе, – сказал Джон, – и когда их укладывают спать, они должны иметь возможность видеть друг друга.

Шерлок кивнул, наблюдая с восхищением, как Рози перебросила ручку по направлению к Тедди и дождалась, пока он шлёпнет её своей ладошкой, и только после этого погрузилась в сон.

– Они идеальны, Джон, – вдруг произнёс Шерлок. Уотсон, устанавливая радионяню около колыбели, коротко взглянул на него и улыбнулся.

– Конечно, ведь это твои дети.

– Я далёк от совершенства, – тихо возразил Шерлок. В его голосе слышалось отчаяние. – Очень далёк. Джон, я…

На его лице боролись напряжение и смятение, как будто он собрался сказать что-то чрезвычайно важное, но вдруг передумал. Доктор никогда не видел, чтобы детектив терял дар речи несколько раз за один вечер. Так и не закончив предложение, Холмс разочарованно застонал и отвернулся, вновь погрузившись в созерцание двойняшек.

Некоторое время никто не нарушал тишину. Джон смотрел на Шерлока, а Шерлок смотрел на малышей, и смотрел так, будто забыл, где он и кто он. Уотсон вспомнил тот день, когда сам впервые смог на них взглянуть: весь мир будто отступил в тень, и остались лишь эти маленькие беспомощные человечки, которые отныне принадлежали ему. Забыть эти минуты было невозможно, хотя после испытанного им ошеломляющего нового опыта прошло уже шесть месяцев, наполненных вознёй с подгузниками и бессонными ночами. Но Шерлок не мог к ним приблизиться и никогда их прежде не видел. Точно ли так? Он знал, как их зовут. Может, и видел. Вероятно, Майкрофт всё это время снабжал его сведениями о семье.

Ранее у Джона были сомнения по поводу того, как бы Шерлок отнёсся к появлению малышей. Он решил, что детектив по меньшей мере заинтересуется тем, что в них скрыто, будет их изучать… но даже если бы Уотсон был твёрдо уверен в возвращении супруга, он не смел бы надеяться на такую реакцию. Внешне Шерлок спокоен, но глазами буквально пожирает детей. Его взгляд – не взгляд исследователя, напротив, он стоит в дорожке лунного света, пробившегося в гостиную, и смотрит на них, как умирающий от жажды в пустыне на чистый прохладный источник. Он неподвижен – стоит и не отводит глаз, и лунный свет скользит по его коже, делая её полупрозрачной, его серо-стальные глубоко запавшие глаза поблёскивают. Он худ, как скелет. Он похож на привидение.

Охватившее Джона оцепенение внезапно прошло. Казалось, что он чувствует исходящий от тела Шерлока жар, но никак не удавалось поверить окончательно и бесповоротно, что он здесь и во плоти, рядом и вещественен – жив, жив, жив. Доктор сам не заметил, как протянул руку и коснулся знакомого и одновременно чужого лица.

Почувствовав на себе его руку, Шерлок затрепетал. Он с трудом оторвал взгляд от детей, мирно спящих в колыбели – Джон почти слышал, каких усилий ему это стоило. Уотсону хотелось схватить его, скатать в шар до размера сердца и спрятать внутри себя, чтобы он больше никогда не имел возможности исчезнуть. В груди будто жгло огнём.

Шерлок медленно поднял руку и накрыл ладонью руку Джона, прижимая её сильнее к своему лицу. Уотсон узнавал и не узнавал его черты. За месяцы отсутствия скулы Холмса стали острыми, как бритвы, и едва не рассекали обтягивающую их пергаментную кожу. Изгиб бровей изменился, глаза глубоко запали. Пальцы Джона ощупывали призрака, ужасную пародию на того человека, которого он некогда знал – на его Шерлока, его супруга, его личное поле битвы.

Детектив прикрыл глаза и замер на месте, одной рукой крепко вцепившись в край колыбели, словно иначе он рухнул бы без сил, будто ноги отказывались его держать, когда по его щеке путешествовала изучающая ладонь доктора. Джон не знал, как долго они так стояли, поскольку потерял счёт часам и минутам – время будто остановило свой бег и пыталось вернуть в прошлое его память и его чувства, оно плавилось и изменялось вокруг Шерлока – жив, жив, жив. Наконец Джон решился. Он не знал, что сделало выбор: сердце или ум, или ни то и ни другое. Он интуитивно понимал, что может пожалеть о последствиях, но противиться судьбе был не в силах.

Он должен во всём разобраться. Лучше было бы отложить объяснения до утра и дать всем словам прозвучать при отрезвляющем свете солнца, когда он уже не сможет отрицать, что перед ним живой Шерлок, в груди которого бьётся горячее сердце. Но Джон достиг предела.

– Пошли, – сказал он. Это слово вырвалось изо рта, когда он отдёрнул руку от лица Шерлока. Оно прозвучало так хрипло, будто Джон хранил обет молчания многие годы, и иногда ему казалось, что так оно и есть.

Как же долго отсутствовал Холмс (отсутствовал, но не был мёртвым, всего лишь не был с Джоном, разорвал их единение, но всё время был жив, и, господи, – это столь же прекрасно, сколь и ужасно), если без тени сопротивления позволил Уотсону грубо схватить себя за запястье и оттащить от колыбельки с мирно спящими малышами, не подозревающими, что их отцы (один или оба) могут обратиться в прах за время их сна. Шерлок слепо следовал за мужем, ведущим его мимо разбросанных по всей гостиной детских вещей и игрушек; он повиновался, когда Джон бесцеремонно подтолкнул его в направлении двустворчатой двери, он покорно дошёл до кровати и только тогда поднял взгляд и посмотрел в упор на Уотсона широко раскрытыми глазами, полными смущения и растерянности.

– Джон, – в его рокочущем прерывающемся голосе были и вопрос, и призыв, и ещё сотни оттенков значений, слившиеся в одно протяжное слово.

– Джон, – повторил он, но Уотсон будто не слышал его. Он отошёл от стоящего у кровати Холмса и, не обращая на него внимания, подошёл к двери и, плотно закрыв её, подключил радионяню. Шерлок снова позвал его по имени, и на этот раз смятение в его голосе переросло в панику. – Джон, я…

Но Уотсон прервал его. Он быстро подошёл и сильно толкнул Холмса на кровать, так что его колени подогнулись, и он был вынужден сесть. Он в испуге распахнул глаза, но Джон будто ничего не заметил. Несколько раз он прошёлся из угла в угол, ероша волосы обеими руками, и внезапно остановился, повернувшись к Шерлоку лицом и увидев, что детектив наблюдает за ним, возможно, изучает и запоминает каждое движение, негодяй, как будто у него остались хоть какие-нибудь права подглядывать за Джоном и лезть в его жизнь после полутора лет ложной смерти и фальшивого погребения.

– Итак, – наконец проговорил доктор, будто мир не катился в пропасть, будто ему не казалось, что он видит кошмарный сон, хотя лелеемая во снах мечта стала правдой. Шерлок жив, могила его пуста, он сидит на кровати в своей детской спальне и смотрит на Джона глазами призрака. Уотсон видит его совершенно отчётливо: свою вторую половинку, грубо отторгнутую часть себя, покинувшую его и оставившую наполовину опустошённым, – и эта половинка вернулась к нему, но Джон не знает, смогут ли они срастись, как прежде, в единое целое.

Раны на его душе едва успели затянуться – и вдруг явился Шерлок среди ночи с гарпуном в руке, сделав старую тупую боль новой и невыносимо острой. Джон жаждал коснуться его, схватить, овладеть, убедиться, что он реален, а не является продуктом больного воображения, но немедленному воссоединению препятствовало осознание, что его потерянная и вернувшаяся половина не была оторвана от него насильно, но отсекла себя сознательно и по своей воле.

Джон ужасно себя чувствовал. Он был зол, ему было больно, и он не понимал. Ему необходимо было понять всё. Он вовсе не жаждал объяснений, всегда ненавидел подобные моменты, но только так можно было разобраться в том, что же произошло полтора года назад и попытаться понять это и принять. Он обязан выслушать мужа.

Уотсон глубоко вздохнул, расправил плечи, сжал кулак и отрывисто кивнул, глядя на Холмса сквозь сумрак комнаты.

– Итак, я тебя слушаю, Шерлок. Вот тебе возможность, вернее – единственный шанс объяснить мне, что произошло. Можешь начинать.

========== Глава 9/16. Ошибки в теореме Пифагора ==========

Почувствовав неотвратимость объяснений, Шерлок беспокойно заёрзал.

– Джон, я не…

– Нет! – почти выкрикнул Джон. Он смог сдержаться, потому что в соседней комнате спали дети. – Никаких отговорок. Я не оставляю за тобой право выбора. Ты убедил меня в том, что мёртв. Шерлок, полтора года я верил в твою гибель. И теперь не удастся от меня отделаться туманными фразами, конченый ты мерзавец, потому что ты умер и бросил меня в горе, позволив скорбеть по тебе полтора года, и видит бог, что следовало бы врезать тебе, прикончить на месте за то, через что ты заставил меня пройти, но я всё же даю тебе возможность оправдаться, так что прекрати мямлить и начинай говорить – и не приведи господь, если ты снова мне солжёшь.

Шерлок действительно казался пристыженным, когда понял, в какое безумие вверг мужа своими руками. Понимание и раскаяние обрушились на него, почти раздавив. Он стиснул зубы и кивнул. Джон в изнеможении опустился на кровать с другой стороны и приготовился слушать, не в силах подавить быстро растущие ужас и отвращение. Наконец Холмс заговорил, и Уотсон, вскочив, встал перед ним и впился взглядом в его лицо.

Уставившись на свои руки, Шерлок подробно излагал историю тех дней, которую Джон прокручивал в памяти бесконечное число раз. Доктору не был нужен такой подробный пересказ, но в силу однажды приобретённого условного рефлекса он просто физически не мог прервать поток рассуждений детектива. Основные события были ему известны – он сам был участником почти каждого из них и видел, в какое безумие и панику впадал Шерлок, всё сильнее запутываясь в паутине Мориарти. Всё происходило у Джона под носом, но он не понял, как далеко всё зашло, пока не поднял голову и не увидел мужа стоящим на краю крыши больницы им. Святого Варфоломея.

Шерлок скрупулёзно пересказывал факты, имевшие место в тот день, а также случившиеся неделями и месяцами ранее, но складывающиеся в общую картину. Его голос звучал ровно, отчуждённо, без драматических пауз и перепадов, которыми он раньше пользовался в своих блистательных монологах с дедукцией. Когда речь зашла о трагической части Дня Падения, Джон не мог поднять на Шерлока глаз – это было выше его сил. Рассудок бунтовал. Холмс не сказал почти ничего нового, но знакомые события предстали в совершенно новом свете.

– Три пули, Джон, – в заключение сказал Шерлок, и голос его чуть заметно дрогнул, позволив прорваться тщательно сдерживаемым на протяжении всей защитной речи эмоциям. – Он ещё тогда в бассейне понял, как я могу всецело оказаться в его власти, а я с самого начала опасался такого финала… но когда я разгадал его замысел полностью, было уже слишком поздно. Я вынудил его застрелиться – это было несложно… – доктор не видел, но чувствовал всем своим существом, что детектив впился в него взглядом. – Но он был умён, Джон, и он знал, что я пойду буквально на всё, лишь бы ты остался в живых.

– И ты шагнул с крыши, – Уотсону собственный голос казался чужим и звучащим со стороны. Шерлок чуть подался к нему, и Джону нестерпимо захотелось дотронуться до вернувшегося их мёртвых, но он запретил себе.

– Да, – прозвучал ответ.

Взгляд Уотсона был тяжёлым и обвиняющим. Холмс уставился в пол, не смея посмотреть в лицо мужа. Никакого облегчения Джон не почувствовал – стало ещё больнее.

– Ты лжёшь. Ты не просто прыгнул с крыши на удачу, выжил и затем заставил меня поверить в свою смерть. Ты написал прощальную записку и сунул её в череп до того, как это случилось. Ты это всё планировал.

– Конечно, планировал, – сказал Шерлок саркастически. Он резко поднял голову и посмотрел Джону прямо в глаза. И, чёрт возьми, это было как удар под дых. – У меня было лишь несколько часов, чтобы сохранить жизнь тебе, Лестрейду и миссис Хадсон. Я должен был предусмотреть все возможные варианты.

– Пока ты строил безумные планы по моему спасению, тебе случайно не приходило в голову посоветоваться со своим мужем, служившим в армии и кое-что понимающим в тактике и стратегии, а так же – кто бы мог подумать! – специально обученным самообороне! Я прошёл войну и выжил, Шерлок, и тебе не кажется, что там я бывал под прицелом многих, а не одного стрелка?

Детектив вскочил и прорычал в лицо доктору:

– Ты едва выжил в Афганистане, Джон. Случайно. И одной пули было бы вполне достаточно – ты сам это знаешь. Кроме того, что бы случилось с Лестрейдом и миссис Хадсон? Нет, Джон. Я выбрал наилучший вариант. Я знал, к чему он меня принуждает, и я должен был быть уверен, что при самом неудачном развитии событий ты гарантированно будешь вне опасности.

Уотсон не признал поражения и не отступил от нависшего над ним Холмса, и было так привычно, но в то же время странно убедиться воочию, насколько муж выше его.

– Что значит – наихудшее развитие событий? Объясни мне, Шерлок, потому что я по-прежнему не понимаю, что именно вынудило тебя исчезнуть чуть не на два грёбаных года, позволив мне считать тебя погибшим?

Шерлок с раздражением фыркнул, явив ещё одну чёрточку себя прежнего, хотя раньше такие звуки были адресованы исключительно Андерсону. Его горячее и тяжёлое дыхание обжигало Джону щёку. Его глаза сверкали от бешенства и разочарования, и было в них что-то ещё, что невозможно было точно определить: страстное желание, боль и страдание, – всё то, что чувствовал Джон на протяжении бесконечных полутора лет.

– Никакого кода-ключа у Мориарти не было. Всё было подстроено. Он был главной пружиной преступного механизма, инициатором, разработавшим всё до последней детали, включая твоё заказное убийство. Но существовало опасение, что он работает не один. Именно поэтому я должен был открыто продемонстрировать свою смерть – только это давало отбой нацелившемуся на тебя киллеру. Ему нравилось играть по собственным правилам, которые он продумывал тщательнейшим образом. Он предполагал, что тем или иным образом может быть выведен из игры, но постарался рассчитать, чтобы партия в любом случае была доиграна согласно его плану. Он выставил мне условие: моя жизнь против ваших трёх. Ему казалось это забавным. Моей же целью было не допустить твоей гибели.

– И ты спрыгнул.

– И я спрыгнул, – подтвердил Шерлок. – Он всё точно рассчитал. Кроме возможности собственной ошибки. Мне пришлось исчезнуть. В этом помогла матушка. И Молли.

– Молли? – Джон был потрясён, расценив этот выбор как предательство. Ему не следовало доверять Селесте уже только потому, что она была одной из Холмсов, пусть лишь по мужу, а не по рождению, но Молли…

– Я полагаю, все мы были склонны недооценивать Молли Хупер, – добавил Шерлок, но Джон не слушал его, поглощённый клокотавшей в нём яростью. Столько людей знало правду, и все они позволили ему верить в гибель мужа, страдать, почти умереть от горя. И всем им он доверял. Симпатизировал. Он не знал, как сможет уложить это в голову. Злость накатывалась волнами, он до боли стиснул руки в кулаки. Надо было дослушать всё до конца, чтобы не осталось никакой неопределённости, но он уже с трудом сдерживал бешенство, растущее с каждым произнесённым Шерлоком словом.