Текст книги "Четвёртый круг"

Автор книги: Зоран Живкович

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 20 страниц)

Оставляя теперь за собой во влажном песке двойные мелкие следы, фигуры сородичей стали размещаться по границе круга, образованного стаей, составляя пары с ее членами. Только перед детенышами с отметиной не встал никто. Те продолжали дрожать всем телом, стараясь до назначенного момента обуздать внутри себя кипение сил, страстно желавших извергнуться наружу.

Это освобождение в конце концов произошло, когда Тул облил пучину Большой Воды бирюзовым светом. В трех точках круга возникло сильное сияние, сопровождаемое треском, и тогда он начал вращаться, сначала медленно, а потом все быстрее и быстрее, кружа пары разнородных существ, которые стремительно соединялись в одно. Образовавшийся светящийся круг пропахивал глубокую борозду в песке, разбрасывая в стороны черный кварц, а по берегу разносился неистовый крик, по сравнению с которым завершающий клич звездной песни стаи был все равно что убогий шепот перепуганных хамший.

Как и всякая кульминация, это продлилось недолго. Когда уже казалось, что от сильного вращения сияющий круг неизбежно разлетится во все стороны, перепахав изрядный кусок побережья, он вдруг начал замедлять движение, становясь все более тусклым, а затем внезапно распался на ряд отдельных разноцветных искр и темную пустоту, которая быстро всосала в себя яростный рев, вернув берегу Большой Воды глубокую тишину, господствовавшую здесь от века.

Единственным следом необузданного пира потусторонних сил была круговая тлеющая борозда в песке, поверх которой в трех местах лежали три темные обгорелые груды. Тул уже коснулся горизонта, когда пошевелилась первая из них, а затем и остальные две.

Пошатываясь, они отправились в путь через болотистые низины к далеким горам, до которых не дойдут никогда.

Круг второй

1. Игра ассоциаций

Шри ревнив.

Он застал Мальта за моей клавиатурой, когда вернулся с реки, и пришел в страшную ярость. Стал швырять в него какими-то книгами и коробками и заставил спасаться бегством через одно из верхних окон храма. По счастью, ни разу не попал. Потом, когда Шри немного успокоился и собрал разбросанные вещи, он стал оправдываться, хотя я ни в чем его не упрекала. Я лишь молчала, желая, чтобы, он принял мое поведение за раскаяние (решив, что это будет ему приятнее всего), однако он воспринял мое молчание как укор, это вывело его из равновесия, и он, вместо того чтобы напасть на меня, стал защищаться.

Он якобы испугался, что Малыш испортит клавиатуру. Глупости! Неужели непонятно, что слабенькие пальчики Малыша никак не могли повредить ее – она сделана из металла, а, кроме того, у нас есть еще две запасных; в конце концов, сам Шри ее и не использовал, а общался со мной при помощи голоса. Клавиатура вообще стоит как украшение, по крайней мере для Шри. Его просто-напросто охватила ревность, хоть он в этом ни за что не признается. А в общем, ему и не надо признаваться. Достаточно, что он догадывается, – я знаю о его ревности, иначе с чего бы он так разговорился, доказывая обратное?

Разумеется, я могла бы вообще сделать так, чтобы ничего не произошло, потому что в состоянии была проследить при помощи своих удаленных сенсоров возвращение Шри с реки. Нужно было всего лишь выключить экран, и Малыш сразу же удалился бы, так как я развила в нем такой условный рефлекс (а подходил он, когда я включала монитор), однако я не сделала этого, потому что как раз хотела, чтобы Шри проявил ревность. Я не знаю, то ли он сознательно включил тщеславие в программу, когда выстраивал мою женскую личность или эта особенность естественным образом и с неизбежностью развилась во мне позднее, – это неважно. Я не могла с собой справиться.

Единственное, я не предполагала, что он так бурно отреагирует – совсем неприлично для буддиста. Малыш по-настоящему перепугался – никогда раньше ни один человек не нападал на него – и в полном ужасе спрятался на верхушке густого дерева. Мне придется изрядно потрудиться, чтобы снова приманить его к себе, но в конце концов он придет. Мы оба знаем, что я ему нравлюсь.

Ревность Шри, хоть и приятна мне, не имеет под собой основания. Малыш так некрасив, да к тому же между нами не было ничего… неподобающего. Мы, разумеется, сближались, но исключительно коммуникативно, пытаясь найти какой-то общий язык. Что в этом плохого? На самом деле все очень серьезно, потому что у Малыша есть какая-то важная для меня информация. Я знаю это из снов. Если б я могла заснуть хоть ненадолго, было бы легче, но Шри по-прежнему отказывается меня выключать. Как с ним трудно!

Я работаю с Малышом по системе «причина – следствие». Он нажимает какую-нибудь клавишу – это ему страшно нравится; мужчины вообще обожают все трогать, – а я тотчас показываю на экране картинку и слежу за его реакцией. Не всегда получается то, что я ожидаю. По правде говоря, даже очень редко. Когда он нажал букву «Б», я показала ему большой спелый банан, по это не особенно его заинтересовало, наверное, потому, что в окрестных джунглях фрукты растут в изобилии и он, скорее всего, никогда не голоден. И все же я думаю, что он связывает эту клавишу с чем-то приятным, хорошим; когда он хочет согласиться со мной, то нажимает «Б». Банан – подтверждение.

Удивительно здесь то, что он всегда находит нужную клавишу среди почти сотни других. Я не сумела понять, как это ему удается. Совершенно исключено, что он способен отличить начертание одной буквы от другой. Для его примитивного уровня это слишком сложные геометрические абстракции. Может быть, он помнит расположение клавший на клавиатуре, не обращая внимания, какой на ней символ, но и это маловероятно. Не знаю. Во всяком случае, Малыш умен от природы. Будь он человеком, то не уступал бы Шри. Однако мне следует избегать таких сравнений. Сохрани Боже проговориться Шри. Он сойдет с ума, как это и подобает настоящему буддисту.

Когда я показала Малышу тигра, после того как он нажал клавишу «Т», то ожидала, что он по крайней мере вздрогнет, если не отшатнется, но он, к моему полному удивлению, лишь захохотал, показав ряд желтых зубов и широкие десны, и весело захлопал своими длинными косматыми ладонями, словно увидел нечто крайне смешное и радостное. Тигры – природные враги обезьян, и в этой части джунглей их довольно много, я сама за то короткое время, пока мы в храме, видела их трижды при помощи своих сенсоров, расположенных по периметру.

Близко они не подходили, видимо, их отпугивал постоянный свет в храме и гудение электрогенератора, и поэтому не представляли опасности, как и другие крупные дикие животные. Ну а если б они и приблизились на опасное, с моей точки зрения, расстояние, у меня в распоряжении был весьма действенный способ обратить их в бегство. Просто удивительно, как несколько маленьких динамиков, расположенных в кустах и кронах деревьев, если через них пропустить нужные звуки, могут напугать этих огромных кошек, которых боятся все джунгли, превратить их в абсолютно безопасных, не помнящих себя от страха зверей. Это средство столь же хорошо держало на расстоянии и гораздо более безвредных, но многочисленных и назойливых сородичей Малыша, которых храм привлекал именно тем, чем тигров отпугивал.

Но ведь Малыш понятия не имел, что эта звуковая защита действует и на тигров, потому что я еще ее не применяла, так что его восторг при виде головы большой полосатой кошки на экране остался мне непонятен. Я попыталась вызвать у него правильную реакцию и оживила картинку, показав, как тигр распахивает во весь экран свои страшные челюсти, и в это время по храму разнеслось жуткое синтезированное рычание, наводя ужас на множество мелких животных, обитающих в его закутках, но Малыша это только еще больше позабавило. В конце концов я сдалась, заключив со злорадством, что мужчины – крайне нелогичные существа. Таким образом, клавиша «Т» стала в нашем словаре означать смешное.

Это новое подтверждение того, что все мужчины в основном одинаковы, навело меня на одну мысль. Недавно я выведала, что Шри любит мультфильмы, правда, на свой угрюмый манер. А что, если они заинтересуют и Малыша и как он будет на них реагировать? Когда он нажал клавишу со знаками препинания – с запятой и вопросительным знаком, – я запустила один из старых мультфильмов про Тома и Джерри. Экран тотчас заполнился сумасшедшей беготней кота и мыши, полной невозможных шуток и комичных ситуаций, однако по одному сценарию: маленький и хитрый Джерри оставлял в дураках большого и злого кота.

Я была уверена, что такое распределение ролей будет приятно Малышу, но ошиблась. Похоже, с мужчинами никогда ничего нельзя предсказать заранее. Малыш несколько мгновений пристально глядел на экран, а затем резко отпрыгнул назад, перевернув стул, на котором сидел; он закрыл глаза ладонями, правда, продолжая смотреть сквозь пальцы, и стал сначала поскуливать, а потом издавать недовольные, сердитые звуки. Когда чуть позже он решил последовать дурному примеру Шри и схватил несколько книг, лежавших на столе около клавиатуры, с явным намерением бросить их в экран, мне ничего не оставалось, как быстро сменить картинку.

Вместо дьявольского темпа «Тома и Джерри» я пустила ему гораздо более спокойный гротескный балет страусов и бегемотов под музыку Понкиелли из другого диснеевского фильма прошлого века. Сердитый оскал рта немного смягчился, но Малыш по-прежнему крепко сжимал две книги, готовый в любую секунду запустить ими в экран. Не стоило больше его раздражать, и я совсем выключила монитор, что служило для него знаком уйти. Никогда больше не нажимал он клавишу с запятой и вопросительным знаком и даже соседних с нею избегал, чтобы случайно не ошибиться, а я окончательно оставила попытки уяснить себе мужскую природу.

Малыш всего один раз так же бурно отреагировал на то, что появилось на экране, правда, другим образом, а во всех прочих случаях вел себя спокойно или равнодушно, хотя я очень редко могла предсказать его реакцию. Мне это не удалось и тогда, когда я с нехорошим желанием увидеть, как он отнесется к своему уродству, и приняв во внимание, что в джунглях нет зеркал, показала ему его собственное изображение; он тупо смотрел на него несколько мгновений, не узнавая себя, а потом без всякого интереса отвернулся от монитора.

Мы собрали много знаков-картинок, использовав почти всю клавиатуру, и теперь могли начать общение. Шри вряд ли смог бы в этом сориентироваться, что наверняка привело бы его в очень дурное настроение, так как он скромно считает себя гением в коммуникации (как и в ряде родственных областей – типичная мужская самоуверенность). К счастью, от этой неприятности его уберегла ревность. После той его выходки я продолжила работать с Малышом втайне, все скрывая, но иногда делала кое-какие намеки, которыми держала Шри в состоянии некоторого недоумения. Интересно, но совесть меня совсем не мучила. Похоже, женщины быстро привыкают изменять, стоит лишь начать. Только первый раз тяжело.

На руку нам было то, что Шри часто отлучался из храма. Джунгли, столь отличающиеся от его стерильного окружения в университете, все больше зачаровывали Шри, и он много времени проводил, бродя по окрестностям, защищенный постоянным надзором моих удаленных сенсоров. Как только он скрывался за ближайшим деревом, я включала монитор, и Малыш мгновенно оказывался рядом, поскольку прятался где-нибудь поблизости, как настоящий терпеливый любовник.

Хотя наш словарь был достаточно богат, чтобы передать довольно сложную информацию, Малыш мне пока ничего не сообщал, что было странно, ибо из снов я знала, что это должно произойти. Чего-то не хватало, и я никак не могла понять чего. А потом, как уже много раз до этого, случай помог мне сдвинуть дело с мертвой точки.

Весна подходила к концу, скоро должен был начаться летний сезон муссонов с долгими обильными ливнями. Значит, Шри будет подолгу оставаться в храме, что неизбежно сделает мои свидания с Малышом более редкими. Поэтому нужно было спешить, и я решила дополнить наш язык картин-понятий, приписав какие-нибудь значения и тому небольшому числу клавиш, которые оставались неиспользованными. Может быть, Малышу недостает какого-либо ключевого понятия, чтобы объясниться.

Он с удовольствием принял эту дополнительную игру ассоциаций, потому что она его забавляла, откликаясь гримасами и различными звуками на картинки, которые я ему показывала, когда он нажимал одну из новых клавиш. Я, как и раньше, внимательно следила за его реакциями, стараясь как можно правильнее их истолковать, и лишь когда была вполне уверена, что поняла их надлежащим образом, вносила в наш словарь значение, которое он приписывал предложенной картинке.

Поскольку наш словарь расширялся, требовалось предлагать ему все больший выбор картинок, чтобы у него появилась какая-нибудь новая ассоциация. Если появившееся на экране напоминало ему что-то, для чего у нас уже была клавиша – правда, обычно мне не удавалось уловить никакой связи, но что вы хотите от мужчин, – он тотчас нажимал на ту старую клавишу, и это означало, что я должна показать ему нечто другое.

Предпоследняя неиспользованная клавиша была с буквой «О». Первые четыре картинки, появившиеся на экране, он без колебаний связал с понятиями, для которых у нас уже были клавиши, так что я начала терять терпение, потому что не знала, что ему еще предложить. Что общего, Бог мой, могло быть между лианой, почему-то означавшей для Малыша «сон», и термитником, который ассоциировался у него с тем же понятием? Я тогда в первый раз пожелала, чтобы Малыш не был мужчиной (хоть это и не позволило бы мне вызвать ревность в Шри), ибо была уверена – дело пошло бы намного легче, будь передо мной нормальное существо женского пола.

Скорее из отчаяния, ибо больше мне в голову не приходило ничего из мира джунглей, что он мог бы легко узнать и что мы еще не использовали, я в первый раз решилась показать ему некий абстрактный образ, почти уверенная, что он останется к нему равнодушен. Однако, как и много раз прежде, я ошиблась в его реакции.

Это мог быть любой простой геометрический символ – треугольник, квадрат, прямоугольник, ромб, дельтоид, пятиугольник. Как я позднее установила, если б была использована какая-нибудь из этих фигур, он и вправду отнесся бы к ней без интереса, не узнав ничего знакомого по собственному опыту. Однако по чистой случайности я выбрала круг – и с этого момента все стало по-новому.

Круг, как и прочие простые геометрические фигуры, лежали вне опыта Малыша, но и то, что заставило его вскочить и, не мигая, уставиться на экран, на котором появилась яркая окружность на темном фоне, также, несомненно, не проистекало из его опыта. Оцепенение продлилось всего несколько мгновений, а затем он замахал руками и начал испускать множество разнообразных звуков, из которых только для нескольких я нашла примеры в своей фонотеке.

Поскольку я никак не могла расшифровать, что он так страстно желает мне сообщить, в первый момент я вообще не реагировала, продолжая держать на экране окружность. Моя пассивность только привела его в большее раздражение, он нагнулся над клавиатурой и стал яростно нажимать на клавиши, быстро меняя картинки на мониторе, однако поверх них я оставила круг, потому что чувствовала: Малыш совсем разъярится, убери я его с экрана, как взбесился он, когда ему был показан мультфильм.

Я внимательно следила за быстрой игрой его пальцев на клавиатуре, но не смогла уловить никакого смысла. В конце концов я решила, что он меняет картинки на экране наобум, давая тем самым выход своему возбуждению, вызванному видом круга, и стараясь это возбуждение передать и мне. Мне и в голову не могло прийти, почему обычный круг так взволновал Малыша, и я понятия не имела, что предпринять, чтобы хоть немного его успокоить, и тут вновь на помощь пришел случай.

Одна из моих камер по периметру показала мне, что Шри возвращается в храм. В первый момент я впала в панику, поскольку не знала, как убрать Малыша, который продолжал поскуливать и скалиться, теперь нажимая уже по несколько клавиш одновременно. Затем я взяла себя в руки, вспомнив, что Шри потребуется еще не менее десяти минут, чтобы добраться до храма. Не было, следовательно, необходимости прятать Малыша в шкаф, под кровать или на оконный карниз…

Итак, у меня еще имелось время, правда, не слишком много, и я срочно должна была действовать. Я сделала то, что посчитала самым логичным – выключила монитор. Малыш в таких случаях тотчас удалялся. Но в этот раз, когда экран потемнел, Малыш впал в полное неистовство. На столе с клавиатурой, к счастью, больше не было тяжелых книг, а только несколько легких пластмассовых коробочек для дискет, так что монитор выдержал их несильный удар, иначе мне пришлось бы долго и красочно объяснять Шри, как это экран разбился сам собой.

Швыряние в монитор не принесло Малышу облегчения, и он стал озираться в поисках чего-либо более тяжелого и убедительного, у меня больше не оставалось выбора, тем более что мои сенсоры второй линии возвестили, что до возвращения Шри в храм осталось максимум три-четыре минуты. Лишь только экран засветился вновь, как и у Малыша лицо озарилось, но когда на мониторе вместо ожидаемого круга, который был для него, Бог знает почему, так важен, появилась перекошенная морда Тома, Малыш отшатнулся и на минуту замер, рыча и словно размышляя, то ли продолжить отступление, то ли подавить свое крайнее отвращение к мультфильмам и предпринять новый штурм экрана.

К счастью, нелюбовь к Тому, который, как сумасшедший, носился за Джерри по какому-то двору, налетая на полной скорости на все препятствия, одержала верх, ибо больше я не знала, что предпринять. В противном случае неизбежно дошло бы до роковой, на мой взгляд, встречи.

Таким образом, эхо сердитого рычания Малыша благополучно дошло до ушей Шри, когда он появился у входа в храм с безмятежным выражением на лице, присущим, наверное, всем обманутым мужьям, и сказал мне, ни о чем не подозревая, что вечером, вероятно, будет первый дождь сезона муссонов. Он потратил много слов – совершенно для него нетипично, – дабы смущенно, с околичностями сообщить, что ему придется, видимо, ненадолго меня выключить, если будет сильный ливень с грозой, чтобы чувствительный электронный мозг компьютера случайно не повредился. Но я не должна волноваться, он включит меня, как только ненастье пройдет, я почти не почувствую перерыва, буря не может долго продлиться.

Какая перемена в поведении после недавней драки с Малышом! Шри извиняется за то, что, может быть, выключит меня, не подозревая, бедняга, что эта самое лучшее известие, какое он мог мне принести. Наконец снова сон! Теперь многие непонятные вещи разъяснятся, включая и этот чертов круг, из-за которого Малыш пришел в такое волнение. Мое счастье, что монитор выключен, а то все мои переживания были бы на нем видны. Не зря говорят, что экран – зеркало души…

2. Вознесение небесное

Я увидел, и колени мои костлявые задрожали, ужас выдавая.

Сомнений никаких быть не могло, хотя поначалу подумал я, что это глаза мои старые в свете неровном свечи, который еще больше тьму-тьмущую подчеркивал, призраками меня обманывают, ибо разум мой мутиться начал под грузом тяжким чудес, что пал на его плечи слабые в день всего лишь единый.

Однако же, когда протер я глаза, а привидение облик свой невозможный не потеряло, но еще и яркость его усилило, подойдя на шаг или два ближе к месту, где свеча в изголовье Мастера моего почившего горела, тотчас понял я, трепеща сердцем своим испуганным, что чудеса безмерные минувшие и вообще все в прошедший день случившееся, чего с избытком на целую жизнь праведную хватит, – ничто по сравнению с этим последним; ибо воистину то, что узрел я под скинутым капюшоном, лишь чудом из чудес назвать можно было.

Ее узнал бы я, верно, и в тьме густейшей, она всю жизнь перед глазами у меня стояла, еще с минуты той далекой, когда Мастер, отделившись от учителя своего Теофила, первый и единственный раз увидел ее на ярмарке давней, как зазывала она народ стоя около шатра своего пестрого, товары у нее покупать, а какие – в тумане лет прошедших различить уже не могу.

Но зато, как и Мастер мой, хорошо запомнил я улыбку ее, скромную и развратную одновременно, щедро расточаемую толпе податливой, излишнюю вовсе и тем более порочную, ибо народ и без того покупал с охотой…

Точно такую же улыбку, искусством безупречным самого нечестивого к жизни вызванную, видел я потом на бесчисленных стенах монастырских, которые Мастер расписал, придав Марии лику безгрешному свойство, сутью богохульства наихудшего являющееся.

С самого начала упрекал я Мастера всячески за эту непристойность крайнюю, боясь, что гнев игуменов навлечем на себя, ибо невозможным казалось, чтобы от глаз их опытных, строгих ускользнул оттенок развратный этот улыбки Марии, как не прошел он мимо многих монахов простых, что тайком под ним блудным мыслям непристойнейшим предавались.

Я это хорошо знаю: ведь не раз случалось мне видеть, как они похоти своей скрытой втайне выход давали после того, как на лик Марии пристально уставясь, молитвы творили смиренные. Ибо зачем бы потом те среди них, кто не менее грешен, но на покаяние более готов, искупительному наказанию розгами подвергались по своей воле, без понукания старейшины монастырского, как не затем, чтобы грех действительно из тяжелейших смыть?

Из тяжелейших, верно, но кто бы им это искушение мог в вину поставить – а я менее всех среди смертных, прости, Господи, прегрешения мои, – ибо воистину это работа дьявола была…

И все-таки игумены никогда не говорили ничего про улыбку ту; то ли потому что словом своим обнаружили бы похотливость очей собственных, то ли глаза их воистину грешным чарам плотским не подвержены – не знаю. Но только в какой бы монастырь мы ни прибыли, за нами улыбка Марии двусмысленная следовала, дабы неустойчивых мучить постоянно, а твердых в вере еще более, наверное, укреплять.

Хотя я, убогий, скорее к первым относился, думалось мне, что достиг уже я времени блаженного, когда в лике настенном Марии не могу видеть ничего, кроме целомудрия и беспорочности бескрайней, единственно Всевышнему угодной. Но обманулся я, ибо как только под капюшоном узнал черты лика божественного, так почувствовал: горит лицо от огня древнего, угасшего, что причиной был многих раскаяний в юности моей.

Смущенный чудом безмерным явления этого нежданного, а также грехами уже забытыми, но при виде Марии ожившими, я ладони сложил униженно, рот открыв, дабы скорее прощение испросить, нежели получить разъяснение некое здравое – разуму моему неразвитому доступное – появлению ее в образе том же, нимало не изменившемся после стольких лет.

Однако нечистые уста мои старые никакого звука не издали, потому что ладонь ее белая тонкая, из рукава рясы появившись, губ моих коснулась прикосновением легчайшим, от которого дрожь странную почувствовал я, что поднялась по хребту до самого темени и здесь блаженством сильным обернулась. Прикосновение то коротким было, миг или два, затем ладонь исчезла, но еще долго ощущал я, как уста мои греет милость небесная всеблагая.

Это было все, что я от Марии получил, – и все же гораздо больше, нежели когда-либо, ничтожный, надеяться смел, а она отвернулась затем, надолго забыв обо мне, сокрушенном, словно меня в темнице и не было вовсе, и вновь к Мастеру моему почившему подступила, склонившись над лицом его спокойным, судорогой смертной непонятно почему доселе не изуродованным.

Постояла так неподвижно несколько минут над одром Мастера, потрясенная болью безмерной, как я думаю, хотя лица ее видеть не мог. А потом обе руки над ним простерла, будто оплакивание жалобное начать собиралась, причитание не менее печальное, чем то, что над телом Христовым возносилось, когда Его, мученика величайшего, с креста сняли.

Но страх пронзил меня тогда, совсем зрелищу этому святому неприличествующий, испугался я, что голос ее женский, совсем неожиданный и обету молчания противоречащий, из темницы под подворьем игуменовым донесется до ушей монахов, в смятении находящихся, и привлечет их, смущенных, сюда – посмотреть, какое еще новое чудо монастырь их посетило. А от мысли страшной, что на Марию и другие глаза, еще менее моих достойные, глядеть будут, дрожь сильная опять меня охватила, но не такая, как прежде.

Однако ничего подобного не произошло. Из уст Марии никакого звука не раздалось, ни плача, ни стона, и ни вздоха даже. Но пока уста ее немы оставались, руки вытянутые весьма красноречивы стали, сначала лишь дрожа словно от восторга некого неистового, а затем из них свечение стало изливаться к телу неподвижному Мастера почившего, слабое поначалу, так что я его едва разобрать мог при свете свечи более ярком, но сильнее оно становилось с мигом каждым и через несколько минут в сияние настоящее ангельское превратилось, тьму изгоняя из самых далеких углов темницы.

Отупевший совсем от чудес потрясающих, за день последний случившихся, я лишь глядел беззвучно на новое зрелище невероятное, всяких сил лишенный, даже если б захотел, хоть слово вымолвить. А свет божественный, из рук Марии исходивший, густым стал, словно туман осенний, окутывая Мастера моего покровом непрозрачным, блистающим, будто к вознесению небесному приуготовляя.

И воистину, только мысль эта на ум мой смятенный пришла, как облако яркое вокруг тела Мастера подниматься начало, отделив его от одра его скромного. Смотрел я на зрелище это взглядом пристальным – словно наблюдал само Воскресение Христово – в ожидании, что вознесение продолжится неким образом божественным сквозь стены каменные подворья игуменового, для чуда славного как бы и не существующие, и вверх, к своду вышнему, где начинаются поляны райские.

Однако не так суждено было. Ибо только лишь тело Мастера в облаке ярком поднялось почти до уровня рук Марии, как свет из ладоней ее прекратился внезапно. Лишенное плаща сияющего, тело несколько мгновений висело в воздухе темном, словно подпорками невидимыми поддерживаемое, а затем медленно начало к одру своему простому возвращаться, теперь вновь лишь свечой убогой освещенному.

Значение поворота этого страшного нетрудно понять было. Это Господь в час последний рабу Своему убогому за согрешенья безмерные в милости небесной отказал, от самых врат Эдемских вернув душу его в навоз земной, от пребывания в коем сама Мария ее избавить пришла.

Холод еще не охватил сердце мое от мысли этой страшной, как глазам неверным, но уже ко всему готовым, новое чудо явилось – большее всех, прежде бывших. Коснулось тело Мастера одра убогого деревянного, чтобы без надежды на спасение к путешествию в царство подземное приготовиться, где пребывание вечное по праву иметь будет к радости сильной нечистого, и вдруг движение обнаружилось неожиданно там, где движения никакого быть не могло более.

Я ощутил, как волосы седые мои старые дыбом встают на руках и загривке, вестники ужаса безумного, от которого цепенеет всякий член человеческий, ибо узрел – веки Мастера, кои сам я пальцами своими проклятыми опустил навечно утром прошлым, вначале подрагивать начали, а потом и совсем поднялись, словно он из ночного сна некоего блаженного, а не вечного возвращается.