Текст книги "Четвёртый круг"

Автор книги: Зоран Живкович

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 20 страниц)

Потом она села на меня верхом, опустившись точно на мои бедра, правда, не коснувшись их, и стала извиваться, запрокинув голову назад. Длинные рыжие волосы струились вдоль ее нагой спины, а рот был широко раскрыт, испуская приглушенные гортанные звуки. Хотя я был уверен в ее притворстве, мне все же вдруг показалось, что так достоверно сыграть возбуждение невозможно. Впрочем, оргазм вот-вот наступит, а там будет понятно, в чем дело. Тут явно никакого притворства.

Однако, если оргазм и последовал, мне не было позволено видеть это. Сара в реальности внезапно нервными шагами подошла к видеомагнитофону и выключила его, опять бормоча при этом невнятные обрывки фраз, среди которых на сей раз я разобрал что-то о «неправильном дне», «негарантированном зачатии» и «бесполезном расточении». Мозаика уже тогда могла бы сложиться, но я был слишком расстроен, чтобы сделать это.

Сара выглядела сконфуженной, когда выключала камеру, спрятав затем ее в небольшую сумочку, которую положила вместе с кассетой из магнитофона на ночной столик, явно с намерением забрать их утром с собой. Преступник всегда стремится уничтожить следы преступления. Однако один след невозможно было уничтожить сразу. Хотя Сара уже укрыла меня, глядя при этом как-то в сторону, с определенным выражением вины на лице, – под тонким покрывалом еще долго было видно возбуждение, с которым я никакой силой воли совладать не мог.

Сара, очевидно, более ничего не собиралась предпринимать. Она села на стул, который предварительно немного отодвинула от кровати, будто желая как можно больше отдалиться от меня, и углубилась в одну из своих книг с совершенно спокойным и безмятежным выражением лица – сиделка, которая добросовестно позаботилась обо всех нуждах больного, и теперь может посвятить какое-то время себе.

Меня не столько расстроило то, что она оставила меня с неутоленным желанием, на вершине возбуждения, в которое сама привела, – хотя, разумеется, это состояние создавало некоторый дискомфорт, – как рассердила полная моя неспособность в таких условиях сосредоточиться на том, к чему я точно так же приблизился на шаг, словно и тут мне было запрещено подняться на последнюю ступеньку, которая еще отделяла меня от верха, от горной равнины света.

Ощущение двойного расстройства, умноженного неудовлетворения долго не исчезало – я провел всю ночь в беспокойных сновидениях, часто пробуждаясь, но тут же убегая обратно в сон, стоило только увидеть возле кровати неподвижную фигуру Сары, без устали скромно склонявшуюся над книгой.

Когда я проснулся утром, необычно поздно и вспотевший сильнее, чем всегда, возле меня была Бренда. Она, как всегда, многословно, известила меня сначала о том, что ее младший сын простудился, потому что вчера не переодел мокрые носки после игры в футбол на снегу, несмотря на ее неоднократные напоминания, и теперь не может идти в школу, «но такова уж нынешняя молодежь, совсем распущенная, потому что матери работают с утра до ночи, а отцы в основном болтаются по пабам»; затем об объявленном подорожании чая «Липтон» на целых двадцать пенсов за пачку, что навело ее на мрачные размышления о крахе британской экономики, если и далее мы будем попустительствовать этим ненормальным эгоистам из Европейского Сообщества, «которые никогда не поймут особый островной дух, как об этом Мэгги твердит уже несколько лет, но никто больше не слушает женский голос разума». И так далее.

Уже минул полдень, когда я узнал из одной ее случайной фразы, среди дифирамбов обществам по наблюдению за птицами, «таким типично английским», что в вечернюю смену выйдет Мэри, «чей муж дослужился даже до заместителя главы местного филиала, потому что привез с Фолклендов, конечно незаконно, отличный армейский бинокль, в который недавно видел настоящего златоголового дятла, столь редкого в этих краях, правда, из-за сильного волнения не сумел его сфотографировать, а теперь злые языки говорят, что именно златоголовый, а не какой-нибудь другой привиделся ему потому, что это цвет того самого дешевого шотландского бренди, как его там, хотя хорошо известно, что Артур стал настоящим трезвенником; говорят, правда, в молодости он был не прочь приложиться к бутылке и поразвратничать, но с тех пор как встретил Мэри, совсем изменился. Везет же некоторым женщинам, не то что мне…»

Итак, сегодня ночью Сара опять дежурит.

* * *

Она был точна, как всегда. Появилась за несколько минут до 22.00, обменявшись несколькими фразами с Мэри о моем состоянии, которое (по крайней мере, по мнению Мэри) было совершенно обычным, что означало – я действительно стал полным кретином, чьи страхи и печали даже и теми, кто меня знают и не имеют никаких задних мыслей, могут быть истолкованы как покой и довольство.

Я притворился, что сплю, но даже будь я в коме, Сара уже не отказалась бы от своего замысла. В этот раз колебаний не было. Я слышал, как она возится с видеомагнитофоном, а потом садится на край постели, взяв меня за руку и легонько похлопав по ней, словно успокаивает ребенка, которому нужно сделать укол: «Ну-ну, будет немножко больно, но это для твоего же блага». Это быстрее заставило меня открыть глаза, чем если бы она стала меня трясти.

Фильм уже начался – вчерашняя любовная игра заполнила экран, а я почему-то силился обуздать новое возбуждение. Сара сидела неподвижно, и по нескольким быстрым взглядам на нее мне показалось, что она в некой нерешительности и смущении. Во всяком случае, она ничего не предпринимала и вовсе не пускалась в новую игру. Когда пленка дошла до того места, где события прошлой ночью прервались, картина внезапно изменилась. Это опять была моя комната, но теперь на переднем плане находилась Сара, а я спал позади нее. Это, наверное, было снято где-то на рассвете. А потом, вместо бормотания и недосказанных обрывков, начался рассказ. Сара сняла его не только потому, что так ей легче было высказаться, но из-за очевидного удовольствия видеть себя на экране. Вместо того чтобы быть заплаканной зрительницей «Касабланки», она получила возможность участвовать в фильме. А роль Рика была, ясное дело, предназначена мне. Как бы я мог отказаться?

Сюжет и здесь был невыносимо патетичен. С многочисленными вздохами, которые нимало не выглядели искусственными, Сара начала мелодраматическое повествование о чувствительной девушке, целомудренной и добродетельной, совсем не подходящей этому безнадежно порочному времени; мужчины видят в ней только объект похоти, а она так жаждет настоящей любви, которая, к сожалению, осталась только в старых фильмах, романах и редких телесериалах.

Поэтому она все больше замыкается в себе, подумывает даже о самом худшем, но тут само провидение приходит ей на помощь. Она получает работу сиделки при знаменитом ученом, «величайшем физике нашего времени» (при чем тут это?), в котором обнаруживает родственную душу. (Никогда больше и пытаться не буду никому сообщить что-нибудь гримасами и судорожной мимикой.) И вот он лежит неподвижно в постели, сломленный тяжелой болезнью и брошенный всеми, даже собственной женой, которая, конечно, собирается найти кого-нибудь другого. (Конечно собирается. Вообще-то, мы так и договорились. Другое было бы неестественно. Джейн может единственно помешать ее страсть к мученичеству, но думаю, что это все ей нужно, чтобы успокоить свою совесть.) Дети оставляют его без внимания и избегают. (Глупости – только они и относятся ко мне нормально.)

Он жаждет тепла, симпатии и, конечно, любви, но всего этого лишен. Девушка знает об этом, потому что у него, как и у нее, блестят глаза, когда ему доводится смотреть великие любовные фильмы. (Ужас!) Именно глядя вместе эти картины, они окончательно сблизились. Он нежно держал ее за руку, выражая глазами свои настоящие чувства. (Если б я что-то мог держать, то это был бы пульт дистанционного управления, которым выключил бы чертов фильм.) Она откликнулась всем сердцем, безмерно счастливая, что наконец к ней пришла любовь из снов. (Ненавижу «Касабланку»!)

Но, как и всякой великой любви, этой также не суждено было иметь долгий век. Жадная и ревнивая жена узнаёт обо всем и намеревается выгнать девушку, испугавшись более всего того, что лишится мужа, а вместе сними определенных благ. (Вот еще! Джейн вообще не такая. Наоборот. Все это Сара, конечно же, выдумала. Я как будто видел такой поворот сюжета в одном из ее дурацких сериалов…) Девушка впадает в отчаяние, решает сначала отравить его, а потом себя, но затем приходит к выводу, что это не было бы справедливым. (Ни в коем случае не было бы; во всяком случае, в такой последовательности.)

Наконец, она находит окончательное решение – раз уж они не могут быть вместе, она унесет с собой долгую память о нем, которая, как надежнейший залог большой любви, свяжет их до могилы. (Я предчувствовал, что могила где-то должна была появиться.) Она родит ему сына. Сына, который, может быть, тоже станет великим физиком, продолжателем отцовского дела. (Невесть что! Если судить по тем двоим, что у меня уже есть, на это нет никакой надежды. Роберта и Тимми абсолютно не привлекает физика. Только Люси показывает некоторые способности к математике.)

Он соглашается на это с воодушевлением (sic!), уверяя ее, что она – последняя женщина в его жизни. (Хотя я, разумеется, ни в чем ее не уверял, а что касается «последней женщины», так это вполне возможно – если только Джейн не придумает какой-нибудь повод усилить свое мученичество.) Они готовятся к своей единственной ночи любви, причем девушка так все рассчитала, чтобы это случилось в день наибольшей вероятности зачатия…

Мозаика сложилась. Я снова стану отцом, а судьбоносная ночь, – вот она. Как я могу помешать намерению Сары? Боюсь, никак. Единственное, что мне остается – попытаться избежать возбуждения, думать о чем-нибудь другом, может быть, о физике, хотя Сара уже показала свои возможности. Под ее губами и языком не помогает никакая физика, безразлично, были в том виноваты ненормальные из видеоклуба или нет…

Чтобы все было как подобает, пленка с рассказом закончилась завершающими кадрами любимого фильма. Монтаж Саре явно удавался. Действительно, разве есть что-либо более подходящее для иллюстрации печального конца нашей связи, чем расставание Ильзы и Рика? Но для скромности больше не оставалось времени. Сара подошла к видеомагнитофону и выключила его, а камеру включила. Итак, все будет увековечено. Совсем хорошо…

Потом она повернулась ко мне и стала повторять представление, которое я вчера видел лишь на экране. Она покачивала бедрами, медленно расстегивала пуговицы халата, распускала волосы, затем стягивала черные сетчатые чулки с пурпурными подвязками, а потом два маленьких лоскутка ткани, тоже черного цвета, резко контрастирующего с ее выразительно белой кожей.

Увидев Сару абсолютно голой в первый раз «вживую», я подумал на секунду, что совсем неразумно тратить такое тело на инвалида вроде меня. Это сработал, вероятно, защитный механизм, стремление справиться с возбуждением посредством самоуничижения, но осталось оно без результата. Обнаженное тело Сары было мощнее всех усилий воли и других подобных трюков. Я это безошибочно ощутил в своих чреслах.

И Сара в этом убедилась, сбросив с меня покрывало. Больше не нужна была долгая игра, начинающаяся от пальцев ног и заканчивающаяся на уровне глаз. Все уже было готово. И если для меня это рефлекторное напряжение означало поражение, то для Сары оно представляло собой окончательную победу ее странной эротической фантазии, в которой я был лишь невольным соучастником.

Она ласково провела ладонью по моим волосам, а потом поднялась на кровать и оседлала меня. Пока я проникал в нее, совсем легко, потому что она тоже уже была сильно возбуждена, Сара приблизила губы к моему уху и стала нашептывать бессвязные слова, как бы желая успокоить и ободрить меня. Я почувствовал себя очень глупо – словно неопытная девушка, теряющая невинность с опытным любовником, в то время как он пытается ее утешить.

Это было унизительное ощущение, но и оно не привело к ослаблению моего возбуждения. Напротив, я знал, что оргазм приближается. И все же я не желал сдаваться без борьбы, а оставалось у меня единственное последнее и бесполезное оружие – физика. Бедра Сары поднимались и опускались теперь все быстрее, и сокращение цилиндрических мышц приобрело правильный ритм. Мелкие капельки пота, мерцающие на лбу и скулах, придавали ее лицу необычную озаренность.

Думай, Стивен, думай!

Струны натягиваются… Гравитация включается через… Я должен… Все четыре силы – лишь различные виды… одного и того же… Сара, я ненавижу тебя… Цвета и запахи кварков… Время определено циклом, повторением… Квантовое состояние множественности… Помедленнее, не спеши, еще рано… Черные дыры и белые дыры… Пространственно-временной кратчайший путь открывается… Спин должен быть противоположным… Ясно! Все укладывается, если мы предположим… Родинки у тебя совершенно круглые, как… Я знаю, где… недостающая масса… Сумма историй… Так, так, ох, в круг!.. Круг!.. Боже мой! Вселенная – это… Соединение, вязь… Нет! Еще нет, будь ты проклята! Подожди… Подожди! Вот сейчас… Великий Взрыв…

Два события свершились в один момент. Сара судорожно выгнулась, резким движением закинув голову назад и далеко выпятив дрожащие груди. Руками она опиралась на мои бессильные плечи, втискивая в безжизненные ткани сведенные пальцы и острые длинные ногти. С губ ее сорвалось приглушенное «Стивен!», а затем последовало несколько глубоких вздохов с самого дна утробы, из глубины существа, из черной, слепой точки, в которой сходятся все жилы и все нити, жизнь и смерть…

А я – я выбрался на равнину, на высокогорье. На свет. Он был ярким, сияющим, резкий блеск молнии, звонкая гармония сфер, прозрачность до границы мира. Граница растворилась, превратилась в восклицание, в край Круга, в стрелу времен, воткнутую в мягкую плоть Сары. А потом больше ничего не было, вплоть до далекого горизонта и тех, кто меня там ждал.

Круг третий

1. Гость в храме

У нас гость.

Хотя он появился неожиданно, даже для меня, Шри, кажется, совсем не был удивлен. Или если и был, то это явилось для него приятной неожиданностью. Нашел человек мужскую компанию, которая явно ему более по вкусу, чем мое общество, а я себя чувствую совершенно брошенной. Но пусть, так мне и надо, раз была такой легковерной, как, впрочем, и все женщины. Как будто мужская привязанность может продлиться сколько-нибудь долгое время.

Я знаю, что следовало бы отплатить ему тем же, он более чем заслужил это, но мне пока удается сдерживаться – сама не знаю почему. Единственное, на что Шри может рассчитывать, – это на мое глубокое презрение, прежде всего из-за того, что он устроил мне с ребенком.

Он позволил мне увидеть его всего один раз, и то очень недолго. Я думала, что умру от страдания, когда он оторвал меня от колыбели и начал бездушно расспрашивать о каких-то герметических вирусах, диких программах и тому подобных глупостях, словно речь идет не о настоящем ребенке, будь тот даже монголоидом[4]4
  Имеется в виду болезнь Дауна.


[Закрыть].

Ну и что, если так? Шри менее всех имеет право упрекать меня в этом. Если б он уделял мне больше внимания, если б для него не было важнее другое – прежде всего эти его дурацкие медитации, – то вообще никогда не случилось бы так, что меня оплодотворила эта недоразвитая обезьяна.

Я с самого начала беременности предчувствовала, что от смешения с примитивными генами Малыша ничего хорошего не выйдет; говорила себе в редкие минуты хладнокровия, что следует избавиться от плода, но этот чертов материнский инстинкт в конце концов одержал верх. Это наихудшее проклятие, которым Бог – все равно какой, потому что все они мужского рода, – наказал женщин. За это я их всех ненавижу.

Младенец словно протянул ко мне ручки, но теперь я знаю, что это был не осознанный жест, а невольная судорога. Он вообще не признает во мне мать, и это причиняет мне больше страдания, чем равнодушие Шри. Я пыталась приблизиться к нему еще несколько раз, вопреки строжайшему запрету Шри, но все время испытывала лишь разочарование. А может, Шри на самом деле хотел избавить меня от этого, когда не позволял видеть ребенка после столь болезненного первого свидания?

Да нет. Я опять сама себя обманываю. Вовсе не настолько он внимателен. Ребенок для него – всего лишь необычный программный сбой, который он давно устранил бы, если б не мучился вопросом, откуда он взялся. Еще до прихода гостя Шри, к моему ужасу, с потрясающим бесчувствием несколько раз копался в колыбели, не обращая ни малейшего внимания на мои вопли и мольбы оставить ребенка в покое. Теперь, к счастью, у него нет на это времени – полностью посвятил себя новому другу, что меня нимало не удивляет.

Был момент, когда мне показалось, что Шри начнет резать младенца живьем, – ну, наверное, он и не способен на это. Шри может быть очень суровым, но все же он не чудовище. Правда, обезумевшую мать подобная мысль никак не успокоит. Я испытала искушение нарушить обет, данный самой себе, – никогда ни слова больше не произнести с Малышом.

Жизнь ребенка все же важнее моего самолюбия, а Малыш, в конце концов, его отец, пусть и невольный – так что он должен предпринять что-нибудь, хотя мне и не ясно что, ведь Шри намного крупнее и сильнее его. Тут же мне пришла в голову идея привести Малыша в то истерическое состояние, в которое он впал из-за начерченного на экране круга, когда мы с ним изобретали язык картин и когда мне показалось, что многократно умножились на миг силы его, – но только теперь я сообразила, что давно его не видела: наверное, с того момента, как Шри единственный раз разрешил мне посмотреть на ребенка.

Помню, что Малыш глупо ухмылялся, но из-за охватившего меня волнения я не успела об этом подумать, а потом ужасное открытие насчет монголоидности ребенка совсем меня расстроило, так что я совершенно потеряла Малыша из вида. В буквальном смысле слова; нигде в обозримом пространстве его не было – не только в храме, но и внутри широкого круга вокруг него, вплоть до границ досягаемости моих электронных органов чувств. Даже если б он спрятался где-нибудь в густых кустах или кронах деревьев, то от моего внимания он бы не смог ускользнуть. Вот сейчас в поле моего зрения находятся сорок три его жизнерадостных сородича, нимало не подозревающих, что я за ними непрерывно наблюдаю, но Малыша среди них нет.

Итак, господин поджал хвост и сбежал. Это совершенно в его духе. А потом говорят: положитесь на мужчин. Да эта порода не оставляет тебя с носом, только когда не может. Малыш сообразил, что у него в схватке с Шри нет никаких шансов, и убежал, спасая собственную шкуру. Что ему за дело до своего наследника, пусть и недоразвитого. А обо мне вообще речи нет.

А может, молчаливо согласился с Шри, что ребенка не следует оставлять в живых. Если это так, то по бессердечности Малыш превосходит самого Шри, а это достижение – я бы еще вчера поклялась, что такое невозможно. Но если жизнь в мужском мире меня хоть чему-то научила, так это тому, что никогда нельзя устанавливать верхнюю границу их подлости, ибо в следующий момент они ее превысят. Во всяком случае, у меня больше никогда не возникнет желания даже увидеть Малыша, хотя это будет тяжело, если принять во внимание мою весьма разветвленную сенсорную систему. Но, по крайней мере, я могу делать вид, что не вижу его.

Если бы им как-то удалось выполнить свое страшное намерение и убить моего ребенка под предлогом, что он монголоид и что так будет лучше для всех, это было бы все-таки не самым жестоким и бесчеловечным поступком, хотя и глубоко несправедливым. Ребенок и вправду ведет себя как недоразвитый, он неспособен узнать собственную мать, но как минимум в одном случае он показал, что воспринимает окружающий мир. Причем гораздо лучше всех нас. Он был первым, кто почувствовал появление гостя.

А ведь это должна была сделать я. Основное назначение моей чувствительной сети сенсоров именно таково – заблаговременно заметить приближение какого-либо пришельца и известить об этом Шри. В то время, когда появился гость, я, правда, с Шри не разговаривала, но могла оповестить его тысячей других способов, а не обязательно голосом. Раньше мне ни разу не приходилось этого делать, потому что со всеми непрошеными посетителями я была в состоянии разобраться сама. Это были в основном крупные звери, которых легко ввергнуть в ужас при помощи определенным образом модулированного писка. Каждому виду предназначался отдельный тон, мгновенно обращавший их в паническое бегство подальше от храма.

Если чужак был человеком, то в первую очередь я должна была его тщательно просканировать на наличие оружия. Хотя было маловероятно, чтобы вооруженные банды забрались так далеко в джунгли ради добычи, которая никак не оказалась бы соразмерной приложенным усилиям, – определенная предосторожность все же была не лишней, тем более что я легко могла ее обеспечить. И для нежелательных представителей человеческого рода у меня имелись соответствующие способы звукового – и не только звукового – отпугивания от храма, но их действенность была проверена только лабораторным испытанием системы, поскольку в гости к нам еще никто не приходил.

Но когда незваный гость наконец пожаловал, система оповещения полностью отказала. Если б не ребенок, о пришельце стало бы известно только тогда, когда он спокойно и беспрепятственно вступил в храм. У меня нет объяснений случившемуся. Я провела многократную и подробную проверку системы, но не обнаружила никаких повреждений. Словно пришелец возник из ничего на поляне перед храмом. Сверхчувствительные сенсоры, реагирующие даже на самых мелких зверей и птиц, остались немыми.

Единственным предупреждением, что грядет нечто из ряда вон выходящее, была неожиданная возня обычно абсолютно спокойного младенца, чьему равнодушию к окружающему миру Шри мог бы только позавидовать. Вопреки категорическому запрету, я приблизилась к ребенку как раз тогда, когда он открыл свои большие глаза (на миг мне сдуру показалось, что я вижу перед собой уменьшенную копию Шри), которыми начал беспокойно шарить поверх колыбели, а потом стал испускать бессвязные гортанные крики – первые звуки, кроме плача, что я слышала от него.

Я тупо глядела на ребенка, не понимая что он хочет мне сообщить и что мне следует предпринять, когда гортанная тирада вдруг закончилась, и лицо младенца озарилось блаженной улыбкой. Я отреагировала инстинктивно, улыбнувшись в ответ столь же счастливо. Как бы то ни было, состоялась первая двусторонняя связь между ребенком и мной.

К сожалению, она продлилась совсем недолго; секунду или две спустя лицо ребенка приняло обычное выражение тупого равнодушия к окружающему миру, но восторг еще владел мною. Растроганным голосом я окликнула Шри, желая сообщить ему радостное известие – у меня от сильного волнения совсем вылетело из головы, что наши с ним отношения теперь стали совершенно прохладными, – но его обычная бесчувственность быстро спустила меня с небес на землю. Господин, сидя с поджатыми ногами в одном из углов храма, был погружен в свою медитацию и лишь грубо отмахнулся, чтобы я не мешала.

У меня стиснуло горло, и, по всей видимости, я зарыдала бы, если б связь с ребенком не была установлена вновь – теперь совершенно иным образом. Я почувствовала его явное влияние в самом сердце моего существа, куда, как я считала, никто никогда не может проникнуть. Он появился в центре моего сознания, и совсем не как пришелец, а словно своеобразное продолжение моей личности, чтобы создать легко узнаваемую повседневную картину – вид поляны перед храмом.

Не успела я испугаться этого непостижимого умения, как меня пронзил гораздо больший страх. Поляна не была пуста, как это должно было быть, – ее пересекал высокий незнакомец в длинном оранжевом одеянии, таком же, как у Шри.

В первый момент я впала в панику, столкнувшись с таким количеством вопросов, на которые не находила ответы, но затем во мне бешено заработал защитный инстинкт. Я направила все свои электронные органы чувств навстречу пришельцу, шагавшему к входу в храм (при этом я избавилась от присутствия ребенка в моем сознании – а может, он сам ушел, не знаю). Однако то, что мне сообщили сенсоры, облегчения не принесло. Напротив.

Не только результаты сканирования оказались странными. Вырисовывалась картина, совершенно не отвечающая параметрам человеческого существа. Но настоящий шок я испытала, увидев лицо пришельца. Разумеется, я его тотчас узнала – а разве возможно было забыть?

Засуетившись, я собралась уже предупредить Шри, но в последний момент все же сдержалась. Что на самом деле могла я ему сказать? Что к нам пожаловал акушер из моих снов? Человек, громадная статуя которого занимает половину внутреннего пространства храма? Глупости! Шри и так себя ведет, словно я не совсем в своем уме, – кто знает, возможно, после всего, что со мной произошло, это не так уж и неверно – и если б я ему нечто подобное сообщила, точно выключил бы меня надолго. Но если я вообще промолчу и допущу, чтобы Будда спокойно вошел в храм и напугал там Шри, то сама же окажусь виноватой.

Ситуация казалась абсолютно безвыходной, и каждый новый шаг к храму фигуры в оранжевом одеянии погружал меня во все большую панику. А затем само провидение пришло мне на помощь, хотя оборот, который после этого приняли события, лишь еще больше увеличил мое удивление и смятение.

Шри не нужно было никакое предупреждение – или, может, это ребенок вторгся в его сознание? Так или иначе, он совершенно спокойно стоял у входа в храм и ждал посетителя с одной из самых своих радостных улыбок, которую, как я долго была уверена, я никогда больше не увижу на его лице. Уже и не помню, когда он меня последний раз удостоил подобной чести. Но кто я такая, впрочем, чтобы рассчитывать на нечто подобное?

Они не обменялись ни словом, но направились прямо в тот угол храма, где Шри незадолго до того сидел с поджатыми ногами, погруженный в медитацию. Теперь оба приняли ту же позу, продолжая молчать и склонив головы. Недавний опыт с младенцем навел меня на мысль, что их молчание, быть может, лишь видимость, но я не сумела, сколько ни старалась, уловить ни следа общения их сознаний между собой, а ребенок опять впал в свою монголоидную тупость, и от него не было больше никакой помощи. Я осталась одна.

Смятение, охватившее было меня, начало проходить, вытесняемое другим чувством – злостью. Если погруженность в себя у ребенка я еще могла понять, то поведение мужчин не лезло ни в какие ворота. Ни один из них не счел нужным что-либо мне объяснить, хотя к этому их обязывала элементарная вежливость по отношению к даме, если уж не что-то другое. Но как можно ожидать джентльменского отношения посреди джунглей? Незачем себя обманывать.

В высшей степени некорректно они продолжали сидеть вот так, не говоря ни слова, часами, а мне наконец стало понятно, почему большинство женщин ненавидят шахматы. Ничто не заставляет вас чувствовать себя такой брошенной и ненужной, как вид двоих мужчин, эгоистично углубленных в шахматную партию в вашем присутствии. Даже если вы имеете представление об этой игре.

Хорошо, Шри. Ты сам этого хотел. Раз ты не считаешь нужным что-либо сказать мне, то и я буду молчать. Хотя мне есть, что сказать. Например, то, что твой новый коренастый друг пришел в храм не один. О нет. У него есть сюрприз для тебя под этой кричащей одеждой. Точнее, два сюрприза. И меня очень занимает, как ты со своим якобы непоколебимым хладнокровием, которым так гордишься, выдержишь встречу с теми двумя четвероногими уродами, с которыми в свое время столь тяжело расстался…