Текст книги "Четвёртый круг"
Автор книги: Зоран Живкович
Жанр:
Современная проза
сообщить о нарушении
Текущая страница: 16 (всего у книги 20 страниц)
Морфий подействовал быстро. Только я вытащил иглу из вены Холмса, как с его лица исчезла судорога отчаяния, сменившись выражением расслабленности, а затем и блаженства. Я хорошо знал эти изменения и всегда, когда видел их, мне и самому, казалось, становилось легче. Через несколько секунд он закрыл глаза.
Мне здесь больше нечего было делать. Холмс теперь будет спать не один час, может быть, до вечера. Я снял с него туфли и накрыл одеялом, извлеченным из большого ящика комода. Тем временем Холмс повернулся на бок и подтянул колени к подбородку, приняв позу эмбриона. Он выглядел беззащитным, как ребенок, совсем не похожим на взрослого человека. Я бы не удивился, засунь он палец в рот.
Прежде чем выйти, я оглядел комнату, томимый какими-то зловещими предчувствиями. Хотя всё теперь, казалось, было в порядке, внутренний голос говорил мне, что всё не так, всё не в порядке, точно как и комната, в которой я оставлял Холмса. В каком состоянии я застану его, когда увижу в следующий раз? И достаточно ли будет тогда морфия, чтобы его успокоить?
Я покачал головой, отгоняя эти неприятные и печальные мысли, открыл дверь, чтобы выйти из комнаты, и вздрогнул, налетев на миссис Симпсон, которая, очевидно, уже некоторое время стояла за дверью, прислушиваясь. По всей видимости, ее привлек крик Холмса, а перед тем она, должно быть, уже была обеспокоена его бурной ночной работой.
Она пробормотала что-то о том, что хотела якобы узнать, когда следует подать завтрак мистеру Холмсу. Я сказал ей, что Холмс уснул и не проснется до раннего вечера, когда будет сильно голоден, так что следует приготовить ему обильный ужин. Явно неудовлетворенная моими объяснениями, старушка попыталась продолжить разговор, желая вытянуть из меня побольше об этом необычном нарушении распорядка дня, однако я сослался на неотложные дела, извинился и быстро вышел.
10. Игрок и развратник
У нас проблема с перенаселенностью.
С двумя новыми пришельцами нас в храме теперь семеро, что уже осложняет жизнь. С минимальными удобствами здесь могут обитать самое большее пять человек. Словно настоящий хозяин, Шри с готовностью вынес свой топчан под навес, чтобы предоставить гостям как можно больше места. Но думал он прежде всего о себе – это я точно знаю. Поскольку настала сильная жара, ночевать, по правде говоря, гораздо приятнее снаружи, чем внутри, где воздух спертый и застоявшийся, что Будду вскоре навело на мысль присоединиться к Шри.
Впрочем, ничего удивительного. Они – люди этого климата и знают, как себя вести, к тому же могут рассчитывать на мою действенную защиту от насекомых. А все остальные члены компании собраны здесь из совсем других уголков света, из совсем иных погодных условий, так что они в основном вздыхают и ропщут, никак не умея приспособиться.
Страшную духоту лучше всех из них переносит старый сицилиец, что объяснимо, учитывая его средиземноморское происхождение. Он совершенно привык к легкой майке и бермудам, не злоупотребляет холодными напитками, да к тому же относится к людям, которые мало потеют. С стариком у меня вообще меньше всего проблем еще начиная с появления второго гостя, когда старик внезапно потерял интерес к неустанному рисованию кругов на песке, принесенном в храм, и даже лично озаботился всю эту грязь вымести наружу. Наверное, нужно было мне, как хозяйке, заняться этим – Шри что-то высказал в этом смысле, – но дядечка поступил очень галантно и предупредительно.
Больше всего работы в отношении гигиены мне задает твердолобый фламандец, который наконец снял громоздкое одеяние, в котором появился, – просто кошмар, как это все воняло, – но и далее одевается абсолютно неподходящим образом. Из предложенных вещей из гардероба Шри он выбрал толстый, с подкладкой, тренировочный костюм – вероятно, из-за высокого воротника, который единственный до какой-то степени напоминал ему его прежний хомут, – так что теперь он варится в нем. Бедняга!
Я бы с удовольствием стирала ему каждый вечер, но он завел дурную привычку не переодеваться перед сном (он по-прежнему спит в углу на полу – привык человек), так что проходит по несколько дней, прежде чем мне удается его уговорить сменить костюм на другой, точно такой же. Тот, что он снимает, приходится стирать в четырех водах, чтобы полностью выполоскать засохший пот и грязь.
Вообще-то, я нашила ему на верхние части костюмов по несколько карманов, чтобы он мог разместить в них всякие мелочи из жилета, судя по всему, весьма ценные для него, в том числе и бутылочку с резким запахом, которую он постоянно нюхает – но думаю, он все же глубоко несчастен из-за простоты новой одежды, столь скромной и убогой по сравнению с прежним расфуфыренным одеянием.
Единственная вещь, с которой он, наверное, не расстался бы и под страхом смерти, – парик. Между тем тот совершенно истрепался и полинял в этом ужасном климате, локоны потеряли всю свою волнистость, но фламандец и далее упорно его носит, не обращая ни малейшего внимания на порой насмешливые взгляды других гостей. Человек настолько сроднился с париком, что расставание с ним для него было равнозначно какой-нибудь ампутации.
Проблемы с одеванием начались и у более высокого из двух новых гостей. О, он появился не выряженным в какой-нибудь допотопный костюм, как фламандец. Одежда на нем хоть и не современная, но подобную можно встретить на достаточно старых людях, особенно на тех, кто родился в прошлом веке. Классического покроя, двубортная, в малозаметную полоску. В двадцатом столетии это было парадной униформой среднего класса.
Однако одежда горожанина – не самая удобная вещь для жизни в джунглях. Она просто непрактична. Строгая, с тугими воротничками и наглухо застегнутая. Такая одежда совершенно непригодна из-за отсутствия кондиционеров, которых у нас не было, потому что Шри их не любил, хотя мне они были бы весьма кстати. Но кто меня спрашивает…
Когда я попыталась в гардеробе Шри найти подходящую замену старинного одежде, открылась неожиданная трудность. Новый гость на добрую голову был выше Шри, так что все вещи оказались ему коротки. Тренировочные штаны доставали ему только до середины икр, а футболки заканчивались где-то над пупком.
Он выглядел в таком одеянии очень смешно, но это, похоже, совсем ему не мешало. Думаю, моя особая симпатия к нему родилась именно тогда, когда я отметила его доброжелательное поведение, имеющее, правда, оттенок превосходства. А может быть, в основе этой симпатии лежала слабость, которую все женщины неизбежно питают к высоким, видным мужчинам.
Он был приблизительно ровесник Шри, очень стройный, почти худой, с учтивыми, сдержанными манерами. Разговаривали мы в основном на немецком, которым он хорошо владел, правда, что-то в его произношении намекало на то, что это не родной для него язык. Между тем мне было неудобно расспрашивать гостя, так что его происхождение осталось мне неизвестным. Впрочем, это неважно.
Из всех обитателей храма он единственный не проявлял по отношению ко мне никакой настороженности или предубеждения. Хотя компьютеры, по всей вероятности, еще не существовали в той части двадцатого века, откуда этот гость явился, он принял мое присутствие как нечто абсолютно естественное, более того, я была для него настоящей личностью, особой, достойной уважения, – одним словом, дамой. Однажды он даже принес мне с прогулки по окрестностям храма букетик пестрых цветов, поставив его в маленькую баночку возле клавиатуры. Шри это никогда не пришло бы в голову…
Ну, разумеется, чего еще можно было ожидать – я влюбилась. О, я не сразу это поняла. И даже когда стало совершенно ясно, что происходит, некоторое время я никак не хотела себе в этом признаться. В один день я даже была с ним намеренно груба без всяких причин, как капризная девчонка, что, вероятно, его смутило, но он повел себя как джентльмен – удалился, не задавая лишних вопросов, в отличие от Шри, который на такое мое поведение обязательно ответил бы еще большим самодурством.
В общем-то, меня недолго мучила совесть насчет Шри, а потом я с облегчением поняла, что мне не в чем себя упрекнуть – он сам во всем виноват. Если б он не оставлял меня без внимания, если б не вел себя со мной так грубо, если б не превратил меня в обычную повариху и прачку, если б не шантажировал ребенком, если б обращался со мной так, как можно было ожидать от человека, который меня создал… Но нет. Шри просто не знает, как себя вести с женщинами. В этом все дело.
Говорят, влюбленные женщины легко прощают недостатки избранникам своего сердца. Я это вскоре испытала на себе, когда обнаружилось, что мой возлюбленный гость имеет скрытую страсть, а именно, он – игрок. В какой-нибудь другой ситуации я, быть может, ужаснулась бы от подобного известия, но теперь это казалось мне таким романтичным.
Оно вызвало у меня в памяти все те любовные романы, в которых удачливые игроки в покер не только выигрывают фишки, но и завоевывают неискушенные женские сердца. Что вы хотите, на подобных книгах я воспитана. Вспомнился мне, правда, и Достоевский, но у него все так печально кончается. А я тогда жаждала какого-нибудь счастливого финала…
Мой избранник не был специалистом по покеру; он играл на рулетке. Он взял с собой из своего времени небольшой набор для этой игры – из прекрасно отполированного красного дерева, с подстилкой из зеленого сукна, красиво обшитой по краям, крупными шариками из слоновой кости, все явно ручной работы, – но показал его не сразу. Он хранил его в большой кожаной сумке с металлическими уголками, которую держал под своей кроватью, так что она не привлекала внимания; я думала, в ней лежат какие-то личные вещи.
Он решился вытащить рулетку только через несколько дней после прибытия. В первый момент это выглядело как хитрый прием игрока – сначала осмотреться, оценить возможных соперников, разобраться в обстоятельствах, и лишь потом перейти в наступление. Я не связала эту нерешительность с другим случаем, произошедшим непосредственно перед первым сеансом игры.
Внезапно фламандец перестал пялиться на экран, по которому медленно ползла вереница цифр, следующих за тройкой и разделительной запятой, творя бесконечность числа π. Через семь дней. Автоматический счетчик, показал, что это произошло после 3 418 801 десятичного знака, правда, не было признака, по которому я могла бы установить, почему именно здесь процесс был прерван. Во всяком случае, услышав его хриплый крик, все на короткое время столпились вокруг монитора, внимательно рассмотрели результат, а потом кое-кто потрепал фламандца по плечу. Тот был весь в поту, но я уже не знала – из-за поднятого воротника посреди жаркого дня или вследствие сильного волнения.
Дело этим не кончилось. Шри не медля взял дискету с сильно сжатой записью вычисления десятичных знаков числа π и направился к нашему спутниковому приемопередатчику, с помощью которого мы осуществляли связь с миром. Я заметила, что происходит нечто необычное, когда он перешел в режим передачи и настроил элевацию и азимут, на которых совершенно точно не было никаких спутников. Это могло означать лишь одно – послание адресовано Вселенной, что меня окончательно смутило. Я и подумать не могла, что Шри одержим «маленькими зелеными»…
Все продлилось лишь несколько секунд. Полная запись с дискеты взлетела в небо в одном мощном импульсе очень высокой частоты, а затем Шри вновь направил антенну к обычному спутнику и вернулся в режим приема. Он израсходовал на эту передачу почти все наши запасы энергии. У меня не было времени установить, куда отправлен сигнал. Это могла быть любая из многих тысяч ближайших звезд, заполнявших приличный сектор небосвода.
Если б мы с Шри были одни, я, быть может, равнодушно отнеслась к этому – какое мне, по сути, дело до его космических странностей? – но из-за гостей, а особенно из-за одного между ними, я должна была потребовать объяснений. Моя репутация была под угрозой. Что люди подумают обо мне? Что я лишь обычная прислуга, работающая как проклятая и держащая язык за зубами? Этого нельзя было допустить. Однако все было не так просто. Если б я о чем-то открыто спросила Шри, то подвергла бы себя серьезной опасности – он мог при всех грубо отрезать, что это меня не касается или что-нибудь еще хуже, и в конце концов моей репутации был бы опять нанесен ущерб.
Из этой неприятной ситуации меня выручил мой высокий рыцарь. Прежде чем я, вся в смятении, решала, что мне делать, он неожиданно полез под кровать и вытащил оттуда кожаную сумку с набором для игры в рулетку. Раскрыв ее, он вызвал всеобщее оживление, в котором все прочее мигом было забыто. Боже милостивый! Я и не догадывалась, что окружена игроками. И во что теперь превратится дом? В казино?
Необычайное волнение – узнала я через ребенка – охватило и последнего гостя, непосредственная связь с которым была мне недоступна. Он с момента своего появления неподвижно лежал на кровати напротив входа в храм, заинтересованный, похоже, только в общении с моим отпрыском, а я заботилась лишь о его физиологических потребностях. Как настоящая сиделка.
Младенец однажды сообщил мне о том, что я немного напоминаю ему его прежнюю сиделку, некую Сару. Однако когда ребенок вызвал в моем сознании ее изображение, взятое из воспоминаний гостя, меня охватила жуть. Надеюсь, он не представляет себе меня такой толстой. Ужас! Мне следует заняться своей фигурой…
Больной прибыл вместе с моим высоким возлюбленным. Тот вез его в инвалидном кресле на колесиках. В первый момент меня пробрала дрожь от увиденной картины. Он показался мне жутко изуродованным, словно был взят из фильмов ужасов, которые я так ненавижу. Но потом я обратила внимание на его глаза, единственную живую часть его тела, которые просто лучились умом и добротой, – и во мне пробудилось сочувствие. Человек с такими глазами никак не может быть чудовищем.
Но даже если б я поддалась первому впечатлению о нем, я ни в коем случае не показала бы этого – не только потому, что этого не позволяла мне моя роль хозяйки (гостям в зубы не смотрят, не так ли?), но и потому также, что между больным и моим ребенком сразу же установилась очень близкая связь. А я ни за что не хотела оскорбить чувства моего чада.
Обычно младенец оповещал о прибытии гостей тем, что на короткое время открывал глаза и устанавливал со мной телепатическую связь (счастье, что Шри об этом и не догадывается), но сразу после этого опять погружался в свое отупение, абсолютно не интересуясь внешним миром. Я уже уверилась, что дело в своеобразной монголоидности с какими-то необычными сопутствующими явлениями, но как же я ошиблась в своем маленьком потомке…
Сообщив о прибытии двоих последних гостей, ребенок, к моему изумлению и восторгу, больше не выключался и не закрывал глаза. Это не могло быть случайностью, что вскоре и подтвердилось. Он наконец нашел родственную душу. Некоторое время меня терзала ревность, что мое законное место занял какой-то чужак, и даже начала мучить совесть из-за этого (ибо когда отношения между детьми и родителями портятся, то в этом, как правило, виноваты последние), но удовольствие, которое получал младенец, быстро прогнало все эти нехорошие мысли.
Ребенок был действительно в восторге от связи с парализованным гостем – я безошибочно чувствовала это в каждом его жесте. С больным он также установил телепатический мост, что было единственно возможным, потому что тот, бедняга, иначе никак не мог общаться с миром. Так, благодаря посредничеству младенца, я получила возможность заботиться о больном, исполнять его желания и удовлетворять потребности, а он в ответ почти все время своего бодрствования проводил в общении с ребенком, несомненно, получая от этого удовольствие.
Я слышала лишь обрывки их разговоров. По правде говоря, я не была в восторге от этого – нет, речь не шла о вещах, которые могли бы испортить маленькое существо, но все же мне казалось неподходящим, что он в его возрасте без устали углубляется в теоретическую физику и космологию. Но они словно не знали других тем. Я бы еще поняла интерес ребенка к этим предметам, будь его отцом Шри, но с учетом того, чьи гены он унаследовал помимо моих, что-то тут было не так. Однако я не протестовала, не желая мешать их приятному общению.
Ловкими движениями, выдававшими богатый опыт, мой игрок расстелил сукно, раздал фишки, проверил движение колеса. Все пристально следили за ним, я почувствовала, что на миг прекратилось и общение ребенка с больным. В тот момент где-то в глубине моего сознания прозвенел колокольчик, но я тогда не узнала в нем сигнал тревоги. А затем события начали развиваться с необыкновенной скоростью.
Непонятно почему, все поставили свои фишки на один и тот же номер; крупье, как будто по некому неслышному приказу, сделал то же и с фишками, выделенными больному, так что на одном месте оказалось сразу пять крупных ставок. Не играли только ребенок и я: он – по понятным причинам, из-за возраста, а я – потому что мне никто не предложил. Ладно, не важно…
Здесь, очевидно, играют ва-банк, подумала я машинально. Всё ставится на один раз (причем на один номер) – и будь что будет. Я посмотрела на крупье, потому что сердце мое затрепетало от мысли, что мой избранник вмиг проиграет все, но на его лице не было и следа волнения. Собственно, как и полагается настоящему игроку. Часть этой самоуверенности передалась и мне, и я не без некоторого злорадства оглядела собравшихся игроков. Выражения их физиономий свидетельствовали о волнении, но не о страхе. Даже на обычно неподвижном лице больного, похоже, появилась новая гримаса, но я никак не могла ее истолковать.
А затем крупье запустил шарик.
Задолго до того, как безупречно круглый кусочек слоновой кости начал приближаться по откосу из красного дерева к небольшим перегородкам с номерами, я поняла, что происходит нечто необычное. Из сознания ребенка стали струиться волны наслаждения, которые быстро начали усиливаться, образуя сильную обратную связь. Они уже почти достигли той степени, после которой возвращение невозможно, когда меня, абсолютно не готовую к этому, осенило, в чем дело.
Я послала больному отчаянный взгляд. Неясная гримаса на его лице превратилась теперь в явную судорогу похоти. Мерзкий извращенец! Чудовище! Уродина! Педофил проклятый! Как он мог? Это же еще ребенок!
Но тут по телепатической связи оргазм полностью перешел с ребенка на меня; больной отбросил младенца как использованный детонатор или инструмент, а из моей головы исчезли все мысли, кроме одной – значит, все это ради меня! Но почему?
Однако не было времени на дурацкие вопросы. Наслаждение было столь сильным, что я вмиг потеряла сознание. Ничего удивительного – я уж забыла, когда последний раз была с мужчиной. Сейчас все было гораздо сильнее – словно я занимаюсь любовью с пятерыми мужчинами, и нам всем удается, одновременно достичь оргазма. Боже мой, я и не предполагала, что столь развратна…
Шарик неумолима скатился вниз и наконец остановился. На нужном номере, разумеется. В тот же миг мое сознание растворилось в жестокой белой вспышке, поглотившей собой все. И все же, за долю секунды до того, как я окончательно ослепла, я успела заметить в дверном проеме озаренную солнечным светом фигурку с поджатым хвостом. Он держал длинные косматые руки над головой, образуя большими и указательными пальцами неуклюжее изображение круга, а под его ступнями лежали две этих отвратительных черепахи.
Моя растворенная сущность неодолимо помчалась к этому кругу и нырнула в него, а потом ничего больше не было, кроме абсолютной пустоты и тьмы какой-то чужой звездной ночи.
11. Плод греха
Вспышка сверкнула яркая, и я глаза закрыл.
Но сила ее и под веками моими морщинистыми тьму безвидную яркостью своей наполнила, и я будто и далее смотрел на знамение Господне, что в месте самом неприличном явилось – среди нечистот и смрада жилища дьявольского. Пока я жмурился так, видя при этом все, ощущение странное, обманчивое в сознании моем смущенном явилось – словно в пропасть какую-то бездонную, головокружительную падаю я неумолимо, как со скалы в горах. Но, к удивлению моему, страха не чувствовал, хотя всю жизнь высоты боялся, даже небольшой, такой, до которой подмостья Мастера деревянные достигали.
В миг первый подумал я, что это меня прикосновение Марии вдохновляет, бодрость необходимую вливает, чтобы я с искушением этим новым встретился, но потом понял, что на плече моем костлявом рука ее маленькая не лежит более – и тотчас отчаяние полное охватило меня, страх жуткий, что приговор окончательный настиг меня наконец: да буду в яму глубочайшую адскую сброшен, туда, где находятся преступники самые закоренелые, дабы среди змей ужасных, на дне обитающих, грехи свои безмерные до конца времен искупать.
Но когда я глаза вскоре открыл, чтобы судьбу свою страшную смиренно встретить, как то искренне кающемуся подобает – хотя покаяние это прощения никакого принести и не может, а лишь примирение с Богом, – чудо новое перед ними открылось, более всех предыдущих за день последний необычное, ощущение мучительное о падении в бездну вмиг прогнав.
Хотя от сияния, около колеса блеснувшего, в глазах еще точки светлые прыгали, различить я ясно мог, что ни в какую яму, где отродье змеиное гнездо свое вьет, не попал, но в место другое, отличное, как день от ночи. Долго смотрел я, не мигая, на местность, среди которой очутился волшебным образом, но понять не мог никак – то ли по милости некой неизвестной, незаслуженной, я берлогу дьяволову смрадную оставил и на полянах райских оказался, или же все это лишь обман новый сатанинский, игра жестокая, дабы надежду во мне ложную ненадолго пробудить, чтобы отчаяние последующее бескрайним стало.
На лугу каком-то стоял я буйно заросшем, цветами шарообразными покрытом, ароматы небесные источающими. Вокруг меня луг этот во все стороны простирался до самого горизонта, и даже холмика не виднелось, равнину нарушающего. Только далеко очень увидел я дерево некое одинокое, кроной пышной украшенное, что высоко над окрестностями поднималось.
Когда стук сердца взволнованного в ушах моих перестал отдаваться, начали до меня звуки доходить: голос ветра однообразный, от сгибающихся стебельков растений нежных поднимающийся; речь тихая букашек бесчисленных, что среди травинок мелких дома свои строят; шум приглушенный, который в миг первый узнать мне никак не удавалось, но потом воспоминание далекое пришло о нем – давно я его слышал, когда только к Мастеру на службу поступил и мы в одном монастыре приморском были, – волн бормотание, когда они о скалы прибрежные разбиваются.
И пока я в смятении вокруг себя озирался в поисках источника шума этого шелестящего, там, где моря и следа не было, увидел я наконец то, что заметить прежде всего следовало: один я был посреди поля пустого странного – ни Марии, чтобы прикосновением своим легким к плечу моему силу в меня влить и боязнь из души изгнать; ни Мастера, чтобы проводником мне быть опытным через круг третий царства подземного, в котором (если это и вправду так) я, грешный, сейчас очутился, зрением простодушным за местность райскую его приняв.
Лишенный водительства этого уверенного, что от многих шагов неверных избавляло меня доселе указаниями своими премудрыми, постоял я нерешительно несколько минут, не зная, что делать мне следует на лугу этом чудесном, но столь пустом. А потом понял, что и без указаний Мастера путь лишь один передо мной лежит, – к дереву тому далекому должен я направиться, ибо лишь оно над однообразием окрестным возвышалось.
Двинулся я шагами медленными к отметке той высокой, предчувствиями мрачными поначалу охваченный, что судьба какая-то злая там меня поджидает, но потом мысли мои в другую сторону направились. Прежде всего гибкость покрова травяного внимание мое привлекла – словно по покрывалу шел я какому-то толстому, на котором следы мои исчезали в миг тот же, как ступня босая с него поднималась, чтобы шаг новый осторожный совершить. Ничего после меня не оставалось, дабы путь мой неуверенный хотя бы знамением малым отметить – будто и не проходил я вообще по краю этому Эдемскому.
Когда я взгляд вперед направил, чтобы от обстоятельства этого неприятного мысли свои отвратить, ибо оно страх мой скрытый увеличивало, странность новую заметил на своде небесном: не одно солнце, но два увидел я там, низко над горизонтом стоящих, светом тусклым его заливая. В миг первый показалось мне, что второе, меньшее солнце – всего лишь луна серебряная, что вправду порой раньше времени, до захода солнца, выходит на путь свой ночной. Но потом яркость ее сильная сомнением меня наполнила – никогда за жизнь свою долгую не видел я, чтобы луна сиянием своим жестоким с солнцем поспорить могла.
Но времени не было тайной этой новой ум свой убогий занимать, ибо от дерева теперь приближаться что-то стало походкой необычной, прыгающей, скорее животному, нежели человеку, присущей. И действительно, когда создание неведомое совсем близко подошло, так что я и глазами своими слабыми рассмотреть его хорошо мог, увидел я, ужаснувшись, что это чудовище жуткое, какого не видел никто еще на шаре земном, а может, даже и в царстве подземном страшном.
Если б не шесть ног тварь эта имела, то на собаку крупную бесхвостую походила бы мехом своим густым пестрым с волосами длинными, морду совершенно закрывающими. Из-под волос этих изо рта невидимого звуки какие-то лающие раздаваться начали, на тявканье лисицы похожие, однако не сердитые, как сначала подумал я, когда насмерть перепуганный и готовый в миг любой разорванным быть стоял, а словно она что-то объяснить мне пытается.
Речь эту бессвязную нимало я не понимал, но нетерпение в ней разобрать не сложно было – и действительно, чудовище, вокруг меня несколько кругов сделав и все так же тявкая, к дереву прыжками вновь устремилось, в смятении меня оставив на несколько минут, после чего и я туда же шаг свой ускорил.
Еще прежде чем я места этого достиг, увидел я то, что раньше расстояние рассмотреть не позволяло, – вокруг ствола толстого фигуры какие-то скорченные сидели, круг незаконченный образуя, на кольцо разомкнутое похожий. Вздрогнул я, разглядев вдруг, что чудовища это шестиногие, одно из которых, с голосом странным, на короткое время ко мне на встречу отлучалось, чтобы потом быстро к стае своей вернуться. Но душа моя измученная приободрилась немного, когда я Марию и Мастера моего заметил, которые – так же сгорбленные, с головами опущенными – в месте, где круг разрывался, сидели, словно стражи каменные, что у входа в святилище некое невидимое бдят.
К ним я, радостный, направился, слов каких-нибудь добрых ожидая или движений хотя бы приветственных, но напрасно – неподвижны они остались, как статуи каменные, словно прибытие мое не волновало их ничуть или глазами своими униженно опущенными не замечали они меня вовсе. Однако шевеление какое-то, легкое сначала, среди зверей сгорбившихся началось, когда я к кругу их незаконченному приблизился, и звуки складные издавать они стали, словно песню некую резкую глотками хриплыми запели.
В миг, когда я в круг вступил, ибо другого ничего не оставалось, между Марией и Мастером окаменевшими, пройдя, песня та звериная в клич, кровь леденящий, превратилась, а тела их лохматые сияние какое-то тусклое облило, словно свет луны полной в ночи темной, хотя день еще был, солнцем двойным освещенный.
От картины этой, звуком страшным наполненной, душу мою в озноб жестокий бросило, и, обезумев, собрался я в бегство удариться, но явление неожиданное меня вмиг остановило – из-за ствола толстого, узловатого девушка красоты неописуемой выступила шагом мягким передо мной. Ничего на ней не было, кроме волос густых длинных, достигающих бедер округлых, словно защита последняя наготы ее ангельской.
Улыбнулась она мне умильно, руки за спиной держа, а меня смущение сильное охватило, ибо не мог понять я цель появления этого чудесного. Награда это Господня запоздалая за жизнь целомудренную, что вел я доселе, похоти лишенный совсем, или же искушение последнее сатаны, что в мысли мои сокровеннейшие, развратные безмерно, проник?
Сомнением этим мучимый неразрешимым, я, тупо на нее уставившись, стоять продолжал в тишине полной, что внезапно настала, – ибо с появлением девушки чудесным чудовища собравшиеся вмиг замолкли, глухими и понурыми сызнова стали и сияние утратили. Долго так неподвижно простояли мы, словно картина некая странная Мастера моего, а потом девушка движение новое сделала, смысл неожиданный, древнейший всему придавшее.
Руку из-за спины вытащив, вперед около груди пышной она ее выставила, яблоко спелое, румяное, на ладони лежащее показав. Взгляд ее пристальный в глаза мои устремился, повеление ясное выражая, но понять его еще не готов я был, на перемены к лучшему какие-то надеясь, как человек спящий из сна страшного в пробуждении быстром спасения ищет.
Однако не было это сном пустым, и рука тонкая ко мне тянулась, плод греха исконного и изгнания вечного предлагая. Изгнания, да – но куда? Ответ неожиданный тотчас получил я, когда движением невольным, словно воля чужая рассудком моим завладела, дар предложенный с дрожью принял.
В стволе огромном, перед которым я в изумлении стоял, дверь некая невозможная отворяться начала под треск коры толстой, вход внутрь открывая. Взгляд испуганный направил я туда, однако кроме мрака густого, будто на пороге темницы какой-то стоял я средь дня яркого, ничего другого увидеть не смог. Смущенный, я глаза вновь на девушку поднял, но она тогда опять за дерево уходить стала, тело свое на миг со спины мне показав, нагое совершенно, ибо волосы у нее вперед перекинуты были. А после исчезновения ее быстрого круг незамкнутый вокруг меня ожил тотчас.
Прежде всего края его разорванные соединились, ибо руку Марии рука Мастера крепко стиснула, изгнание мое неминуемым сделав. А потом напев жуткий опять раздался, вверх со вздохом каждым поднимаясь, к вершине высокой стремясь. Звенья, цепь живую образующие, сближаться при этом начали, все меньше простора мне, несчастному, оставляя, а тела их опять сиять стали, но было это не прежнее сияние, что сквозь шерсть из них исходило, а свет желтый солнца третьего, которое в то мгновение из-за горизонта вышло напротив двух других, к закату спешивших.
Я пятиться начал испуганно, не успев чуду новому удивиться, но отступать более некуда было. Путь лишь один передо мной лежал, и двинулся я туда невольно, однако не шагнул сразу в дверь древесную, во тьму бездонную ведущую, но на пороге земляном на миг остановился, дабы взгляд последний на Мастера моего бросить, с которым почти полсрока жизненного провел. Но на лице его, судорогой песни чужой искаженном, лишь выражение пустое увидел я, в котором ничего различить не мог – ни печали, ни радости, ни воспоминания какого-нибудь, пусть давнего. Густота эта совершенная что-то во мне сокрушила окончательно, и я шаг еще один сделал бездумный – во тьму со света вошел.