Текст книги "Вокруг трона Екатерины Великой"

Автор книги: Зинаида Чиркова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 24 (всего у книги 32 страниц)

Война уже закончилась, Потёмкин умер, и теперь Безбородко представлял Россию на Ясской конференции, где решалась судьба завоеваний северной страны.

Безбородко изворачивался, как мог: задавал пиры, подобные потёмкинским, приглашая участников переговоров на них, заваливал турецких переговорщиков драгоценными подарками и бриллиантами. Но турецкие уполномоченные были неподатливы, потому что чувствовали поддержку Франции и Польши, а также Швеции.

Ничего не мог добиться Безбородко на этой конференции. Кровопролитная жестокая война теперь обратилась в пустое дело. Единственное достижение – державы Европы согласились признать за Россией присоединение Крыма и прикубанских степей. Но это уже не нужно было стране, она завоевала это признание и без кровавой войны.

Словом, ничего не мог выторговать Безбородко на переговорах в Яссах. Только и всего, что мир был заключён.

3

В самом радужном настроении возвращался Александр Андреевич Безбородко из Ясс в Петербург. Не замечал сломанной оси в своём поезде, терпеливо ждал на остановках продолжения пути, не обращал внимания на мокрядь и хмарь начинающейся весны, даже со своими одалисками разговаривал оживлённо и доброжелательно. Они сопровождали его в эту далёкую даль, развлекали и веселили его, и теперь после всех хлопот, после интриг и заигрываний с иностранными послами, присутствовавшими на переговорах, он отдыхал душой, весь растворяясь в ожидании своего нового триумфа. Безбородко вёз уже второй мирный договор, заключённый всецело им, советами и указаниями императрицы доведённый до окончательной редакции. Он до сих пор помнил наизусть статьи Верельского мира, которые он сочинял под конец шведской войны:

«1. Чтобы мир, спокойствие, доброе согласие, и дружба пребывали вечно на твёрдой земле и на водах, и потому все действия всех прекращены быть имеют.

   2. Границы обеих держав имеют навсегда остаться, как оные, по силе Абовского договора – по разрыву до начала настоящей войны были.

   3. Вследствие того войска долженствуют выведены быть каждою из воюющих держав, буде имеются в стороне другой, в полагаемый тому срок.

   4. Пленники разменяны и отпущены должны быть без выкупа и расчёта за их содержание, а каждый только свои собственные долги частным людям заплатить обязан.

   5. Артикул Абовского договора о салюте между кораблями и судами взаимными свято исполняем быть должен.

   6. Ратификации государские в течение двух недель, или скорее, разменяны должны быть».

Безбородко писал этот договор даже не под диктовку Екатерины – теперь, став дипломатом, он прекрасно знал язык международных трактатов.

Да, Верельский мир был заключён именно им. И этот, Ясский мир тоже дело его рук. И он безмерно гордился тем, что преодолел все препятствия, все препоны и везёт государыне свиток договора с печатями и подписями турецких уполномоченных. Ещё будут ратифицировать его, ещё и Турция пришлёт подписанный султаном пакт, но дело сделано, война окончена, мир заключён.

Две войны сразу – на севере и на юге. И в окончании обеих он, Безбородко, принимал такое деятельное участие.

Впрочем, были и за ним промашки. Две записки Безбородко, поданные им императрице, заключали в себе мысль, что заключить мир с Швецией и Турцией возможно только при посредстве прусского короля. Причиной этого было бедственное положение России, о котором он и говорил Екатерине.

«Наш интерес теперь в том состоит, – писал он, – чтобы сделать мир хотя несколько честный, ибо уже много лет нельзя продолжать войну. От неурожая хлебного и от возвышения цен и от худой экономии в войсках так возросли расходы, что нам нынешний год на войну станет с лишком тридцать миллионов и, чтобы быть в состоянии протянуть будущую кампанию, дошло дело до наложения новых податей...»

Екатерина возмутилась. Она терпеть не могла прусского короля, и у неё были свои причины не звать его в посредники, а кроме того, сразу же открылось через агентов, что Пруссия предложила Турции оборонительный союз с гарантией целостности её владений за Дунаем и готова была выступить против России, пока Порта не вернёт все отвоёванные у неё русскими войсками земли, да предложила ещё присоединить к заключению мирного договора Польшу и Швецию.

Безбородко притих, не говорил больше о Берлине, но затеял приблизить Англию, заключив с нею трактаты. Но и эта его придумка потерпела неудачу.

Зато двумя своими мирными договорами Безбородко сразу поднял свой престиж и сейчас думал только о том, что дорога ему теперь открыта, не заслоняет её такой великан, как Потёмкин, у которого приходилось спрашивать совета по любому поводу. Безбородко склонялся перед могуществом светлейшего, но тихо радовался, что отныне его дела по Коллегии иностранных дел не может оспаривать никто, кроме самой императрицы.

Заключив Верельский мир, Безбородко с ехидцей указывал на турецкую войну:

– Мы своё кончили, пусть князь Потёмкин своё кончит...

А вот и оказалось, что за князя Потёмкина пришлось кончать дело миром с Турцией самому Безбородко.

Описывая торжество по случаю завершения шведской войны и награды ему за труды по ней, он испытывал чрезвычайную радость:

«Милость, мне тут сделанная, тем знаменитее, что никто почти из генералов-поручиков в генерал-аншефский чин не поступал менее двенадцати или пятнадцати лет, вместо того, что я получаю оный, быв в прежнем только пять с половиною лет, приобретая над многими старшинство и вступая, так сказать, уже на последнюю ступень статской службы. При том ласкательна была для меня честь, что из всех министров совета трое нас только были, которых имена читаны в росписи публично, с трона, в день большой аудиенции, а именно: граф Иван Григорьевич Чернышев, получивший тут крест и звезду бриллиантовые ордена Святого Андрея Первозванного, Николай Иванович Салтыков, пожалованный графом, и я. Прочие наши сотоварищи получили от её величества, по возвращении уже во внутренние покои, табакерки богатые с портретами».

При всём том Безбородко ясно отдавал себе отчёт и прямо писал государыне, насколько тяжело внутреннее положение страны.

«Что война с Портою, и ныне продолжающаяся, и другая, недавно со шведским королём оконченная, привела государство в большое истощение как и людьми, так и деньгами – в том не может быть ни малейшего сомнения. Число рекрут, в течение десяти лет взятых из всяких состояний народных, простирается до 400 000 человек. Что же касается денег, то недостаток в них так велик, что и самые налоги не могут удовлетворить нуждам нашим. Вексельный курс с начала турецкой войны и до сих пор упадать продолжает. Займы внешние от часа к часу становятся затруднительнее. В таком положении неможно не признаться, чтоб не было опасно и бедственно отваживаться на новую войну, прибавляя против себя столь сильных неприятелей, каковы король прусский и его союзники.

Мы не имеем союзников...»

Он писал это в тот момент, когда Екатерина всё ещё размахивала флагом со словами похода на Константинополь. Но князь Потёмкин умер, и некому теперь было снова втравливать Россию в затяжную кровопролитную войну с Портой.

Льстил себя надеждой Безбородко, что отныне внешние отношения распутаются, что императрица обратит внимание на бедственное положение страны и не будет ввязываться ни в какие военные авантюры.

Словом, едучи домой, Безбородко был полон самых смелых планов и радостных перспектив. Недаром же Растопчин писал в Лондон графу Семёну Воронцову:

«Вы справедливо говорите, что граф Безбородко покрыл себя славою. Препятствия, которые должен был он преодолеть, отсутствие самых необходимых средств для переговоров с турками, известные свойства их уполномоченных – всё было соединено, чтобы выставить в ярком свете его дарования. Чем более я смотрю на его труды, тем более удивляюсь его гению. Для успеха в самом трудном деле ему стоит только приняться за работу. Он оказал России самую важную услугу, какую только можно было сделать...»

Грела Безбородко и мысль, что императрица распорядилась выдать ему пятьдесят тысяч рублей и издала указ о награждении его орденом Святого Андрея Первозванного. Подсчитывал он в уме и все подарки, сделанные ему от имени Порты, а подарки были царские и стоили баснословно дорого. Один лишь бриллиантовый перстень встал в двадцать пять тысяч, да драгоценная табакерка тянула тысяч на восемь, да семь тысяч стоили драгоценные часы. Турки расщедрились, и в своём поезде Безбородко вёз в Петербург великолепного скакуна в богатом уборе, расшитую шелками палатку-шатёр, салоникский шерстяной ковёр и почти тридцать пять пудов кофе, множество индийского и менского бальзама, без счета табаку, мыла, губок и кальянов да ещё двадцать четыре куска замечательных шёлковых тканей и кашемировые шали.

Складывал в уме Безбородко и доходы со своих соляных варниц в Крыму, уступленных ему Потёмкиным, и от обилия винокурен, и от тысяч квадратных вёрст имений, дававших баснословную прибыль. Примерно на сто пятьдесят тысяч в год мог рассчитывать бывший бедняк, не имевший приличных чулок.

Эти мысли о деньгах, о богатстве грели Александра Андреевича всю дорогу, и даже его бешеные траты на своих любовниц, на девок и гарем не делали бреши в доходах вице-канцлера.

Хоть и снаряжался Безбородко усиленно для поездки в Яссы, но сразу же стал жаловаться, что денег не хватает, и ему дополнительно высылали громадные суммы, в которых он никому не давал отчёта.

Правда, в последние дни у Безбородко появились заботы именно на этом фронте. Наследник Потёмкина обвинил Александра Андреевича в том, что он, подбирая подряды на поставки в армию, взял себе подряд на поставку вина для солдат. Никто и никогда того вина не видел, утверждал наследник Потёмкина.

Безбородко отговаривался тем, что он всегда делал умную и честную коммерцию, но след на его имени остался, хоть и не дошло дело до суда.

Но все эти мелочные заботы не омрачали радужного настроя Безбородко.

Захватив с собой в Петербург своего родственника Милорадовича, он и вовсе думал укрепить свою и без того крепкую карьеру. Он уже представлял Екатерине этого своего родственника, и она милостиво обошлась с ним. «Возможно, на этот раз она будет ещё милостивее и возьмёт моего человека себе в секретари, а потом, может, и в фавориты», – размышлял Безбородко. И тут, казалось, светит ему звезда и, вероятно, достанется удача. А что императрица, как и прежде, благоволит к нему, доказывалось её просьбой как можно быстрее возвращаться в Петербург, чтобы начать переговоры с польскими уполномоченными. Александр Андреевич сразу же начал придумывать ходы и выходы, как быть с этими уполномоченными, чтобы и русские интересы соблюсти, и польских панов, которые всё время подносили ему подарки, не обидеть. Придётся виться ужом, ну да ему не привыкать...

Тёмная тучка находила на радужное настроение Безбородко только тогда, когда он вспоминал о Зубове. Он находил его вовсе не опасным, определял как мальчика, умом недальнего, поведения приличного, но в письмах друзьям и родным притворялся, что ему нет дела до этого мальчика, что ему просто всё равно. А в душе он знал, как может вредить ему такой мальчик. Он всё ещё не забывал ссор с прежним фаворитом Мамоновым и соображал, как ему вести себя с новым государственным человеком.

Очень удивлялся Безбородко, когда Зубов вмешивался в переговоры с турками. Иногда письма ему диктовала Екатерина, иногда он передавал её указания в своих письмах, и всегда за его словами скрывались гонор и спесивость. И горько было Безбородко, что какой-то мальчишка, выходец из караула, всего-навсего поручик, не имеющий ни заслуг перед отечеством, ни сколько-нибудь старательной службы, указывает ему, прошедшему все тонкости дипломатической работы, как поступать. Но делать было нечего, диктовала Екатерина, и она же нахваливала Безбородко этого мальчишку. Вице-канцлер усмехался в душе: ей шестьдесят три, ему двадцать три – сорок лет разницы! Но он никогда не позволил себе ни в одном из писем, ни в речах, ни в репликах осудить любовные игры Екатерины. Он и сам был грешен, брал себе в наложницы всё более молоденьких девушек, почти девочек, менял их, выкидывал, если не нравились. Так что не ему было осуждать страсть стареющей женщины к молоденькому офицерику.

Но всерьёз Зубова он не принимал. И сильно ошибся...

Уезжая в Яссы, Безбородко оставил некоторые дела Трощинскому, а остальные Екатерина приказала отдать Зубову. И теперь Безбородко грызли сомнения, как всё повернётся. В том, что его отметят и наговорят много благодарственных слов, он не сомневался, но интриги двора, новые веяния и новые советники императрицы могут сильно повредить ему. Но он отмахивался от этих мыслей и ставил себе в пример князя Потёмкина: восемнадцать лет был тот преданным другом и соратником Екатерины, хоть уже и не входил в её спальню. И в своём случае Безбородко надеялся на ум и трезвый взгляд императрицы на людей.

И тоже сильно ошибался...

Не снимая зимней шубы, приказав своему поезду ехать к дому, Безбородко пересел в лёгкую карету и помчался во дворец. Конечно, он не думал, что его приём будет похож на приёмы Потёмкина, что ему поставят триумфальную арку, но что примут его всё-таки торжественно и тепло – в этом он не сомневался.

Однако во дворце всё было тихо, никто не встретил Александра Андреевича на крыльце, только лакеи подскочили, чтобы снять с него шубу.

В приёмной у императрицы никого не было, кроме старой немки-кормилицы Екатерины, которая вязала бесконечную шаль парой старых стёртых спиц.

Она моргнула, старательно прищуриваясь и всё равно ничего не видя, и опять склонилась над своим бесконечным вязаньем.

Из-за высоченной дубовой резной двери кабинета императрицы неслышно выскользнул камердинер Зотов, прижимая спиной створку двери, и, увидев Безбородко, сразу подскочил к нему.

   – Спрашивали, уж который раз спрашивали, – ласково, любезно и несколько суетливо раскланялся он с Александром Андреевичем и пригласил его к запертой двери кабинета. – Момент.

Зотов исчез за дверью, тотчас вернулся и широко распахнул перед Безбородко створки дверей.

Александр Андреевич вынул из внутреннего кармана камзола свиток с договором и вытянул руки, бережно и трепетно неся большой свиток, запечатанный крупными сургучными печатями на шпагатах.

Екатерина увидела своего вице-канцлера, схватила палку, что стояла возле стола, опираясь на неё, тяжело поднялась со стула и побрела навстречу старому служаке.

   – Александр Андреич, заждалась уж я, – выговорила она, подошла к Безбородко и троекратно поцеловала его в щеки. – Что-то долго не ехал...

Безбородко с низким поклоном передал ей свиток, и Екатерина поковыляла к столу, держа документ за шпагатные шнурки.

Она уселась за стол, полюбовалась на свёрнутые листы бумаги и принялась распечатывать долгожданный свиток.

   – Надеюсь, – лукаво сказала она, – тут есть письмо, пусть и на арабской вязи, да всё не пустая бумага...

Безбородко обратил глаза к носкам своих квадратных башмаков с тяжёлыми пряжками и промолчал. Они оба знали, о чём идёт речь...

Однажды Екатерина поручила Безбородко составить новый закон, а у него всё не доходили руки сочинить текст этого закона. В понедельник, после трёх дней загула, он явился к императрице, и первым делом она спросила его о законе.

Как ни в чём не бывало Безбородко вынул из кармана бумагу, развернул её и начать читать, кругло – с изящными словесными оборотами.

Екатерина слушала и одобрительно кивала головой.

   – Хорош, – сказала она, – молодец ты, Александр Андреевич, можешь, когда хочешь, писать изящно и толково.

Безбородко поторопился было засунуть бумагу снова в карман, но Екатерина протянула руку:

   – Дай мне, на досуге просмотрю ещё раз...

И тут Безбородко упал на колени.

   – Матушка-государыня, прости ты меня, раба беспутного! – завопил он, протягивая императрице совершенно чистый лист бумаги, с которого только что читал.

Екатерина обомлела.

   – Так здесь ничего нет?

   – Прости, государыня, прости, снеси головушку мою беспутную, не успел я закон сочинить...

   – А сочинил хорошо, – улыбнулась Екатерина, – к вечеру чтоб начисто перебелил...

Безбородко уткнулся головой в пол, всем своим видом показывая, как он раскаивается.

   – Ладно, ладно, – поспешила простить его Екатерина, – коли умеешь так импровизировать, значит, и на бумаге будет хорошо...

Он вылетел тогда из кабинета красный и потный, быстренько засел за сочинение закона и уже к обеду принёс его императрице...

Екатерина развязала свиток, развернула длинный лист, всмотрелась в арабскую вязь и русский перевод договора с Портой, потом отложила его на край стола.

   – Ну, за службу спасибо, Александр Андреевич, – сказала она, – как ратификуем, так и праздновать будем. Я, чаю, не раньше осени отмечать станем...

Безбородко с удивлением слушал императрицу. Да, она наградила его, отвалила целых пятьдесят тысяч и самый высший в России орден. Но он ждал не такой холодной похвалы, ожидал отметки его трудов чем-либо существенным, нежели это императорское спасибо.

   – Да, – продолжила императрица, – раз уж с завтрашнего дня начнёшь дела выправлять, завтра же и сочини указ мой императорский. Надобно отличить умного человека. Надобен указ о производстве Платона Александровича Зубова в генерал-поручики и генерал-адъютанты...

Безбородко молча слушал, ничем не выдавая своего удивления, возмущения и гнева. Как, этому мальчишке, поручику из караульной службы? Но, видно, ничем помешать этому он, Безбородко, уже не может, потому и следует молчать и выполнять волю императрицы.

С тем и отпустила Екатерина Безбородко...

Он приехал домой задумчивый и безмолвный. Его многочисленные слуги принялись стаскивать с него дорожное платье, облачать в широченный, как у Потёмкина, бархатный халат, направлять в мыльню, где девки растёрли докрасна уже расплывшееся тело патрона.

Слуг и просто людей, прижившихся в доме, у Безбородко было множество. Он смотрел на них как на необходимую мебель и давно смирился с тем, что посыльных было несколько, лакеев при столе ещё больше, а уж слуг в приёмной зале и кабинете и того больше. Но он не гнал их, ему было приятно, что его окружает масса людей, каждого он мог послать за чем угодно, и каждый льстиво говорил ему слова благодарности.

Может быть, именно потому, чтобы услышать эти льстивые слова, и помогал Безбородко своим землякам. В доме постоянно толклись десятки его односельчан или однокашников, и всем им Александр Андреевич старался достать или место, или хорошую службу.

Много сказок ходило по этому поводу среди петербургского общества. Однажды приехал к Безбородко его одноземелец и несколько часов ждал в приёмной зале. От нечего делать этот ещё не протеже, но надеявшийся им стать обратил внимание на мух, летавших в зале. Погнался за одной, тщетно хлопал ладонями, чтобы убить, но муха оказалась упрямой и не хотела сдаваться. Бегал-бегал одноземелец по зале, уронил вазу из дорогого китайского фарфора, разбив её вдребезги, но настиг-таки вражину и, хлопнув по ней своей большой шапкой, свалил заодно и ещё какие-то безделушки, стоявшие на столах. Убил муху и обомлел – наделал столько беспорядка, кавардака в приёмной зале большого сановника, что думал уже потихоньку удрать, даже не увидев своего благодетеля.

   – Что, поймал? – раздался голос за его спиной.

Смущённый и растерянный хохол увидел Безбородко в расшитом золотом кафтане, в тупоносых башмаках с пряжками, в шёлковых чулках, подвязанных большими бантами, и едва не свалился ему под ноги.

   – Ну, так теперь будем думать, как поймать место, – благодушно улыбнулся Безбородко.

И поймал хорошенькое местечко для своего земляка.

Потому и тянулись в дом к Безбородко десятки его соотечественников.

Впрочем, на его доброту не могли пожаловаться и видные писатели того времени. Сам Безбородко, оставаясь на государственной службе, не писал литературных произведений, хотя даже Екатерина увлекалась сочинениями. Но он оказывал большую поддержку литераторам. Он свёл дружбу с поэтом и прозаиком, переводчиком и критиком Николаем Александровичем Львовым, а тот ввёл к нему в дом и других писателей – Державина, Хемницера, Новикова, Фонвизина, Радищева и Капниста. Всем им Безбородко оказывал материальную поддержку, потому что ещё не знали в восемнадцатом веке, что литератор может существовать за счёт авторского гонорара, печатаясь в различных изданиях. Эти писатели и печатались, но никогда не получали гонораров, только подарки или милости императрицы да деньги таких доброхотов, как Безбородко.

Державин даже называл Безбородко своим «ангелом-благотворителем» и считал его «единственным, милостивейшим, особенным благодетелем и покровителем».

Впрочем, это мнение не мешало Державину покалывать Безбородко в своих стихах. Он грубовато задел его в оде «На счастье» и в оде «Вельможа», в которой резко отзывался о сибаритстве нынешних вельмож, их недоступности и невнимательности к талантам.

Безбородко многим помог известному масону Новикову. Когда была запрещена «книжная лавка» Новикова, за ходатайством он обратился к Безбородко. И Екатерина по слову последнего дозволила Новикову снова производить продажу книг.

Пытался помочь Безбородко и Радищеву, но Екатерина считала этого писателя вреднее и опаснее Пугачёва, и заступничество Александра Андреевича не имело успеха.

Словом, где мог и кому мог, помогал Безбородко. Но ему никто не сумел помочь, когда наступили для него чёрные дни. Он по-прежнему ездил во дворец и, как прежде, составлял для Екатерины доклады. Но что это были за дела, к которым был приставлен теперь бывший всемогущий первый секретарь государыни! Челобитные, прошения об отставках, просьбы о наградах и милостях – Безбородко сам называл их делами мелкими, ничтожными.

До отъезда в Яссы Безбородко все дела по Иностранной коллегии поручил Моркову. А тот перебежал к Зубову, и все важнейшие документы, все трактаты и договоры с державами были теперь в его руках. Зато в короткий срок Морков стал графом и владельцем четырёх тысяч крестьянских душ.

Когда бы ни являлся Безбородко к государыне, в её кабинете уже сидел могущественный советник Зубов, его слово было первым и принималось императрицей милостиво.

Объясняя положение Безбородко при Екатерине в этот момент, Завадовский писал графу Воронцову в Лондон:

«Безбородко, разжигаясь честолюбием, равно и легкомысленностью захватить весь кредит, когда не стало князя, кинулся в Яссы. При отъезде, из трусости врождённой, поручил внутренний портфель Зубову, а внешний – Моркову. Последнего разумел себе первым другом, а у первого думал найти там связь.

Возвратившемуся после мира в голубой ленте, при первой встрече, дано было почувствовать, что дела уже не в его руках.

Итак, с тех пор без изъятия Зубов управляет всеми внутренними делами, Моркова имея под собою для письма иностранного. Ни один из фаворитов, даже сам всемогущий князь Потёмкин, не имел столько обширной сферы, ибо владычество его простиралось на один только департамент, а к настоящему все придвинуты...

Александра Андреевича роль препостыднейшая. Всяк на его месте, стяжавши доходу 150 тысяч, удалился бы, но он ещё пресмыкается в чаянии себе лучшего, а наипаче корыстного, не имея духа на шаг пристойный. Низким терпением и гибкостью спины многие дождались погоды. Он последует этому правилу. Разве вытолкают взашей. Без того не уклонимся, чужд быв нравственных побуждений...»

Зубов знал о Милорадовиче, которого приютил в своём доме Безбородко в своих видах, и потому ненавидел старого секретаря со всем пылом молодости. И борьба складывалась не в пользу старика.

«Когда я, из единого, конечно, усердия к отечеству, напросился на поездку в армию, – жаловался Безбородко в письме своему другу, – и я тогда думал, что моя отлучка даст повод к разделению дел многочисленных и силы человеческие, паче же в моих летах и здоровье, превышающих, то был спокоен, полагая, что успех моей кампании даст мне повод поставить себя так, что, ежели угодно, я буду отправлять только самые важнейшие дела и найду для себя превеликое облегчение, сходное с чином, с состоянием и службою моими...

Но что нашёл я? Нашёл я идею сделать из Зубова, в глазах публики, делового человека. Хотели, чтобы я по делам с ним сносился, намекали, чтоб я с ним о том, о другом поговорил, то есть чтобы я пошёл к нему. Но Вы знаете, что я и к покойному (Потёмкину) не учащал, даже и тогда, когда обстоятельства нас в полное согласие привели. Вышло после на поверку, что вся дрянь, как-то: сенатские доклады, частные дела – словом сказать, всё неприятное, заботы требующее и ни чести, ни славы за собою не влекущее, на меня взвалено, а, например, дела нынешние польские, которые имеют связанные с собою распоряжения по армиям, достались Зубову. Много я потерпел неприятностей, борясь с сею конфузией, и много надобно было выдержать баталий, чтоб хотя дело исправить, не зная ещё, как кончится...»

Жалобы его были справедливы, но никто не мог помочь горю. Зубов вершил теперь все дела, а на него императрица смотрела как на настоящего гения, способного решить любую задачу.

Безбородко спорил с временщиком, старался показать Екатерине, что этот молодой человек не обладает ни способностями к государственным делам, ни силой ума. Но как говорят, ночная кукушка всегда перекукует дневную. Так произошло и в этом случае. Императрица стала скучать на докладах Безбородко, отстраняла его от себя, как только могла...

При таких обстоятельствах Безбородко ничего не оставалось делать, как выяснить точно свою роль и значение при государыне, и он написал ей обширную записку, озаглавив её «К собственному Вашего императорского величества прочтению».

Длинная и красивая получилась записка. Он напоминал в ней Екатерине, что был при ней неотлучно восемнадцать лет, что всегда шёл путём правым и был вполне откровенным и всякие на его счёт порицания лишь – клевета, завистью и злостью на него воздвигнутая.

Напомнил он императрице и свои труды по заключению Ясского мира:

«По возвращении моём я и паче удостоверился, что подвиг мой был Вам угоден. Ваше величество желали, чтобы я паки за дела принялся, требовали, чтоб я точно на том же основании, как и прежде, чтобы, не обинуясь, о всём представлял Вам и сказывал откровенно мои мысли. Сему монаршему изречению повиновался я и по долгу подданного, и по долгу благодарности. Доклады мои представлял Вам скороспешно и точно. Если мне казалось, что мои представления не в том уже виде и цене принимались, как прежде я был осчастливлен, то по крайней мере служило мне утешением, что я исполнял перед Вами мою обязанность и что дела, о которых я писал или говорил, производимые в исполнение, приносили свою пользу.

Не могу, однако, скрыть перед Вашим величеством, что вдруг нашёлся я в сфере дел, так тесно ограниченной, что я предаюсь на собственное Ваше правосудие: сходствует ли оно и с степенью, от Вас пожалованною, и с доверенностью, каковою я прежде удостоен был? А сие и заставило меня от всяких дел уклоняться...

Всемилостивейшая государыня! Если служба моя Вам уже неугодна и ежели, по несчастью, лишился я доверенности Вашей, которую вяще последним моим подвигом заслужить уповал, то, повинуясь достодолжной воле Вашей, готов от всего удалиться, но если я не навлёк на себя такого неблаговоления, то льщу себя, что сильным Вашим заступлением охранён буду от всякого унижения, что, будучи членом совета Вашего и вторым в иностранном департаменте, имея под моим начальством департамент почт и нося при том на себе один из знатных чинов двора Вашего, не буду я обязан принятием прошений и тому подобными делами, которыми я ни службе Вашей пользы, ни Вам угодности сделать не в состоянии. Готов я, впрочем, всякое трудное и важное препоручение Ваше исправлять, не щадя ни трудов моих, ниже самого себя...»

Безбородко передал записку Екатерине через камердинера Зотова, с которым сохранил самые дружеские отношения. Екатерина с вниманием перечитала записку старого секретаря, задумалась, долго сидела, подперев голову руками, а затем написала Безбородко ответ на его записку на трёх страницах.

Опять-таки Зотов передал ответ Екатерины Безбородко, и он уехал домой, долго изучал его и пришёл к выводу, что появляться при дворе уже нежелательно.

Государыня не решилась обидеть старого служаку, и ответ её был вежлив, милостив, но твёрд.

В своём «Дневнике» секретарь Екатерины Храповицкий так характеризует этот отзыв императрицы:

«Граф Безбородко дал мне прочитать упомянутый на записку его собственноручный её величества ответ. В нём изображено: ласка, похвала службе и усердие. Писано в оправдание против графской записки со включением следующего: Все дела Вам открыты. Польский сейм отправляется публично, и ответы Сиверсу или у Вас заготовляются, или Вам и вице-канцлеру показываются, и я, при подписании, всегда спрашиваю. Но что сама пишу, в том отчётом не обязана. Вы сами говорили о слабости здоровья своего и от некоторых дел отклонялись, челобитчиковыми же делами, думаю, никто не занимается, ибо все просьбы присылаются ко мне через почтамт, как и всем известно. Конечно, тем временем, когда Вы не столь много обременены делами, то можете иметь время смотреть, чтоб исполнялись мои повеления...»

Очень правильно оценил ответ императрицы сам Безбородко. Понял он, что после такого отзыва не сможет больше оставаться у дел, и решил ехать в Москву – прибежище всех опальных вельмож.

Там, в Москве, Екатерина подарила ему бывший дом графа Бестужева-Рюмина и велела перестроить и обновить его на казённый счёт. Безбородко нашёл, что ему нужно самолично взглянуть на достройку дома, и уехал, даже не испросив дозволения императрицы.

Впрочем, Екатерина теперь и не ждала с докладами своего старого секретаря, она ограничивалась тем, что говорил ей Зубов при подсказке Моркова. Всё больше и больше захватывал власть молодой офицер, взятый Екатериной прямо из караульни в свою спальню.