Текст книги "Вокруг трона Екатерины Великой"

Автор книги: Зинаида Чиркова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 22 (всего у книги 32 страниц)

Александр Безбородко

1

ассветы уже стали холодными и промозглыми, и потому с самого раннего утра камердинер Зотов неслышно ходил по кабинету Екатерины, убранному толстыми красивыми персидскими коврами, зажигал спиртовку, на которой государыня всегда варила сама себе кофе в большой серебряной турке, и растапливал камин, вдыхая слабый запах дыма, тотчас уплывавший в комнату.

Екатерина вышла из опочивальни, уже одетая в стёганый шёлковый халат и меховые шлёпанцы, молча кивнула Зотову, и он неслышно удалился.

Она поставила на спиртовку серебряную турку, подождала, пока кофейная пена не поднимется и не соберётся в центре, вылила кофе в большую толстую керамическую кружку и отнесла её на письменный стол.

Императрица устроилась за столом, перебрала лежащие на нём бумаги, провела рукой по остро очиненным перьям и приоткрытой бронзовой чернильнице и невольно поглядела на левую руку, всё ещё забинтованную, но не дававшую о себе знать.

И слёзы сразу невольно покатились из её глаз, так и не успевших свести красноту от вчерашних потоков.

Екатерине сообщили вчера, что князь Потёмкин умер, и от тяжести этого известия она лишилась чувств, лежала в обмороке примерно полчаса, а потом вся вспыхнула от прихлынувшей к голове крови. Роджерсон, её придворный врач, вынужден был открыть жилу и пустить кровь...

И теперь ещё чувствовала Екатерина всю непоправимость известия, и слёзы потоком лились из её глаз.

Но она вздохнула, выбрала перо поострее и начала письмо к Гримму.

«Вчерашним днём, – медленно вывела она, – меня ударило, как обухом но голове. Мой ученик, мой друг, можно сказать, идол, князь Потёмкин Таврический скончался. О, Боже мой! Вот теперь я истинно мадам ла Руссурс (сама себе помощница – так звал её муж, Пётр Третий, при малейших неприятностях прибегавший к её советам и помощи, которого не пощадили клевреты Екатерины). Снова мне надо дрессировать себе людей!»

Всем и каждому повторяла она одно и то же:

– Кем заменить такого человека? Я и все мы теперь как улитки, которые боятся высунуть голову из своей скорлупы...

И Екатерина старательно писала Гримму о своём большом горе, о великом человеке, который всю свою жизнь положил на служение ей, императрице, и отечеству. Она жаловалась и жаловалась, понимая, что лишь бумаге может она доверить своё безутешное чувство.

Но вместе с тем она уже соображала, как завершить дела князя и прежде всего кого отправить на Ясский конгресс, где шла речь о заключении мира с Турцией после кровопролитной, такой яростной войны. Нет, так, как Потёмкин, никто не проведёт переговоры. Только светлейший князь мог нарушить их ход каким-нибудь остроумным замечанием, только он мог красноречиво рассуждать о пользе и вреде для двух государств той или иной статьи договора. Так, как Потёмкин, никто не сумеет устроить праздники и пиры для участников переговоров, никто не сможет так склонить их к российской выгоде. Нет, положительно князя заменить некем. В Коллегии иностранных дел сидит толстый, тупой и неповоротливый Остерман, которому, кроме своих выгод, ни до чего нет дела, а все вопросы он может задать лишь через своих помощников, благо они у него есть, и лучший из них – вице-канцлер Безбородко. Но и ему не могла доверить Екатерина эти переговоры, могущие обернуться для России и большими выгодами, и крупными потерями. Нет, никто, кроме её любимца, кроме светлейшего, не может провести эти переговоры так, чтобы и волки были сыты, и овцы целы...

Она писала долго, постепенно увлекаясь, и уже проглядывали её сухие глаза, и мокрый платок был отодвинут в сторону и скоро упал на пол, где его никто не подобрал. Она вошла в свой обычный рабочий ритм и теперь уже думала практически и обстоятельно, как быть без Потёмкина, кому доверить Черноморский флот, его главное учреждение, кому проехать по всем границам с Турцией, а главное, кому быть на переговорах с турками...

К девяти, когда она уже вовсе успокоилась и слегка позавтракала, в приёмной уже сидели её секретари, сановники и генералы, ждущие указаний.

Раньше всех явился Александр Андреевич Безбородко в своём мешковатом кафтане, в тупоносых башмаках и толстых чулках, которые никак не держались на его неуклюжих полных икрах. Как ни старался камердинер Александра Андреевича удержать чулки, подвязав их под коленками большими подвязками, да ещё и закрепив булавками, чулки всё равно съезжали гармошкой и позорили своего хозяина.

Екатерина всегда глядела на его чулки, не желавшие держаться указанных им границ, и скрывала улыбку, зная, что голова у Безбородко не пустой чердак, где мебели негусто, а светлая, могущая придумать очень важные вещи. Сейчас она даже не обратила внимания на его непокорные чулки, лишь подняла голову, и слёзы снова застлали её взгляд.

– Григорий Александрович, можно сказать, сам себя убил, – проговорил Безбородко едва слышным голосом. – Что же это, в самые холодные ночи приказывал открывать все окна в доме, да ещё кропильницу из рук не выпускал и всё время прыскал из неё себе на голову холодной водой...

   – Знаю, Александр Андреич, не берёг он себя, для меня и для отечества все силы свои направлял, но и мы его не уберегли...

Безбородко склонил голову, делая вид, что отирает слёзы, а сам в это время уже доставал из бумажного конверта и раскладывал перед Екатериной самонужнейшие, не терпящие отлагательства бумаги.

   – Теперь у нас нет никого по Коллегии иностранных дел, – произнесла Екатерина, – придётся тебе взять на себя этакую обузу...

   – Тяжеленько будет, – бодро сказал Безбородко, – да ведь для тебя, матушка, никакой труд не тяжёл. А вот и дело первое будет по коллегии – закончить разговоры с турками, что князь начал. Боюсь, надобно мне будет туда поехать, разве что кого другого определите...

   – Да уж кого другого? Конечно, тебе и придётся, Александр Андреевич, взять на себя это дело. Просмотри всё, что князь оставил, какие пометки, какие словечки, и действуй так, чтобы и нам выгода, и Европе не в обиду...

Безбородко собрал свои бумаги, сложил их в тоненький кожаный портфельчик и грузно вышел из кабинета.

В голове его вертелась одна и та же мысль: наконец-то, наконец-то он станет действовать сам, без подсказки Потёмкина, без того, чтобы отсылать ему на апробацию[37]37
  Апробация – одобрение, утверждение, основанное на проверке, испытании.


[Закрыть] все бумаги. А то было так: вышлет бумаги Безбородко – а императрица требовала, чтобы без совета с князем ни одно дело не решалось, – и ждёт месяцами ответа. Князь когда ответит, а когда просто забудет сообщить свои советы. Вот и промедление, вот и затор. А уж теперь он, Безбородко, всё по Иностранной коллегии сам решать будет, в одиночку, никому важных бумаг не доверит...

Он потирал руки: очень удачно смерть Потёмкину вышла, очень это на руку вице-канцлеру Безбородко.

Александр Андреевич заехал на минуту в свой великолепный дворец, подаренный ему императрицей, и приказал подавать свой обычный пятничный наряд – теперь до утра понедельника он был свободен и мог делать всё, что угодно, а уж сегодня он так веселился, так гордился и радовался, что не мог пропустить свою обычную недельную забаву. Простой синий кафтан без всяких знаков отличия, круглый картуз без козырька – и вот уже не узнать вице-канцлера государства в этом неуклюжем рабочем человеке. Он поехал в маскарад француза Лиона, где до утра веселилось простонародье, вытаптывал неуклюжие па кадрили и всматривался в хохотушек из плебейства, прыгавших и скакавших под звуки весёлой зажигательной музыки. А потом, уединившись с какой-нибудь наиболее шаловливой из этих хохотушек, отдавался самому грубому разврату.

Неизменные сто рублей в кармане давали ему возможность познакомиться с самыми нечистыми и дешёвыми притонами, где ждало его ни с чем не сравнимое удовольствие. Здесь, в окружении пьянчуг в грязных отрепьях, чувствовал он себя так весело и свободно, как никогда не бывало с ним во дворцах и на балах знати. Там он вечно ощущал себя стеснённо, напряжённо вслушивался в каждое слово, чтобы ответить, как полагается, оглядывал свой расшитый бриллиантами придворный наряд. А тут откуда что бралось! Блестки остроумия, непритязательные шутки, непристойности и грубые жесты – всё вдруг выпирало из Безбородко, делало его развязным, свободным, откровенно пошлым.

Теперь же ещё и внутреннее удовлетворение заставило его утонуть в грубом и грязном разврате и похваляться в душе своей сообразительностью и семимильными шагами к самым высоким вершинам власти в России.

Можно подумать, что свои страстные порывы Безбородко не имел возможности утолять дома, чтобы не шататься по грязным кабакам и публичным домам. О нет, во дворце, подаренном ему императрицей, его ждал целый гарем: смазливые молоденькие итальянки, грубоватые знойные гречанки, попадались даже персиянки, а уж русские девки менялись каждый месяц.

Долгое время вроде бы хозяйкой в его загородном доме была танцовщица Каратыгина. Она разыгрывала эту роль, встречая гостей Безбородко – иностранных послов с их неофициальными дамами, сановников и вельмож, ищущих острых ощущений и сбегавших от нудной домашней рутины. Как ни старался Безбородко походить на своего покровителя Потёмкина по размаху и роскоши своих весёлых праздников, но конечно же уступал ему в богатстве воображения и изысканности таких пирушек. Зато устроил Безбородко коварную забаву для своих гостей: в его честь, в честь его гостей палили из пушек местного гарнизона. Сама Екатерина разрешила ему воспользоваться этой честью – Безбородко и пользовался ею. Частенько наведывался на эту загородную роскошную дачу придворный медик Роджерсон, и Безбородко после каждого из его рецептов приказывал стрелять. Разумеется, обо всём этом знала Екатерина, но только молча улыбалась странной прихоти своего фактотума[38]38
  Фактотум – доверенное лицо, беспрекословно исполняющее чьи-либо поручения.


[Закрыть].

Каратыгина родила Безбородко дочь, и папаша не оставлял девочку вниманием и деньгами. Когда девочка подросла, Безбородко выдал её замуж за статского советника, богато одарив приданым – домом в Петербурге, а также имением, приносившим восемьдесят тысяч годового дохода.

Господин Рубан пользовался полным доверием Безбородко в его сношениях с гаремом. Он сопровождал в Москву влиятельную одалиску Марию Грекову, которую Безбородко отправил в имение под столицей, а также поставлял своему хозяину молоденьких девиц для сераля. Это не мешало тому иметь также постоянных любовниц, заведовавших его домом, его сердцем и опустошавшим его кошелёк.

Одно время Безбородко почти буквально осыпал золотом актрису Сандунову, но последняя нашла себе другого богатого покровителя. А от итальянской певицы Давиа Безбородко и сам не знал, как избавиться. Эта хваткая девица получала от Безбородко восемь тысяч рублей в месяц, но изменяла ему с каждым, кто входил в дом. Безбородко попробовал было выселить её из дома, который он снимал для неё, но скандальная особа устроила такой переполох, что Безбородко был вынужден обратиться к императрице с просьбой выслать скандалистку из России. И Екатерина помогла ему в этом.

Более того, она наградила орденом Святого Владимира настоятеля гарема Безбородко – Рубана. Какие заслуги мог иметь этот ничтожный человек, кроме того, что подбирал во всех частях света молоденьких и развратных кандидаток в сераль вице-канцлера?

Весь Петербург знал об этих проделках Безбородко, все знали и потешались. Впрочем, нравы были таковы, что каждый второй сановник вёл себя точно таким же образом. Пример подавала сама Екатерина, с годами набиравшая в свои фавориты всё более молоденьких мальчиков...

Императрица ничего не имела против сераля Безбородко и даже только улыбнулась, когда Остерман, формальный начальник Безбородко по Коллегии иностранных дел, упрекнул при всём совете своего подчинённого в том, что постоянные оргии с красавицами не дают ему возможности работать лучше.

Безбородко лишь пожал плечами и скромно сказал, что от девок легко отделаться, тогда как от законной жены это сделать не так просто.

Это был намёк на жену Остермана, от которой тот не знал, куда деваться, хотя вся голова его уже была в ветвистых рогах.

   – Но красавицы так дорого обходятся! – выкрикнул было Остерман.

   – Не дороже, чем жена, – спокойно ответил Безбородко.

Екатерина только улыбалась, слушая эту перепалку...

Но даже официальные любовницы не устраивали Безбородко. Он умудрялся усугублять свой разврат самым недостойным образом.

Но как ни странно, никогда, при всех своих выходках, не представал Безбородко перед императрицей в неподобающем виде. Если его внезапно разыскивали в субботу или воскресенье по срочному делу, слуги находили его мертвецки пьяным в каком-нибудь из грязных притонов, привозили домой и поливали холодной водой, потом Безбородко приказывал пустить себе кровь из обеих рук. После этого голова его была совершенно трезва, и он был в состоянии рассуждать на все темы, которые могла затронуть императрица. Так что никогда Екатерина и представить себе не могла, как выглядел бы Безбородко после двухдневного пьянства и посещения грязных кабаков.

За то и ценила она своего вице-канцлера, что все её приказания выполнял он чётко и толково, а его память служила ей нередко и прекрасной опорой. А зачастую Безбородко выдвигал такие проекты и идеи, за которые императрица благодарила своего фактотума деньгами, орденами, поместьями, крепостными крестьянами.

Впрочем, память и прекрасное знание русской грамматики позволили Безбородко сделать такую баснословную карьеру, о которой не могли и мечтать сыновья влиятельных русских дворян. Их, этих сынков, никогда ничему не учили, считали, что сам род позволит им подняться по служебной лестнице. И лишь потом, уже в конце века, русские бояре увидели, как много дивидендов приносят знания, и спешно начали отправлять своих отпрысков за границу, чтобы научить их не только политесам, но и кое-чему полезному. Но теперь, когда Екатерина стояла на престоле, ещё не было развито это стремление к знаниям, к эрудиции, и императрице приходилось случайно вытаскивать нужных людей. Так было и с Безбородко.

Его рекомендовал Екатерине в качестве секретаря князь Румянцев-Задунайский, когда императрица обратила внимание, что донесения, исходящие из его канцелярии, составлены изящно, чётко и ясно рассказывают о сути предмета.

Вместе с Завадовским, сумевшим обольстить Екатерину и короткое время бывшим в фаворе, приехал в столицу и Безбородко, неотёсанный, неуклюжий малый, обладавший феноменальной памятью и изумительным знанием русской грамматики, хотя по-русски он говорил с тем малороссийским неисправимым акцентом, над которым смеялись все, кто мало-мальски слышал этого секретаря.

Долгое время и сам Безбородко не был известен Екатерине – он работал под началом опытных секретарей, и никто не собирался представлять его императрице. Случилось это внезапно, вдруг.

Масленица в семьдесят пятом году была особенно праздничной, отличалась множеством игр и забав, всевозможных гуляний и развлечений. Все секретари Екатерины воспользовались перерывом в работе и исчезли на всё время праздника. Остался один лишь Безбородко. Ему некуда было пойти, он ещё не успел завести в Петербурге нужные знакомства и потому продолжал и в дни праздника сидеть в канцелярии и делать выписки, нужные секретарям, которым доверяла Екатерина и которые пользовались её вниманием.

В то утро Екатерина завтракала одна, что случалось крайне редко, потому что есть в одиночестве царица не любила, за исключением первой утренней чашки кофе. Бесшумно сновали камердинеры, слуги в белых перчатках вносили одно за другим праздничные масленичные блюда. Последними внесли две большие тарелки, на которых стопкой были сложены белые красивые настоящие русские блины.

Екатерина села за стол, надкусила первый блин, обмакнув его в тарелку с густейшей сметаной, проглотила первый кусок и безмерно удивилась – блины были ещё горячими, источали прекрасный аромат, а мёд, икра и растопленное масло создавали неповторимый натюрморт.

   – Жалко, что никого нет, чтобы оценить такую вкусноту, – сказала Екатерина и велела посмотреть, есть ли кто из секретарей на месте.

Камердинер Зотов тихонько заметил, что в приёмной нет никого, а в секретарской сидит только один, новичок, из хохлов.

   – Хохол? – переспросила Екатерина. – Но он тоже, верно, любит блины?

И Зотов, не дожидаясь дальнейших указаний, пошёл за «секретарём».

Екатерина оглядела неуклюжего хохла, с поклоном остановившегося на пороге столовой, обратила внимание на его толстые ноги с плохо натянутыми чулками, на его толстогубый рот и жестом пригласила за стол.

Ему тут же поставили прибор. Екатерина ласково улыбнулась и велела не стесняться.

   – Блины вкусные, – сказала она, – отведайте, вам понравятся.

И сама принялась за блины.

Хохла не надо было просить дважды. Он свернул первый, лежащий на самом верху стопки, румяный блин конвертиком, ткнул его в мёд и потащил в большой красногубый рот. Тонкая ниточка мёда протянулась вслед за блином.

Он смачно облизнул эту ниточку, откусил сразу половину блина, и лицо его просияло.

Екатерина молча наблюдала, как ест хохол. Его аппетит заразил и её, она тоже свёртывала конвертиком блин, макала его в мёд и следила, когда порвётся тонкая ниточка мёда, тянущегося за блином.

«Секретарь» ел и ел, и лицо его сияло блаженством...

Екатерине всегда было приятно, если возле неё было хоть одно довольное, счастливое лицо. Хохол ел, откусывая зараз половину блина, и глаза его, большие и чёрные, словно бы замаслились, сделались уже, тонкими щёлочками выглядывали между толстых круглых щёк.

   – И давно вы у нас? – спросила Екатерина, всё ещё следя, как вкусно и обильно ел хохол.

   – С неделю, – едва ворочая языком в набитом рту, ответил он.

   – И чем заняли вас мои секретари?

   – Законами, – всё так же с набитым ртом ответил хохол.

   – А-а, – протянула Екатерина и уже хотела было встать из-за стола, но подумала, что такой аппетит надо поощрить, и, чтобы хоть что-то спросить, промолвила: – И закон о маетностях[39]39
  Маетность – здесь: поместье.


[Закрыть] в Малороссии уже попадался вам?

Хохол прожевал, вытер губы салфеткой и проговорил закон о маетностях слово в слово.

Екатерина изумилась. Она бы и по «Книге законов» не смогла прочесть этот текст так, как пробарабанил его хохол.

   – А точно вы сказали? – спросила она.

   – Можно проверить, – приятным баритоном ответил хохол, – страница шестьдесят пять во втором томе «Книги законов»...

Екатерина мигнула Зотову, и он почтительно наклонил к ней голову.

   – Принеси, – коротко бросила она, и Зотов бесшумно исчез.

«Книга законов», которой пользовалась Екатерина, была старая, потрёпанная, с обтрёпанной обложкой, но императрица быстро пролистнула её, нашла указанную хохлом страницу и заложила её пальцем.

   – А ну-ка повторите, как вы сказали, – велела она, и «секретарь», нимало не смутившись, снова прочёл статью закона, не ошибаясь ни в одной точке.

Екатерина следила за тем, что он говорил, по книге. Всё было верно, хохол точно повторил статью закона так, как она была напечатана.

Она решила экзаменовать его: вдруг эта статья была единственной, что он знал наизусть? Она пустилась спрашивать его о других статьях, открывая книгу на той или другой статье и водя пальцем по тексту. Хохол наизусть шпарил статьи одну за другой...

   – Да ты просто клад, – восхитилась императрица, – такая же память, как у моего воспитанника Потёмкина... Кстати, как тебя зовут?

   – Александр, батюшка мой Андрей – вот и выходит, что я Александр Андреевич Безбородко...

   – А что, фамилия такая или казус какой был? – снова спросила императрица.

Час от часу хохол нравился ей всё больше и больше.

   – А предки мои, Ксенжницкие, были люди воинственные. Прапрадеду снесли саблей подбородок, его и прозвали Безбородкой, а потом уж он передал нам свою фамилию...

   – Учился где? – продолжала допрашивать его императрица.

   – Закончил петербургский кадетский корпус, затем учился в киевской академии, состоял на низших должностях в Малороссии. И вот князь Румянцев взял меня в свою канцелярию: считалось, что я хорошо умею составлять всякие официальные бумаги.

   – Так это ты донесения Румянцева составлял? – вновь спросила императрица.

Хохол только еле заметно кивнул головой.

   – Значит, так, – подытожила разговор Екатерина, – будешь разбирать прошения, что ко мне направляются. Тысячи просьб, всех упомнить надобно, кто и что просит. Каждый день будешь докладывать мне и писать на них ответы...

Безбородко вскочил, начал низко кланяться, бормоча благодарности милостивой императрице, ввернул несколько подходящих комплиментов о добром сердце и светлом уме и заверил, что со всем усердием будет стараться оправдать оказанное ему доверие...

Безбородко не сказал императрице, что уже в действующей армии Румянцева занимал он положение не слишком низкое.

Уже позже, рассказывая об этом периоде своей жизни, он писал:

«Командуя сперва Малороссийским и Нежинским полком, а потом, имея под начальством Дубенский, Миргородский и Левенский полки, находился в походах на Буге и между Буга и Днестра. По назначении графа Румянцева к предводительству первою армией переведён туда и я, и, будучи при нём безотлучно, находился в сражениях 4 июня, не доходя реки Ларги, 5-го при атаке турками авангарда правого крыла, 7-го в баталии при Ларге, где я, по собственной моей охоте, был при передовых корпусах, 21-го – при славной кагульской баталии. А 1773 года за Дунаем и 18 июля при штурме наружного силистрийского ретраншемента[40]40
  Ретраншемент – вспомогательная фортификационная постройка для усиления внутренней обороны после захвата противником части расположенной впереди полевой позиции или долговременного укрепления.


[Закрыть]».

Уже тогда вверил ему Румянцев всю переписку и особенно многие секретные и публичные дела и комиссии, а при переговорах с турками при заключении Кучук-Кайнарджийского мира на него была возложена особая забота о драгоценных вещах и бриллиантах, предназначенных для подарков турецким уполномоченным.

Посылая Екатерине Безбородко, Румянцев так отрекомендовал своего протеже:

– Представляю вашему величеству алмаз в коре – ваш ум даст ему цену.

Так и случилось, что Екатерина оценила вначале способности Безбородко, а потом, когда он доставлял ей челобитные и чётко знал, кто, когда и о чём просит императрицу, она отдала должное его работоспособности и прекрасному знанию формального официального языка, что позволяло ему отвечать на челобитные просто, быстро и по существу.

Весьма доволен был хохол своим новым положением. Отцу он писал, что «кроме выгод и почестей, с оною должностью соединённых, и труда, по оной с силами соразмерного, образ особо ласковых и милостивых поступков государыни место сие делает мне приятным».

Но очень скоро увидел Безбородко, что его образование крайне недостаточно. Весь двор говорил по-французски, а он не понимал в этом языке ни слова.

Безбородко засел за учебники и словари императрицы. В два года он одолел французский, потом изрядно выучился немецкому, а затем и итальянскому языку. Его феноменальная память сделала изучение этих языков довольно лёгким.

Но всю свою жизнь, говоря на многих языках, не мог Безбородко разговаривать на русском без своего малороссийского акцента, что порой делало его смешным в глазах великосветского общества.

Однако сколько бы ни трудился Безбородко на службе императрицы, ему не пришлось бы рассчитывать на многое, если бы не дружба и покровительство Петра Васильевича Завадовского.

Они вместе приехали из Малороссии, но Завадовский сумел понравиться Екатерине не только своей быстротой мышления и анализом обстановки, в которой находилась Россия, но и своей внешностью. Был он всего на десять лет моложе императрицы, но выглядел очень свежо и бодро. Высокий, плечистый, с великолепной копной вьющихся каштановых волос, яркими синими глазами и полными чувственными губами, он сразу же обратил на себя внимание Екатерины. В принципе на это и рассчитывал фельдмаршал Румянцев, представив Екатерине этого могучего богатыря с сильным умом и прекрасными дарованиями. Всегда и везде шла борьба за это лакомое местечко – быть фаворитом. Это означало власть, деньги, могущество. И все партии, стоящие возле Екатерины, постоянно боролись за то, чтобы провести своего человека в спальню императрицы.

Завадовский в свои тридцать пять лет уже был начальником тайной, секретной канцелярии Румянцева, ему поручал фельдмаршал самые щекотливые дела. После того как Завадовский стал наиболее доверенным человеком фельдмаршала, заведующего всей Малороссией, решился Румянцев выставить его кандидатуру в фавориты. И не ошибся...

Но Завадовский, став фаворитом Екатерины, не утратил своего дружеского расположения к Безбородко. Он часто приходил в комнату секретаря, давал ему дружеские советы, помогал деньгами. Теперь у Завидовского водились деньги – в первый же день своего фавора он нашёл в своём столе в комнате фаворитов сто тысяч на обзаведение, расшитый золотом мундир генерал-адъютанта и роскошную обстановку со множеством слуг и великолепных вещей. И ему надо было поделиться с кем-то своими успехами.

Безбородко и стал таким наперсником Завадовского.

Но Пётр Васильевич понимал, что ему необходимы и люди из окружения императрицы, которым он мог бы доверять. И он постоянно упоминал Безбородко при Екатерине, расхваливая его таланты и способности.

Положение Безбородко при Екатерине укреплялось всё более и более.

Но оглядевшись, укрепившись, Безбородко понял, что необходимо поддержать, упрочить себя ещё и денежными средствами. Одни лишь придворные костюмы стоили бешеных денег, а надо было их шить и приобретать, чтобы не выбиваться из блестящей придворной толпы.

Он начал с того, что нижайше просил императрицу закрепить за ним те маетности, которыми он пока что владел в Малороссии. Когда он там служил, за ним временно были закреплены несколько деревень, с которых он получал доход. Но отъехав в Петербург, он испугался возможности отнятия у него этих маетностей для передачи другому, служившему там.

Своё прошение он составил так просто и красиво, что Екатерина не задумываясь подписала его. Отныне его деревни в Малороссии становились наследственными и его собственными.

Теперь Безбородко хотел прихватить и ещё больше, отняв земли у магистрата и у местных, малороссийских помещиков. И опять Екатерина подписала ему все бумаги.

Но все эти хлопоты и секретарские обязанности Безбородко оставляли ему ещё массу свободного времени. И секретарь Екатерины занялся, кроме того, литературным трудом. Он сочинил предлинную «Картину, или Краткое известие о российских с татарами войнах и делах, начавшихся в половине десятого века и почти беспрерывно чрез восемьсот лет продолжающихся».

А потом Безбородко взялся за «Летопись Малыя России».

Но главным его трудом в первый же год его приближения к императрице была «Хронологическая таблица замечательнейших событий царствования Екатерины II».

Ясно, что он хотел этим трудом польстить самолюбию императрицы, перечислив все её деяния.

Он представил это сочинение Екатерине между прочим, среди разных других бумаг с челобитными. Императрица не только крайне удивилась и была польщена, но и указала Безбородко на пробелы в повествовании: ей показалось, что не отмечен её труд по работам на Двине в Риге, а это было для неё не безделицей, потому что она уделяла этим работам много внимания.

Безбородко восхищённо согласился, вставил в своё сочинение новую главу – именно об этом периоде царствования императрицы – и получил от Екатерины полное одобрение и большую награду.

Екатерина даже написала своему корреспонденту Гримму об этом труде Безбородко и хвастливо спрашивала его по поводу всех её деяний, перечисленных в работе её секретаря: «Ну, милостивый государь, как вы нами довольны? Не были ли мы ленивы?»

Из этого видно, как оценивала императрица работу Безбородко. Но эти похвалы ещё не давали секретарю возможности жить на широкую ногу. У него всё ещё не было достаточного запаса денег, и он решил попробовать себя в деле, которое, по слухам, приносило много дохода. Он начал заниматься винокурением.

«Прямая надобность, – писал сам Безбородко родным по поводу своего нового дела, – убеждает браться за подобные промыслы, ибо и теперь то же скажу, что служба наша приятна и видна, но не скоро полезна бывает, а представлять у двора приличную функции фигуру довольно надобно иждивения в таком месте, где что шаг ступить, то и платить надобно.

Впрочем, я не могу довольно нахвалиться своим пребыванием здесь. Её императорское величество от дня в день умножает ко мне свою доверенность. Для собственного вашего знания скажу, дабы не причли сего в самохвальство, что меня вся публика и весь двор видит яко первого её секретаря, потому что чрез мои руки идут дела: сенатские, Синода, иностранных дел, не выключая и самых секретнейших, адмиралтейские, учреждения наместничеств по новому образцу, да и большая часть дел. Отзывами своими неоднократно всем знатным и приближённым изразить изволила своё отменное ко мне благоволение и уважение к трудам моим.

Хотя я ни малого сомнения не имею, что и самого существенного воздаяния от щедрот её ожидать должен, ино и такое милостивое в рассуждении меня обращение служит величайшим для меня одобрением и утешением».

Однако щедроты пролились на Безбородко только через три года его пребывания при дворе. В январе 1779 года императрица пожаловала ему чин бригадира, а через три месяца подарила ему тысячу двести двадцать две души в Белоруссии.

Теперь Безбородко уже не мог жаловаться на свою бедность...

В понедельник свеженький, как огурчик, приступил Безбородко к формированию своего поезда в Яссы для заключения мирного договора с Турцией.

Поезд был роскошен, едва уступал императорскому. Было тут всё: и половина гарема, и царские подарки для турецких уполномоченных на переговорах, и золотая посуда, и многочисленная свита, и целая кибитка нарядов и башмаков для самого Безбородко.

27 октября 1792 года Безбородко выехал на юг.