Текст книги "Василь Быков: Книги и судьба"

Автор книги: Зина Гимпелевич

сообщить о нарушении

Текущая страница: 30 (всего у книги 30 страниц)

ВБ: Нет, я думаю, что это невозможно из-за близости русского и белорусского языков. Тут вступает в силу такое огромное количество нюансов, а также фонетической и морфологической несхожести, что вместо сближения частенько происходит лексическое отталкивание. Конечно же это ни в коей мере не означает, что один язык лучше, богаче или хуже и беднее другого. Этого просто не бывает. Каждый язык – самый лучший для того, кому он дан от рождения. Просто очень нелегко подобрать слово, заключающее в себе такое же богатство смыслов, как в языке оригинала. Причем чем ближе языки, тем сложнее.

ЗГ: Действительно, в других языках можно, допустим, найти идиому, а в близких языках именно другой оттенок слова не позволит добиться того же эффекта. Это, видимо, как с синонимами – они ведь никогда полностью не совпадают по оттенкам значений.

ВБ: Именно так. Однако есть еще одна серьезная причина в том, что на родном языке все дается легче, включая и перевод. Знаете, я пишу по-белорусски с какой-то генетической легкостью. Когда же перевожу – ужасно мучаюсь; каждый слог, каждое слово дается с трудом. Я никогда не уверен на сто процентов, что сказал именно то, что хотел. Даже когда у меня готово несколько вариантов перевода и я выбрал из них только один, я никогда до конца не уверен в этом варианте и беспокоюсь, что современному русскому читателю с хорошим литературным вкусом не понравится моя вещь именно из-за языка.

ЗГ: А почему вы думаете, что вам нужно самому переводить свои вещи? Ведь должны же быть отличные переводчики в Беларуси.

ВБ: Потому что почти ни разу не посчастливилось найти переводчика, работа которого меня бы удовлетворила.

ЗГ: Одним из ваших переводчиков был тезка Михаила Горбачева.

ВБ: Да, Михаил Васильевич Горбачев, белорус, наш земляк. Он очень славный человек, но переводил мои работы довольно слабо. После него меня переводили несколько отличных русских писателей, но тоже малоудовлетворительно.

ЗГ: И после этого вы пришли к решению переводить самому?

ВБ: Я начал задумываться об этом начиная с 1965 года. Твардовскому не понравилось, как Горбачев перевел «Мертвым не больно». Когда я пришел к ним со своей новой работой «Проклятая высота» (1968), в «Новом мире» было совещание, на котором Твардовский и его редколлегия настояли на том, чтобы я начал переводить свои работы сам.

ЗГ: Значит, волей редколлегии из писателя можно сделать и переводчика?

ВБ: Это было решение не от хорошей жизни. Один из редакторов предложил Дудинцева[469]469
  См.: Глава 3, сн. 107.


[Закрыть] в качестве переводчика. Между прочим, Дудинцев, отличный русский писатель, тоже был не в фаворе у властей в то время. Твардовский немедленно отреагировал: «Какую замечательную опальную троицу вы предлагаете: Быков – писатель, Дудинцев – переводчик, Твардовский – редактор. Я уверен, что члены Центрального Комитета партии невероятно обрадуются этой чудесной комбинации! И каким это образом, вы думаете, нам удастся эту работу опубликовать? Да никто никогда в жизни нам не позволит этого! Пусть Василь сам поработает над переводом. Мы поможем». Так я и поехал домой и вскоре вернулся с переводом. Надо сказать, что моя первая попытка оказалась довольно слабой. Редколлегия отредактировала мою работу и опубликовала ее под названием «Атака с ходу». С той поры мне некого винить в неудачах перевода, кроме себя самого.

ЗГ: А следующим что было?

ВБ: «Круглянский мост» (1969. – ЗГ).

ЗГ: Работа шла чуть полегче?

ВБ: Нет, нисколько, я переделывал перевод семь раз, и до сих пор он меня не удовлетворяет.

ЗГ: Думаю, вы непомерно строги к себе. Ваши последние переводы на русский – совершенно замечательные. Конечно, те, кому повезло, как мне, читают ваши работы в оригинале. И еще, Василь Владимирович, вы, видимо, тяжело переживаете тот факт, что на европейские языки ваши вещи переводят в основном с русского?

ВБ: Да, мне с этим нелегко смириться, особенно обидно за ранние вещи. Насколько мне известно, за почти пятьдесят лет моей писательской деятельности, только два переводчика, один из Германии, другой из Болгарии, переводили мои работы с белорусского оригинала. Все остальные, большей частью, переводятся с русского перевода…

* * *

ЗГ: Знаю, что вы пишете сейчас новую вещь. Как она называется?

ВБ: «Болото».

ЗГ: Как я понимаю, это название – социально-политическая метафора трясины, топи, застоя и грязи…

ВБ: Я выбрал это название в надежде передать самые разные значения этого слова. Это повесть о случае, произошедшем во время войны с немцами. О белорусском партизанском движении. Главная тема, как и в большинстве моих работ, – тема нравственности, она лежит в основе сюжета. Быть может, я повторяю себя…

ЗГ: Подозреваю, что это, как часто у вас, не повторение, а углубление темы. Ведь каждый писатель непрестанно ищет истину, и чаще всего этот поиск ведется в однажды выбранном им направлении. Но у меня другого плана вопрос. Каково ваше отношение к литературоведению, к критике? Изменилось ли оно за прошедшие годы?

ВБ: Изменилось. На протяжении лет существовало два типа литературной критики. Первый тип, исходящий от советского руководства, меня никогда не волновал. Хоть такая критика и попортила мне крови, я никогда не принимал ее особенно близко к сердцу. Но зато и на первых порах, и после мне очень помогла и положительная и, более того, отрицательная критика со стороны профессионалов. В те дни было немало замечательных литературоведов и критиков, к мнению которых писателю стоило прислушаться. Я прислушивался. Такие люди, как Твардовский и редакторы его журнала, были очень требовательны и строги. Их школа принесла мне огромную пользу. Я также безмерно ценил мнение моего друга и прекрасного критика Алеся Адамовича. Как правило, он был моим первым читателем. Его влияние на меня трудно переоценить. Ну и, конечно, Ирина Михайловна до сих пор остается самым главным критиком моих произведений. Сначала она была чересчур снисходительна ко мне. Помню, она хотела даже послать один из моих первых рассказов Шолохову. До сих пор радуюсь, что не согласился.

ЗГ: Первая критика из уст профессионального писателя – это едва ли не самые важные слова в жизни каждого автора. Была ли первая оценка вашей работы положительной?

ВБ: Нет. Находясь в армии, я послал три моих рассказа Михасю Лынькову[470]470
  Михась (Михаил Тихонович) Лыньков (1899–1975) – белорусский советский прозаик, литературовед, критик, общественный деятель, переводчик, педагог, всю свою жизнь пропагандировавший белорусский язык и литературу. Его ранние рассказы, так же как и произведения для детей, считались классическими в белорусской литературе XX века. Романы Лынькова – типичные произведения соцреализма.


[Закрыть]. Он любезно согласился их прочитать и написал мне свой отзыв. Когда я прочитал эту самую первую в моей жизни рецензию, желание писать у меня отпало надолго. Конечно же первые отклики критиков очень важны, но если они негативны – а обычно это так и происходит, – то они могут отпугнуть потенциально талантливого писателя.

ЗГ: Но вас, слава богу, отзыв Лынькова не остановил. Видимо, ваши темы, так сказать, кипели в вас и требовали выхода.

ВБ: Наверное, так. Пожалуйста, поймите меня правильно, я не в обиде на тот ушат ледяной воды, который писатель вылил на мое нежное в ту пору самосознание. Лыньков был и остается одним из моих самых любимых белорусских писателей. Ну а с недавних пор я как-то стал более равнодушен к мнению литературоведов: быть может, это у меня возрастное, или качество литературной критики изменилось, трудно сказать…

ЗГ: Вы сейчас работаете еще над рассказом, не правда ли? У него есть название?

ВБ: Да, он называется «Плен».

ЗГ: Это большой рассказ?

ВБ: Думаю, что, когда закончу, в нем будет чуть более тридцати страниц.

ЗГ: Иными словами, рассказ и новелла все еще ваши любимые жанры, не так ли?

ВБ: Твардовский часто повторял, что его не очень интересуют современные романы. Он почти никогда не печатал романы в «Новом мире». Ему больше нравились малые жанры – рассказы, новеллы, повести. Уж не знаю почему, но у меня всегда было похожее отношение к литературным жанрам. Вероятно, потому, что малые формы удавались мне лучше. Однако в последние годы ситуация радикально изменилась: стало практически невозможно опубликовать произведения малых жанров именно из-за их малого размера. Издательства требуют романов, потому что это им, видимо, подходит с коммерческой стороны.

ЗГ: Василь Владимирович, литература всегда играла особую роль как в России, так и в Беларуси, и не в последнюю очередь из-за своей, что ли, нравственной миссии. Сейчас, когда в результате демократических перемен политическая ситуация на просторах бывшего СССР изменилась, поменялась ли одновременно с ней и эта традиция литературы?

ВБ: Во-первых, я не считаю, что Россия, а тем более Беларусь выбрали демократию как способ политического и социального развития для своих стран. Демократия, так сказать, не укрепилась в этих странах. Почему не приживается демократия в Беларуси, России? Потому что, как когда-то часто повторял академик Лихачев[471]471
  Дмитрий Сергеевич Лихачев (1906–1999) – академик и общественный деятель, автор фундаментальных трудов, посвященных истории русской литературы (главным образом древнерусской) и русской культуры. Еще при жизни заслужил почти официальное звание совести и голоса русской интеллигенции.


[Закрыть], демократия может прижиться только в тех странах, где история вскапывала для нее почву и проращивала семена.

Я с ним полностью согласен: при отсутствии почвы для демократии – а в истории ни России, ни Беларуси ее почти не было – просто невозможно прийти к демократии знакомым нам западным путем. По отношению к литературе я повторю слова одного русского мыслителя: «Наследие советских лидеров – это не литературная тема».

ЗГ: А кто это сказал?

ВБ: Это любимая фраза Бориса Парамонова[472]472
  Борис Михайлович Парамонов (1937), эссеист, критик, журналист. Эмигрировал в США (1977). Ведет программу «Русская идея» (затем «Русские вопросы») на радио «Свобода». Начиная с конца 1980-х широко печатается в российских журналах.


[Закрыть].

* * *

ЗГ: Можно спросить, что вы думаете о писателях-эмигрантах? Кто из них близок вам по духу, если можно так выразиться?

ВБ: Я высоко ценю гражданское мужество, политическую позицию и, конечно, литературные произведения Георгия Владимова[473]473
  Георгий Николаевич Владимов (1931–2003) – прозаик, эссеист, правозащитник. Автор знаменитых в СССР романов «Большая руда» и «Три минуты молчания», ходившей в «самиздате» повести «Верный Руслан» (опубликована в СССР в 1989-м). Один из тех, кто поддержал письмо Солженицына к IV съезду Союза писателей СССР. Руководитель московской секции запрещенной в СССР организации «Международная амнистия». Был вынужден эмигрировать в Германию в 1983 году. Был главным редактором эмигрантского журнала «Грани» (1984–1986), затем покинул пост, придя «к выводу, что это организация чрезвычайно подозрительная, вредная и бывшая в использовании по борьбе с демократическим движением». В 1994 году на родине был опубликован роман «Генерал и его армия» (премия «Русский Букер», 1995). До последних дней работал над автобиографическим романом «Долог путь до Типперери».


[Закрыть] и Владимира Войновича. Они оба принадлежат к поколению, которое моложе моего, я уважаю их принципы и умение постоять за них. Я ценю литературу эмиграции всех поколений. Сейчас лучше, чем когда-либо, я понимаю, через что прошли эти писатели и почему они были вынуждены покинуть родину. Особенно близок мне покойный Виктор Некрасов, Вика, как все мы его называли. Тоже, кстати, любитель «малого жанра»…

ЗГ: Но вы-то успешно работаете не только в «малом жанре». «Мертвым не больно», «Карьер» и «Знак беды» – это ведь все романы.

ВБ: Ну… По крайней мере, критики согласились их так называть.

ЗГ: Говорят, родители больше любят самых младших своих детей больше, чем старших. Испытываете ли вы похожее чувство к своим недавним работам? Есть ли у вас любимые произведения – не важно, какого периода?

ВБ: Нет, вряд ли. Я никогда не чувствовал какой-то особой привязанности к тому или иному произведению. Конечно, увидеть недостатки работы всегда легче, когда она уже опубликована. Читаешь напечатанный текст, и какие-то пустоты, бесцветные слова сразу же бросаются в глаза. Но я редко возвращаюсь к уже написанному. Единственное, что стараюсь делать, – это учесть свои просчеты в следующей работе и не повторять былых промахов. Впрочем, это мне редко удается…

ЗГ: Ваши читатели вряд ли с этим согласятся. Так вы не можете назвать ни одного своего любимого произведения?

ВБ: Нет, любимых у меня нет. Некоторые вещи я не люблю, например, из-за их названия. Два моих произведения называются очень похоже – «Волчья стая»[474]474
  Быкаў Васiль. Ваўчыная зграя (Волчья стая) // Малодосць. 1974. № 7.


[Закрыть] и «Волчья яма»[475]475
  Быкаў Васiль. Ваўчыная яма (Волчья яма) // Полымя. 2000. № 1.


[Закрыть]. Когда-то мне эти названия нравились, сейчас нет. Или, скажем, «Сотников». Я не хотел так называть этот роман… Это была инициатива Твардовского. И даже сейчас я думаю, что мое первоначальное заглавие – «Ликвидация» – лучше бы отразило суть произведения. За этим словом, широко использовавшимся в период войны, – подлинные события и реальные понятия. Видите ли, и немецкая, и белорусская полиция не управлялись с расследованием дел в срок, и часто под арестом оказывалось больше людей, чем могли вместить тюрьмы. Тогда полицейские отбирали группу заключенных – человек пятьдесят-шестьдесят – и помещали их в какой-нибудь сарай под усиленную охрану. Время от времени они хватали несколько первых попавшихся узников и уничтожали. Такие казни на языке полицейских назывались жутким словом «ликвидация». У меня в романе есть эпизод, где как раз и описывается подобная ситуация. Ну и кроме того, какой смысл давать работе имя лишь одного из главных героев – «Сотников»? Ведь основной драматический конфликт сюжета равным образом поделен между обоими героями – Рыбаком и Сотниковым. Если уж использовать в названии имя собственное, то их должно было быть два. Я понимаю, что Твардовский стремился таким образом успокоить цензоров, но все равно считаю заглавие «Сотников» неудачным, слабым. Но я не хочу уже ничего менять. Пусть остается так, как есть.

ЗГ: Ваши взаимоотношения с некоторыми бывшими коллегами по перу, которые в свое время выступали за либерализацию советской политики в сфере искусства, сегодня довольно сложны, не так ли? Я имею в виду отношения с Распутиным[476]476
  Валентин Григорьевич Распутин (1937) – прозаик, один из активных представителей т. н. «патриотического» (в противовес «либеральному») лагеря. Автор рассказов «Уроки французского», «Деньги для Марии», романов «Последний срок», «Живи и помни», «Прощание с Матерой» и др. Герой Социалистического Труда, награжден двумя орденами Ленина, двумя орденами «За заслуги перед Отечеством» (III и IV степени) и др., лауреат Государственной премии СССР и Государственной премии РФ, международной премии им. Ф. Достоевского, премии А. Солженицына, Всероссийской литературной премии им. С. Аксакова.


[Закрыть], Беловым[477]477
  Василий Иванович Белов (1932) – прозаик, принадлежит к той же литературной и политической группировке, что и Распутин. Начинал как один из любимых авторов «Нового мира» («Привычное дело», «За тремя волоками», «Плотницкие рассказы» и т. д.), затем стал одним из флагманов журн. «Наш современник». Награжден орденами Ленина, «За заслуги перед Отечеством» (IV степени) и др., лауреат Государственной премии СССР, Всероссийской литературной премии им. А. Н. Толстого.


[Закрыть], Проскуриным[478]478
  Петр Лукич Проскурин (1928–2001) – прозаик, представитель «патриотического» лагеря. Принимал активное участие в кампании, развязанной против «Нового мира» в 1969 году. Автор романов «Судьба», «Имя твое», «Черные птицы», «Порог любви», «Тайга», «Число зверя» и др. Награжден орденами Ленина, Трудового Красного Знамени и др. Лауреат Государственных премий РСФСР и СССР.


[Закрыть] и другими.

ВБ: Напротив, они предельно просты. В настоящее время эти люди – некоторые из них действительно когда-то были моими друзьями – занимаются тем, что порочат все, что я отстаиваю, и в то же время они восхваляют Лукашенко. С их точки зрения, он – единственный защитник истинных славянских ценностей. Они постоянно публикуют в белорусских и московских газетах статьи, в которых пишут, что белорусский президент – единственная опора славянства, в то время как Быков – предатель русского народа. Конечно, неприятно читать все это, но, с другой стороны, мне их жаль и больно за их слепоту. Поэтому, быть может, действительно мое разочарование в их действиях – не такое уж простое чувство.

ЗГ: А что вы скажете о белорусских писателях, таких как, например, Иван Шамякин?[479]479
  Иван Петрович Шамякин (1921–2004) – один из самых плодовитых белорусских советских писателей.


[Закрыть] Он, кажется, при любой власти в фаворе. Вообще-то, мне его жизнь в литературе напоминает жизнь Микояна в политике, который прослужил у коммунистических лидеров «от Ильича до Ильича».

ВБ: Да уж, это словно о нем. Шамякин был прославляем при Сталине и сейчас является первым писателем при дворе Лукашенко.

ЗГ: Будучи хамелеоном по натуре, он легко меняет цвета. Но его сердце остается прежним.

ВБ: Это правда: нам всем дано только одно сердце (улыбается).

* * *

ЗГ: Василь Владимирович, мы обсудили много тем, а вашего участия в политике практически не коснулись. А ведь вы активно участвовали в ней больше двух десятилетий. Сейчас вы стараетесь избегать этого вида деятельности. Можно спросить – почему?

ВБ: А почему я не в Беларуси, а здесь? Когда появилась надежда на положительные изменения на родине, я действительно старался поддержать эту надежду реальной работой. Я принимал участие в руководстве Народным фронтом, много писал, выступал на митингах и демонстрациях, которые могли помочь делу… А когда понял, что наш народ на этот момент предпочитает старый образ жизни, близкий к советскому, если не хуже, я решил остановиться. Стало невозможно и бессмысленно продолжать такого рода работу. Белорусское руководство отрезало все пути общения с народом, постаралось создать мне репутацию буквально преступника. Тогда я уехал за границу, чтобы продолжить писать. Может быть, таким образом я смогу быть полезным нашему народу. Время рассудит…

ЗГ: Оно уже сейчас все расставляет на свои места. Вы занимаете законное почетное место в белорусской истории и белорусской литературе.

ВБ: Я в этом не уверен. А если вы об известности, так ведь она в действительности не имеет значения. Я настроен продолжать писать, и это единственная моя цель в жизни.

ЗГ: Василь Владимирович, вы уж извините меня за патетику, но ведь и вправду многие русские читатели считают вас гордостью послевоенной литературы. И у вас великолепный русский литературный язык. Тем не менее вашим рабочим языком был всегда белорусский, и прежде вы никогда не думали менять его на русский. Может быть, сейчас, когда в Беларуси создалась для вас такая тяжелая ситуация, а в России больше читателей открыты вашему слову, вы бы подумали о том, чтобы переключиться на русский?

ВБ: Я никогда этого не сделаю. Конечно, мой русский вполне соответствует тому, чтобы на нем писать. Он улучшился благодаря моей переводческой практике. Но зачем мне это делать? Для чего? Я считал бы такое «переключение» чудовищным предательством по отношению к моему родному слову, и, конечно, в первую очередь к себе самому.

ЗГ: Вы были всегда терпимы к белорусским писателям, пишущим по-русски.

ВБ: Я и продолжаю думать так: у каждого белорусского писателя есть право на выбор языка: русский, еврейский, татарский или белорусский. Лично я выбрал себе право писать на своем родном, белорусском.

Послесловие: Не говори с тоской: их нет…

Жизнь символична, следовательно, она прекрасна…

Борис Пастернак

Нет больше с нами защитника Беларуси…

На похоронах В. В. Быкова: Рыгор Барадулин

Мы жили, отрезанные от нашего прошлого, от нашего собственного сознания, от нашей истории. В том числе и недавней – истории минувшей войны. С течением времени память о ней активно заменялась пропагандистскими схемами, а ее великая правда – подменивалась правдоподобием, удобным для тоталитарной партии… У правды в историй – однозначная функция – у нее берут уроки. Ложь же родит только ложь, никаких иных уроков, кроме новой лжи, из нее не выходит.

Василь Быков

Смерть Василя Быкова, наступившая 22 июня 2003 года, ровно в годовщину начала Великой Отечественной войны, оказалась столь же символичной, как и многое в его жизни.

Символичными были и его похороны. Никто, казалось, не знал, когда и где они будут происходить: власти, боявшиеся беспорядков, держали место и время похорон в секрете. Несмотря на их предосторожности, тысячи людей группами и поодиночке выходили из подъездов, проулков, переходов, естественно сливаясь в один нескончаемый поток: молчаливый, торжественный. У многих были белые и красные цветы, символизирующие цвета белорусского флага, принятого Народным фронтом и запрещенного правительством, а другие несли васильки, народный символ Беларуси и имени писателя. Белорусская полиция сообщила о двадцати пяти тысячах, пришедших проводить своего писателя в последний путь. Данные Белорусского народного фронта свидетельствуют о цифре вдвое большей: возможно, сюда была включена многочисленная полиция[480]480
  «New York Times» (14 июля 2010 года) тоже сообщает цифру 50 000, пришедших проводить писателя, «которого, некоторые называли Сахаровым белорусской литературы». Быкаў на свабодзе (Быков на Свободе) // Радио Свободной Европы: Свабода. 2004. С. 477. Автору этих строк, которой судьба подарила встречу и с Сахаровым, и с Быковым, это сравнение много больше по сердцу, чем следующее в сноске 480.


[Закрыть]. Эксцессов не было, несмотря на то что транспорт (автобусы), обещанный муниципалитетом, так и не появился; автобусы и не понадобились: люди несли на руках тяжелый гроб весь путь от центра города до далекого загородного кладбища; молча простояв еще много часов около могилы после отпевания и погребения, разошлись глубокой ночью. Могила выросла огромным цветущим холмом, возвышаясь над всем и над всеми вокруг, сама по себе превратившись в символ того, что Беларусь живет и помнит. И далеко не только Беларусь.

Арнольд Макмиллин, поминая Быкова в ведущей британской газете «Гвардиан», писал:

Его постоянно преследовало КГБ, и его мужество принесло ему признание «белорусского Солженицына»[481]481
  Думается, что если в 1970-х и 1980-х это сравнение было правомочным, то начиная с 1990-х, в отличие от А. И. Солженицына, нравственные качества В. В. Быкова проявились в гораздо более стойком и гуманном качестве: чистом от расовых, религиозных и националистских предрассудков.


[Закрыть]… Быков получил литературную премию «Триумф» в 1997 году, и два года назад Вацлав Гавел и Чеслав Милош выдвинули его кандидатуру на соискание Нобелевской премии в области литературы… Он был не только великим писателем, поместившим белорусскую литературу на карту мира, но и нравственно безупречным человеком, искренним патриотом, которого искренне любили и которого будет многим не хватать…[482]482
  McMilian Arnold. Vasil Bykau: Belarusian writer who challenged Soviet abuses (Белорусский писатель, не сломленный Советской системой) // Guardian. 25 July 2003. P. 5.


[Закрыть]

Действительно, очень многим не хватает Быкова, особенно его землякам. Чувство сиротства, охватившее народ, вполне понятно. И не потому, что он известен; ведь дело вовсе не в том, что Быков – один из самых ценимых писателей славянского мира, что еще в 1994–1995 годах были первые попытки выдвижения Быкова на соискание звания нобелевского лауреата (тогда его кандидатуру поддержали Иосиф Бродский, Чеслав Милош, секции всемирного ПЕН-центра, канадская ассоциация славистов и многие другие деятели и культурно-образовательные организации мира). Безусловно и то, что многим искренне приятно сознание того, что «среди первых, кто оценил масштаб его (Быкова. – ЗГ) таланта, был знаменитый Генрих Бёлль»[483]483
  Быкаў на свабодзе. Радио Свободной Европы: Свабода. 2004. С. 241.


[Закрыть]. В то же время известность и уважение к Быкову во всем мире неоспоримы. Когда понадобилось, как сейчас принято, несколько строчек для книги о Быкове на английском языке, я обратилась в канцелярию Вацлава Гавела. От президента Чехии немедленно пришел ответ:

I hold Vasil Bykau in hight regard as an advocate of human rights.Even more so, I feel a certain correlation between our destinies. During our encounter he never lost hope for positive changes in his country's future. I an very much regret that he has not been lucky enough to experience changes, unlike those of us in Czechoslovakia, Poland or Hungary[484]484
  Я испытываю глубочайшее уважение к Василю Быкову – адвокату прав человека. Более того, я чувствую определенную параллель между нашими судьбами. Во время наших встреч он никогда не терял надежду на положительные перемены в будущем своей страны. Мне невероятно жаль, что ему не пришлось увидеть эти перемены, как удалось нам в Чехословакии, Польше, Венгрии. Вацлав Гавел, личное письмо.


[Закрыть].

Vaclav Havel

Михаил Горбачев в интервью, взятом у него в сороковины смерти В. В. Быкова, высоко отозвался о личности писателя, его таланте, духовности, человеческих качествах и также осудил руководство Беларуси за изгнание писателя, сказав, среди многого другого, следующее:

Я вообще это воспринял как аномалию. Это много о чем говорит. Коль Василь был вынужден уехать и жить в Праге – дело плохо. Очень плохо. И я думаю, что современное руководство должно все-таки задуматься над таким поступком человека, который является совестью не только Беларуси[485]485
  Быкаў на свабодзе. С. 486–487.


[Закрыть].

А десятью днями ранее, 21 июля, российские тележурналисты НТВ задали А. Лукашенко вопросы о Василе Быкове в прямом эфире перед камерой. Среди прочего, Лукашенко сказал: «За несколько месяцев до смерти Василь Быков обратился ко мне через родных, близких, друзей и попросил меня что-то сделать… Я ему сделал все, несмотря на наши разногласия»[486]486
  Там же. С. 480–481.


[Закрыть]. Ближайший друг В. Быкова, поэт Барадулин, немедленно откликнулся на эту передачу: «Насколько я знал Василя, насколько я знаю Василя Владимировича, я не допускаю, чтобы он даже в мыслях мог обратиться к нашему президенту. Это исключено. Еще раз говорит о необыкновенной фантазии Александра Григорьевича»[487]487
  Быкаў на свабодзе. С. 480–481.


[Закрыть].

Похоронили Василя Владимировича 25 июня. Журналистов, конечно, интересовала реакция окружения Быкова на отсутствие Лукашенко и его команды не только на погребении, но и на похоронах. Короче всех ответил тот же Барадулин, а полнее – первый руководитель независимой Республики Беларусь – Станислав Станиславович Шушкевич[488]488
  Станислав Станиславович Шушкевич (1934), доктор физико-математических наук, профессор, член Академии наук, проректор БДУ, 10-й Председатель Верховного Совета Беларуси (1991–1994). Снят с этого поста комиссией, возглавляемой Лукашенко. 6 июля 2010 года С. С. Шушкевич получил самый почетный орден Литвы – Командорский крест ордена Витаутаса Великого – за активную поддержку независимости Литвы в 1991 году.


[Закрыть]. Барадулин сказал так: «Перед гением Быкова бледнеют все эти коммунисты, суперкоммунисты, посткоммунисты, поц-коммунисты»[489]489
  Быкаў на свабодзе. С. 442.


[Закрыть]. Шушкевич, уходя с кладбища, обстоятельно разъяснил свою позицию:

Я полагаю, что похороны народного писателя прошли по-народному.

Здесь было много сознательных людей; да так много, что столько я и не ждал, хотя предполагал, что будет великое множество народа. А еще все прошло по-народному оттого, что не присутствовали тут антинародные силы. Вот я и говорю, что благодаря их отсутствию все было чисто, пристойно, духовно. Но знаете, обидно все-таки, что мы дожили до того, что весь этот «сброд» не понимает, что такое Быков. Вот определенные лица утверждают, что учились на его стихах, да не пришли попросить прощения за свое невежество и хамство[490]490
  Там же. С. 444. Шушкевич тут говорит о Лукашенко, который утверждал, что он «учился на стихах Быкова», подтверждая тем самым незнание творчества писателя, не опубликовавшего ни одной строчки стихов.


[Закрыть].

После похорон писателя журналисты из белорусской редакции радио «Свобода» еще больше месяца вплоть до «сороковин», 31 июля 2003 года – продолжали расспрашивать разных людей, знавших и не знавших Быкова лично, об их отношении к нему, его творчеству, его общественной позиции, о реакции на известие о его смерти. Позже эти интервью вошли в книгу «Быкаў на свабодзе» (Быков на Свободе)[491]491
  Эти записи составляют 151 страницу текста (350–501). Последний раз автор книги посетила могилу Быкова 21 мая 2010 года, за месяц до седьмой годовщины со дня смерти писателя. Надо сказать, что к могиле «не заросла народная тропа», а васильки встречают посетителя так же грустно-приветливо, как и семь лет назад.


[Закрыть]. Ниже мы приведем всего лишь несколько голосов из огромного хора.

1. Г-жа: В день похорон я не смогла прийти с другими людьми, поэтому я пришла сюда сегодня. Он навсегда останется для меня Человеком с большой буквы. И для всей Беларуси он очень много значит, мы никогда его не забудем.

2. Г-н: Я уважаю этого человека – Василя Быкова. Это настоящий народный писатель, много сделавший для своего народа. Поэтому я и пришел почтить его память.

3. Г-жа: Он – человек, с которого надо брать пример и уважать его память. Чтобы не только наши дети и внуки, но и мы сами не относились к жизни бездумно.

4. Г-жа: Великий человек. Говорил то, что думал. За это его люди и уважали.

5. Г-жа: Особенно его военная проза – она по-настоящему захватывает. Ну что тут скажешь. Великий человек, действительно великий.

6. Г-жа: Это наш земляк, он с Ушатчины – поэтому мы здесь. Он был одним из организаторов БНФ. Ну вот, сейчас есть БНФ, молодой фронт, другие политические и общественные организации, есть кому продолжить то, что он говорил, то, что он делал.

7. Г-жа: Это такой человек, к которому и сегодня можно идти с открытой душой, зная, что даже на том свете ты от этой чистой души получишь энергию добра, человечности и всего лучшего, что есть у человека и должно быть у нации. Потому, как мне думается, к нему всегда будут приходить. Я знаю, что мои многие знакомые приходят. Этот человек – совесть нации, защита нации, надежда нации.

8. Г-н: Это христианский обычай: коль ты не был на похоронах человека, близкого по жизни, а Василь Быков – знаком и близок мне своим творчеством; он – любимый писатель, то, естественно, есть потребность пойти на его могилку, постоять, возложить цветы или зажечь свечи.

9. Г-жа: Кино смотрела по его произведениям, книги читала, – вот и хожу сюда. И вчера была, и сегодня, я ведь очень его люблю.

10. Г-жа: Мне жаль, когда уходят такие люди. Правда, у нас две жизни: тут – всего лишь миг, а там – вечность. И он в этой вечности тоже будет не последним человеком.

11. Г-жа: Я приходила с ним попрощаться, простояла два часа, но так и не получилось. Тогда у меня были другие цветы, а сегодня я принесла васильки господину Василю…

12. Г-н: Такой большой творец, человек, такой значительный писатель, борец за отчизну и ее идеалы, понятные и близкие всем людям. Очень тяжело потерять то, на что опирался. Как теряешь, например, отца и мать, скажем. Когда ты их теряешь, то с ними как бы уходит и часть духовного стержня. Вот и Василь Быков был для белорусской нации таким же духовным стержнем. Нужно, чтобы прошло какое-то время, нужно воздать ему положенное, по-христиански, по-человечески, а потом получить духовную опору от его произведений[492]492
  Быкаў на свабодзе. С. 470–471; 473–474. Перевод с белорусского – Зина Гимпелевич.


[Закрыть].

Большинство людей говорили, что самое главное, что осталось им от Быкова, – это его книги. Жизнь (книги и судьба) Василя Владимировича Быкова придала другой, противоположный смысл известной русской пословице: «один в поле не воин». Как некогда перефразировал его друг и коллега Владимир Короткевич: «и один в поле воин, коль стоит до конца»[493]493
  Владимир Семенович Короткевич (Уладзiмiр Сямёнавiч Караткевiч; 1930–1984) – белорусский писатель, поэт, создатель современного белорусского исторического романа. Короткевича часто называют белорусским Сенкевичем. Владимир Короткевич написал процитированные слова в эссе «Мова, што я думаю пра цябе», вошедшем в сборник Олега Бембеля, название которого в переводе с белорусского: Наш родной язык – Его роль и эстетика развития. (London: Assoсiation of Belarusians in Great Britain, 1985), 239.


[Закрыть]. А Василь Быков стоит, и конца того, что он сделал, просто нет и быть не может.