Текст книги "Василь Быков: Книги и судьба"

Автор книги: Зина Гимпелевич

сообщить о нарушении

Текущая страница: 18 (всего у книги 30 страниц)

Глава 7
Гнет военного и мирного времени
Незаконнорожденные: «За что?» и «Почему?»

Крестьянство, общественный класс. Формируется при разложении первобытнообщинного строя с выделением семейного парцеллярного хозяйства. В докапиталистических формациях крестьянство – класс мелких сельскохозяйственных производителей, ведущих индивидуальное хозяйство силами одной семьи. При капитализме крестьянство дифференцируется, из него выделяются: сельский пролетариат (наемные с.-х. рабочие); полупролетарское или парцеллярное крестьянство, лишь частично обеспечивающее себя продовольствием с собственного или арендуемого участка земли; среднее крестьянство (в некоторых странах в форме мелкого и среднего фермерства); крупное крестьянство – сельская буржуазия. Процессы интенсивной индустриализации с. х-ва и вертикальной интеграции в развитых капиталистических странах после 2-й Мировой войны вызвали массовое разорение и пролетаризацию крестьянства (в начале 20 в. в с. х-ве этих стран было занято не менее 50 %, в конце 70-х гг. – лишь 5–15 % самодеятельного населения). В большинстве развивающихся стран крестьянство – основная часть населения (в странах Латинской Америки – 47 %, Юж. и Вост. Азии – 71 %, Сев. Африки – 68 %, Юж. Африки – 77 % самодеятельного населения), представленная гл. образом мельчайшими производителями – земельными собственниками и арендаторами. Двойственная природа крестьянина как труженика и как собственника – один из основных факторов, определяющих его колебания между пролетариатом и буржуазией. Совпадение основных антимонополистических интересов трудового крестьянства и рабочего класса – основа их союза, под руководством рабочего класса, в классовой освободительной борьбе. При социализме крестьянство – класс кооперированных с.-х. производителей, ведущих коллективное хозяйство. По мере индустриализации с.-х. производства разница в характере труда колхозного крестьянства и рабочих постепенно стирается. Сближение двух форм собственности, изменение форм организации и оплаты труда колхозников, распространение на них системы социального обеспечения, установленной для рабочих и служащих, приведет к устранению разницы в социальном положении рабочих и крестьян.

Советский энциклопедический словарь, 1990

Последняя книга шеститомника открывается коротким романом «Стужа». Роман являет собой последовательный обвинительный акт, предъявленный коллективизации как плановому уничтожению крестьянства. В этом отношении распространенный эпиграф к седьмой главе, взятый из солидного академического издания конца перестроечного периода, выступает в качестве основного и логического ключа, открывающего «тайную» дверь к ответу на вопросы, обращенные к небу голодными и лишенными голоса многомиллионными кормильцами земли: «За что?» и «Почему?». В то же время этот эпиграф наводит на мысль о незаконнорожденных в царской империи. Ведь советская власть переняла сущность этой формы закрепощения, лишившего миллионы детей всех человеческих прав, и перенесла его на большую часть своего населения того времени – крестьянство. Присмотримся внимательнее к следующему предложению и некоторым фразам из энциклопедии, оправдывающим «незаконнорожденность» и унижающую зависимость крестьянства от идеологии и политики советской власти: «Двойственная природа крестьянина как труженика и как собственника – один из основных факторов, определяющих его колебания между пролетариатом и буржуазией»; очевидно, что крестьяне по советской и послесоветской идеологии продолжали оставаться угнетенными гражданами социально низшей категории по сравнению с «гегемоном», так как «основа их союза» осуществлялась «под руководством рабочего класса». Таким образом, воплощая свою идеологию неравенства граждан новоявленного государства, большевики установили и узаконили апартеид крестьянства в советской империи. Вспомним, что крестьянин долгое время не имел личного паспорта в Советском Союзе и, таким образом, был так же закрепощен по месту жительства, как во времена крепостничества царской империи. Вернемся к первому предложению-тезису, определяющему «двойственную природу крестьянина». Большевики вывели этот тезис еще задолго до установления своей власти, борясь не на жизнь, а на смерть с партией эсеров (социалистических революционеров; эс-эр; эсер), представляющих политические и экономические интересы крестьянства царской державы. Перед полным воцарением на землях новой империи и в качестве одного из своих первых актов большевики, обозленные малочисленностью своих выборных делегатов, разогнали Учредительное собрание. Мы помним, что декрет о созыве Учредительного собрания был подписан и Лениным в качестве одного из лидеров политических партий страны[259]259
  Всего было избрано 715 депутатов, среди которых было 370 эсеров (не считая 40 левых эсеров) и только 175 большевиков.


[Закрыть]. Последующие злодейские акции большевиков – разгон демонстрации в поддержку Учредительного собрания в январе 1918-го, запугивание и уничтожение лидеров не только оппозиционных, но и союзных партий и фракций (левых эсеров, меньшевиков), а также несогласных рядовых членов партий – лишили крестьянство их головного руководства. Личные свидетельства участников январской демонстрации описывают беспрецедентную по жестокости расправу большевиков с бывшими соратниками по борьбе с царизмом. Вот, например, показания рабочего Обуховского завода Д. Н. Богданова, участвовавшего в демонстрации объединенных демократических сил в поддержку возобновления работы Учредительного собрания. Эта демонстрация была расстреляна из пулеметов войсками, верными большевикам: «Я, как участник шествия 1905 г. 9 января, должен констатировать факт, что такой жестокой расправы я там не видел, что творили наши „товарищи“, которые осмеливаются еще называть себя таковыми, и в заключение должен сказать, что я после того расстрела и той дикости, которую творили красногвардейцы и матросы с нашими товарищами, а тем более после того, когда они начали вырывать знамена и ломать древки, а потом жечь на костре, не мог понять, в какой я стране нахожусь: или в стране социалистической, или в стране дикарей, которые способны делать все то, что не могли сделать николаевские сатрапы, теперь сделали ленинские молодцы»[260]260
  (29 января 1918) ГАРФ. Ф. 1810. Оп. 1. Д. 514. Л. 79–80. Данные приводятся по статье «Всероссийское учредительное собрание» http://ru.wikipedia.org/wiki


[Закрыть].

Факты, подобные приведенному выше, продолжали усугублять традиционно тяжелое положение крестьянства, лишившегося вдобавок защитников своих интересов, среди которых было достаточно много хорошо образованных лидеров. Пренебрежительное, принудительное и жесткое отношение к крестьянству как к полувраждебному (буржуазному) классу граждан не только вылилось девять-десять лет спустя в уничтожение их традиционного образа жизни, но и, начиная с 1927 года, сказалось в насильственном образовании колхозов. Все это продолжает отражаться в словарных определениях из некоторых академических изданий. Как мы убедились, академический словарь, вместо того чтобы разобраться в позорном геноциде крестьянства своей страны, упорно повторяет затверженный урок «социалистического прошлого», показывая рабочий класс в качестве прогрессивного класса, а крестьянство – его антагонистом.

Во время и после перестройки разрабатывались несбывшиеся теории о том, что крестьянство как социальный класс с врожденной хозяйственной жилкой сможет быстрее, чем рабочие, проявить предпринимательские качества и избавиться от колхозов. Этой новой утопии не пришлось сбыться по вполне понятной причине – отрезаны от земли и физически уничтожены были именно лучшие хозяйственники, а на земле в основном остались разбитые и безличные тени былых кормильцев. Если в России и в Украине колхозы потихоньку начинают уходить в прошлое, то в Беларуси продолжают жить по старым советским колхозным принципам. И хоть белорусы прекрасно понимают бесперспективность такого вида хозяйствования, они также знают, что колхозы там будут до той поры, пока у власти остается Лукашенко, в прошлом директор убыточного совхоза[261]261
  Последняя должность Лукашенко до избрания его депутатом в Верховный Совет Беларуси – директор совхоза «Городец» Шкловского района.


[Закрыть]. Несмотря на то что сельское хозяйство и сегодня составляет 13 процентов белорусской экономики, в Беларуси существует более 1250 колхозов и только горсточка частных хозяйств. Лукашенко и его приспешники сваливают неудачи сельского хозяйства на плохую погоду, что приводит на ум старую шутку советских времен: «у нашего сельского хозяйства только четыре проблемы: весна, лето, осень и зима».

Василь Быков всегда трезво оценивал положение крестьян как в своей стране, так и на других территориях бывшего Советского Союза. Он понимал, что большевики отняли у крестьянства самые дорогие качества этого общественного класса – его, казалось, неистребимую любовь к земле и знание ее. Однажды он рассказал мне нетривиальную, но в то же время типичную историю, произошедшую в России после перестройки:

ВБ: История эта довольно широко известна. Черниченко – писатель, журналист; он также хорошо известный общественный деятель, депутат Думы и глава Союза писателей Москвы[262]262
  Юрий Черниченко (1929–2010), писатель, журналист, был депутатом Верховного Совета СССР, членом Совета Федерации. В «нулевых» годах отошел от активной общественной деятельности.


[Закрыть]. Вдобавок Черниченко – один из основателей Крестьянской партии в России[263]263
  На I съезде Крестьянской партии России Ю. Черниченко был избран ее председателем. КПР просуществовала с марта 1991-го по август 1999 года, когда она вошла в Союз правых сил (СПС).


[Закрыть]. Несколько лет назад он обзавелся пятьюдесятью гектарами земли в Горьковской области. Черниченко был полон энтузиазма относительно своего нового проекта, но, к сожалению, его остановили уже в самом начале: он наткнулся на непреодолимые преграды и сопротивление, как говорится, «от всех и вся». Особенно сильно сопротивлялись местные: колхозникам близлежащего колхоза, находившимся в состоянии постоянного подпития, не нравились его инициативы. Руководители района, бывшие коммунисты, тоже не принимали, более того, не выносили его. Представьте, частная экономика по соседству! Он был для них как кость в горле. Они хотели от него избавиться и добились своего. Во-первых, у него не было возможности работать на собственной земле: банк не давал ему заем на покупку оборудования. С другой стороны, налоговые органы все время маячили за спиной, требуя налог с продукции, которой у него еще не было. Психологически он тоже был вымотан: ни одного дружеского лица вокруг. Местные жители хотели, чтобы он убрался оттуда как можно скорее, а они без зазрения совести продолжили бы свое привычное пьянство. Было немало случаев, когда новые фермы со всем поголовьем сжигались… Самой ужасной проблемой было то, что законы не поддерживали этих новых фермеров и их инициативы, а, наоборот, скорее работали против них.

В том же интервью Василь Владимирович поделился своей неудовлетворенностью так называемой современной «деревенской прозой». Когда я спросила у него о причинах его беспокойства, он ответил: «Наши „деревенские“ писатели предпочитают, как правило, представлять портрет крестьянства в розовых и голубых тонах, в то время как Золя, например, использовал реальные краски земли: черный, коричневый и серый». Суть неудовлетворения писателя работой коллег вполне понятна. Василь Быков был одним из немногих, чья эмоциональная память сохранила детали процесса коллективизации, безжалостно сломавшей хребет крестьянству.

В коротком романе «Стужа», несмотря на то что в нем описаны локальные события в Беларуси, Быков воспроизвел панораму явления таким образом, что она отражает и далекое, и недавнее прошлое как царской, так и советской империи. Коллективизация выступает в его хронике событий как явление преступное и позорное, выявляющее бандитскую суть тоталитарной системы. Поэтому неудивительно, что писатель наносил на канву своего рассказа большей частью краски Золя – черную, коричневую и серую. В то же время в его палитре нашлось достаточно голубых и розовых тонов для изображения патриотической и, конечно, семейной, родительской и романтической любви, а также человечности и высокой нравственности, проявлявшейся у многих крестьян. В этом романе много и красной краски – это океаны крови, пролившейся в то смутное время.

«Стужа», 1969, 1991

На деревне стон стоит. Конница травит хлеб и меняет лошадей. Взамен приставших кляч кавалеристы забирают рабочую скотину. Бранить тут некого. Без лошади нет армии.

Исаак Бабель

Долгое время тянулся и поднимался к небу стон боли в белорусских деревнях, селах и хуторках. Страдания крестьянина-кормильца, однако, не трогали тех, у кого была власть остановить их мучения. Даже наоборот – давили еще сильнее. Трагедия, от которой крестьянство почти полностью онемело, достигла своей первой вершины в конце 1920-х, а последней – к середине 1930-х. Это не значит, что бедственное положение улучшилось к концу 1930-х годов. Просто многих крестьян уже не осталось на этой земле: кого уничтожили физически, а кого выслали в невыносимые условия, как Федора Ровбу. Коллективизация как социальное явление оказалась смертоносной для основного населения Беларуси того времени – крестьянства. Несмотря на то что Быков не приводит конкретных цифр в «Стуже», эту работу невозможно рассматривать только в качестве литературного произведения. «Стужа» – еще и историческая, социальная и психологическая хроника событий, последствия которых сказались и сказываются на формировании многих поколений. «Стужа» полностью и безоговорочно отвечает на вопросы: «Кто виноват?» и «За что?», реконструируя причины возникновения этих вопросов.

Размер этой катастрофы – коллективизации в Беларуси – невозможно оценить из-за нехватки реальных статистических данных. Во-первых, многие архивы были уничтожены во время и после Второй мировой войны. Во-вторых, в период коллективизации людей высылали порой целыми деревнями и селами, и их судьбы неизвестны вследствие того, что большинство из них, беспаспортная масса, не учитывались официальной статистикой. В-третьих, власти заметали следы своих преступлений, и до сегодняшнего дня сведения о них отсутствуют даже в академических изданиях[264]264
  Короткая запись в «Советском энциклопедическом словаре», (Москва: Советская энциклопедия, 1990. С. 608) оплакивает только потерю крупного рогатого скота.


[Закрыть]. В результате индивидуальные и коллективные судьбы крестьян, время, проведенное в тюрьмах и лагерях, смертность от голода, холода, издевательств со стороны тюремщиков и уголовников остаются незарегистрированными[265]265
  Некоторые источники предполагают, что во время коллективизации Беларусь потеряла более трех миллионов человек. Эти цифры примерно совпадают со статистикой, показывающей больше 14 миллионов жителей до 1919 года; до Второй мировой войны в Беларуси жило около 10 миллионов, а после ухода немцев осталось немногим больше шести миллионов. Следует учитывать последствия Гражданской войны и миграцию населения до и после войн, но точный подсчет невозможен по названным выше причинам. Ян Запрудник в «Belarus at a Crossroads in histiry» (Oxford: Westview, 1992. С. 88) – утверждает именно эту цифру, три миллиона. Недавно установлено, что между 1937–1941 годами в Курапатах под Минском было уничтожено 300 000 крестьян из ближайших деревень, сел и хуторов (Запрудник, 66).


[Закрыть]. Владимир Адамушка приводит следующие сохранившиеся архивные данные[266]266
  Адамушка В. Палiтычныя рэпрэсii 20–50-х гадоў на Беларусi. Мiнск: Беларусь, 1994. С. 8–11.


[Закрыть]: в Беларуси было раскулачено 125 032 человека только в 1930-м (начальные годы коллективизации). За 1931–1934 годы количество жертв только в Центральной и Восточной Беларуси возросло до 261 000 человек. К этой цифре Адамушка добавляет 349 000 жителей Западной Беларуси (после 1939 года).

Мы уже не раз отмечали, что Василь Быков начал проявлять внимание к теме коллективизации еще задолго до первого написания «Стужи» в 1969-м, позже его интерес отнюдь не иссяк. Роман появился только в 1991-м, и на истории его создания, а также на хождении по мукам советской цензуры мы остановимся позже. А пока давайте вспомним некоторые из тех произведений Быкова, где так или иначе возникала тема коллективизации (разумеется, иначе, поскольку так, как это было нужно советской идеологии, Быков о ней никогда не писал). В неполный список входят уже проанализированные нами «В тумане» (1988); «Облава» (1987); «Карьер» (1986); «Обелиск» (1986); «Знак беды» (1984) и, конечно, «Альпийская баллада» (1963). Этот список говорит о крепости эмоциональной памяти автора и о том значении, которое он придавал отражению бессмысленности злодейства процесса раскрестьянивания крестьянства; ведь никогда до него в литературных произведениях не звучал с такой силой реквием по неисчислимым жертвам коллективизации. Как и в чисто «военных» произведениях, посвященных его излюбленной пехоте, в работах о коллективизации Быкову удалось воссоздать правду тех условий, в которых жили его герои. При этом следует помнить, что пехота времен Второй мировой войны, как мы уже отмечали, состояла главным образом из тех же недавних крестьян. Так вот, так же как и пехотинцам, бесчисленным и часто неизвестным жертвам войны, Быков организовал достойное погребение невинным жертвам коллективизации, снял с них забвение (великий грех во многих религиях) и пропел им «Вечную память».

«Стужа», как уже говорилось, была написана в 1969-м и отредактирована в 1991-м. Более двадцати лет короткий роман стучался в двери редакций и наконец вышел отдельной книжкой в 1993-м[267]267
  Быкаў Васiль. Сцюжа. Мiнск: Мастацкая лiтаратура, 1993.


[Закрыть]. Год спустя роман был включен в долгожданный шеститомник писателя[268]268
  Быкаў Васiль. Сцюжа // Збор твораў у шасцi тамах. (Мiнск: Мастацкая лiтаратура, 1994. Т. 6. С. 5–127.


[Закрыть]. Правда, и здесь не обошлось без приключений. Редколлегия шеститомника долго, до 1992-го, не принимала роман в печать. Даже после того, как он был принят, нигде нельзя было найти сведений о публикации: Белорусская энциклопедия, издание с достаточно приличной репутацией, например, не упомянула это опальное произведение[269]269
  Беларускія пiсьменнiкi. Бiблiяграфiчны зборнiк. Мiнск: Беларуская энцыклапедыя, 1994. Т. 1. С. 426–444.


[Закрыть]. Причиной замалчивания, безусловно, была ярко выраженная позиция автора по отношению к коллективизации. От писателя, творившего в стране, повсеместно поощряющей колхозы, ждали явно не этого.

В центре романа судьба простого и по человеческой сути своей отнюдь не злого, но простодушного и доверчивого крестьянского паренька Егора Азевича. Обычная белорусская семья, обычный белорусский парнишка… В иных обстоятельствах, возможно, получили бы развитие лучшие черты его личности, но здесь он оказался «запрограммирован» на другое. Коллективизация совпала с его ранней юностью, парнишка вступил в комсомол, и дальше пошло-поехало по, может быть, еще не наезженной, но неотвратимой колее.

Вступление в комсомол – это был первый щелчок мышеловки.

За вступлением парнишки в комсомол следует мобилизация юного подручного партии на ответственную работу: он становится возчиком руководителя района по фамилии Заруба. Выбора нет, Егор перебирается в районный центр. Перед нами по-прежнему вполне симпатичный, с присущим быковским героям-белорусам трудолюбием и прилежанием, «понятный» молодой человек. Ему, конечно, недостает образования, но он прекрасно видит, чего ему не хватает – «политического самосознания», которым все вокруг него обладают в большей, чем он сам, мере. Недостатки следует исправлять, разве не так? – и он решает заняться своим образованием, которое ему поможет продвинуться по службе. Крестьянская смекалка подсказывает, что нужно выбрать направление хотя бы немного знакомое, ту область деятельности, где тебя кто-то сможет поддержать. Поскольку служит он при райкоме партии, то выбор достаточно ясен – партийная работа.

Принимая во внимание происхождение Егора и окружение на службе, этот выбор выглядит вполне естественным. К тому же крестьянский паренек, который с ходу демонстрирует прекрасные способности к учебе, энергию и стремление продвинуться в своей карьере, довольно быстро преуспел на новом поприще: его выдвинули на работу в районный комитет комсомола.

Мышеловка щелкнула еще раз.

В процессе дальнейшего продвижения по службе Егор, ничуть того не желая, был завербован НКВД. Теперь он попал в мышеловку окончательно и бесповоротно. В качестве агента НКВД (всегда под давлением этой организации) он предает самых симпатичных и близких ему людей, первым из которых становится его начальник, «коммунист с человеческим лицом» Заруба. Сделавшись винтиком налаженного механизма, Егор Азевич начинает активно участвовать в процессе коллективизации своего района. Перед читателем разворачивается подлинная летопись коллективизации, особенно ценная тем, что в роли летописца выступает не некий объективный «хроникер», а самый что ни на есть активный участник событий – рассказ часто ведется от его лица.

Уже к началу войны автор рисует своего героя совершенно иначе, чем в начале повествования, – теперь это закостеневший, но успешный бюрократ, законченный продукт создавшей его системы.

Читатель, который впервые познакомился с романом «Стужа» по изданию 1993 года, наверняка, заметил короткий эпиграф на титульном листе, словно бы списанный с могильного памятника или придорожного монумента:

ЗДЕСЬ ПОХОРОНЕНЫ ГЕРОИ-ПАТРИОТЫ СОВЕТСКОЙ РОДИНЫ

Майор Желудов

Солдат Красной Армии Кривошеин К. С.

Партизан Холодуха С.

Партизан Штрук С. Й.

Партизан Патюра А. Г.

Партизан Азевич Е. И.

ВЕЧНАЯ СЛАВА ГЕРОЯМ!

В шестом томе собрания сочинений Быкова этого эпиграфа нет. Отсутствует он и во всех авторизованных переводах романа. Почему же автор решил его снять, несмотря на всю важность подобной финальной точки?

Думается, именно потому, что это была точка, хоть и предпосланная произведению. По зрелом ли размышлении или повинуясь художественной интуиции, писатель от нее отказался, предоставив читателю самому додумать судьбу своего героя. Что может статься с Егором Азевичем? После всего пережитого Азевич-советский бюрократ уже убит в герое «Стужи». Таким образом, вариантов остается немного. Если новый Егор Азевич, с возродившимся сознанием принадлежности к угнетенному народу, и выживет, скажем, к 1946 году, то его и таких, как он, система или уничтожит физически ГУЛАГом, или опять «перевоспитает», как сделала это в его молодые годы.

В начале романа Быков бросает читателя в самую гущу событий – мы находим Егора в белорусском лесу, рядом с неизвестным трупом. Это уже мертвое тело принадлежало бывшему довоенному начальнику и соратнику Азевича по партийной работе – прокурору района Городилову. Оба они, Городилов и Азевич, оказались последними уцелевшими из небольшого партизанского отряда, действовавшего на территории района в первые пять месяцев войны. Особенностью этого отряда было то, что он состоял только из коммунистов и комсомольцев, а также то, что у его личного состава сложились крайне напряженные, даже враждебные отношения с местным населением. Поначалу эту ситуацию трудно понять: ведь и партизаны, и местные – земляки. Однако постепенно, через воспоминания и раздумья героя «Стужи», загадка мало-помалу раскрывается. Дело в коллективизации, о которой никто не забыл и забыть не в силах. Когда Егор Азевич впервые встречается с земляком, бывшим солдатом Красной армии, который собирается донести на него немцам, его первая реакция – возмущение и гнев человека, который рассчитывал на помощь солдата, а не на предательство со стороны «своего». Позже, однако, Азевич осознает, что немалое число людей предпочитает немцев большевикам хотя бы за то, что в начале войны немцы все же оставляли крестьянам какую-то часть их продукции, а большевики забирали последнее. С пониманием этого факта возмущение и гнев Азевича утихают.

Повествование в «Стуже» ведется в основном от третьего лица, но нередко, как мы уже говорили, переходит к первому лицу, Егору Азевичу. Роман написан методом инверсии, и наиболее значимые эпизоды в нем относятся к прошлому времени. Настоящее объявляет себя редко и приходит только в те моменты, когда Азевич думает о прошлом. Благодаря такому построению сюжета всезнающий повествователь выступает в роли свидетеля событий, который не только утверждает, но и подтверждает чувства и побуждения всех героев романа. В то же время подобный способ организации материала создает экспрессивную дистанцию между повествователем и его персонажами. Остраняющие слова и фразы повествования, такие как «что-то», «казалось», «типа» и им подобные, способствуют художественным и техническим приемам, устанавливающим дистанцию между разными повествователями. В то же время слова и фразы типа «он думал», «он согласился» отделяют повествователя от третьего и от первого лица от героев романа. Подобный прием часто употребляется для того, чтобы отразить иронию момента. Однако читатель будет напрасно искать следы авторской иронии в романе, где повествователь служит главным образом в качестве гида для читателя. Повествователь берет читателя за руку и вводит его в мир жителей Беларуси, большинство которых, как и Азевич, обитают словно в тумане. Читатель направляется этим всезнающим гидом настолько тактично и осторожно, что у нас возникает ощущение, будто мы участники описываемых событий. Автор дает читателю возможность «наблюдать», какой была жизнь в Беларуси до и после коллективизации, а также в первый год войны. Общий тон невовлеченности в действие повествователя прекрасно сбалансирован в романе погружением в него читателя. Быков позволяет не только выявиться подсознанию своих героев в интерпретации тех или иных событий, но и уступает этой интерпретации первое место в повествовании.

Постепенно реализуя этот процесс, автор отставляет заключения на задний план, выводя на передний Азевича, который после тяжелых раздумий «самостоятельно» приходит к болезненным для себя откровениям. Большая часть вопросов, казавшихся в начале романа риторическими (и среди них – вечное быковское «за что?»), к концу «Стужи» находят ответ во внутренних монологах Егора Азевича.

Композиция романа продумана до чрезвычайной точности. Один из важнейших и безотказно действующих приемов – ретроспективная вспышка памяти главного героя, скрепленная голосом повествователя и его комментариями. Это может быть эпизод разной длины – от абзаца до нескольких страниц. Эти вспышки возникают в памяти Азевича не в хронологическом порядке. Однако у читателя не возникает ни малейшего сомнения в том, когда и что происходит. Все события и сцены прозрачно-визуальны: перед читателем словно прокручивается фильм, снятый прекрасным оператором. Причем камера – вот оно, мастерство! – в самый напряженный момент вдруг переводится на что-то другое, например на природу. Восприятие читателя получает необходимую разрядку – чтобы потом с новой силой сосредоточиться на герое и на событиях романа. Мастерство писателя проявляется и в линейных, а посему едва заметных переходах между эпизодами «Стужи». Композиция романа выстроена таким образом, что кажется, словно любой момент прошлого естественным образом принадлежит настоящему.

Как мы уже не раз отмечали, природа играет важнейшую роль во всех без исключения произведениях Василя Быкова. Как правило, она выполняет два типа функций. Если действие происходит на поле брани вне Беларуси, герои Быкова с нежностью вспоминают красоту и прелести родной природы. В таких случаях она выполняет умиротворяющую роль, часто являясь в форме приятного сна, радостной приметы или хорошего предчувствия. Как правило, это происходит или накануне смертельного боя, или в короткую передышку между тяжестями солдатских будней. Совершенно другая, более разносторонняя функция родной природы проявляется, когда действие происходит на территории Беларуси. В этих случаях природа может быть как прекрасной, гармоничной и дружелюбной по отношению к героям, так и жесткой, беспощадной, а порой и убийственной. Интересно отметить, что в большинстве работ Быкова более позднего периода (исключение – «Круглянский мост», 1969) присутствует постоянная тема или мотив недружелюбной природы. Так, во многих работах 1980-х, среди которых «Знак беды» (1984), «Обелиск» (1986), «Облава» (1989), как и в произведениях 1990–2000-х годов (имеется в виду послечернобыльское время), природа воздействует на личную судьбу человека исключительно в негативном плане. Быков словно насылает на своих героев ангелов гнева из Ветхого Завета, не щадящих ни праведных, ни грешных. По древнему верованию, которое перешло в белорусский фольклор, Господь создал и посылает на землю сонмища этих созданий в отмщение за надругательство над природой и за человеческие грехи.

Художественная интуиция Быкова привела его к вопросу об экологии задолго до того, как эта тема стала модной. Страдания окружающей среды во время военных действий никогда не были по-настоящему изучены (работы по Хиросиме и Нагасаки до сих пор частично засекречены) и доведены до общего сведения. Народное сознание, однако, зафиксировало изменение экологии в фольклоре. Расскажу здесь только одну историю. Доктор музыковедения Мария Полина Сурвилла в пору написания своей докторской диссертации в начале 1990-х поехала в экспедицию на Белостокщину, где собрала массу интереснейшего материала[270]270
  Белосток и его районы – историческая Беларусь; ныне и начиная с 1939-го эта территория принадлежит Польше.


[Закрыть]. Например, спросила у старых белорусок, почему в их песнях присутствует так много русалок. Ответ был: «Да потому, что их много было у нас в реках и озерах до войны. Они добрые были, плавали, играли с нами, никогда не обижали нас, детей. А после войны обиделись за кровь, пролитую на нашей земле, за пораненную землю, да мало ли было за что…» Вот так же, иносказательно, звучал и ответ Быкова на вопрос его героев: «За что?»

Слово «стужа», которым Быков назвал свой роман, несет тройной метафорический смысл: это состояние природы, человека и социальных условий Беларуси. Холод стужи пронизывает почти каждый эпизод романа Быкова. Азевичу, например, почти всегда зябко, и он, за редкими исключениями, постоянно страдает от холода, начиная с того момента, когда его забрала на службу новая советская власть. Этими редкими исключениями являются эпизоды, в которых к нему приходит любовь. В жизни Егора Азевича это случалось трижды. Два раза чувство было взаимным, и лишь однажды его скоротечная любовь прошла без отклика. Холод отступал лишь в первых двух случаях.

Его первой любовью была Насточка (Настенька), девушка из соседней деревни, где преобладали белорусы-католики (семья Азевича была православной). Вначале безмятежные и поэтические отношения Насточки и Егора описываются в стиле, напоминающем лирическую манеру Максима Богдановича[271]271
  См.: Глава 1, сн. 29.


[Закрыть]. Пронизывающий душу и тело холод вновь подбирается к Егору лишь тогда, когда тот, разлюбив Насточку, вступает в сложные и страстные отношения с Полиной: успешной, деловой, пробивной и высоко стоящей на служебной лестнице молодой коммунисткой. Полина легко вступает в интимные отношения с Егором, но прекращает их сразу после того, как выманивает у него документ, порочащий его непосредственного начальника – Зарубу. Наивному и морально уничтоженному, опустошенному предательством Полины Егору очень трудно смириться с потерей любимой женщины. Так, возвращаясь домой после типичного бандитского налета на крестьян района, называемого большевиками «внедрением коллективизации в массы», Егор Азевич изнывает и мучается по поводу погубленного им с Полиной Зарубы и одновременно из-за потерянной для него молодой женщины.

…Азевич долго не мог избавиться от чувства, что в районе сильно не хватает Зарубы. Не столько его работы или хлопот, сколько его естественного присутствия на своем месте, в исполнительном комитете, с его спокойным, рассуждающим характером. Очень худо становилось от мысли, что он – враг, хоть и слабо в это верилось, однако… Разве мало вокруг дурных людей, вредителей и шпионов? Может, как-то его обманули, воспользовались его добротой и затянули в свой вредительский лагерь? Вероятно, затянуть его было несложно – такой доверчивый и славный был этот человек. Очень жаль его было Азевичу, и точил молчаливый укор себе самому, что и он каким-то образом явился причиной гибели Зарубы. Пусть не сам, не по своей воле, считай, по принуждению. Полина!.. Вот кто был его наибольшей болью и загадкой, возможно на всю его оставшуюся жизнь. Каким человеком она была? Что это была за женщина? Почему она заинтересовалась им, доверчивым деревенским простаком?[272]272
  Быкаў. Т. 6. С. 102–103.


[Закрыть]

К тому времени, когда к Егору пришла его третья и самая сильная любовь, он достаточно вырос и пообтерся как в личной жизни, так и в своей карьере, чтобы самому ответить на когда-то мучившие его вопросы – «за что» и «почему» Полина так поступила и с ним, и с его любимым начальником. Молодая коммунистка завербовала Егора в НКВД так же, как когда-то завербовали ее саму. Заруба же в свое время отказался сотрудничать с органами, вот она его и погубила руками молодого и неопытного Азевича. Сотрудничая с НКВД, новое поколение советских карьеристов и бюрократов пыталось убить сразу двух зайцев. Во-первых, предавая других, спасти собственную шкуру (иногда ненадолго). Во-вторых, открыть себе «путь наверх», поскольку всем было известно, что органы поддерживают своих. Хотя – и Быков это показывает очень тонко – за всем этим стоял обычный человеческий страх.