Текст книги "Василь Быков: Книги и судьба"

Автор книги: Зина Гимпелевич

сообщить о нарушении

Текущая страница: 29 (всего у книги 30 страниц)

ЗГ: А кто – был? И кто есть в «вашем вкусе»?

ВБ: Трудно ответить. Разные были времена, разное мне тогда нравилось… Вот, например, некоторое время назад я принялся за латиноамериканцев. Очень привлекательная литература, ничего не скажешь, но уж очень она далека, что ли. В этом смысле европейская литература мне куда ближе. Одно из моих самых любимых произведений – все еще «Чума» Камю. Я часто и охотно повторяю вслед за Твардовским[443]443
  Александр Трифонович Твардовский (1910–1971) был награжден тремя Сталинскими премиями в области литературы и одной Ленинской премией. Его поэма «Василий Теркин» принадлежит к классическим произведениям русской литературы. В 1950 году Твардовский стал редактором «Нового мира», но четырьмя годами позже был смещен с этой должности из-за публикации статьи В. Померанцева «Об искренности в литературе». Вернулся в 1958-м и продолжал оставаться редактором журнала до 1970 года. Официальная позиция Твардовского строилась на осуждении сталинизма за его отклонение от ленинизма и его ценностей.


[Закрыть]: «„Чума“ – энциклопедия двадцатого века».

ЗГ: А я и не помнила, что это слова Твардовского. Все-таки это удивительно, что крестьянский сын сумел стать таким тонким ценителем литературы.

ВБ: Не только ценителем литературы – он вообще был человеком энциклопедических знаний. Поразительная личность! А гражданское мужество, которое он проявлял в самые мерзкие годы… Я вам расскажу одну историю: это было в советское время, в Ленинграде. Твардовский был в своем обычном ерническом настроении духа. Как только мы зашли в его гостиничный номер, я показал рукой на потолок, намекая на то, что тут могут быть «жучки». Твардовский отреагировал моментально: «Что? Нас записывают? Да ради бога, пожалуйста, почему бы и нет? Вообще-то, это очень и очень мило с их стороны. Благодаря им ни единое мое слово не пропадет, и все будет сохранено для истории. Поверьте мне, придет день, когда справедливость восторжествует». Он всегда говорил: «Василь, не бойся отстаивать правду и кричать о ней! Когда-нибудь придет день, и люди это оценят». Это, между прочим, было его глубочайшим убеждением, что такой день неизбежно настанет. У меня до сих пор сохранилось его письмо тех времен, когда нам крепко досталось за попытку Твардовского опубликовать «Мертвым не больно». Я не поверил ему тогда. Все мы думали, что эта мрачная эпоха будет длиться вечно, а ведь он оказался прав. Подумать только! Для меня он всегда был и останется прекрасным примером истинного гуманиста!

ЗГ: А каковы были его, сына крестьянина, взгляды на судьбу крестьянства в Советском Союзе? Вы свое мнение выражали в произведениях, а что об этом думал Твардовский? Был ли он с вами согласен?

ВБ: Конечно, был. Но только что мы могли поделать с этими нашими праведными идеями в те времена? Даже сегодня положение крестьянства – это настоящая катастрофа.

ЗГ: Сейчас, кажется, меньше помнят Твардовского-поэта, чем Твардовского-редактора. Вы с ним съели, что называется, пуд соли – каким он был редактором?

ВБ: Редактором? Я небольшой энтузиаст так называемых высоких слов, но ему памятник надо поставить как редактору. Все было против него: цензура, Центральный Комитет партии, партийная пресса (а какая была в те годы беспартийной?), руководство Союза писателей – все! А «Новый мир» продержался столько лет.

ЗГ: Вы же были одним из его любимых авторов и видели, как он реагировал на всю эту травлю – и журнала, и его самого…

ВБ: «Новый мир» был его личной жизнью, вернее, он-то и был его личной жизнью, и, я думаю, безвременная смерть стала результатом охоты на ведьм, которую организовали власти. Он ведь ушел из жизни буквально через год после того, как они отобрали у него журнал.

ЗГ: При этом он был коммунистом и занимал довольно высокое положение в партийно-советской иерархии, был депутатом Верховного Совета и даже кандидатом в члены ЦК одно время, не так ли?

ВБ: Да, он был членом партии, иначе как бы ему доверили журнал? Как бы они смогли давить на него партийной дисциплиной, которую он тем не менее то и дело нарушал? Вы, наверное, хотите спросить, был ли он при этом «советским человеком»? Все мы так или иначе были советскими людьми. Но «советским человеком», таким, каких хотело бы из нас выделать партийное руководство, – нет, таким он конечно же не был.

ЗГ: А его художественный вкус, эстетические взгляды на литературу, музыку, живопись? Можете вы что-нибудь о них рассказать?

ВБ: Не имею никакого представления о его вкусах и знаниях в области музыки и живописи. Сомневаюсь, чтобы он был серьезно вовлечен в эти области культуры, потому что он, как многие из его поколения, пришел в литературу, так сказать, прямо от сохи, и сам он был из реальной трудовой жизни, не связанной с искусством. В отношении же литературы все обстояло по-другому: его знания мировой литературы, и особенно русской литературы, были безупречны, глубоки, и здесь им можно было восхищаться.

ЗГ: Понятно, что у редактора «Нового мира» был огромный круг общения, но близких друзей у Александра Трифоновича, кажется, было не так уж и много…

ВБ: Его ближайшим другом был Самуил Яковлевич Маршак[444]444
  Самуил Яковлевич Маршак (1887–1964) – поэт, писатель, журналист и переводчик. Был протеже известного литературного и художественного критика В. Стасова (1824–1906), который называл его «молодым Пушкиным». Университетское образование Маршак получил в Англии. Дружил с русскими писателями-эмигрантами, покинувшими Россию после революции. Его переводы Шекспира, Блэйка, Бернса и других английских, ирландских и шотландских писателей до сих пор считаются лучшими в русской литературной культуре. С 1922 года Маршак занимался в основном детской литературой.


[Закрыть], с которым они были абсолютно непохожи, но это не мешало им быть лучшими друзьями. Расскажу вам один секрет: Маршак, будучи рафинированным эстетом, никак не мог поверить, что Твардовский – известнейший поэт и редактор – мог так мастерски и во мгновение ока запрячь и распрячь лошадь. В то же самое время Твардовский удивил всех своих сотрудников, когда принес в редакцию радиоприемник и расспрашивал их о том, как настроить этот приемник на Би-би-си (вы-то, наверняка, помните, что слушать эту волну в то время считалось занятием крамольным). Да, он был сильным и порядочным человеком, бескомпромиссным, когда дело касалось нравственной позиции. А в отношении его места в литературе – что ж, достаточно вспомнить о письме Бунина[445]445
  Иван Алексеевич Бунин (1870–1953) – русский поэт, писатель и переводчик. Награжден Нобелевской премией в области литературы в 1933 году. Он не принял большевистского переворота и эмигрировал во Францию в 1920-м. Бунин был чрезвычайно критически настроен в отношении политической и социальной ситуации в России и не признавал почти никого из советских писателей.


[Закрыть] Твардовскому, в котором тот высочайший образом оценил «Василия Теркина».

ЗГ: Да, доброе слово от Бунина было редкостью: он пользовался репутацией невероятно резкого, почти желчного критика. В отношении самого «Василия Теркина» – вы не думаете, что эта книга находится как бы в центре между схожими с ней тематически и в жанровом отношении романом Гашека «Приключения бравого солдата Швейка»[446]446
  Книга Ярослава Гашека (1883–1923) «Приключения бравого солдата Швейка» была весьма популярна в России с момента ее первой публикации на русском в 1923 году.


[Закрыть] и романами Войновича о солдате Чонкине[447]447
  Владимир Николаевич Войнович (род. 1932), прозаик, драматург, сатирик. Его первая повесть «Мы здесь живем» была опубликована в «Новом мире» в 1962 году. С 1968 года находился под надзором КГБ. Правозащитник. В 1970-х годах публиковал свои сочинения за рубежом. Был вынужден эмигрировать в 1980 году. Книги писателя переведены на 30 языков. Лауреат премии Баварской Академии Искусств (1993), «Триумф» (1996), Госпремии РФ (2000), премии им. А. Д. Сахарова «За гражданское мужество писателя» (2002). Роман «Жизнь и необыкновенные приключения солдата Ивана Чонкина» написан в обычной для писателя гротесково-сатирической манере, чем и вызвал неприятие советского руководства.


[Закрыть]?

ВБ: Все три автора использовали один и тот же прием, называемый в русском литературоведении «снижение». Однако Твардовский применил его умеренно в сравнении с Гашеком, который развил его до комического, а Войнович, мне кажется, работал со «снижением» на уровне гротеска. Очевидно, что эти три писателя имели много общего и с литературной точки зрения, и с социальной, и даже политической. Во-первых, как мы уже отметили раньше, они разрабатывали одну и ту же тему – армейскую…

ЗГ: Армия – один из самых консервативных институтов в социальной структуре государства. Это делает ее хорошей мишенью для сатиры.

ВБ: Без сомнения. После революции в Российской империи все социальные и политические институты были подвергнуты колоссальным преобразованиям, но армия практически осталась нетронутой. Большевики на какое-то время отменили погоны, но потом ввели их снова. Практически все воинские звания перекочевали в Красную армию. Военный начальник – это царь и бог в армии. Самым важным качеством армейского офицера является его голос: те, у кого он громкий, имеют больше шансов сделать военную карьеру. Куприн[448]448
  Александр Иванович Куприн (1870–1938) считается одним из последних поборников русского критического реализма в жанрах романа, рассказа и новеллы. Его повесть «Поединок» (1905) исследует безнравственные и несправедливые порядки русской армии, которые он знал так хорошо по личному опыту: Куприн получил военное образование и служил в армии, которую покинул по вышеупомянутым причинам. После революции Куприн эмигрировал, но чрезвычайно страдал от ностальгии. Вернулся в Советский Союз в 1937 году, за год до смерти.


[Закрыть] написал хорошую повесть об этом, помните?

ЗГ: Вы имеете в виду «Поединок»?

ВБ: Да. Там есть герой, Овсов, который продвигался по службе только благодаря своей способности орать громче других. В те дни эти офицеры демонстрировали силу своего голоса перед монархом и членами императорской семьи, а в советское время – перед партийными начальниками на митингах и парадах.

ЗГ: Куприн был гениальным живописателем как российской армии, так и городского образа жизни. Он практически никогда не затрагивал тему деревни, возможно просто потому, что не знал русского крестьянства. Фактически его можно рассматривать как исключение среди писателей, близких ему по возрасту и миропониманию (например, Бунин и Чехов), настолько старательно он избегал деревенской темы…

* * *

ЗГ: Василь Владимирович, у меня к вам нелитературный вопрос. Как вы думаете, почему люди в Беларуси и в России не покупают землю? Странная ситуация: сейчас земля доступна, но, кажется, никто не хочет ею владеть! Это потому, что люди потеряли необходимые навыки, опыт?

ВБ: Не думаю, что проблема заключается в желании или навыках. Она вытекает скорее из неспособности воевать с плутократией и старыми способами мышления. Слышали ли вы историю Юрия Черниченко из России?

ЗГ: Нет, не слыхала.

ВБ: Ну, эта нашумевшая история довольно широко известна. Черниченко – писатель, журналист; он также хорошо известный общественный деятель, депутат Думы и глава Союза писателей Москвы[449]449
  См.: Глава 7, сн. 261, 262.


[Закрыть]. Вдобавок Черниченко – один из основателей Крестьянской партии России. Несколько лет назад он обзавелся пятьюдесятью гектарами земли в Горьковской области. Горел энтузиазмом относительно своего проекта, но его остановили уже в самом начале: он наткнулся на непреодолимые преграды и сопротивление, как говорится, «всех и вся». Особенно сильно сопротивлялись местные: колхозникам близлежащего колхоза, находившимся в состоянии постоянного подпития, не нравились его инициативы. Руководители района, бывшие коммунисты, тоже не принимали, более того, не выносили его. Частная же экономика! Он был для них как кость в горле. Они хотели от него избавиться – и добились своего. Во-первых, у него не было возможности работать на собственной земле: банк не давал заем на покупку сельскохозяйственной техники. С другой стороны, налоговые органы все время маячили за спиной, требуя налог с продукции, которой у него еще не было. Психологически он тоже был вымотан: ни одного дружеского лица вокруг. Местные жители хотели, чтобы он убрался оттуда как можно скорее, чтобы они без зазрения совести могли бы продолжать свое привычное свинство. Было немало случаев, когда новые фермы со всем поголовьем скота просто сжигались… Самая ужасная проблема состояла в том, что законы не поддерживали этих новых фермеров и их инициативы, а, наоборот, скорее работали против них.

ЗГ: Это потому, что местные власти остаются прокоммунистическими?

ВБ: Именно. И они до сих пор на дух не выносят даже упоминания о приватизации земли. И власти, и крестьянство объединяет чувство, выраженное в старом анекдоте: крестьянин счастлив не тогда, когда купил корову, а когда у соседа корова сдохла.

ЗГ: Да, это печально. Вообще-то, многие писатели замечали, что это типично для крестьянства во всем мире: помните романы «Земля» и «Радость жизни» Эмиля Золя[450]450
  Эмиль Золя (1840–1902) – романист, эссеист и критик, сторонник натурализма во французской литературе. Его второй роман (из более чем двадцати) «Радость жизни» (1867) принес писателю славу. Эмиль Золя выказал стойкость и мужество в известном «Деле Дрейфуса». Анатоль Франс назвал Золя «совестью человечества».


[Закрыть]? Позапрошлый век, можно сказать! Может, это звучит политически некорректно, но, кажется, Золя так изобразил негативные черты крестьян, как никто не отважился это сделать ни до, ни после него.

ВБ: Согласен. Наши «деревенщики» предпочитают представлять портрет крестьянства в розовых и голубых тонах, в то время как Золя, например, использовал реальные краски земли: черный, коричневый, серый.

ЗГ: Как будто наши писатели применяют палитру небес, а Золя работал натуральными, земными красками.

ВБ: Правильно. Хотя в принципе все направления хороши, когда они правдивы.

* * *

ЗГ: Василь Владимирович, хочу вас спросить о генерале Власове. Мой отец был довольно высокого мнения о нем и считал его героем и жертвой обеих сторон – и Советов, и нацистов. Как вы оцениваете Власова сейчас, когда у нас больше информации?

ВБ: Видите ли, независимо от себя он стал пленником ужасных обстоятельств чудовищного военного времени; в соответствии с ними он и действовал, поэтому я и не считаю его ни предателем, ни героем, а, скорее, жертвой ситуации… Да, Вторая ударная армия… Власов сделал довольно головокружительную военную карьеру – молодой генерал, герой и защитник Москвы и т. д. Как бы то ни было, Сталин поставил перед Власовым невыполнимую задачу, которую никто бы не смог осуществить в то время. Любой был бы разбит, даже легендарный Жуков. А у Власова оставался небольшой выбор: первый – застрелиться, второй – подставиться под вражескую пулю, третий – сдаться. Он выбрал последнее. За что же осуждать или хвалить его? Почти шесть миллионов людей попали в то же самое положение, большинству пришлось хуже, чем Власову, у многих вообще не было выбора. Не думаю, чтобы он лично был прогитлеровцем или антисталинистом. Он был просто жертвой сложных обстоятельств. Теперь, представьте, Власов в плену. Как ему поступить? Вы же понимаете, что в принципе не было большой разницы между концлагерями Гитлера и Сталина.

ЗГ: Если верить книге Гроссмана «Жизнь и судьба» – не было…

ВБ: И Гроссман был абсолютно прав в этом отношении. Попасть в лапы секретных служб было все равно что очутиться в объятиях удава. Конечно, Власов мог бы покончить с собой, но он не стал этого делать. Может быть, он надеялся перехитрить гитлеровцев, но это тоже было безнадежно… Немцы не дали ему возможности сохранить армию. Его армия была расформирована, и отдельные подразделения были рассредоточены по разным немецким фронтам и частям.

ЗГ: Я слышала от личной секретарши Власова и начальника его разведки, что Власова очень любили и уважали его солдаты (эти люди жили долгое время в Оттаве, теперь не знаю, что с ними).

ВБ: Всякая война создает легенды и мифы. На самом деле советский генерал не мог вызывать даже обыкновенную симпатию у подчиненного, не говоря о чувстве любви. А Власов, каким бы он ни был человеком, оставался прежде всего генералом советской закваски. Он врос в этот стиль командования за многие годы, проведенные на военной службе. Я, конечно, не знаю особенностей его характера, но, думаю, в целом понимаю людей этого типа.

ЗГ: Мой отец называл наших генералов «дегенералами».

ВБ: Советское высшее командование – сложный феномен. Эти люди обладали огромной властью в период войны. Они топтали своих подчиненных по поводу и без повода. А после войны, особенно во времена Брежнева, большинство из них действительно превратились в «дегенералов».

ЗГ: Василь Владимирович, я помню ваш рассказ «Полководец»[451]451
  Быков Василь. Полководец // Полымя. 1995. № 5.


[Закрыть], где вы сказали, что военные руководители советской поры, особенно во время войны, действовали по принципу: «Людьми, пораженными и объятыми страхом, можно управлять, только надавив на них еще большим страхом». Мудрое наблюдение! Был ли какой-то конкретный полководец прототипом для вашего рассказа?

ВБ: Да. Это был маршал Жуков.

ЗГ: О, легендарный маршал…

ВБ: В действительности этот рассказ всего лишь набросок…

ЗГ: Лично я задумалась над понятием страха, будучи под сильнейшим впечатлением от этого вашего «наброска». Меня, как и многих других, кто вырос при Советах, одно время привлекала личность Жукова, хотя понимаю сейчас, что этот интерес был подогрет умелой пропагандой.

ВБ: Они сотворили из него икону, создали культ, понаставили памятников… Им нужен был свой, советский Георгий Победоносец. И сегодня так называемые патриоты частенько пользуются его именем для искажения фактов. Обычная фальсификация. Я помню этого генерала со времен войны и должен сказать, что реальный генерал Жуков был воплощением жестокости.

ЗГ: Вы когда-нибудь встречались с ним во время войны?

ВБ: Нет, во время войны не пришлось, но я знал многих офицеров, которые были у него в подчинении, а эпизод, который я описал в моем рассказе, абсолютно достоверен. Именно участники того случая и рассказали мне эту историю.

ЗГ: А вам приходилось видеть Жукова вблизи?

ВБ: Да, и не раз. После войны, как уже рассказывал, я недолго служил в Николаеве, а Жуков в то время – он как раз находился в немилости у Сталина – был командующим Одесского военного округа. Как-то раз он посетил с проверкой нашу воинскую часть. Вот тогда у меня и была возможность наблюдать его методы работы и привычки: они были просто мерзкими!

ЗГ: Он себя вел как начальник сталинской закваски?

ВБ: Да, и причем самого низкого пошиба: во-первых, он окружил себя стукачами. Во-вторых, являясь одним из высших военных чинов и общепризнанным героем войны, он обращался с боевыми офицерами, подлинными героями, чудом выжившими в этом кровавом аду, как с грязью. Дайте-ка, я расскажу только один из случаев, свидетелем которого я был. Каждую осень офицеры армии должны были проходить так называемую аттестацию. Эта аттестация начиналась с физических упражнений на гимнастических снарядах. Ну вот, представьте себе, что всех офицеров нашего отделения вывели в поле и дали команду прыгать через «козла». Это была осень 1946 года, многим офицерам было уже за пятьдесят, большинство из них перенесли ранения. Они мечтали о демобилизации и не были физически подготовлены к таким прыжкам. Жуков был особенно жесток к тем, кто имел высокие награды и ранения, и унижал каждого из них лично оскорбительными словами. Жуков принуждал их прыгать снова и снова, сопровождая команды окриками и отборными ругательствами. Он матерился хуже босяка, оскорбляя порядочных людей, ослабевших от постоянного недоедания. И это только один случай – типичный, впрочем… Жуков, как и другие генералы Советской армии, не унаследовал ничего из морального кодекса офицера армии дореволюционной России. Советские командиры никогда даже не пытались относиться к солдатам по-человечески. Они предпочитали действовать методами страха и запугивания. Витя Астафьев[452]452
  Виктор Петрович Астафьев (1924–2001). Прозаик, драматург, публицист. Много писал о жизни советской деревни, отчего критикой в 1970–1980-х был относим к писателям-«деревенщикам». В это время идейно был близок русским писателям националистических убеждений, однако позже резко порвал с ними, а в 1993 году поставил подпись под известным «письмом 42-х», одобрявшим силовой разгон Б. Н. Ельциным Верховного Совета РФ. Роман «Прокляты и убиты» (1995) – одно из самых пронзительных и откровенных произведений о Великой Отечественной войне. Герой Социалистического Труда, дважды лауреат Госпремии СССР, дважды лауреат Госпремии России, премии «Триумф», Пушкинской премии фонда Альфреда Тепфера (Германия).


[Закрыть] проанализировал и описал истинный характер Жукова в своих произведениях. За это он был объявлен «предателем великой русской нации».

ЗГ: Хотелось бы знать, кем? Путинцами-распутинцами?

ВБ: Да, ими… Я люблю и глубоко уважаю его: Витя пишет правду. Я восхищаюсь его мужеством, я всегда буду вспоминать, как он защищал Белорусский народный фронт и меня лично.

ЗГ: Что это за история – я не знаю.

ВБ: Помните случай с «Дзядами»[453]453
  «Дзяды» (Деды), обряд поминания предков в белорусской народной традиции. В тот день, о котором рассказывает Василь Владимирович, 30 октября 1988 года, Белорусский народный фронт впервые организовал в Минске массовое шествие к могилам выдающихся белорусских деятелей, борцов за свободу нации, а также к местам массового захоронения жертв коммунистического режима. Милиция разогнала мирную манифестацию, используя дубинки и слезоточивый газ.


[Закрыть] в 1988-м? Это было культурное мероприятие, организованное Белорусским народным фронтом. Мирных демонстрантов, которые несли лозунги о культурном наследии белорусов, милиция встретила слезоточивым газом и дубинками. Это нападение на людей было организовано Соколовым, первым секретарем ЦК КПБ в то время.

ЗГ: Я помню этот случай. Вы были на этом шествии?

ВБ: Нет, к сожалению. Я был за границей, но как член Белорусского народного фронта был хорошо информирован обо всем происходящем и позже написал в «Огонек»[454]454
  До перестройки еженедельный журнал «Огонек» имел репутацию крайне реакционного издания, позже, при Горбачеве, стал «рупором перестройки».


[Закрыть] об этом бесчинстве и о том, как белорусское правительство нарушает права своего народа. Впрочем, наши боссы доложили своим боссам в Москве – и, конечно, Горбачеву, – что в Минске имела место попытка мятежа. Я был вызван на брифинг в Кремль, не имея представления, по какому поводу меня вызывают. В зале находилось около ста пятидесяти человек: были представители интеллигенции из всех республик, среди них несколько писателей. В назначенное время Горбачев и все члены Политбюро появились в зале и заняли места на сцене, приготовленные для них заранее. Все замолчали, никто не понимал, зачем нас собрали. Горбачев начал свою речь на тему перестройки и развивал ее довольно долго: говорить-то он умеет, этого у него не отнять. Вдруг он без всякого перехода повернулся ко мне и сказал: «Василь Быков, вы лучше объясните нам, что там случилось в Минске и почему». Я был застигнут врасплох. Я знал, что Горбачев интересуется не официальной версией событий – лидеры компартии и КГБ Беларуси уже доложили ему обо всем. Поэтому я встал и рассказал о том, как тысячи невинных людей стали жертвами правительства Беларуси. О, Горбачев – это мастер манипуляций! Он выслушал меня, не показывая ни сочувствия к людям, ни осуждения действий властей, и суммировал: «Я не могу понять, как героический белорусский народ мог выступить против своего собственного, демократически избранного правительства…» Я был ошарашен этой фразой и молча сел на свое место. Витя Астафьев, который сидел где-то сзади и с которым у меня не было возможности перекинуться словом, вышел вперед и с жаром начал говорить о советских методах подавления людей, перечислив последние факты на примерах того, что происходило в России и в Белоруссии. Он открыто выявил массу случаев, когда власти попросту лгали, и говорил о жестокости советской милиции. Он был смел и убедителен в своей речи. Астафьев так горячо говорил о белорусах, что у меня слезы выступили на глазах. А большие начальники остались совершенно равнодушны. Сидели с пустыми лицами и делали какие-то пометки для себя…

* * *

ЗГ: Мы уже говорили, что страх – важный психологический фактор в жизни любого человека. В мирное время, а уж в военное – что говорить. Все написанное о войне, что в документальной, что в художественной литературе, так или иначе затрагивает тему страха. На ваш взгляд – кто из современных писателей исследовал эту тему глубже и сильнее других в художественном плане?

ВБ: Если вы имеете в виду «военных» писателей, то трудно выделить одного «самого мощного». У всех писателей оказалось достаточно таланта, чтобы искренне и со знанием дела подойти к этой тематике. Думаю, ответ на ваш вопрос во многом зависит от литературного вкуса. Лично мне нравятся Некрасов[455]455
  Виктор Платонович Некрасов (1911–1987) – прозаик, очеркист, завоевавший известность своими повестями, рассказами и путевыми заметками. Был на фронте, провоевав в качестве полкового инженера, заместителя командира саперного батальона с 1941 по 1944 год, дважды ранен. Участник обороны Сталинграда. Повесть «В окопах Сталинграда» (1946) явилась одной из первых, отразивших правду о войне. За нее по личному указанию Сталина он получил Сталинскую премию. После того как Хрущев ополчился против его зарубежных очерков «По обе стороны океана» («Новый мир», 1962), заявив, что их автору не место в партии, началась травля писателя, продолжавшаяся с небольшими перерывами до 1974-го, когда его вытолкнули за границу. Жил в Париже, где продолжал писать повести, эссе и путевые записки. Похоронен на русском кладбище Сент-Женевьев-де-Буа.


[Закрыть], Бондарев[456]456
  Юрий Васильевич Бондарев (1924) – русский советский писатель и общественный деятель. Участник Сталинградской битвы, форсирования Днепра и штурма Киева. Начинал как соратник и единомышленник Г. Бакланова, В. Некрасова и др. авторов т. н. «лейтенантской прозы». Позже перешел на националистические и имперские позиции. Занимал пост первого заместителя председателя Союза писателей РСФСР (1971–1990), председателя Союза писателей России (1990–1994). Герой Социалистического Труда, лауреат Ленинской премии, Государственных премий СССР и РСФСР, премии им. Льва Толстого и Международной премии им. Михаила Шолохова.


[Закрыть], Бакланов[457]457
  Григорий Яковлевич Бакланов (Фридман) (1923–2009). Прозаик, драматург, автор известных повестей и романов о войне: «Южнее главного удара», «Пядь земли», «Июль 1941», «Навеки девятнадцатилетние» и др. Участник ВОВ. В 1986–1993 годах главный редактор журн. «Знамя». Лауреат Государственной премии СССР И Государственной премии РФ.


[Закрыть] больше других. Отмечу также роман «Московская улица» Бориса Ямпольского[458]458
  Борис Самуилович Ямпольский (1912–1972) – прозаик, журналист. В 1941 году опубликовал первую повесть «Ярмарка» – лирические зарисовки детства, окрашенные еврейским юмором. Во время войны 1941–1945 годов – специальный корреспондент газет «Красная Звезда», «Известия». Писал очерки и репортажи из блокадного Ленинграда и партизанского отряда в Белоруссии. В конце 1950-х – начале 1960-х опубликовал повести «Мальчик с Голубиной улицы», «Три весны», «Молодой человек» и др. Роман «Московская улица („Арбат, режимная улица“)», где социально-нравственные коллизии связаны с кампанией по «борьбе с космополитизмом» и тоталитарным режимом советского государства, опубликован посмертно, в 1988 году. Также посмертно опубликованы романы «Отец» (1991) и «Знакомый город» (1992).


[Закрыть]. Он был очень хорошим русским писателем из Крыма, но не очень известным, к сожалению. Его «Московская улица» – превосходное литературное исследование темы страха.

ЗГ: Василь Владимирович, вы пришли в литературу накануне двадцатого съезда партии. Это был период некоторой либерализации, ведь так? И когда возникло понятие «лейтенантская проза», критика тут же записала ваши произведения в этот разряд. Но «лейтенантской прозе», насколько я понимаю, приходилось еще как бороться за свое право на существование. Так вот, кто из «братьев по оружию» вам ближе всего по духу?

ВБ: Нас была целая группа – тех, кто работал в жанре военной прозы, – группа людей моего поколения: Бакланов, Бондарев, Астафьев, Васильев[459]459
  Борис Львович Васильев (1924) – прозаик, драматург, кинодраматург. На фронт ушел добровольцем в 17 лет. Первое художественное произведение пьеса «Танкисты», принятая к постановке Центральным театром Советской Армии, была снята с репертуара, также была отменена публикация пьесы в журн. «Театр». Громкая известность пришла после публикации в журн. «Юность» повести «А зори здесь тихие» (1969) и выхода одноименного фильма (1972). Автор многих повестей и романов («Иванов катер», «Не стреляйте белых лебедей», «В списках не значился», «Летят мои кони», «Завтра была война» и др.) и публицистических статей. Лауреат Государственной премии СССР, премии Президента России, премии им. А. Д. Сахарова «Апрель», международной литературной премии «Москва – Пенне», Союза писателей Москвы «Венец», Российской академии кинематографических искусств «Ника» – «За Честь и Достоинство». Награжден орденами «За заслуги перед Отечеством» II степени, Трудового Красного Знамени и многими медалями.


[Закрыть], Курочкин[460]460
  Виктор Александрович Курочкин (1923–1976) – прозаик. Воевал с 1943 по 1945 год, был тяжело ранен и неоднократно награжден. Автор известной повести «На войне как на войне».


[Закрыть], Даниил Гранин[461]461
  Даниил Александрович Гранин (настоящая фамилия – Герман; род. в 1919). Русский советский писатель и общественный деятель. Темы его произведений варьировались от исследования судьбы русской технической интеллигенции до полей сражений Великой Отечественной войны.


[Закрыть] и многие другие. Несмотря на то, что мы естественным образом отличались друг от друга, профессиональное единодушие между нами присутствовало всегда, особенно вначале. Эта близость была, без сомнения, условной, и она основывалась на двух ключевых моментах: мы принадлежали к одной возрастной группе и нас объединяло общее военное прошлое. Это отличало нас от авторов, принадлежащих к более раннему поколению, очень даровитых писателей, таких как Бек[462]462
  Александр Альфредович Бек (1903–1973) – прозаик. С началом войны пошел в Московское народное ополчение. В боях под Вязьмой был уже военным корреспондентом. Дошел до Берлина, где встретил День Победы. Самая известная в советские времена повесть «Волоколамское шоссе» была написана в 1943–1944 годах. Написанный в 1960-х годах роман «Новое назначение» анонсировался в «Новом мире», но, несмотря на усилия Твардовского, так и не был напечатан, однако ходил в «самиздате» и публиковался за рубежом. Первая публикация в СССР – 1986, журн. «Знамя».


[Закрыть] или Казакевич[463]463
  Эммануил Генрихович Казакевич (1913–1962) – прозаик, прошел войну с первого дня до последнего, автор широко известных в послевоенные годы романов, повестей и рассказов: «Звезда» (1947), «Двое в степи» (1948), «Весна на Одере» (1949) и др. Дважды лауреат Сталинской премии. В ранние «оттепельные» времена был редактором и составителем двух выпусков альманаха «Литературная Москва», подвергнутых партийной критике; выход третьего не состоялся.


[Закрыть].

К этому отряду единомышленников следует добавить еще близких нам по духу литературоведов. Среди москвичей это был прежде всего Лазарь Лазарев[464]464
  См.: Глава 2, сн. 56.


[Закрыть] и, конечно, наш белорусский писатель и критик Алесь Адамович. Наше литературное братство просуществовало некоторое время, но в 80-х годах оно постепенно распалось. Некоторые, к сожалению, умерли, другие замолчали. У некоторых отношения постепенно разладились. Лично я до сих пор чувствую внутреннюю близость ко многим из них, в частности к Виктору Астафьеву, который продолжает создавать прекрасные произведения там у себя, в Красноярске. Продолжается и наша дружба с Баклановым, хотя он уже отошел от нашей прежней общей военной темы.

ЗГ: Но зато стал редактором одного из лучших российских журналов – «Знамя».

ВБ: Да… То есть уже нет – он добровольно ушел с этого поста, освободив дорогу более молодым, и сосредоточился на своей прозе… Хотя с Юрием Бондаревым мы в политическом плане находимся по разную сторону баррикад, я продолжаю считать его исключительно хорошим русским писателем. Я высоко ценю и искренне люблю все работы Даниила Гранина…

ЗГ: Василь Владимирович, эти люди были близки вам по роду вашей литературной деятельности. Живопись вам тоже небезразлична – еще со времен вашей юности. А каковы ваши вкусы в других видах искусства, скажем, в музыке?

ВБ: О, музыка… Во-первых, я должен сказать, что, хотя физически я еще не совсем глух, в музыкальном плане я не только абсолютно глух, но и вдобавок плохо образован. Мое знание и понимание музыки весьма скромное, хотя одним из лучших моих друзей в Беларуси до его самых последних дней был белорусский композитор Глебов[465]465
  Евгений Глебов (1929–1990) – выдающийся белорусский советский композитор, педагог и общественный деятель. Глебов считается одним из ведущих мастеров крупной симфонической формы.


[Закрыть]. Вы о нем слышали?

ЗГ: Конечно – он был частым гостем у нас в доме, когда я была ребенком. Еще я помню, что отчим высоко ценил талант Глебова. Правда, сильно сокрушался по поводу его алкоголизма. Он спился, или память меня подводит?

ВБ: Нет, не подводит. У Глебова было это пагубное пристрастие, от которого неимоверно страдали и он сам, и его близкие. Как бы то ни было, в трезвом состоянии он был самым обаятельным человеком со всепонимающей, огромной и нежной, легко ранимой душой – о таком друге можно только мечтать. Мне его очень не хватает… Мы подружились еще и потому, что наши взгляды на режим полностью совпадали. Довольно часто нас обоих ругали за наш «оппортунизм». Но Глебов в своем неприятии режима и вообще положения вещей был гораздо более прямолинейным, чем я: он никогда не упускал случая высказать свою точку зрения. Многие не любили его за это, называли несдержанным и вздорным человеком. Другие – и я в том числе – считали его человеком высоких принципов. И несмотря на все это, его втянули в партию. Это был чистый анекдот. Однажды он пришел ко мне и говорит: «Василь, хочешь верь, хочешь – нет, но, вопреки моему желанию, я – член партии». Я спросил, как же так вышло, а он сказал, что не может вспомнить, с чего это все началось: весьма вероятно, что он сам и написал заявление, будучи под сильным градусом. Что он запомнил, так это само собеседование перед вступлением. Эти экзамены проводились, как вы знаете, группой высших жрецов «коммунистической церкви», убеленных сединами старцев, украшенных орденами и медалями. Они стали задавать ему обычные вопросы: когда и где состоялись первый и двадцатый съезды компартии… Он не знал. В конце концов его спросили, когда свершилась Великая Октябрьская революция. Он и тут ошибся. Комитет просто онемел от такого «богохульства». Они отправили его восвояси с вердиктом о неподготовленности. Каково же было изумление Глебова, когда через неделю он узнал, что, оказывается, успешно сдал экзамен и был принят в партию! Впрочем, это случилось уже в конце 80-х, когда членство в партии стало уже само по себе анекдотом. Как бы то ни было, это единственные близкие отношения с человеком музыкального мира, которые у меня были. И, возможно, так как я любил его, я любил и его музыку тоже. Он был очень талантливый композитор, и это признают люди, больше меня разбирающиеся в музыке.

ЗГ: А как насчет Лученка?[466]466
  Игорь Михайлович Лученок – белорусский советский композитор, родился в 1938 году. Член компартии с 1970-го. Закончил Белорусскую музыкальную консерваторию в 1961 году и спустя двадцать лет стал ее ректором.


[Закрыть] Он был весьма активным при Советах и, кажется, и сейчас остается приближенным к белорусскому руководству. У меня к нему личная антипатия. Когда мой отчим уехал из Беларуси к нам в Канаду, Лученок издал приказ ликвидировать его музыкальные архивы и запретить его музыку для исполнения… В то же время признаю, что он является одаренным композитором-песенником. Этот мой отчим, Дмитрий Каминский, когда был председателем Союза композиторов, часто помогал «молодому и способному Игорю». Правда, он добавлял: «Жаль только, что у него такая комсомольская жилка, ведь способный паренек, мог бы обойтись и без этого!»

ВБ: В этом весь Лученок. Он был еще и заклятым врагом Глебова. Я уже говорил, что всегда старался избегать бессмысленных политических споров, особенно с теми, кто, как я знал, был глух к подобным темам – за что Глебов иронично прозвал меня «голубем мира». Наша дружба, впрочем, от этого никак не страдала.

ЗГ. Я хотела спросить вас об Андрее Дмитриевиче Сахарове. Вы ведь, кажется, были с ним знакомы.

ВБ: Я был у него дома буквально за несколько дней до его скоропостижной смерти. Боже мой… мне посчастливилось быть его другом… Я также работал с Ковалевым, который некоторое время был ближайшим партнером Сахарова в борьбе за права человека.

ЗГ: Я знаю, какое-то время вы были довольно тесно связаны с русскими демократами.

ВБ: Не со всеми. Современное русское демократическое движение так же неоднородно и сейчас, как оно было в начале перестройки. Думаю, мои взгляды на эту тему предельно ясно выражены во многих моих публичных выступлениях. Вот, посмотрите, пожалуйста, отрывок из одного такого… (Василь Владимирович открыл страницу «Крестного пути», где написано следующее: «Мы любим и уважаем великую русскую нацию с ее выдающейся культурой и тяжкой историей. Мы – за Россию Сахарова и Ковалева, ее ведущих демократов и гуманистов прошлого и современности. Но мы никогда не примем красно-коричневой России, которая безжалостно уничтожает прежде всего самих русских, истребляет свободолюбивый и героический чеченский народ и намеревается подчинить себе другие нации. В том числе и белорусов. Мы не можем поддерживать русских империалистов уже хотя бы потому, что мы полностью на стороне русских демократов».) Такой была моя позиция в 1996 году, и она остается неизменной сегодня[467]467
  Быков Василь. Крыжовы шлях (Крестный путь). Мiнск: Гронка, 1989. С. 3.


[Закрыть].

ЗГ: Каково ваше личное положение в Беларуси сегодня? Отличается ли оно от 1996 года?

ВБ: Тогда, в 1996 году, власти сделали меня почетным гражданином Ушачского района, места, где, как вы знаете, я родился. Сегодня они обращаются со мной, как с каким-то уголовником. Я ведь говорил вам – они нашли какого-то моего тезку, он что-то там натворил, и вот уже неделю они треплют мое бедное имя по радио, выдавая его за меня. Мои земляки слушают их программы, построенные на лжи и пропаганде, и думают, что я действительно имею отношение к этому случаю.

ЗГ: Я уверена, что люди в Беларуси знают вас лучше, чем вы полагаете.

ВБ: Вы недооцениваете силу дезинформации. Ложка правды в бочке лжи может сделать правдоподобным все что угодно. Простое совпадение имен – как в этом случае – может сотворить чудеса. Ведь жители Ушачского района смотрят телевизор и слушают радио…

ЗГ: К сожалению, вы, наверное, правы. Но ведь вся эта ложь – не более чем однодневка, век ее короток.

ВБ: Послушайте, вот еще одна история. Милиционеры пришли к Чигирю домой. Его жена не пускала их в квартиру. Тогда они скрутили ей руки, а она, сопротивляясь, укусила одного из них за ухо. Разбирательство длилось несколько месяцев, пока наконец не был вынесен приговор: жена Чигиря получила пусть условный, но все-таки срок – ее обвинили в жестоком нападении на «бедного» милиционера.

* * *

Почтальон принес посылку из Москвы. В ней было несколько копий новой русской антологии Василя Быкова, куда вошли три его романа, объединенные под названием одного из них «Его батальон»[468]468
  Быков Василь. Его батальон. Москва: Сов. писатель, 2000.


[Закрыть]. Быков перевел их с белорусского сам. Я задала Василю Владимировичу вопрос, который он от меня неоднократно слышал в прежние годы. Я решила затронуть эту тему вновь – из-за того, что ее продолжают обсуждать не только читатели, но и некоторые исследователи.

* * *

ЗГ: Василь Владимирович, простите, пожалуйста, за повторение вопроса: вот эта книга – кстати, прекрасно изданная, – это перевод или вы написали ее по-русски?

ВБ: Я всегда пишу сначала по-белорусски, а потом перевожу на русский язык; часто я делаю это сам.

ЗГ: Вы считаете, что можно добиться идентичного перевода в художественной литературе?