Текст книги "Василь Быков: Книги и судьба"
Автор книги: Зина Гимпелевич
Жанры:
Биографии и мемуары
,сообщить о нарушении
Текущая страница: 15 (всего у книги 30 страниц)
Лазарь Лазарев был первым литературным критиком, указавшим на сходство мотивов, тем и их интерпретации в повести «Западня» и в романе «Мертвым не больно». Этим сравнением он пытался отвести беду от Быкова, на которого шла атака за критику политических органов в «Мертвым не больно». Принадлежа к тому же поколению, чудом выживший после боевого ранения, оставшийся на всю жизнь с покалеченной рукой, Лазарев, так же как и Быков, неустрашимо выступал против нравственных инвалидов. В то же время он полностью разделял надежды Быкова (или то, что некоторым сегодня кажется иллюзиями) на демократические и экономически благоприятные пути развития не только Беларуси, России и Украины, но и всех подвластных бывшему Советскому Союзу стран и народов. Лазарев был также первым, кто отметил нравственную силу и своеобразие художественных методов, примененных автором в его повести «Западня». Так, говоря о репрессиях, которым подвергнутся со стороны органов и Орловец, и Климченко, если им удастся выжить в этой третьей атаке, Лазарев утверждает, что повесть заканчивается, фигуративно говоря, материалом, который Быков специально «замолчал». «Нулевое», или «отрицательное» (используя терминологию формалистов), окончание повести в техническом отношении вполне оправданно. В то же время практические действия комиссаров и породивших их органов – как на войне, так и до войны – достаточно четко обрисованы в повести в образах и Чернова, и Петухова. Очередь подробно развить эту тему наступила три года спустя, в романе «Мертвым не больно».
«Мертвым не больно», 1965
Если «Мертвым не больно» выделяется из остальных работ Быкова пространством и композицией, то также можно утверждать, что роман является яснейшим выражением многих авторских настойчиво повторяющихся идей, употребленных им ранее в предыдущих произведениях. Подверженный суровой критике за то, что он пользуется только черным и белым, изображая нравственные крайности (пример – Севрюк[215]215
Правильно: Севрук.
В. Буран упоминает его, как автора статьи «Правда о великой войне», в которой повесть «Мертвым не больно» подверглась разгромной критике и была признана «неудачей автора» (см. «Правда», 1966, 17 апреля). Санкционированная Старой площадью, статья давала жесткую «установку» всей партийной печати СССР: «об этом нужно сказать прямо и бескомпромиссно».
Севрук Владимир Николаевич (1932–2005) – в то время аспирант Академии общественных наук при ЦК КПСС). Подробнее о его отношении к творчеству Василя Быкова – см. главу 9. – Примечание верстальщика.
[Закрыть], 1966), роман горит без концентрированного топлива покаяния именно из-за его безошибочной актуальности или его прямого отношения к сталинизму и страстного ему обвинения, уместность которого, как было отмечено, «лежит вне достоинств или недостатков работы».В. Буран
Роман «Мертвым не больно», завершающий четвертый том шеститомника, посвящен многим из быковских «наболевших» вопросов. Примечательно, что это произведение продолжает быть современным и сегодня. Так, профессор Джозеф Мозыр из университета Южной Алабамы закончил правку своего перевода «Мертвым не больно» на английский язык в 2009 году, причем его перевод сделан с белорусского, начального и полного варианта романа.
Основная тема этого произведения – страх. Страх как система, применявшаяся сознательно, тотально и целенаправленно и ничуть не ослабившая свою хватку в период Великой Отечественной войны. Размах активности советского института правоохранительных органов того времени невозможно оценить даже сегодня, когда КГБ приоткрыло свои бездонные архивы[216]216
Советские так называемые «правоохранительные органы», политизированные со дня основания, во время войны состояли из нескольких групп. К первой относится множество политических работников, ответственных, кроме обычной слежки за боевым составом, за пропаганду и агитацию. Их называли политруки, или, как во времена Гражданской войны, – комиссары. Вторую группу представляла военная контрразведка. Третья – советская военная юриспруденция. Вторая и третья группы работали вместе. Они «выявляли» и уничтожали шпионов. Чтобы сохранить свою собственную шкуру (ввиду малого количества шпионов на той войне), следователи, прокуроры и члены военного трибунала часто выдумывали дела о шпионах, обвиняя невинных солдат и офицеров. Дело в том, что все эти люди сами никогда не появлялись на переднем крае, работая в основном в тылу. С первыми серьезными победами советских войск эти паразитирующие группы значительно активизировались, найдя себе поле деятельности на освобожденных территориях сначала Беларуси, России и Украины, а вскоре, к 1944-му, практически повсюду. Целые армии информаторов также участвовали в этом грязном деле.
[Закрыть]. На роман «Мертвым не больно», так же как и на его автора, обрушилась лавина официальной критики именно вследствие акцента на такой нелицеприятной для советской системы теме[217]217
До того как роман «Мертвым не больно» появился в печати, он был изуродован цензурой. Несмотря на то что главный редактор «Нового мира» А. Твардовский и его заместитель критик А. Кондратович добились публикации романа, из него выбросили огромные куски текста еще в 1965-м. По-русски он был переиздан только в 1989-м. По-белорусски его не включили в собрание сочинений, предварившее шеститомник, и даже в настоящее издание роман попал после того, как один из редакторов сборника, А. Дубенецкий, ратовавший за публикацию романа без купюр, был вынужден уйти на пенсию и вскоре умер. Все это происходило на пятом году перестройки.
[Закрыть]. Вот как говорит об Этом Макмиллин:
Ирония, которую вызывают коммунисты-комментаторы, набросившиеся на самую объемную работу Быкова на сегодняшний день «Мертвым не больно», – состоит в том, что в качестве самого тяжелого орудия они использовали обвинение Быкова в самоповторе, несмотря на то что этот важный роман со всей очевидностью отходит от узких физических рамок большинства быковских произведений того времени, показывая огромную панораму военных действий и поднимая на новый и оригинальный уровень связи между прошлым и настоящим, что достигается приемом пересекающихся глав о военном времени (1944) и жизни в Беларуси двадцать лет спустя[218]218
Макмиллин. Белорусская литература. С. 212.
[Закрыть].
Как пишет Макмиллин, советская критика как рой саранчи накинулась на роман Василя Быкова «Мертвым не больно», едва он успел появиться. Споры об этом произведении, однако, продолжаются по сегодняшний день (как с «белой», так и с «черной» стороны), и, как мы сказали чуть раньше, недавний перевод этого произведения на английский подтверждает интерес современного мира по обеим сторонам океана к проблемам, которым посвящен этот роман. Пик критической мысли, однако, пришелся на доперестроечное время, и думается, что наиболее концентрированный и объемный анализ как романа, так и критических суждений о нем находится у Лазарева в его монографии «Василь Быков». Пожалуй, самая положительная сторона подхода Лазарева заключается в том, что, несмотря на свою явную читательскую любовь к этому произведению, он сумел подойти к анализу романа и критических работ о нем с позиций объективного ученого:
Образ Сахно (как и образ Горбатюка, который, впрочем, самостоятельного интереса не представляет – это чересчур уж зеркально точное отражение Сахно, в сущности, его абсолютный «двойник», такое полное совпадение, диктуемое полемическими задачами, делает образ плоским, художественно малокровным) вызвал в печати самую резкую критику. И немало замечаний тут попадало в цель. Справедливо говорилось о схематичности образа Сахно, о том, что автору порой изменяет чувство художественной меры, он все время бьет в одну и ту же точку, о том, что Сахно приобретает черты романтического злодея, а это плохо вяжется с общим строем повести[219]219
Лазарев. С. 82.
[Закрыть].
Лазарев также приводит как положительное, так, одновременно, и достаточно критическое мнение А. Бочарова, показывая неудовлетворенность критика все тем же героем романа – капитаном органов госбезопасности Сахно. Однако следующее заявление критика выделяет его главное и положительное отношение: «Но, говоря о недостатках этого образа, не преуменьшая их, не стоит все же забывать, что явление он отражает реальное и серьезное»[220]220
Там же. С. 83.
[Закрыть]. И на этом критик остановился. Несмотря на то что у Лазарева достало мужества подойти к этому «реальному и серьезному явлению» в 1979 году, он, так же как и другие критики, не назвал его прямо и, несмотря на сравнительно либеральные времена, не переступил негласной черты и не сказал о том, что Сахно – типичный представитель поработительных органов государственной безопасности. Ничего всерьез не отмечено критикой советского и постсоветского периодов о доведенной до автоматизма и слаженной машине страха, являющейся средством и методом порабощения властью населения огромной страны. Этот страх перед органами госбезопасности (правящий Беларусью и сегодня) и другие его разновидности, усиленные кошмаром кровавых побоищ войны, – явление, с трудом поддающееся описанию. Тем не менее тема страха в разных его ипостасях звучит даже в самых ранних произведениях Василя Быкова. Думается, сконцентрировав в «Мертвым не больно» внимание на этой опасной теме, писателю пришлось переступить порог естественного личного страха перед «органами» тех лет. Ведь хрущевская «оттепель» уже пришла к концу, и не было в огромной империи людей, кто бы до конца вычеркнул из памяти репрессии предыдущих лет. Некоторые откровенно скучали по прошлому, а большинство просто продолжало болеть животным страхом.
Быть может, активное преодоление этого страха и явилось причиной некоторой как бы художественной неполноценности образа капитана госбезопасности? Это предположение подкрепляется по крайней мере двумя соображениями. Первое основано на том, что все остальные герои изображены мастерски, что признают и «белые» и «черные» советские литературоведы. Интересно отметить, что даже недружелюбные критики отмечают полнокровность образа Энгеля, чуть не ставя его в пример самому же Быкову – вот, дескать, может же, если хочет!.. Энгель – пленный немец, на гражданке служивший учителем, он хорошо относится к пленившим его, охотно и с удовольствием помогает раненым, многие из которых бесчеловечно третируют его как врага. Этот эпизодический характер действительно прекрасно и достоверно прописан. Энгель не раз был обязан жизнью Василевичу (главному антагонисту Сахно в романе), покровительствовавшему немецкому военнопленному. Правда, критики редко останавливаются на факте, что Энгель, когда ситуация изменилась и главные герои романа попали в плен, по приказу своего командира расстрелял младшего лейтенанта Василевича. После расстрела случайно выживший Василевич больше никогда не видел Сахно. Сахно, примазавшегося к немцам, но издевавшегося над ним в советском плену, Энгель, возможно, сам пристрелил бы с удовольствием, но он получил приказ убить своего покровителя, и его рука не дрогнула. Выстрелы Энгеля сделали лейтенанта, чудом оставшегося в живых, инвалидом. Очевидно, что мастерские выстрелы добродушного немца явились следствием того же страха, перед своими карательными органами, который внушали советским солдатам люди типа Сахно. И Бочаров, и Лазарев в один голос признают, что «такой сложности и глубины образа немецкого солдата (как Энгель. – ЗГ) наша литература еще не знала…»[221]221
Лазарев. С. 83, 85.
[Закрыть]. После подобных утверждений тем более трудно предположить, что писатель, коль уж он так ловко управляется с образами «чужих» немцев, не способен справиться с образом «своего» особиста. Тем более, что особистов Быков за свою долгую военную службу повидал немало. Поэтому думается, что Сахно показан нам именно таким, как автор его задумал – паразитирующей глыбой-роботом: одноплановой, примитивной, мощной, бездушной, бесчувственной и автоматизированной, выполняющей функции, на которые его запрограммировали те, кому он служит.
Второе соображение состоит в том, что Сахно показан как явление вполне типичное и что Быков не предполагал «оживлять» этот персонаж, рисуя его по-человечески сложным. Сахно прост и примитивен – эта страшная простота входила в условия задачи. К тому же особиста мы видим глазами Василевича – наивного и славного деревенского парня, новоиспеченного лейтенанта. Для него Сахно – опасное, бездуховное и бездушное орудие малопонятных ему органов госбезопасности, иными словами – чужой. Именно таким, чужим среди своих и своим среди чужих изображен, как нам кажется, по задумке автора его столь спорный персонаж Сахно.
Имеет смысл прислушаться и к словам Лазарева, когда он вспоминает признание Быкова о том, что «Мертвым не больно» – самое автобиографичное его произведение. Это признание соотносится с моим личным опытом: когда много лет назад, еще в начале нашего знакомства, я спросила Быкова, почему он еще не написал автобиографии, последовал мгновенный ответ: «Вся моя биография – в моих книгах»[222]222
Единственная полная автобиография Быкова, вернее, книга мемуаров «Долгая дорога домой», появилась за месяц до смерти автора. На истории создания этой замечательной работы мы остановимся позже.
[Закрыть]. Действительно, на протяжении всего своего литературного пути (за исключением последних лет жизни, когда Быков переключился на жанр притчи) он писал продолжение одной и той же книги. В главном герое этой книги (правда, в разных ипостасях и в отличавшихся по времени и пространству обстоятельствах) нетрудно узнать человека, которого писатель знал лучше других, – его самого. Но это – общий план, а мы, литературоведы, обучены читать между строк не только произведения, но и заявления, утверждения их авторов. Поэтому, приступая к вопросу, в каком персонаже Быкова больше от него самого, а в каком меньше, мы наталкиваемся на преграду художественного замысла автора, которым защищен его герой. Возьмем, к примеру, два наиболее часто встречающихся имени в произведениях Быкова – Василь и Владимир (Володька). Кто же из них более Василь Владимирович – Василь Глечик из «Журавлиного крика» или Василевич из «Мертвым не больно»? Разумным кажется следующий подход: оставляя законную долю автору на художественную тайну, мы можем предположить, что оба героя – в одинаковой степени Быковы, но первый, Глечик, – начального периода войны, а Василевич – последнего и послевоенного времени. Послушаем Лазарева, который отдает предпочтение Василевичу: «У Быкова, пожалуй, нет другого такого произведения, где расстояние между автором и героем-повествователем было бы столь коротким, порой оно совершенно сходит на нет»[223]223
Лазарев. С. 76.
[Закрыть], – и позволим себе лишь частично согласиться с мнением критика.
Сложный и необычный для славянской литературы жанр «романа внутри романа» выстроен на двухчастевом, но прочно сшитом воедино сюжете. Так, «первый» роман представляет собой мирное время и окольцовывает «второй» – время военное. События первого начинаются спустя двадцать лет после войны, когда читатель встречает ветерана войны, младшего лейтенанта Леонида Василевича в праздничном Минске, отмечающем День Победы. Василевич – инвалид с больным сердцем, потерявший на войне ногу; плохого качества протезы постоянно смущают его своим жалким скрипом.
«Второй» роман, или вторая часть сюжета, начинается с третьей главы и приводит читателя в военный 1944-й; вроде бы успешный для СССР и союзников, этот год был отмечен ужасными людскими потерями с обеих сторон. Тремя главами спустя читатель опять из «прошлого» возвращен в «настоящее». Оба сюжета – мирный и военный – собраны в основном в блоки, но тоже далеко не всегда. Порой автор неожиданно быстро меняет время и место происходящего, а так как повествование ведется от первого лица, то главный повествователь, Василевич, иногда «умудряется» находиться в двух мирах одновременно – прошлого и настоящего. Тем не менее в обоих мирах характер Василевича порой показан в замкнутой традиции положительного героя Аристотеля, и в этом отношении ему редко присущи современные сложности и нюансы. Однако относиться к образу Василевича или его антипода Сахно как к простым воплощениям положительного/отрицательного – значит недопустимо упрощать явления, которые они представляют, их время и того, кто воспроизвел его. Ведь и читатели, и переводчики сегодня все еще находят роман Быкова интересным и захватывающим произведением, а его образы – важными и достоверными. В то же время мы должны, конечно, согласиться с тем, что роман, будучи написанным в пору становления писательского мастерства, не лишен некоторых шероховатостей. Сюжет его, однако, увлекает читателя с первых же страниц.
Василевич, у которого сложилось в прошлом неприязненное, скорее даже враждебное отношение к Сахно, думает, что узнал своего неприятеля в Минске, в День Победы; они оба, как и многие другие иногородние, пытались получить комнату в гостинице. Рой мыслей и воспоминаний настолько взволновал Василевича, что он чуть не потерял сознание. Воспоминания превратили Василевича в младшего лейтенанта Леню и перенесли читателя на двадцать лет назад, в 1944-й. Несмотря на успехи советских и союзных войск, находившихся ближе чем когда-либо к победе, битвы с окруженным врагом были не менее свирепыми, чем в кровавом 1941-м. И немцы старались выбиться из окружения не менее упорно, чем в свое время советские воины.
Василевич, раненный во время одной из схваток, оказался в группе товарищей, в ситуации, которая постоянно меняется. В какой-то момент лейтенант сопровождает группу пленных в штаб, который находится рядом с медпунктом, в другой он втянут в неожиданную схватку, в которой его ранят повторно, и на этот раз – в ногу. Капитан Сахно сопровождает группу раненых: он то появляется в минуту временной стабильности, то куда-то пропадает в минуту опасности. Так как по званию он старший, капитан управляет группой жестко и зло, в стальной манере органов госбезопасности.
Во время одного из временных прекращений огня, когда раненые собрались в избе, где за ними ухаживала медсестра Катя, Леня Василевич, к неожиданной радости, встретил лучшего друга, Юрия Стрелкова, с которым совсем недавно, лишь полгода назад закончил артиллерийское училище.
Близость биографии Быкова к сюжету романа «Мертвым не больно» подтверждается и следующим отрывком, и текстами из нашего последнего интервью, и мемуарами «Долгая дорога домой»[224]224
Быков В. Долгая дорога домой. Москва: АСТ, 2005. С. 52–54; Интервью – см. главу 9.
[Закрыть].
Нам там было не очень-то сладко – совсем еще новобранцам, совсем соплякам, вчерашним школьникам, которых жесткая судьба войны бросила от книжной науки в безжалостную суровость военного училища, с его ускоренной программой, бессонными нарядами, невыносимостью оборонных работ. Постоянно хотелось спать, есть, отдохнуть, а взводные, из наших же недавних курсантов, сами в свое время не изведавшие тут поблажек; не щадили нас. Говорили, что так было нужно, чтобы фронт нам показался раем после того дикого напряжения, к которому нас приучали в училище. И правда, десять часов занятий с полной отдачей, марши, учения, земляные работы на окраине города (строился внешний, оборонный рубеж Саратова), ночью – обязательные дежурства на заводах, которые бомбились немцами. Так еще до фронта мы узнали войну, огонь и острую печаль по товарищам, погибшим под бомбами, и по тем, кто сгорел без остатка при пожарах[225]225
Быкаў. С. 355.
[Закрыть].
Короткая радость Василевича при виде Стрелкова скоро сменяется неутешной болью и скорбью по другу, который будет серьезно ранен в следующих боях. А сам Стрелков, который из-за своей неспособности двигаться считал себя обузой, по подсказке Сахно покончит с собой, чтобы дать возможность выжить другу. И Василевич не может себе простить, что недосмотрел, тем самым позволив это самоубийство. И сейчас, двадцать один год спустя, душа Василевича плачет по другу: «Эх, Юрка, Юрка! Ты – самая моя большая боль в жизни. Ты – незаживающая моя рана. Другие уже давно затянулись, а ты шевелишься, кровоточишь и болишь, может быть, оттого, что ты – рана в сердце. Совесть моя ущемлена твоей гибелью, от которой я не могу опомниться уже двадцать лет»[226]226
Там же. С. 479.
[Закрыть]. Это несчастье случилось накануне пленения Василевича и Сахно. Василевич, которого опять ранили, не может поверить перемене, произошедшей с Сахно: из строгого и жестокого командира тот превратился в покорного и услужливого пленника. Василевич не знает, выжил ли Сахно в той войне: он сам – инвалид с больным сердцем и ампутированной ногой, внешне живет довольно обычной, скорее даже серой жизнью, где современность часто его интересует постольку, поскольку она соотносится с военным временем. Так вот, несмотря на сказанное и на то, что явное чувство Василевича по отношению к Сахно – глухая ненависть, Василевич объективен. Чувство справедливости, одно из главных достоинств Василевича, не изменяет ему и тогда, когда он описывает Сахно в разговоре с Горбатюком:
– Знаете, а я ведь принял вас за другого, – искренне признаюсь я. – За одного сволочного человека. С войны еще. – Горбатюк понимающе улыбается.
– Может, какого-то изменника?
– Нет, он – не похож на изменника.
– Трус?
– И не трус. Когда нужно было, он проявлял храбрость. Да и другим трусить не давал.
– Строгий, значит?
– Строгий – не то слово. Скорее – безжалостный.
Горбатюк поворачивается к столу.
– Ну, на войне жестокость – не грех[227]227
Там же. С. 416.
[Закрыть].
Горбатюк, принятый Василевичем за Сахно в начале романа, не зря ему его напомнил – на войне тот тоже работал в органах, проявлял немыслимую жестокость в прокуратуре военного трибунала. Сейчас, получая максимально возможную пенсию, он живет, полный достоинства и наград, обласканный системой, которая, утверждая, что сталинизм из нее выкорчеван, продолжает ценить и поддерживать сталинских палачей. Когда Василевич узнал о должности Горбатюка, тот немедленно занял в его мыслях место рядом с Сахно. Подвыпив, Горбатюк ностальгически вспоминает свою неземную власть над людскими судьбами во время войны, со смаком описывая наиболее запомнившиеся ему собственные «подвиги» в уничтожении невинных. Этот разговор приводит собеседников к жаркому спору и заканчивается сердечным приступом у Василевича.
Сахно в военных главах романа и Горбатюк в мирных представляет собой одно и то же явление, так как каждый из них – центр сюжетной линии «своего романа» – военного или мирного. Они также являются прочным мостом, тематически соединяющим место и время этого эпического произведения Быкова.
Как и в других романах Быкова, здесь много персонажей, причем персонажей с биографиями, либо достаточно подробными, либо данными вкратце, но так, чтобы читатель смог представить то или иное действующее лицо. Нередко характер героя Быкова по-настоящему раскрывается в истории его любви. В «Мертвым не больно» автор следует той же традиции. Это можно сказать о судьбах Юрия Стрелкова, Лени Василевича, Кати Щербенко.
Катя – героическая, волевая и опытная медсестра, прошедшая войну с августа 1941-го. Она постоянно, скромно, со знанием дела, но – что важнее всего – тактично и человечно помогает раненым. В то же время она никогда слепо не следует неразумным приказам, упрямо и по-волевому настаивая на том, что, по ее мнению, нужно ее подопечным – раненым бойцам. Эти качества медсестры, без сомнения, говорят о сильном и независимом характере молодой женщины, которая часто проявляет смекалку и мужество при обстоятельствах, когда пасуют опытные бойцы и командиры. Она, как и Юра Стрелков, погибает из-за Сахно – тот послал ее ведомой их группы через минное поле. Тот же Сахно, рассматривая документы погибшей, цинично отзывается об обстоятельствах истории ее любви с комбатом Москалевым. Лейтенант Василевич вспомнил недавний приказ из штаба дивизии, вынесший дисциплинарное взыскание Кате Щербенко за ее связь с женатым человеком. Леня Василевич, у которого сложилось непоколебимо уважительное отношение к Кате, глубоко возмущен поведением ненавистного ему Сахно:
Я едва владею собой. Очевидно, он меня доведет до бешенства. Я не могу его видеть… Удивительно, насколько мы разные люди! Офицеры одной армии. Граждане одной страны. Черт его знает, отчего это? Почему соседство этого лакееобразного немца мне легче выдержать, чем его?[228]228
Быкаў. С. 466.
[Закрыть]
История любви Лени Василевича не менее трагична, чем у Кати, только еще короче. Его возлюбленная – тоже медсестра и могла бы быть младшей сестренкой Кати. В глазах Лени эта чистая, невинная девушка нуждалась в защите и опеке, которую он ей по возможности и оказывал. Смертельная пуля забрала жизнь этого полуребенка в тот час, когда Леня Василевич готовился объявить ей о своей любви. Василевич признается себе, что никогда и никого не любил так сильно, как ее. Читателя, однако, немного настораживает тот факт, что в своих воспоминаниях, словно оберегая что-то, возможно существующее только в его воображении, Василевич никогда не называет имени возлюбленной. Быть может, таким образом он оберегает свою неосуществленную мечту о любви?
У любимой Юры Стрелкова не только вполне конкретное имя (ее зовут Лида), но история любви этой пары подтверждается подробными деталями и складным, естественным ходом развития. Юра и Лида полюбили друг друга чуть ли не детьми, и отношения эти сложились задолго до войны. Случайный взгляд на вокзале на одну женщину как-то неожиданно вызывает у Василевича воспоминания о Юриной любви:
Женщина на вокзале, невольно вызвавшая эту вспышку воспоминаний Василевича, – его ровесница; она – одинокая, печальная, бедно и мешковато одетая – типичная представительница своего поколения, молодость и женское счастье которого были безжалостно погублены войной. Почему-то Леня воображает, что Лида должна выглядеть точно так, как эта несчастная, хмурая фигура. И мысль о том, что прекрасная любовь Юры и Лиды могла вылиться в такое вот убогое, бесплодное и одинокое женское существование, наполняет его болью. Василевич несет на себе тяготы той войны, словно все это – груз его личной вины и ответственности, и поэтому ему так трудно примириться с прошлым.
Отрицательное восприятие Василевичем его антипода – Сахно – усиливается тем, что капитан госбезопасности, несмотря на свое одиночество среди окружающих его людей, совершенно не нуждается в них. Все, что ему нужно, – власть – он получает благодаря сильнейшему союзнику: государственной машине. Сахно и ему подобные несколько потерялись со смертью их вдохновителя – Иосифа Сталина, но их потери мизерны по сравнению с утратами народного большинства, таких, как Юра, Лида, Леня… Горбатюк, этот Сахно мирного времени, продолжает и через двадцать лет после войны наслаждаться своим привилегированным положением; правда, он скучает по своей военной роли палача. Группа молодежи, для которой он не более чем мастодонт, доказала, что время его прошло. Эта группа молодых людей заметила Горбатюка, когда тот попробовал получить номер в гостинице без очереди, бряцая своими заслугами. Они с молодой заносчивостью стеной стали за Василевича и поддержали его в споре с Горбатюком. А Василевич не пропустил на этот раз возможности «по-мужски» ответить ненавистным ему упырям в лице бывшего военного прокурора: «Мои кулаки внезапно наливаются весом. В глазах снова туман, и в тумане – не Горбатюк – Сахно. Сзади – требовательный, суровый оклик, которого я уже не слушаю. Кто-то подскакивает сбоку, чтобы схватить меня за руку. Но я опережаю и, подавшись всем корпусом, бью его в скулу»[230]230
Быкаў. С. 454.
[Закрыть]. Все это происходит в отделении милиции, на глазах у стражей порядка, отреагировавших по закону на «нарушение», но не наказавших Василевича «по всей строгости». Леонид Василевич тем не менее все равно не в силах успокоиться, думает, что, если Сахно и пережил войну, он вряд ли хоть чуточку лучше: «Я знаю, что наша встреча была бы никчемной. Он ведь из породы Горбатюков, и двадцать лет для их перевоспитания – слишком малый срок»[231]231
Там же. С. 476.
[Закрыть].
Думается, что основная связь между Василем Быковым и персонажем его романа, младшим лейтенантом Василевичем, заключается в неумолкающей душевной боли за неправедность жизни под Сталиным, Гитлером и их приспешниками, бесчисленными сахно и горбатюками.
В сюжете романа «Мертвым не больно» нет ни одного лишнего или не связанного со сложной конструкцией романа персонажа. Напротив, все в этом романе функционально и взаимосвязано. Порой кажущийся лакееобразным Энгель, несколько раз нами упоминаемый, на самом деле – сообразительный школьный учитель, добродушный и добросердечный человек. Кроме всего прочего, он и образован получше большинства советских военнослужащих, более умелый солдат и, казалось, безукоризненный товарищ, помогающий советским раненым по собственному почину. Энгель сопровождает лейтенанта Василевича на его военной дороге в повествовании гораздо дольше, чем Катя Щербенко и Юра Стрелков. Его роль в романе многогранна как в чисто сюжетном развитии, так и в глубоко психологическом. И ведь не случайно, что автор не заведомой дряни Сахно, часто угрожавшему Василевичу смертью или трибуналом, и не его помощнику по имени Сашок, копирующему своего хозяина, дает возможность расправиться с порядочным человеком, прекрасным другом и ответственным солдатом – младшим лейтенантом Василевичем. В романе, как мы знаем, расправа над Василевичем совершается Энгелем – человеком не злым, скорее славным во всех отношениях; читатель понимает, что этот учитель глубоко благодарен Василевичу за защиту от Сахно и ему подобных, когда он сам был в советском плену. Этот неприметный с виду человек тем не менее – символ и утверждение писательской мысли, которую можно определить таким образом: до той поры, пока Энгели (по обеим сторонам фронта) подчиняются своим Сахно и Горбатюкам, только мертвым не будет больно на земле.
Лазарев, Дедков, Шагалов, Буран и многие другие литературоведы считают Быкова наследником Толстого в советской литературе. Одним из оснований литературные критики единодушно называют способность писателя привлечь внимание читателя к физической боли, которую испытывают раненые на войне. Действительно, Быков, как и Толстой перед ним, показывает физические страдания раненых в качестве бесспорного доказательства неправедности и бессмысленности войны. В романе «Мертвым не больно», однако, Быков пошел еще дальше. Он мастерски изображает бесчеловечность советского отношения к раненым, недостаток гуманности и сострадания к своим, оказавшимся в этой общей беде. Предположение о том, что «Мертвым не больно» – энциклопедия как физической, так и нравственной боли своего времени, не раз подтверждается в тексте:
Особенно ночью интересны книжные витрины. Целые роты самых разнообразных изданий. Полная вера и искренность. Мир и согласие. Когда-то я любил их рассматривать именно ночью. Ночью они выглядят совсем иначе, чем днем. Ночью книги словно разумные люди в жизни. Каждая в себе. Со всех четырех стеклянных полок ларька они глядят на меня со спокойным глубокомыслием мудрецов. В каждой книжке – концентрация разума, эмоций, опыт, знание эпох. И ни в одной – того, что болит у меня. Они глухи к моим болям, ведь каждая из них полна своими. Они Только свидетельствуют о том, что отболело и умерло в эмоциональной памяти человечества. Возможно, что этим самым они и дают нам надежный урок? Через гущи столетий и головы поколений их человеческая мудрость перекидывает мост в будущее. Они свидетельствуют каждая о своем опыте и предостерегают от множества ошибок в вечной борьбе со злом[232]232
Быкаў. С. 475.
[Закрыть].
По сути – это исповедь писателя Быкова. И в ней легко прочитывается, что «Мертвым не больно» – лишь часть пишущейся им книги о его поколении, той большой и нужной книги, которую Борис Пастернак задолго до написания «Доктора Живаго» назвал «куском дымящейся совести»[233]233
Пастернак Борис. Собр. соч.: В 5 т. Москва: Худож. лит. Т. 4. С. 367.
[Закрыть].
