355 500 произведений, 25 200 авторов.

Электронная библиотека книг » Зина Гимпелевич » Василь Быков: Книги и судьба » Текст книги (страница 20)
Василь Быков: Книги и судьба
  • Текст добавлен: 13 мая 2017, 01:00

Текст книги "Василь Быков: Книги и судьба"


Автор книги: Зина Гимпелевич



сообщить о нарушении

Текущая страница: 20 (всего у книги 30 страниц)

Первый рассказ «Перед концом», несет семантически прозрачный смысл в самом своем названии. Его действие разворачивается сразу после победы большевиков. Несмотря на то что в рассказе персонажей хватило бы на роман, фамилия предоставлена автором только одному из них – поручику Глушкевичу; остальные носят клички. Поручик арестован ЧК на железнодорожной станции: он привлек внимание молодчиков карательных органов своей выправкой и внешностью независимого человека. «Вычислив» его происхождение, чекисты бросают Глушкевича в тесную, темную, переполненную арестантами камеру. Встречен он грубым окриком свое по всем признакам – мелкого бандита. Поручик, слушая разговор сокамерников, постепенно разбирается в обстоятельствах ареста и в ситуациях каждого из своих соседей. Все они сильно отличаются друг от друга и происхождением, и мировоззрением. Мелкий бандит, которого он окрестил «Блатной», в момент появления Глушкевича ссорится с членом партии социалистических революционеров. Его поручик стал про себя называть «Эсер». Эсер, явно принадлежащий к террористической фракции своей партии, то есть левый эсер, характеризуется шепелявым голосом, а также смесью страха и уважения к большевикам. Несмотря на зависть к ним, выхватившим победу у его партии, он, в общем, согласен с их действиями и политикой.

Следующего сокамерника Глушкевич любовно окрестил «Старец». Поручику хорошо знаком этот тип людей, до революции составлявших прослойку либеральной интеллигенции. Большинство из них были земскими врачами, учителями, инженерами, техниками и почтовыми работниками. Последний человек в камере, которого поручик вначале не заметил, получает от него кличку «Молчун». Поначалу Молчун не вызывает у него симпатии, поручик предпочитает ему даже Блатного. Однако сразу после того, как узнает причину его ареста, поручик полностью меняет свое отношение к Молчуну. Молчун, старый солдат, в свое время принесший клятву верности царю и отечеству, воспротивился большевистским активистам, глумившимся над портретом царя, который они снимали со стены. В завязавшейся драке он убил одного из них.

Появление Глушкевича в камере прервало на время разговор сокамерников, но он сразу же возобновился, как только тот занял свое место, и продолжался уже почти без перерыва:

Поручик прислушивался к их невеселому разговору и понял, что его соседей тревожит та же забота о собственной жизни, что досаждает и ему. Конечно, это естественно, что еще может волновать людей в этом чекистском склепе. И надежда на жизнь у них такая же хлипкая, как и у него самого[303]303
  Быкаў. Т. 6. С. 254.


[Закрыть]
.

Чувство общей судьбы объединяет разношерстную группу сокамерников, и их вынужденное сожительство рождает заговор: при первой возможности устроить групповой побег. План очень прост: как только охрана появится в камере, обезоружить ее и постараться убежать. Глушкевич, сомневающийся в успехе предприятия, присоединяется к заговорщикам из человеческого сочувствия, не желая лишать их хоть малой, но все же надежды на жизнь. Его выбирают главным исполнителем этого зыбкого плана, которому не суждено осуществиться. Когда охрана наконец входит в камеру, внеся туда полведра перловой каши, Блатной и Эсер начинают жадно, словно голодные животные, лакать еду из ведра, помогая себе пальцами (ложек охрана не выдала). Вскоре стеснительно присоединился к ним и Старец. Молчун и Глушкевич не ответили на приглашение сокамерников и остались на своих местах. После еды Блатной, Эсер и Старец продолжили разговор. Блатной и Эсер сошлись на мнении, что коль скоро чекисты их накормили, то уж наверняка не убьют, поэтому стоит ли рисковать? Старец прервал их, упрекнув в предательстве. Он сказал, что одного из них – Глушкевича – убьют наверняка, если они откажутся от своего плана. В ответ Блатной, повернув все на 180 градусов, заявил, что он не собирается умирать из-за офицера, а Эсер ему охотно поддакивает, Молчун неожиданно выкрикивает: «Скоты!» – и опять умолкает. Когда Блатной обращается к Глушкевичу за поддержкой, тот не верит своим ушам. Люди, которые вовлекли его в заговор – в значительной степени против его воли, – сейчас отнимают у него и у самих себя право и надежду на свободу. Сначала он не отзывается, но, увидев, что его молчание вызывает злобу у Блатного, поручик, на удивление самому себе, отвечает с неожиданной резкостью:

Вы не только скоты! Вы еще и подлецы! – с внезапной решимостью сказал поручик, почувствовав, что навсегда нечто отрезает в своей жизни. Поправить или переиначить что-то уже не будет возможности, и он пошел напролом[304]304
  Там же. С. 267.


[Закрыть]
.

Блатной и Эсер решили донести на Глушкевича, и убийца Молчун – единственный человек в камере, который пытается его защитить. Несмотря на то, что его искалечили во время допросов, перебив ноги, старый солдат подползает к Блатному и начинает его душить. Поручик приказывает ему прекратить экзекуцию, но Блатной успевает привлечь охранников и немедленно доносит на Глушкевича и Молчуна. Уходя из камеры, Глушкевич думает об оставшихся там людях: обесчеловеченные. Голоса офицера и повествователя совпадают в этой финальной сцене: за что же они отдали то, что было в них человеческого? – за полведра перловки. Глушкевич слышит причитания Старца, однако его сочувствие оставляет поручика безразличным. Старец – это в некотором роде символ белорусской интеллигенции, знающей ответы на все вопросы, судящей обо всем «по правде», но лишь в редких случаях поднимающейся до уровня этой правды в своих поступках. А пока смерть глядит Глушкевичу и Молчуну прямо в лицо, и каждый из них, судя по всему, встретит ее мужественно. У Глушкевича даже появляется печальная, но утешительная мысль, что, умерев, ему никогда больше не придется разочаровываться в людях.

Действие рассказа «На Черных лядах» относится примерно к тому же времени. Его сюжет довольно необычен для Быкова: в нем повествуется об историческом событии, случившемся в 1919 году и известном как Слуцкий бунт или Слуцкое восстание белорусов против большевиков. Читатель видит остатки повстанческого отряда в последние дни его существования. Здесь собрались люди самых разных политических взглядов и социальных слоев, уровня образования и возраста: от мягких либералов до убежденных монархистов; от университетски образованных демократов и дворян до полуграмотных мужиков; от взрослых мужчин до подростка.

Сюжет концентрируется на последних часах небольшой группы повстанцев. Эти разные люди объединены только одним – всепоглощающей и искренней любовью к своей многострадальной родине. Каждый из них в одиночку мучается вопросом: почему белорусы поддерживают безнравственных, обесчеловеченных большевиков, а не их, подлинных защитников своего края? Патриотические силы Беларуси бьются над этим вопросом и по сегодняшний день… Возможно, ответ кроется в уже указанных чертах белорусской нации: консерватизм, недоверчивость и стремление к умиротворению любой ценой; возможно, и в том, что враги обезглавливали народ и регулярно, начиная с XVII столетия, вырезали лучшую часть населения; либо в том, что военные силы были слишком неравны… Всего вероятнее, ответ следует искать в комбинации всего вышеперечисленного.

Трагическое положение повстанцев не означает, однако, их полного поражения в этой ситуации, так как негативным в данном случае качествам белорусов противостоят, в лице повстанцев, иные качества того же народа: мужество, высокий патриотизм, трудолюбие и вера в будущее.

Горький опыт подсказывает восставшим, что жестокости и мстительности большевиков не избежать не только им, повстанцам, но всей их родне. Чтобы избавить родных и близких от издевательств и, возможно, мучительной смерти, они принимают решение о коллективном самоубийстве. Но этого мало – нужно, чтобы враги не сумели опознать трупы, так как смерть противника не только не останавливала большевиков от репрессий против его близких и родных, но разъяряла их еще больше.

Рассказ сначала ведется от третьего лица. Это – командир группы. Мы слышим тяжелый вздох: все, за что повстанцы боролись, терпит крах. Повествование продолжается в строгом и торжественном стиле, словно готовит церемонию похорон. Дальше говорят бойцы отряда – Быков здесь использует уже знакомый читателям прием монологов-исповедей, тактично возвращаясь к начальному повествователю, комментирующему детали восстания.

Вот его оценка ситуации:

Было бы еще хорошо, если б их всех перебили. А что, коль кого-нибудь возьмут тяжело раненным, в беспамятстве, повезут в город и начнут дознание: чей, кому какая родня, кто родители, жены, дети? Тогда что? Нет, они уже знали давно, что смерть – не самое страшное из того, что подготовила для них их повстанческая судьба. Хуже, когда они, погибая, потянут за собой других, тех, ради кого они, по сути, и начали это все. Даже мертвые, они не спасутся от большевиков[305]305
  Быкаў. Т. 6. С. 270.


[Закрыть]
.

Дальше командир приводит конкретный пример того, как обошлись с семьями их убитых товарищей большевики несколько дней назад. Поэтому восемь оставшихся в отряде бойцов, которых почти уже настигли преследователи, сожгли все свои документы и сейчас ищут потайного места для свершения задуманного. Никто из них не хочет смерти, каждый из восьми глубоко и по-своему боится ее прихода. Речь одного не похожа на речь другого; перед нами разные типы людей, наделенных разной психологией; то обстоятельство, что каждый высказывает свои последние слова, что он сознательно обрекает себя на преждевременную гибель, заставляет Быкова быть предельно скупым в художественных средствах – и эта скупость, почти аскетичность, придает повествованию невероятную внутреннюю напряженность. Каждый из действующих лиц этой трагедии неповторимо одинок, никто не навязывает свою беду другому, каждый хоронит себя сам… Однако индивидуальное одиночество соединено и растворяется в общей идее – умереть достойно и по своему выбору, не навлекая несчастий на невинных.

У этой трагедии есть аналогия в древней истории – вот так же более двух тысяч лет назад евреи из поселения-крепости Масада совершили коллективное самоубийство, не желая покориться осаждающим крепость римлянам.

Однако есть и большая разница. Одна, но существенная деталь отличает защитников Масады от защитников Беларуси: жители крепости приняли решение никого не хоронить, оставив свои трупы напоказ «победителям». Их мертвые тела должны были продемонстрировать римлянам, что сила духа сильнее страха смерти. Римляне, мужественные и искусные солдаты, оценили свое внутреннее поражение при внешней победе. И, несмотря на ярость, вызванную «варварским» действием защитников Масады, они проявили уважение к непокоренным, не желающим стать рабами.

У восставших в Слуцке был совершенно другой враг – дегуманизированные существа, неспособные на самоуважение и, как следствие того, на уважение к другим. Фанатизм людей этого типа программирует их на недоверие к таким понятным значительной части человечества вещам, как гуманность, сострадание, порядочность.

Это прекрасным образом выявлено в рассказе. Ни у одного из большевистских персонажей не только нет имени, но никому из них не дано и внутреннего монолога: видимо, по мнению автора, им и сказать нечего, они могут только действовать по заложенной в них программе. Повстанцы у Быкова – внутренне свободные, а потому разные люди, а в их преследователях если и есть что-то индивидуальное, то только на уровне аномальных внешних проявлений, вроде доходящих до смешного гримас и подергиваний и немотивированных поступков. Один из них, например, неизвестно зачем стреляет в безоружного, связанного человека. Другой, с презрительной кличкой «комиссарчик», плюгавого вида, с невероятно агрессивными манерами большевик, не в состоянии ничего сделать сам из-за своей физической слабости, а потому, проводя дознание одного из повстанцев, вызывает на подмогу своих приспешников, и вместе они избивают несчастного до смерти.

Конец рассказа, однако, несет ветерок надежды, так как не все повстанцы исчезают с лица белорусской земли бесследно. Они оставляют в живых пятнадцатилетнего Володьку: он должен спрятать их могилу, но главная его задача – выжить и сохранить память о тех, кто сопротивлялся.

Последний рассказ цикла – «Бедные люди» – имеет реальную жизненную основу. Об этом я узнала во время интервью 2001 года. Быков вспоминает свои последние годы жизни в Гродно, описывает свои собственные проблемы с КГБ, а также дружбу с Алексеем Карпюком и Борисом Клейном, история которого и легла в основу рассказа[306]306
  Позже, в мемуарах, Василь Быков расскажет более подробно о своей «гродненской группе», Борисе Клейне и Алексее Карпюке.


[Закрыть]
.

ВБ: Иногда их люди разбивали окна в моей квартире или, остановив меня на улице Гродно, могли избить, выкрикивая угрозы… Белорусское партийное руководство тем не менее из-за моей беспартийности не могло меня обвинить в самом страшном преступлении – в неподчинении партийной дисциплине… А вот другой случай. Вы знаете Клейна, Бориса Клейна? Думаю, он работает сейчас где-то в университете возле Нью-Йорка. Он был профессором Гродненского университета[307]307
  Недавно вышла книга мемуаров друга В. Быкова: Клейн Борис. Недосказанное. Имена. Минск: Лимариус, 2008. Борис Клейн – доктор исторических наук; родился в 1928 году в Витебске. Окончив Ленинградский университет, с начала 1950-х годов жил и работал в Гродно. До эмиграции в США (1992 год) Б. Клейн преподавал на историческом факультете Гродненского университета. В последующие годы и в настоящее время ведет научную работу в Центре Иудаистики Бостонского университета, одновременно работая в американских архивах. Статьи Клейна часто публикуются в США, России и в Беларуси.


[Закрыть]
.

ЗГ: Нет, я не припомню этого имени. А кто он по специальности?

ВБ: Он историк. Мы дружили тогда. Его случай достаточно обычен: сначала его выгнали из партии, потом уволили с работы, а его докторскую степень просто-напросто отобрали.

ЗГ: Неслыханно. Как они могли отобрать ученую степень?

ВБ: Это у них просто делалось. Собрали заседание ВАКа (Высшая аттестационная комиссия), и она приняла это решение. Более того, власти умудрились даже посадить Клейна в тюрьму. У меня есть рассказ «Бедные люди», в котором я описал историю Бориса.

ЗГ: Я знаю этот рассказ. Он был опубликован в «Полымя»[308]308
  На русском – в журнале «Дружба народов» (1998. № 8, перевод В. Жиженко).


[Закрыть]
.

ВБ: Правильно. Фабула рассказа очень близка, как я сказал, к реальной истории, которая произошла в Вильнюсе. Дело в том, что старый профессор и научный руководитель Бориса был уволен с работы из Вильнюсского университета. Однажды по пути из Ленинграда (он был там на конференции) в Гродно Борис решил заехать в Вильнюс к своему старому учителю, чтобы уважить того и выразить сочувствие. Сначала человек, конечно же, был тронут, но как только Борис ушел, старый профессор всерьез задумался над этим неожиданным визитом. Разумеется, мозги его были здорово травмированы тем, через что ему довелось пройти недавно в университете, и додумался он до того, что это КГБ подослало Бориса к нему. Бедный, затравленный обстоятельствами человек не смог придумать ничего лучше, как самому явиться в КГБ и написать полный отчет о визите Бориса. Из-за этого органы сразу взяли Бориса под подозрение. Возможно, следует подчеркнуть, что на работе Борис выполнял все, что от него требовалось: он был членом партии, и конечно же на его лекциях не было и намека на те разговоры, которые мы вели между собой. Ну так вот… Как-то раз, когда Борис с женой поехали на юг, люди из КГБ взломали дверь в его квартиру и нашли какой-то самиздат. Вдобавок они установили «жучки» в его квартире. Как только они собрали достаточно материала на него, его вызвали в КГБ и «разрешили» прослушать записи: обычные разговоры с женой, в которых он открыто, как и в разговорах со мной и с Карпюком, высказывал свои антисоветские взгляды.

ЗГ: И что они сделали с ним?

ВБ: В тот вечер мы с Карпюком ждали его в одном из наших условных мест в парке. Он пришел и просто сказал: «Ну все, ребята, моей карьере капут, и даже очень может быть, что и жизни тоже». Как-то вечером мы прогуливались возле его дома и к нам пристали хулиганы, малолетки… его арестовали, потом выпустили, и год или около того он был под надзором. Разумеется, из университета его выгнали, но он нашел какую-то работу в овощном магазине – был там каким-то конторщиком и грузчиком. После этого ему повезло и он сумел уехать в США.

ЗГ: Сколько ему было, когда он уехал из Беларуси?

ВБ: Что-то близко к пенсии. Около шестидесяти, я думаю. Не лучшие годы для эмиграции.

Эта печальная история еще одной разбитой жизни гражданина Беларуси, которого система сделала незаконнорожденным на родной земле, претерпела некоторые изменения в рассказе Быкова «Бедные люди». Сюжет рассказа несложен и связан с подробным описанием психологических мук вполне вроде бы приличного человека, на которого вдруг накатили подозрительность и страх перед органами.

Дело в том, что профессор Скварыш, преподающий в аспирантуре Белорусского государственного университета марксистско-ленинскую теорию, без серьезной на то причины подозревается властями в диссидентстве. То есть на него попросту донесли. Как-то он выпил с двумя близкими приятелями бутылку коньяка и у него развязался язык. Рассказал содержание передачи, которую накануне прослушал по Би-би-си, добавил пару собственных слов о войне в Афганистане. Его друзья не принимали серьезного участия в разговоре, слушали, все больше мрачнея, и курили сигареты одну за другой. Потом на него кто-то из них стукнул. Возможно, что и оба.

Но обо всем этом мы узнаем позже. Начинается рассказ с того, что профессор прощается в коридоре своей квартиры с аспирантом Краснянским, который пришел к нему с неожиданным визитом. Собственно, этот визит и явился завязкой истории, вернее, череды беспокойных мыслей, скрупулезно зафиксированных повествователем, результатом которых явилось решение профессора донести на своего аспиранта. Потому как, с одной стороны, тот мог навестить опального преподавателя по зову сердца, а с другой – по заданию всесильного КГБ, чтобы что-нибудь разнюхать и на что-нибудь спровоцировать.

Так приличный, незашоренный, слушающий западные «голоса» человек оборачивается трусливым доносчиком.

Конечно, это все та же тема страха, пронизывающая практически все сочинения Быкова.

Выдрессированная жить в страхе, потенциальная жертва вполне может преобразоваться в реального палача.

В уже упоминавшейся повести Василия Гроссмана «Все течет» писатель выделяет четыре типа доносчиков[309]309
  Гроссман Василий. Все течет // Собр. соч.: В 4 т. Москва: Вагриус, 1998.


[Закрыть]
. В целом эта повесть написана в спокойной, реалистической манере. Седьмая глава, посвященная теме доносчиков, резко выламывается из этого стиля. На смену ровному, иногда окрашенному горькой иронией повествованию приходит поистине гоголевское смешение символов, гротеска и насмешки с элементами трагедии, а подчас и мелодрамы. Гроссман дал каждому типу доносчика имя Иуда, различая их по количественным числительным: Иуда-первый, Иуда-второй, Иуда-третий и Иуда-четвертый. Из четырех типов Иуд только Иуда-первый стал доносчиком под нажимом НКВД и КГБ. Для трех остальных это стало их личным выбором. В конце повести писатель приходит к заключению, что все четыре типа доносчиков – бедные люди, или просто жертвы страха, идущего от государственной системы, при которой им пришлось жить.

По сути, это то же, о чем говорит Быков. Бедные люди. Бедный научный руководитель Клейна. Бедный запуганный профессор Скварыш…

Кстати, читая рассказ Быкова, тоже вспоминаешь Гоголя, правда, не в связи с гротеском и прочими элементами сатиры. В «Мертвых душах», например, почти каждый персонаж похож на какое-нибудь животное. Рисуя превращение Скварыша из опального профессора в безжалостного доносчика, автор делает его похожим на затравленного медведя. Ситуация Скварыша, однако, несравненно трагичней, чем у гоголевских персонажей.

Трансформация среднего человека в доносчика приводит Гроссмана и Быкова к сходным психологическим выводам. Скварыш в конце концов доносит на Краснянского по своей воле: ничто ему в тот момент не угрожает – ни физическое лишение свободы, ни потеря материальных благ. Просто, как и его предшественники сталинской эпохи, о которых говорил Гроссман, он находится под давлением огромной массы накопленного за годы страха.

И Быков, и Гроссман настроены с глубокой эмпатией к страху и страстям своих персонажей. Им искренне жаль этих несчастных, но в то же время они выносят им суровый нравственный приговор. Так, Гроссман заканчивает свое исследование психологического мира доносчиков следующим эмоциональным ответом на вопрос «кто виноват» в речи адвоката – защитника доносчиков. Разбирательство это совершается в каком-то фантастическом зале суда, где судят Иуд всех четырех типов:

Да, да, они не виноваты, их толкали угрюмые, свинцовые силы. На них давили триллионы пудов, нет среди живых невиновных. Все виновны, и ты, подсудимый, и ты, прокурор, и я, думающий о подсудимом, прокуроре и судье.

Но почему так больно и так стыдно за наше человеческое непотребство?[310]310
  Гроссман. С. 296.


[Закрыть]

Быков заканчивает свой рассказ двумя фразами, схожими по эмоциональному накалу: «Бедный, несчастный аспирант Краснянский! Бедный, несчастный профессор Скварыш!»[311]311
  Быкаў. Т. 6. С. 307.


[Закрыть]
. Этими фразами, уравнивая доносчика и жертву, Быков приготовил читателю рецепт, возможно забытый нами со времен великих писателей. В нем только два компонента: безоговорочное сочувствие и доброта по отношению к другому человеческому существу. Согласно Быкову, сочувствие, предоставленное естественно, охотно и безгранично, – единственное средство от обесчеловечивания любой индивидуальности.

«Последний шанс», 1967

За рассказами Быкова следует его пьеса «Последний шанс» – единственная драматургическая работа автора, напечатанная в шеститомнике. Написанная во второй половине 1960-х, она включает в себя и прочную реалистическую основу, и элементы фантастики, переживавшей тогда пик спроса у читателей (помимо прочего, еще и потому, что в так называемые «фантастические произведения» можно было «протащить» кое-что «малопроходимое» в плане цензуры).

«Элементы фантастики» – это, собственно, пролог и эпилог, совершающиеся на неизвестной территории в некоем «Дворце правосудия», судя по всему, в будущем, не слишком отдаленном от времени, когда писалась пьеса. К этим элементам можно отнести голос невидимого существа, которого действующие лица называют Верховным Судьей, наличие на сцене живых и умерших (убитых, казненных) персонажей. Ну и, разумеется, саму идею подобного судебного заседания (хотя, заметим, для людей религиозных идея Страшного суда, на которую намекает пьеса, не фантастика, а постулат их веры).

Верховный Судья одно за другим называет имена, и на сцене появляются Доктор Майер (бывший в 1942-м главой гестапо белорусского городка), Семен Будка, Степан Ксендзов и Микола Зуев. Оказывается, что эти трое белорусов были подручными Майера во время войны, и в процессе, который ведет Верховный Судья, он называет их «обвиняемые». Судя по всему, эти люди не вступали в контакт последние четверть века, кроме того, один из них, Ксендзов, был убит 25 лет назад. Вслед за этой группой вызывается другая – это те, кого после тяжких пыток повесили обвиняемые: сельский староста Матвей Будка, отец Семена Будки; колхозница, мать четверых детей, Дарья Рашчук; ветеринарный фельдшер Иван Тесленко и его дочь Юлия, бывшая пионервожатая. В эту группу входит и безымянный человек, которого все называют «учитель». Его фашисты и их приспешники подозревают в сочувствии Сопротивлению и тоже убивают, предварительно отбив несчастному почки и легкие. (Следующая группа персонажей, их восьмеро, появится только в эпилоге. У этой последней группы тоже есть одно объединяющее их качество: родственная или семейная связь с одним из членов первой или второй группы. Это Герда, жена Майера; две из четырех выживших дочерей Дарьи; вдова Матвея и мать Семена; вдова фельдшера и мать Юлии, а также жених Юлии; гражданская жена Зуева и их дочь.) Голос Верховного Судьи, явно сочувствующего погибшим, завершает пролог пьесы. Он, невидимый, совершает магический акт, возвращая время назад на двадцать пять лет – в Беларусь 1942-го, оккупированную фашистами.

Здесь кончается «фантастика» и начинается самый что ни на есть «реализм».

Действие всех шести сцен пьесы проходит либо в тюремной камере, либо в гестапо. Сначала в камере – зрители видят там вторую группу действующих лиц; Зуев, позже завербованный Майером, в это время еще с ними. Майер разработал план, по которому он хочет внедрить своего агента в штаб Сопротивления. Сначала он хочет использовать ничего не подозревающую Юлию, зашив фальшивый шифр в ее одежду. Завербовав Зуева, Майер планирует подослать также и его – пусть он донесет на «предательницу» Юлю. Его план, однако, простирается далее: своего настоящего агента, которому он полностью доверяет (под кодовым именем Ф-2), Майер собирается заслать к подпольщикам позже. Предав, в свою очередь, Зуева, Ф-2 должен приобрести доверие в центре Сопротивления, создав таким образом идеальные условия для проведения планов гестапо. Майер очень гордится своим дьявольским планом, и Быков, пользуясь случаем, вложил в его уста очень точное и выстраданное им самим наблюдение: «Русские ужасно любят разоблачать шпионов». (Похоже, эта истина так и осталась истиной на все времена, хотя продолжение фразы офицером гестапо: «и было бы грешно этим не воспользоваться»[312]312
  Быкаў. Т. 6. с. 333.


[Закрыть]
– могло бы кое-чему научить российских и белорусских любителей насаждать шпиономанию.)

Дегуманизация человека – одна из важнейших тем Быкова. Мы видели, как он развивал ее в своем творчестве позднего периода. В 1967 году он еще не мог поставить на одну доску фашистов и большевиков. Но давайте попробуем прочитать диалог Майера и Юлии нашими сегодняшними глазами.

Юля. Мне противно спорить с вами, но все-таки скажу. Ваши теории толкают человека в эпоху варварства, а ваша настоящая цель – уничтожение разумной жизни на земле. Но уничтожить жизнь невозможно. Не удастся это и вашему Гитлеру.

Майер. В долю секунды мы можем уничтожить любого. Включая, конечно, и тебя.

Юля. Не сомневаюсь. Однако чем больше вы убьете, тем меньше человеческого останется у вас же самих…

Майер (перебивая). А в этом как раз и состоит наша задача. По-немецки это значит entmenschung, что обозначает преодоление пережитков буржуазной культуры и ее традиционной морали. Германцам нужны новые человеческие качества. Вы понимаете?

Юля. Что тут понимать о людях, которые ставят перед собой цель перестать быть людьми. Вы же переродитесь в скотину.

Майер. Ничего страшного, не переродимся. Зато мы воспитаем в себе новый тип человека, который без слюнтяйства будет творить историю.

Юля. Ложь! Ничего вы не воспитаете! Убивая миллионы, никого, кроме убийц, воспитать нельзя. А коль убийцами станут все, они уже не смогут остановиться. Уничтожив других, они начнут уничтожать своих. Своих арийцев. Вот тогда и придет к вам ваше огромное счастье пауков в банке[313]313
  Там же. С. 335–336.


[Закрыть]
.

Практически все, что говорит офицер гестапо, мог бы сказать и убежденный строитель социализма в СССР. Особенно про «новый тип человека, который без слюнтяйства будет творить историю»…

В финальной сцене, возвращающей зрителя в тот же Дворец правосудия, Майер, как и другие подсудимые, не признает своей вины в совершенных во время войны преступлениях и в ответ на проклятия убиенных немедленно перекладывает все на Гитлера: «Ах, Гитлер, Гитлер!»[314]314
  Там же. С. 362.


[Закрыть]
. Этими словами и заканчивается пьеса, обнажая свой главный вопрос – вопрос об ответственности.

За полтора десятка лет до того, как Быков написал свою пьесу, один из самых кровавых гитлеровских палачей, архитектор геноцида Адольф Эйхман, представ перед судом в Израиле, ровно таким же образом отрицал свою вину. Подобные речи слышались и на Нюрнбергском процессе.

Гитлер, конечно, великий злодей. И Сталин великий злодей. Но это не снимает вины ни с эйхманов, ни с майеров, ни с блищинских, ни с рыбаков, ни с довоенных азевичей. И в этом смысле Дворец правосудия с Верховным Судьей – не вполне фантастика. И даже не вполне метафора. А если и метафора, то такого же уровня, как метафора Страшного суда. Который каждый носит внутри себя. В эпилоге пьесы проскальзывает намек, что, возможно, все это Майеру только снится. Даже если это так – подобные сны не приходят ни с того ни с сего. Значит, человек чего-то боится. Значит, совесть у него нечиста. И где-то в глубине он подозревает, что за его поступки отвечают не режимы, не власти, а он сам.

Мысль об ответственности индивидуума за свои действия и поступки других проходит через все произведения Быкова ничуть не утихая, а постепенно усиливаясь в последние 30 лет творчества писателя. Она особенно заметна в его журналистских и публицистических работах, часть которых напечатана в конце шестого тома. Публицистика и журналистика там перемежаются с юбилейными речами, этюдами о знатных людях, элегиями и эпитафиями[315]315
  Чуть раньше, в 1984 году, вышла книга литературной критики, публицистики и интервью Быкова «Правдой единой» (Мiнск: Мастацкая литаратура, 1984). Почти все материалы этого сборника опубликованы в шестом томе.


[Закрыть]
. В связи с тем что эти произведения переиздавались в последующих публикациях, мы решили проанализировать журналистскую, публицистическую и художественную работу автора последних лет по изданиям, отразившим его творчество более полно, чем это было сделано в шестом томе.


    Ваша оценка произведения:

Популярные книги за неделю